Чумщск. Боженька из машины

– Об искусстве, судари, конечно, об искусстве! А вот, кстати, и он служитель, охранник, помощник самой Мельпомены!

В этот момент в дверях показалась желтая физиономия секретаря фон Дерксена.

– Гаврилушка, проходи дорогой, мы тут как раз с господами обсуждаем рацион гастролирующих артистов!

Гаврил вошел в кабинет. Горящие глаза его и нахальная улыбка говорили о том, что весь разговор он подслушал за дверью. Настроение его было возвышенным.

– Рад приветствовать вас, господа! Будьте уверены – ваш секрет уйдет со мною в могилу, – произнес Гаврил, и, наполнив из графина стакан, стал жадно пить, отчего его плохо выбритый кадык пренеприятно задвигался в конвульсиях. Чтобы не видеть этой сцены, Ободняковы отвернулись в сторону.

– Не имеем мы никакого секрета, – глухо сказал Усатый, – что это за штиль такой?

– Именно! Никакого секрета нет, и не было, – довольно произнес полицейский, – правда, Гаврила?

– Бьюсь об заклад! Кому угодно готов доказать, что господа артисты никакой тайны за собой не имеют! Никаких преступлений, секретов, смертоубийств, жулябий и фармазонств за ними не кроется. Поглядите в их честные и ясные глаза! Разве способны они на маравихерство? Нет, нет, нет! И не убеждайте меня в обратном! Я готов присягнуть на Библии, что господа Убеньковы – честные и не замаранные артисты!

Гаврила подмигнул удивленным Ободняковым и, ехидно хохотнув, сказал:

– А сейчас прошу извинить меня, у нас с Виленом Ратмировичем приватная-с беседа. Позволите?

Не дожидаясь ответа Ободняковых, Гаврил взял полицейского за руку и вывел за дверь, не потрудившись ее закрыть, отчего практически весь разговор дошел до ушей артистов.

– Дядечка, я хотел узнать у вас о своей просьбе.

– Гаврилушка, все сделано. Как договаривались. Может быть, дать тебе в охрану пару человек?

– Благодарю вас, но это будет излишне хлопотно, шумно и привлечет никому не нужный интерес.

– Дай Бог. А как же с обещанным?

– Конечно, конечно. Тут все, как и договаривались. Держите.

– Вот и хорошо. Ладно, иди с Богом, желаю вам счастья. Написать не забудь, как доберетесь.

Жбырь вернулся в кабинет, открыл сейф и бросил в него увесистый сверток. Затем удовлетворенно потер руки, уселся за свой стол и хитро посмотрел на Ободняковых.

– Господа, сегодня у меня весьма удачный, я бы даже сказал, благоприятный день. От чего я пребываю в прекрасном расположении духа. Моё поющее сердце велит мне отпустить вас сию же секунду и прикрыть глаза на эту недостойную записку, которая бросает тень на двух благородных, не лишенных талантов артистов.

– Это чрезвычайно радостно слышать! – живо отозвался Усатый.

– Наша природа совершенно противится самой идее заточения. В конце концов, у нас совсем скоро выступление, – подхватил Крашеный.

– Я все понимаю. Но и вы, господа, должны войти в моё положение. Я готов пойти на уступки взамен на небольшую услугу, тем более, что мы решились говорить об искусстве – сказал исправник.

– Пренепременно! Контрамарочку? Автограф? Произнесение вашего имени со сцены? – радостно бросился перечислять Крашеный.

– А может быть развернуть выступление прямо здесь? Это мы мигом! – предложил Усатый, уже привыкший выступать в самых неподходящих для этого местах.

– Нет-нет, господа! Премного благодарен за вашу отзывчивость, но просьба моя состоит несколько в другом. Она, конечно же, напрямую относится к области вашей профессии… А впрочем, попрошу проследовать за мной. Объясню на месте.

Полицейский поднялся, открыл дверь и сделал приглашающий жест. Артисты встали и вышли из кабинета.

Городовой провел заинтригованных Ободняковых по темному коридору и остановился около двери с табличкою «Детския мальчуковые спальни».

– Мы еще многого не успели перестроить, бюджеты задерживают, да и рабочие слишком не расторопны, а все сотрудники заняты поиском растреклятых индеянов… Попрошу вас, господа, не шуметь. Сейчас по расписанию у него тихий час, но нам все же придется его разбудить, он жутко этого не любит, поэтому нужно это сделать как можно более ласково.

