Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака

скачать книгу бесплатно

«Надо будет выбросить», – подумала Прокофьева и брезгливо поморщилась.

– Ну что, ты готова? – спросил, вернувшись от соседа с ключами от дачи и машины, Рыжов.

– Почти, – ответила Настя, расчесывая волосы.

– Ну, тогда идем?! Извини, нам тут рассиживаться некогда. За мной охотятся те же люди, что и за тобой, – сказал Савелий.

– Я готова. Пошли, – поднялась с кресла Прокофьева. – А куда пижаму деть?

– Возьми с собой. Выбросим по дороге, – ответил ее товарищ по несчастью.

Настя положила пакет с окровавленной пижамой в сумку, и они снова отправились в путь, теперь уже в старых «Жигулях» белого цвета, принадлежавших соседу Рыжова Васильеву. Рыжов попросил его никому не говорить, куда он поехал, объяснив это тем, что у него завелась зазноба, с которой ему хотелось бы провести время наедине на свежем воздухе. Он также сунул Васильеву немного денег за молчание. Несмотря на то, что по большому счету Васильев в деньгах не нуждался, он все-таки принял их как должное.

– И она еще ездит, эта старушка? – недоверчиво поинтересовалась Настя, не привыкшая к автомобильному антиквариату.

– И еще как ездит, – ответил Рыжов, давя ногой на педаль газа. – Ого-го-го.

– Савва, погоди, – вспомнила Настя. – Останови возле банкомата. Мой счет, наверное, еще не успели перекрыть, я деньги сниму по карточке.

– Эх, девушка, девушка. И зачем вам деньги?

– На всякий случай, – ответила Настя.

Савелий тормознул возле банкомата.

– Ну вот, – сказала довольная тем, что удалось все-таки снять немного денег, Настя, – теперь поехали. – Она сложила рубли в кошелек и снова села в машину. – Как на этой колымаге можно куда-то доехать, не понимаю.

Они вырулили на Сестрорецкое шоссе и понеслись, если это можно было так назвать, вдоль Финского залива. Поднималось сентябрьское солнце, бросая первые лучи на его воды. Прокофьева прикурила сигарету и приоткрыла боковое стекло машины. Утренний ветерок плеснул ей в лицо прохладой и выбил из рук сигарету.

– Ну вот, покурила, – грустно заметила Настя.

– Возьми еще, – предложил Савелий, протягивая пачку.

– Нет, не надо. Что-то не хочется больше. Далеко еще? – спросила она, глядя на дорогу.

– Почти приехали, – подмигнул ее попутчик. – Чего загрустила, красавица?

– Да, так, что-то… – пробормотала Прокофьева. – А разве есть чему радоваться? – посмотрела она на Рыжова.

– Тому, что жива и практически здорова… Жизнь продолжается. Вот чему радоваться нужно, – ответил Дым. – Ты как хочешь, а я закурю.

«А может, он и прав, – подумала Настя, – надо радоваться каждому дню… Нет дырки во лбу – и то радость. Гм-м… Забавный тип… Что там, впереди, неизвестно. Но с ним как-то спокойно. Может, я влюбилась ни с того ни с сего?»

За Репино они свернули в какой-то пролесок, попетляли по узкой пыльной дороге. На окраине леса стояла избушка только что не на курьих ножках.

– Приехали, – сказал Рыжов. – Здесь и заляжем до завтрашнего утра. А там что-нибудь придумаем. Располагайся, будь как дома. Можешь свежим воздухом подышать, а я баньку истоплю. Сейчас посмотрю, где тут у Дим Димыча дрова?

– Его и в самом деле так зовут? Твоего соседа?

– Да, только по паспорту он Дмитрий Игнатьевич Васильев, а в быту – Дим Димыч. Он сам попросил, чтобы его так называли.

– Он живет под тобой, внизу? – поинтересовалась на всякий случай Настя, по своей журналистской привычке привыкшая выведывать все, что нужно и не нужно.

– Да, я ж говорил. У меня квартира пятнадцать, у него тринадцать.

