Фрунзе. Том 4. Para bellum

Ну и наконец, через эту железную дорогу Фрунзе рассчитывал получить выход к сопредельным регионам. В тот же Ирак, в Афганистан, в Индию. Ну и железка, идущая в единой колее из Москвы к портам Персидского залива, также имела большое значение.

Конечно, имелись и иные, интересы: военные и политические. Но Фрунзе больше налегал на экономику и выстраивание взаимовыгодного сотрудничества. И открыто об этом говорил. Шах же пока не доверял, ища подводные камни.

А пока шли переговоры, Михаил Васильевич, еще в сентябре, инициировал проект реконструкции железной дороги от Ростова-на-Дону до Баку через Дербент и Владикавказ. Ее приводили в порядок, укрепляя насыпи с мостами, укладывали высокую плотность шпал и ставили тяжелые рельсы, то есть готовили к большому грузовому потоку.

Кроме того, начали изыскания для строительства железной дороги на север вдоль Каспия. От Махачкалы через Кизляр в сторону Астрахани и далее на Царицын[20] по правому берегу Волги. И дальше…

Шаху же, пока он думал и ломался, сделали дополнительное предложение – направлять в Союз своих людей на обучение. Это, кстати, тоже у Реза Пехлеви не вызвало восторга, так как он прекрасно понимал, какое сильное влияние обучение станет оказывать на его людей. С одной стороны да, ему остро требовались специалисты буквально во всех областях. А с другой стороны, он опасался того, что они будут скорее советскими специалистами с лицом иранца, чем его подданными.

Впрочем, представители Союза не настаивали и не давили, чтобы не спугнуть и без того «робкого» клиента. Тем более что, положа руку на сердце, принять большое количество учащихся по интернациональной программе вряд ли было реально. Во всяком случае, в нормальном объеме.

Образование Союза пока только разворачивалось под растущие нужды экономики. И с 1 января 1929 года должна была вступить в силу очередная реформа, которой требовалось время, чтобы ее успели претворить в жизнь.

Для развития реформы образования, начатой в 1919–1923 годах, была упорядочена и реорганизована вся структура обучения, которая теперь делилась на шесть ступеней: начальная, средняя, профессиональная и высшая школа, а также магистратура и докторантура.

Каждая – по четыре года обучения.

Первые две ступени обязательны и бесплатны. Причем не только для детей, но и для остального населения, которое должно, посещая вечерние школы и школы выходного дня, приводить свой уровень к определенному минимальному стандарту.

С плюшками за выполнение и санкциями за манкирование.

А вот третья и последующие ступени были платными, с конкурсным отбором. Любой желающий мог обратиться с заявлением предоставить ему бесплатное обучение. Но в этом случае после окончания курса такой желающий должен был отработать четыре года там, куда его поставит правительство, либо возместить стоимость обучения в тройном объеме, то есть оплатить затраты на него и упущенную выгоду от простоя «учебного производства».

Обучение шло постепенно. И на третью ступень, минуя вторую или первую, было не попасть. Допускалось домашнее обучение, но в этом случае требовалось подтвердить соответствие стандартам и последовательно сдать весь курс экзаменационной комиссии.

Это было очень важно.

Средней специальной школы было не миновать никак для тех, кто хотел идти выше. А она являлась, по сути, профессиональным училищем, в котором получали простую, прикладную профессию. Слесаря там, маляра и так далее.

Главная проблема заключалась в том, что вся эта в общем-то логичная система едва ли заработает с 1 января 1929 года. В том числе и потому, что для нее остро не хватало всего. От учителей и учебников до зданий и учебных комплексов. Строго говоря, готовность Союза к этой обновленной системе образования колебалась в районе 20–25 %. И это если не учитывать компетентность преподавательского состава[21].

Но, несмотря ни на что, данная образовательная система вводилась. И в дальнейшем должна была продвигаться с упорством пьяного носорога, который, как известно, подслеповат, но при его живой массе это уже проблемы окружающих.

Фрунзе сумел это продавить.