– Его – это кого? – поинтересовался Усатый.

– Моего отпрыска, Василия, – сказал Жбырь и осторожно открыл двери.

Перед глазами артистов предстала большая комната, с зашторенными окнами. Вдоль стен, раскрашенных медвежатами в люльках и другой спящей живностью, штабелями располагались пустые детские кроватки, под каждой из которых стояли эмалированные горшки. На двух совмещенных кроватях лежала огромная бесформенная куча, накрытая одеялом. Из-под него выглядывала внушительных размеров немытая пятка. По прогнувшемуся от веса ложу и громогласным звукам, артисты догадались, что отпрыск капитана давно вышел из нежного возраста и лет ему никак не менее двадцати.

– Васенькааа, – тихо и нежно протянул исправник, – Василий, вставай, я к тебе артистов привел.

Потревоженное звуками тело недовольно зашевелилось, однако ж, не встало. Ободняковы слушаясь внутренних инстинктов, отступили от кровати на шаг.

– Васютка, просыпайся! Ты же сам упрашивал тятеньку об артистах. Вставай, погляди, целых двое! – продолжал исправник.

– Отлезь, батя, – глухим басом отозвалась куча, – я расписание блюду, тихий час у меня.

– Сынок, так ведь ненадолго они. У господ и своих дел невпроворот, я насилу уговорил артистов помочь в нашем деле. Нехорошо заставлять ожидать таких уважаемых людей, вставай Васенька.

Видимо слова Жбыря подействовали на спящего. Капитанов сынок откинул одеяло, уселся на кровати и поглядел красными от недосыпу глазами на своих посетителей. Васенька был облачен в тесную желтого цвета пижаму, которая кое-где разошлась по швам и была украшена коричневыми пятнами. «Шоколад» подумал Крашеный. «Повидло» мелькнуло в голове у Усатого.

– Кофий! – вдруг приказал детина.

Исправник тут же метнулся к тумбочке, вынул из нее металлический термосок и протянул Василию.

– Васенька предпочитает холодный кофий, от горячего у него изжога, вот мы в термосе и заготавливаем, – зачем-то объяснил Жбырь.

– Должен признаться, что мы еще не понимаем сути дела, по которому вы нас пригласили в сии… в сии кабинеты, – произнес Усатый, глядя как сын исправника огромными глотками, проливая напиток себе на пижаму, хлебает из термоса.

– Быть может нам предложено разыграть одну из сцен? – снова высказал готовность оказать услугу Крашеный.

– Господа, я всё разъясню. Но для начала знакомьтесь – мой сын Василий, Василий, это господа Ободковы – артисты, временно приехавшие к нам с гастролью и согласившиеся мне помочь.

Василий вяло кивнул, продолжая употреблять из термоса.

– Просьба моя заключена в следующем. Мой Васенька в некотором роде наделен талантами, – начал Жбырь.

В это время великовозрастный отпрыск, наделенный определенными талантами, оторвался от термоса и вынул откуда-то надгрызенный кусок колбасы, полбуханки подсохшего хлеба и принялся поедать снедь, обильно посыпая крошками пижаму, кровать и пол.

– Эти таланты сродни вашим. Я хочу сказать, что мой сын имеет дарование лицедея, но что не менее весомо, обладает актерским желанием такой силы, что намерен поступать в театральное училище, чтобы посвятить всю свою жизнь искусству, – продолжал Жбырь, замышляя сделать своё обращение высокопарным, наполненным удачными сравнениями и метафорами.

– О! Хотение служить Мельпомене есть желание достойное, не могущее вызывать ничего кроме искреннего уважения, – с воодушевлением отозвался Крашеный.

Василий, не мысливший свою жизнь без кокетки Мельпомены, вгрызался в колбасу с таким неистовством, будто от этого зависела судьба государственного театра, сама идея искусства и даже Отечества. По спальне раздался густой запах копченостей.

– Однако ж, как известно, иногда нашим желаниям противустоят силы, не преодолимые ничем, кроме как авторитетом и поручительством лиц, обладающих неким влиянием на ту область, в которой испытуемый желает преуспеть, имея в мыслях своих… – тут Жбырь совершенно запутавшись в собственных оборотах речи и поняв, что забредает в совершеннейшие дебри грамматики и штилей, отчаялся и выпалил:

– Нам нужна беспроигрышная увертюра!