Дом Настя запомнила тоже на всякий случай. Васильевский остров она знала хорошо, поскольку там располагался ее родной факультет журналистики. Так что в случае чего этот рыжовский дом она могла найти без проблем. Правда, еще не знала зачем, но чувствовала, что возможно туда еще придется вернуться. Она была чуть-чуть фаталисткой и верила в запрограммированность кем-то ситуаций, из которых приходится искать выход, который тоже уже есть. И нужно только не быть олухом, чтобы его увидеть.

Настя бросила сумку на стол в доме и вышла на улицу. Было тепло. Сентябрьское неяркое солнце приятно грело, и Настя сама того не заметила, как задремала, прикорнув на завалинке. Когда Рыжов вернулся, она уже крепко спала.

– Ну так нельзя, просыпайся, соня, – подхватил Савелий Настю на крепкие мужские руки. – Все готово, барышня, – весело сказал он, затащив ее в баню. – Раздевайтесь, сударыня, и мойтесь. На вас сегодня столько излилось крови, что надо бы ее с себя смыть, – добавил он, шутя.

– Да, я сейчас, а как тут? Я же не умею? Что делать нужно? – попросила объяснить ей, как мыться в бане, Прокофьева.

– Во даешь – то же мне, журналистка, – покачал головой Савелий.

– А откуда ты знаешь, что я журналистка? – встрепенулась от неожиданно проскользнувшего подозрения Настя.

– Потом расскажу. Да ты не волнуйся. Я не с теми, кто тебя хотел замочить. Я же говорил.

– А с кем? Кто ты?

– У-у-у, барышня, вода остынет… Наверное, я из той же своры, что и они, только не такой злой. Я же сказал, я женщин и детей не трогаю.

– Может, ты мент и ведешь разработку меня как подозреваемой или свидетеля? Откуда мне знать? – снова уставилась на него Прокофьева.

– Скажу тебе честно, нет. Я – не мент. Но ведь ты тоже не из тех, кто боится сходиться с новыми людьми. Так что же ты струхнула? Не бойся. Я тебе все расскажу. Мойся, давай. Вот здесь берешь воду. Она горячая, – показал Савелий на чан с водой. – А здесь холодная. Здесь мыло. Шампуня, правда, нет. Не подумал, что пригодится, не прихватил. И вот чистые простыни – у Дим Димыча в шкафу оказались. Да что ты на меня так смотришь? – улыбнулся он Насте, которая таращилась на него во все глаза. – Саня Лысый мне фото того мужика показал. Ты же хотела узнать, кто он? Вот я и хотел к тебе зайти – расспросить, где ты его видела. Должок у него передо мной. Потому с раннего утра и приперся. Видно, судьба. Извини, что сразу не сказал.

– А кто он, этот человек на фото? Кто он такой? И почему меня хотели убить? За что? – попыталась узнать Настя.

– Послушай, малышка, давай-ка сначала помойся, а потом я тебе все расскажу. Это Кандидат, редкостная сука. Говоришь, ты его недавно видела?

– Да позавчера сфотографировала.

«Боже, – пронеслось у Насти в голове. – Кажется, так давно это было, словно целая вечность прошла с позавчерашнего совершенно нормального дня».

– Ясно. Значит, он жив и здоров. Ну, мойся, я потом тебе все расскажу.

Рыжов закрыл за собой дверь, оставив Прокофьеву в натопленной русской бане с ушатами воды, раскаленной каменкой и березовыми вениками. Она, как смогла, распарилась, быстро помылась, вышла в предбанник, завернулась там в простыню и прилегла на деревянных полатях. Очень хотелось спать. Настя удовлетворенно вздохнула и закрыла глаза.

Хорошо, что Рыжов в это время не дремал. Войдя в предбанник, он нагнулся над Настей. Обхватив его руками за шею сонная Прокофьева томно открыла глаза и улыбнулась, обнаружив себя на руках красивого и сильного мужчины. Их губы неожиданно, наверное, для обоих слились в поцелуе. И дальше было все. Словно в сказке.