Равно как и финансирование, которое удалось выделить благодаря более широкому использованию фиатных денег для внутренних промышленных задач. Так что пригласить иранцев поучиться в Союзе, конечно, пригласили. Но скрестив пальчики за спиной в надежде на отказ. Просто потому ситуация была не самой радостной.

Обсудив кратенько иранскую тему, в надежде на то, что патриарх по своим каналам как-то передаст на юг благость советских намерений, Фрунзе с ним распрощался. И, проводив, сам отправился в наркомат – на вечернее совещание. Скорее даже уже ночное, так как людей пришлось выдергивать на него после завершения командировки непосредственно перед утренним поездом, в которым они смогут отоспаться.

– Здравствуйте, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать? – спросил Фрунзе, входя в кабинет, в котором его поджидал инженерно-технический коллектив Нижегородского артиллерийского завода. Нового предприятия, основанного в 1927 году и мал-мало запущенного в начале 1928 году.

– Товарищ нарком, – обиженным и каким-то растерянным тоном произнес их главный инженер.

– Да шучу я, шучу. Устал. Да что вы стоите? Присаживайтесь. Давно ждете?

– С четверть часа, – осторожно произнес главный технолог.

– Почти успел. М-да. Пробок на дороге нет, ан поди ж ты – кобылы иной раз так раскорячатся, что ни пройти ни объехать.

Сказав это, Михаил Васильевич выглянул из переговорного зала и отдал распоряжение доставить сюда чая и чего-нибудь к нему. Все-таки сидеть им придется долго.

Завод должен был осваивать производство 107-мм полевых гаубиц. И там уже даже дела потихоньку шли на лад. С тем, чтобы снять выпуск этого орудия с Обуховского завода[22].

Но планы поменялись.

Анализ Польской кампании заставил сменить, а точнее – откорректировать парадигму военного и военно-технического развития. Эта война показала, что к большой войне не готов никто. И появилось время на развитие более интересных систем вооружения, а не прогон минимально рабочих схем максимальной серией.

– …так что, товарищи, вам предстоит разработать довольно уникальное и предельно противоречивое орудие. Оно должно быть пушкой, когда потребуется, и лупить далеко с хорошей настильностью. Когда потребуется – гаубицей, то есть иметь раздельно-гильзовое заряжание и большие углы возвышения. А если нужно, то и противотанковым орудием, а значит – легко и быстро наводиться широко по горизонту, ну и иметь не сильно большую высоту.

– Михаил Васильевич, вы меня простите, но вы ставите невыполнимую задачу, – прямо сказал главный инженер.

– Но вы даже не пробовали!

– Но вы же понимаете, что такую степень универсальности крайне непросто реализовать?

– А если вот так? – спросил Фрунзе и начал рассказывать им про конструкцию 122-мм гаубицы Д-30 с ее знаменитым лафетом в три лапы. Во время своей службы в Афганистане он неоднократно ее ремонтировал. В основном по мелочи. Так что устройство знал очень хорошо.

Он задумал взять ствол 107-мм полевой пушки «Колокольчик» и наложить ее на новый лафет. Для начала. Но лафет сделать с небольшим запасом прочности, чтобы можно было сделать ствол длиной не 36-го, а 41–42-го калибра. Несколько увеличенной прочности и с чуть большей зарядной каморой, чтобы разгонять 16,5-килограммовые снаряды до 730–750 м/с, против 650–670 м/с, то есть на деле получить помесь 107-мм пушки М-60 и 122-мм гаубицы Д-30.

Зачем?

Чтоб было.

А если серьезно, то выпуск относительно дешевых колесных тягачей открывал очень большие возможности для развития буксируемой артиллерии. В том числе и такой в какой-то мере универсальной, крайне полезной для народной милиции, которая в военных операциях будет преимущественно работать от обороны, то есть обеспечивать устойчивость.

Да и эффективное противотанковое средство, которое в случае чего сможет «лопать» практически все, что будет появляться на поле боя, тоже требовалось. На перспективу. Гонка АБТ вооружения времен Второй мировой войны наглядно показывала, как буквально за два – три года могли радикально измениться очень многие виды вооружения. Иной раз до неузнаваемости. И вместо того, чтобы аврально «тушить пожары», было бы неплохо подстелить соломку заранее.