Крашеный несколько оторопел, услышав не до конца понятное определение, взглянул на товарища, и, убедившись в том, что в глазах Усатого тоже застыл немой вопрос, поинтересовался:

– Позвольте уточнить, вы требуете от нас музыкальных услуг? Признаюсь, мы несколько по другой части. Конечно, сочинительствуем время от времени. Я был когда-то хорош в виолончелях…

– А я имею отношение к флейте, – заметил Усатый.

– Однако ж это не самые сильные наши стороны, наш инструмент – языки тела, – несколько виновато закончил Крашеный.

Васенька давно уж слопал припасы и теперь смотрел осоловевшим и несколько недовольным взглядом на артистов, при этом ковыряя в зубах таким огромным отполированным ногтищем, что артисты даже испытали что-то вроде уважения.

– Ах, господа, прошу прощения за несколько неясное определение! Беспроигрышная увертюра, мда… Тут я скорее обрисовываю штуку, вещицу, апарт, если угодно, коротенькую сценку, которая гарантировала бы успех моему Васеньке на экзаменационной комиссии. Некую миниатюрку, которая дала бы стопроцентный шанс попасть в театральное училище, всякому, кто ее покажет.

Крашеный удивленно вскинул брови, а Усатый поморщился так, будто его пнули сапогом в лодыжку.

– Есть у вас оные? – вдруг подал голос Василий не вынимая изо рта ногтя.

– Довольно неожиданный и, признаться, совершенно неясный вопрос. То есть вопрос ясен, однако ж, вряд ли успех вашего мероприятия зависит только лишь от выбора материала, – после небольшой паузы произнес Усатый, – есть много других элементов, могущих быть принятыми во внимание экзаменаторами, как то: мимика, жесты, манера речи, да и взгляд немаловажный ашпект… – то ли от замешательства, то ли еще от чего, Усатый произнес последнее слово через просторечное «ша».

– Вы можете ответить мне четко – есть ли у вас беспроигрышная увертюра? Такая, чтобы наверняка покорить? – настаивал исправник, грозя толстым указательным пальцем.

– Несомненно, мы можем рекомендовать вам чтецкую программу, однако ж, гарантировать хоть какой-то результат мы не беремся. Доведение же материала до увлекательного и убедительного просмотра есть личная забота абитуриента, – промямлил Крашеный.

– Жадничают они, батя. У них в загашнике имеется кой-чего, не может не иметься, – нагловато сказал Василий, – может их в тюрьму упечь за скупердяйство?

– Господа, осмелюсь вам напомнить, что не далее как полчаса назад, я демонстрировал вам документы, которые дают мне, как представителю законности, полное право на то, чтобы предпринять соразмерные вашему проступку меры. Так что вспомоществование Васеньке лежит целиком и полностью в ваших интересах. Подумайте не торопясь и ответьте – есть ли у вас беспроигрышная увертюрка?

Ободняковы переглянулись, в надежде, что у кого-то из них в глазах промелькнет ответ. Однако ж ответ не промелькнул, в глазах читались лишь безысходность и грусть. Когда Крашеный понял, что молчание слишком затянулось, ответил:

– Мы можем дать небольшой отрывок из нашей премьерной вещицы. Нам думается, что пьеса, нами написанная и многократно отрепетированная, станет крепкой программой для вступительного экзамена. Тем более, она еще нигде не звучала и у Василия будет шанс поразить комиссию новизною и свежим прочтением классической театральной школы. Без ложной скромности можем заявить – мы пишем неплохо и всегда имеем успех у публики.

На этих словах Крашеный взглянул на товарища, как бы ища подтверждения своим словам. Усатый угадал взгляд напарника и закивал так отчаянно, что почувствовал головокружение, да такое, что ему пришлось присесть на кровать, на которой восседал Василий.

– Нужно бы понять насчет объёму. Осталось два дня до экзамена, я не собираюсь учить что-то громоздкое. Мне необходима роль живая, с действием и без словесных разглагольствований.

– Два дня? – Крашеный ужаснулся, – но ведь это крайне мало даже для…

– Я понимаю, господа, что сроки очень сжаты, именно поэтому мне пришлось вас в таком срочном порядке задерживать. Я полагаюсь на вас как на профессионалов. Не выдавайте, голубчики! – умильным тоном произнес исправник.