Глава пятая

Наперегонки со смертью

От переутомления и всего, что стряслось с ней в городе, Настя проспала чуть ли не целые сутки. Утром, проснувшись рядом с мирно посапывавшим Савелием, она тихонько оделась, обулась и на цыпочках вышла из дома, чтобы, что называется, прогуляться по росе. При этом Настя не забыла прихватить с собой любимую кожаную сумку. Ей неожиданно пришло в голову, что пора распрощаться с окровавленной пижамой, которая все еще лежала свернутой в аккуратный конверт в целлофановом пакете в сумке. Шелестеть пакетом, доставая пижаму, Прокофьева не хотела, опасаясь разбудить Рыжова, поэтому взяла ее вместе с сумкой, в которой к тому же лежали сигареты и зажигалка. Курить на свежем воздухе не хотелось, поэтому Настя лишь прощупала, на месте ли сигареты, не выпали ли где по пути.

«Ха, – усмехнулась она неожиданно пришедшей на ум мысли, – подымить после постельной утехи с Дымом», – вспомнила она кличку Савелия, о которой тот ей рассказал вчера, чтобы немного рассмешить и расслабить.

«Приятный парень, несмотря на то, что занимается непонятно чем, – подумала она и улыбнулась, вновь вспомнив то, что произошло между ними вчера. – Эх, Прокофьева, Прокофьева, куда ты катишься», – лукаво подмигнула она самой себя, заглянув в зеркало.

Нужно было умыться и привести себя в порядок. Настя подошла к умывальнику, висевшему на стенке сарая. Воды там не оказалось, но это ее не расстроило – настроение оставалось приподнятым. Быстрыми шагами Настя направилась в баню. Там, действительно, в баке еще кое-что осталось после вчерашнего купания. Прокофьева зачерпнула ковшом остывшей за ночь воды и умылась.

«Эх, еще бы душ принять», – пришло ей в голову. Но о таком удовольствии здесь, в загородной глуши, нельзя было даже мечтать.

– Свежо однако, – передернула плечами Настя, выйдя из бани. Дул прохладный утренний ветер, и Настя, почувствовав его прикосновение, озаботилась тем, что так недолго обветрить лицо и тогда оно будет шелушиться, а ей этого не хотелось. Она открыла сумку и, порывшись там, вытащила смягчающий крем, салфетки и пудру. Синяки после вчерашнего побоища все еще красовались на лице, и она нанесла тональный крем на те места, на которых они проступали, и припудрила, чтобы не так бросалось в глаза.

– Война войной, а лицо береги и водой не мой, – срифмовала она полезный совет, вспомнив наставления по поводу ухода за лицом в косметическом салоне, где работала когда-то ее мама.

– Вот так-то лучше, – повертела она головой, кося глазом в зеркало, и снова улыбнулась. – И на войне жить можно, если…

И тут же додумала, что стоит за этим «если», почувствовав, что хочет есть. В животе бурчало, ведь со вчерашнего дня у нее во рту не было и маковой росинки.

– Ничего, сон важнее, – так, помнится, говаривала героиня одного из ее первых газетных материалов.

Вся фишка заключалось в том, что тетка никогда в своей жизни не работала на государство, прикрываясь религиозными убеждениями. После этой публикации сельская диссидентка получила пенсию от этого самого государства, которое всю жизнь игнорировала, а Настя – рекомендацию из газеты, сыгравшую свою роль при поступлении на журфак. Таких историй у Прокофьевой потом набралось с три короба. И эта ничем особо не отличалась от всех последующих. Разве, что название было адекватным тихому сельскому антуражу российской глубинки. «Там, где остановилось время», – назывался материал.

Настя забрела в сад, расположенный за домом, и сорвала с яблони спелое красное яблоко. Хозяин дачи еще не собрал урожай, и в саду было чем насладиться кроме свежего воздуха и красот ранней осени.

«Заодно и зубы почищу, – подумала она, запуская зубы в свежее сочное яблоко. Рядом с яблоней росла еще и слива. Мясистые зрелые плоды свисали с нее гроздьями.

– Словно райский сад, – отметила Прокофьева, развлекая саму себя. – Ева здесь, а Адам валяется в постели. Уже успели согрешить, но из сада еще не поперли. Что там будет впереди – неизвестно, но это-то и хорошо.

– «…И жить так хочется, ребята, что я так больше не могу», – напевая слова крутившейся в голове песенки, радовалась Настя неизвестно чему. Для ощущения счастья, действительно, не требовалось многого – всего лишь хорошее внутреннее состояние, а оно у нее сейчас было. И казалось, ничто не предвещало скорых перемен к худшему.

Выйдя из сада на тропинку, ведущую от дома к лесу, Настя направилась по ней, наслаждаясь запахами сентябрьского утра. Осень она любила, особенно до наступления холодов. В этом своем ощущении она чувствовала себя солидарной с Пушкиным, который тоже любил эту пору года, поэтизируя все ее проявления.

– «Унылая пора, очей очарованье. Приятна мне твоя прощальная пора. Люблю я пышное природы увяданье», – размахивая руками и энергично разбрасывая ногами опавшие листья, декламировала Настя. От этого самого очарования осенней природой и какой-то внутренней полноты, переизбытка словно из ниоткуда нахлынувших эмоций она была готова пуститься в пляс. Красота осеннего леса и поля ее вдохновляла и придавала жизни более яркие ощущения. Здесь, за городом, все жило совершенно другой жизнью, без городской суеты и надрывного бега по кругу в повседневных хлопотах.

На природе Прокофьева оживала, словно возвращаясь в ту незабываемую пору жизни, когда все было хорошо только потому, что жизнь только начиналась. И можно было бродить по лугам и полям возле дедовой фермы, совершенно не заботясь о том, что завтра нужно будет что-то делать и куда-то торопиться.

«Жизнь поддерживает жизнь, – промелькнуло у Насти в голове, когда она, нагнувшись, стала собирать опавшие желтые листья. – И никому не хочется умирать».

А в это самое прекрасное сентябрьское утро новенький автомобиль марки «тойота» мчался на всех парах по направлению к лесу, за которым стояла одинокая дача Васильева. Пока Настя собирала хворост в лесу, чтобы устроить «торжественное пламенное погребение» своей пижаме, ехавшие в этой машине люди перебросились парой фраз насчет вероятной стычки с Дымом.

– Если спит еще, повяжем живьем, проблем не будет. Если откроет огонь – уложим, – сказал, как видно, старший из них. На щеке у него был виден глубокий продолговатый шрам, оставшийся после стычки с омоновцами, состоявшейся год назад.

Это были боевики Полкана. Им было приказано разыскать Дыма и разобраться с ним. Ни Настя, ни сам Савелий Рыжов по кличке Дым, даже не предполагали, что об их местонахождении станет известно менее через сутки. Такая оперативность была продиктована тем, что в исчезновении Дыма были заинтересованы двое весьма важных людей. И было еще одно обстоятельство, которое оказалось не учтенным Савелием Рыжовым. Если бы не оно, идиллия могла продлиться еще несколько дней, как Дым и планировал, и, возможно, новоявленной «сладкой парочке» удалось бы отсидеться и выйти из воды сухими. Но, беда состояла в том, что Рыжов, несмотря на все свои таланты и достоинства, все-таки плохо разбирался в людях.

Услышав гул автомобильного мотора, Настя осторожно, прячась за деревьями, скользнула к краю леса и увидела, как «тойота» подъехала к домику и остановилась неподалеку от него. Из нее вышли четверо плечистых и высоких парней в кожаных куртках с автоматами наготове. Они осторожно, стараясь не наделать лишнего шума, направились к дому, окружая его со всех сторон.

«Словно немцы на войне в карательной экспедиции против мирного населения», – подумала Прокофьева, не веря своим глазам. Предупредить Рыжова не представлялось никакой реальной возможности. Бандиты с их автоматами враз расстреляли бы ее даже издалека, если бы заметили в этих самых лесных зарослях. А выстрелив в воздух или в бандитов, чтобы разбудить Савелия, она тут же испытала бы на себе их огневую мощь. К такому геройству Настя была не готова.