В этот момент лицо Усатого просияло. В голове его созрела идея, и он зашептался с товарищем. Кончив, артист обратился ко Жбырю и его сыну:

– Ну что ж. Сложилась ситуация, которая требует решительных действий. И принимая в учет, что господин полицейский, не стал устраивать нам бюрократических проволочек из-за оскорбительных и клеветальных записок, мы обязаны проявить благородство. Как всем известно из афиш, завтра мы даем выступление на сцене Чумщского театра – пиеса «Инъсектъ». В этом произведении есть роль, которую мы обычно заменяем голосом из закулисья. Однако ж, посовещавшись, мы пришли к общему мнению, что пиеса наша станет живее, если эту роль исполнит молодой, подающий надежды артист. И если так сложится, что он обрящет славу знаменитого и талантливого актера, то нам, будет безумно приятна мысль, что его первым выходом на сцену станет наша пиеса. Короче говоря, мы предлагаем вам роль, Василий! Мы можем приступить к ее репетиции немедля, прямо в этих комнатах.

– Ах, какая радость! Какая честь! – воскликнул полицейский, – я право и не надеялся на такой исход событий. Это невероятная новость! Мы с радостью примем ваше предложение! Правда, Василий?

– Кого надо исполнять? – недоверчиво спросил Васенька.

– О! Это роль жандарма, блюстителя порядка, который делает вечерний обход в городе, дабы обеспечить безопасность граждан. Во время этого обхода он случайно застает одного из героев в подвале аптеки!

– Ах, как символично! Это прямо-таки провидение. Роль полицейского, Васенька! Это ли не благородная роль! Право слово, я растроган до такой степени, что кажется, у меня пойдут слёзы.

– Учить слов не стану. Хочу импровизировать, – капризно пробубнел Васенька.

– Слов совершенно немного! – поспешил успокоить начинающего артиста Крашеный, – всего одна фраза, но какая! Никак не уступающая по мощи знаменитому шекспировскому «Быть? Или не быть?» А быть может и сильнее! Послушайте сами, – Крашеный встал, набрал полную грудь воздуху выставил вперед руку, чуть наклонив вперед верхнюю часть туловища и громко с надрывом произнес:

– Эй, кто там внизу!? Есть ли кто?

Исправник не выдержал и громко зааплодировал. На глазах его выступили слезы.

На радостях он крепко обнял обоих артистов, расцеловал Василия, высморкался в огромных размеров цветастый носовой платок и сказал:

– Не стану вам мешать! У меня масса неотложных дел. Есть у меня одна наводочка по поводу этих растреклятых индеянов. Глядишь, сегодня и изловим подлецов.

Попрощавшись с артистами, исправник удалился. Однако ж, перед тем как покинуть участок, приставил к Ободняковым вооружённых револьвертами сотрудников – Ефима и Афанасия. Сотрудники вид имели грустный – им хотелось выпить, закусить или на худой конец завалиться на мягкие постели и как следует уважить старичка Морфея. Сидеть же и караулить начальникова сынка и двух разодетых лицедеев представлялось им занятием бестолковым и скучным.

Артисты приступили к репетиции – сняли сюртуки и парики, кряхтя и потея сдвинули кровати к стенам, чтобы соорудить некое подобие сцены, бросили в наиболее опасных местах матрацы, дабы не повредиться во время театральных трюков и расчертили мелом примерные дислокации персонажей пиесы.

Василий в подготовительных операциях действия не принимал, скучающе глядел на взмокших артистов и лишь изредка громогласно и недовольно чихал от поднявшейся в воздух пыли и поругивался:

– Да что ж вы клопов-то баламутите?

На что артисты деловито, хоть и слегка запыхавшись, хором отвечали:

– Декорации – это вам, Васенька, не кошку рожать.

Отчего-то на Василия эти слова подействовали – он притих и, робея, переминался с ноги на ногу.

Наконец, Ободняковы кончили с приготовлениями.

– Ну-с, Васенька, прошу, вставайте вот сюда, – бодро пригласил начинающего артиста Крашеный.

Вася встал в очерченный мелом круг. Его огромные ноги чуть выступали за обрисованные линии, отчего Василию сделалось неловко. Ободняковы внимания на это не обратили.

– Вот ваша актерская задача, – начал Усатый, – вы страж городского порядку. Гордый, величественный, честный и, если позволите, рвущийся к подвигу молодой человек. Вы вышли в положенное время исполнить свои обязанности – проверить каждую улицу города на предмет порядка: не украл ли кто пирожок с торгового ряду, не обидел ли камушком какой малец собаку, не напился ли пьян бакалейщик, не таскает ли за волосы жену сапожник – в общем, рутинное дело, хоть и прискучившее, но полезное. И вот вы идёте – покажите, как вы идёте.

Василий посмотрел на Усатого, затем на свои выпирающие из круга ноги и недоумённо сказал:

– Больно круг тесноват, не смогу я в нём развернуться.

– Нет, нет, Василий, – вскинул руки Крашеный, – круг – это условность, точка из которой вы начинаете прогулку. Вы смело можете из него выйти. Смелее, Василий!

Василий неловко шагнул из круга. Вытянул ногу, и, закачавшись, ступил обратно.

– Непривычно мне. Круг меня с толку сбивает. Голова кружиться начинает.

– Ведите себя как обычно, – с пониманием обратился к начинающему артисту Усатый, – вот как вы в обычной жизни ходите?

– Известно как – ногами и хожу. Только меловых кругов в моей жизни никогда не бывало. Разве ж на улице кто чертит круги? Смешно это.

– Круг мы нарисовали, чтобы вам стало понятно, где вы будете обретаться во время вашей сцены, – слегка взволнованно принялся снова объяснять Крашеный – это начало вашего пути, из круга вы начинаете своё действо. Поглядите, как это делаю я.

Крашеный вывел из круга Василия, встал на очерченное место сам и начал движение, слегка покачивая бёдрами и насвистывая что-то простенькое.

– Видите – я вышел из круга и пошёл. Начал своё движение из заданной точки. Вы усвоили?

– Уяснил. Ничего сложного в этом нет.

– Отлично! Теперь попробуйте вы, – сказал Усатый и жестом пригласил Василия к импровизированной сцене.

– Только у меня просьба будет, – сказал Василий.

– Всё что угодно, – ответил Крашеный.

– Нельзя ли круг сделать несколько больше? Тесноват он. Воздуху не хватает.

– Да ведь границы условны, мой юный друг! Вы можете заступать за линии сколько угодно. Мы ведь не в армии, – нервно улыбнулся Усатый.

– И всё же, – упрямо отозвался Василий.

Крашеный вздохнул, взял пыльную тряпку, стёр круг и нарисовал новый – такой, что теперь в него можно было вместить трёх Василиев.

Начали заново. С десятой попытки артистам удалось выманить из круга упирающегося Васеньку, однако двигался тот до того неуклюже, что Ободняковы при каждом его шаге густо краснели. Казалось, будто Васеньке в каждый ботинок насыпали по три пуда песку – ноги он передвигал с трудом, качался как раненный стрелою в голову медведь и шаркал ногами так, что коричневая половая краска разлеталась в разные стороны.

– Васенька, свободнее, легче! Ведь ходить – это несложно. Поднимайте ноги – жалобно просил Усатый.

Тогда Васенька стал поднимать ноги. Но до того нелепо, что Крашеный даже повысил голос:

– Василий прекратите паясничать! Артисты так себя не ведут!

– Да не паясничаю я! – огрызался Василий, – сами нарисовали этот собачий круг! Он мне покою не даёт, ограничивает меня как артиста. Мне простор нужен, а вы меня заперли!

– Да сдался вам этот круг! – вдруг вскричал Усатый и, схватив тряпку, стёр окружность, – всё, нет теперь круга! Теперь пройдитесь, будьте добры, как человек, без кривляний.

– Давно бы так! – сказал довольно Василий, – теперь и не трудно вовсе. Откуда стало быть начинать движение?

– То есть? – стиснув зубы, спросил Крашеный.

– Откуда моё действие начинается?

– Из того места, где был начертан круг, – с истерической ноткой произнёс Усатый.

– Так ведь вы его стёрли, – с претензией в голосе сказал Василий.

– Вы сами попросили его стереть, – срывающимся голосом выпалил Крашеный.

– Я не просил, я всего лишь сказал, что мне трудно играть, когда меня запирают. Вы сами его и стёрли. Я вас не просил.

– Просили, – дрожащим голосом произнёс Усатый.

– Не просил! – упрямо буркнул Василий.

– Ещё как просили, – совершенно потеряв лицо, крикнул Крашеный.

Услышав крик, Ефим и Афанасий, приставленные Жбырём, приоткрыли дверь и, просунув в комнату головы, недовольно спросили:

– Господа, всё ли в порядке?

– Не мешайте нам, – взвизгнул Усатый, – мы репетируем! Прикройте дверь!

Караульные послушались. Тем более, что Афанасий, волею брошенного жребия, успел сбегать за полубутылкою и банкою слабосоленой кильки. Занятие на ближайший час Ефим и Афанасий, стало быть, нашли.