Пока Настя мучилась угрызениями совести, не решаясь что-либо предпринять, Рыжов уже поднялся с постели. Натянув брюки, он выглянул в окошко, чтобы посмотреть, где и чем занята Настя. То, что ему довелось увидеть, вынудило его схватить свой пистолет, валявшийся на полу под сброшенной наспех одеждой.

Давеча они с журналисткой разделили оружие. Пистолет Вовы Носка как заслуженный после принятого на Настиной квартире боя трофей перешел к ней. А ствол, принадлежащий Рыжову, естественно, у него и остался. Из этого самого ствола Савелий с первого же выстрела уложил наповал одного из людей Полкана. Разразилась ответная стрельба. Бандиты, особо не целясь, решетили домик очередями из своих автоматов. Двое из них подбежали к двери, которую им даже не пришлось выбивать: она осталась не запертой после Настиного ухода. В то время как третий бандит перестреливался с Савелием, укрываясь за Васильевским «жигулем», в дверь влетела лимонка. Раздался взрыв.

Широко раскрытыми глазами Прокофьева следила за происходящим. Она была готова заорать от ужаса, но ее все-таки сдерживала близость опасности. Раненого Рыжова выволокли на улицу и после короткого допроса добили выстрелом в упор в голову. В уже мертвого Савелия была выпущена еще одна автоматная очередь. Что называется, братва патронов не жалела. Тело его тщательно обыскали, завернули в заранее заготовленный черный полиэтиленовый мешок, плотно перевязали веревкой, вывезли к лесу и выбросили в кусты, как раз те самые, в которых сидела Прокофьева.

Прячась в углублении, напоминавшем нору, Настя чувствовала себя, как мышь, попавшая в западню. Одной частью своего сознания она понимала, что происходит нечто ужасное, а другой никак не могла допустить, что все это происходит рядом с ней и наяву. Такого ужаса она не испытывала даже у себя на квартире в стычке с нагрянувшим туда для расправы с ней Вовой Носком. И как ни странно, тогда она ужаса вообще не испытывала, когда осознала, что должна сражаться, чего бы ей это не стоило. Тогда в ней жила какая-то неистовая сила, двигавшая ею. Сейчас же, увидев своими глазами чудовищно жестокую расправу, она не могла справиться с проснувшимся в ней страхом перед актом убийства человека, который разговаривал и смеялся с ней еще вчера.

Насте захотелось закрыть глаза, чтобы, как в детстве, проснуться после чудовищного кошмара и обнаружить, что все это ей только снилось. Но это не снилось, – она это понимала. Кровь в висках бешено пульсировала, а сердце чуть ли не выпрыгивало из груди. С того момента, когда бандиты уехали, оставив свою жертву на съедение лесным зверям, прошло минимум полчаса, прежде чем Прокофьева отважилась выползти из укрытия. Она осторожно приблизилась к тому месту, где бандиты оставили мешок, чтобы бросить последний взгляд на то, что осталось от ее недавнего знакомого, который, возможно, продолжи она свой путь с ним дальше, мог бы стать чем-то большим, чем просто знакомым, и разрыдалась. Ей хотелось заскулить, как собака, но она сдерживала себя, всеми силами стараясь не уступить нахлынувшему отчаянию. Слезы душили, не давая возможности сосредоточиться. Перед глазами все плыло. Она не знала, что ей дальше делать, куда идти, к кому обращаться.

В траве возле Саввы Рыжова валялся его пистолет. Настя машинально подняла его и положила в сумку. Теперь у нее снова были два пистолета, пистолет Носка и пистолет Дыма, двух мертвецов, неожиданно свалившихся на ее голову.

«Господи, Боже мой», – подумала Настя. Не сумка, а склад оружия и барахолка: там еще лежала так и не сожженная Прокофьевой пижама, которую она не отважилась теперь оставлять здесь, на месте преступления, чтобы не навлечь на себя лишние подозрения.