Через полчаса разбирательств, Васеньку удалось научить ходить. Получалось по-прежнему безобразно, но гораздо лучше, чем вначале. Теперь вместо круга на полу красовался маленький крестик. Поначалу Василий брюзжал и на него, но Крашеный посмотрел на непутёвого артиста так, что тот моментально притих и более ничего плохого вслух о крестике не высказывал, лишь искоса на него поглядывая.

– Стало быть, вы делаете вечерний обход и оказываетесь около аптеки. Вы слышите, как из подвала доносятся тревожные голоса. Вас это настораживает и вы, блюститель порядка и смелый человек, считаете своим долгом разобраться в ситуации. Поэтому сначала с любопытством глядите на аптеку, а затем громко вопрошаете: «Эй, кто там внизу? Есть кто?» Громко и убедительно, потому, что вам необходимо выявить правонарушение и возможно спасти чью-то жизнь. Ясно?

– Ещё бы. Это очень просто.

– Замечательно! Тогда с самого начала – идёте от крестика, до вот этой линии. Останавливаетесь, глядите на аптеку и громко спрашиваете: «Эй, кто там внизу? Есть ли кто?» Начинайте!

Василий встал у крестика, самозабвенно перекрестился и пошёл своею безобразною походкой. Дошёл до положенной линии, страшно выпучил глаза в сторону условного подвала аптеки и рявкнул:

– Кто-то там есть! Эй, вы, сволочи!

– Нет там никаких сволочей, – воскликнул Крашеный, – не выдумывайте! Вы же человек закона, а человек закона не может говорить эдакие пакости! Не отклоняйтесь от текста!

– Мой батя и не такое употребляет. На прошлой неделе он Бродовского так обласкал, что тот даже и протрезвел!

– Нам нет дела до того, какие слова говорит ваш родитель. Нам важно, чтобы вы не отклонялись от текста. В нашей пиесе нет никаких сволочей. Не перевирайте слов, вам нужно сказать одну простую фразу: «Эй, кто там внизу? Есть ли кто?» Разве это сложно?

– Проще пареной репы, – сказал Василий.

Он снова прошёл неуверенною походкой до линии с аптекой. Вытаращил глаза, произнёс:

– Э! – и застыл.

Глаза начинающего артиста выражали замешательство и пустоту такой категории, что казалось всякая мысль, пусть даже исторического и гениального масштаба, попади она внутрь головы Василия, была бы стёрта с лица земли, размолота в порошок, предалась бы такому забвению, что и маленькой закорючки от идеи, способной перевернуть сознание человечества, не осталось бы.

Ободняковы вздрогнули.

Василий совершил пятнадцать попыток произнести заветную фразу. Всё без толку. Юный отпрыск жандарма импровизировал. Он представил на суд Ободняковых такие версии реплик:

– Мне кажется, что внизу кто-то есть. Кто?

– Внизу кто-то есть. Кто же?

– Выходь, собака! Я наверху!

– Если и есть кто-то, то уж, наверное, внизу!

– Вы внизу?

– Я вас, сволочи, из подвала и выну!

– Будьте людьми! Прекратите орать из подвала!

Артисты подсказывали, шептали и шипели как змеи, показывали неприличные жесты в надежде передать мысль фразы – тщетно. Василий будто нарочно отказывался запоминать слова.

Казалось, что в голове молодого артиста обретался такой сквозняк, что при желании мореплаватель-французик Паскаль Мака мог бы ходить под парусом со скоростью, никак не меньшей, чем тридцать шесть узлов и побил бы все земные рекорды.

В бессилии Ободняковы отошли в дальний угол комнаты для совещания.

– Наши методы не работают, – грустным голосом молвил Крашеный.

– Такой экземпляр бестолковости попадается на моей практике впервые, – поддакнул Усатый.

– Нужно изыскивать более изощрённый способ. Если мы такового не сыщем, то не смотря на свою природную сдержанность, я пристукну его хотя бы вот этой метлой, – сказал Крашеный.

– А может быть накормить его кузнечиками или другой живностью? Китайцы – умный народ, не стали бы едать бесполезную штуку. Может быть, питательные вещества окажут благотворное влияние на механизмы запоминания? – с надеждой спросил Усатый.

– Не стану я есть эдакую гадость! – крикнул Василий, видимо внимательно подслушивавший артистов, – Я бате на вас нажалуюсь!