И это не говоря о том, что такое орудие было бы очень приличным просто как гаубица или пушка. С досягаемостью даже больше чем у Д-30, хорошей скорострельностью и вполне действенным снарядом.

Почему не 122-мм калибр?

Потому что для буксируемой артиллерии он был как патент королевских мушкетеров, который, как известно, слишком значим для Атоса, но совершенно не имеет смысла для графа де ля Фер, то есть уже не так удобен, как 4 дюйма[23], но еще не так действенен, как 6. Именно поэтому 122-мм калибр Фрунзе рассматривал только либо как формат легких полевых мортир, либо для самоходных систем.

Причем, как показала практика Польской кампании, наличие в полковой артиллерии и 76-мм легкой гаубицы, и 122-мм легкой мортиры, и 152-мм мортиры оказалось перебором. Фрунзе склонялся к тому, чтобы убрать 122-мм мортиру у пехоты, пустив ее на вооружение легких САУ.

Но это уже другая история.

Здесь и сейчас Фрунзе сосредоточился на трехлапом лафете. Пытаясь разъяснить и втолковать не только его идею, но и конструкцию присутствующим. Заинтересовавшимся им не только для новой пушки-гаубицы, но и для зенитных средств. Например, принятое на вооружение 88-мм/45 зенитное орудие «Фиалка» можно было бы ставить на такой лафет, радикально ускоряя время развертывания. И не только его, но и перспективное – длинноствольное – со стволом в 56 калибров, прототип которого немцы успели создать до осеннего кризиса. А потому оно вместе с документацией и специалистами теперь находилось в Союзе. А это была та самая знаменитая «ахт-ахт», что кошмарила танки союзников в годы Второй мировой войны…

Глава 5

1928, декабрь, 2. Нью-Йорк

Из-за окна донесся звук моторов. Скрипы тормозов. И хлопки дверьми.

– Что там, Джек? – спросил Морган.

Тот осторожно выглянул, стараясь не потревожить занавеску.

– Копы, – тихо буркнул он.

Потом подошел к радиостанции и вызвал внешний наблюдательный пункт, что разместился в соседнем доме:

– Арчи, что там у вас?

– Копы. Много, – тихо произнес голос в динамике.

Джек скосился на своего патрона с вопросительным выражением лица.

– Что смотришь? – процедил тот. – Работаем. Или не знаешь, зачем они явились?

– Может, попробуем поговорить?

– О чем? Хочешь их разжалобить? – усмехнулся банкир.

– Ну… в принципе, действительно, – чуть помедлив, согласился с ним визави. Произнес в рацию: – Работаем. – И, подхватив свой пистолет-пулемет, выглянул снова за шторку.

Осторожно.

Довольно большая группа полицейских настороженно шла вперед. Вооруженная как надо. И старавшаяся не сильно мелькать на прострелах со стороны этого дома.

Мгновение.

И из окна со второго этажа дома, что оказался у них за спиной, по ним ударили из Tommy-gun. С дюжину парней. Прямо заливая участок улицы пулями.

Полицейские заметались в поисках укрытий, уходя с линии огня. Но только они сумели это сделать, как по ним уже ударили с противоположной стороны. Вновь вынуждая бежать, метаться, пытаться укрыться. Как раз с тем самым временны́м зазором, чтобы первая группа сумела сменить опустевшие барабанные магазины.

Пара минут.

И тишина.

– Дело сделано? – отхлебнув из чашечки кофе, спросил Морган.

– Вроде положили всех.

– Хорошо. Про контроль не забудь. – А потом повернулся к другому своему спутнику и добавил: – Уходим. Видимо, это наше укрытие кто-то сдал.

– Кто-то свой?

– Хотел бы я знать, – покачал головой банкир.

– Не думаю, – встрял Джек. – Если бы кто-то из своих сдал, то про засаду бы сказал.

– Тоже верно, – кивнул Джон Пирпонт Морган. – В любом случае – этих подчистить. Здесь все сжечь. И уходим. В темпе. О стрельбе уже точно сообщили куда следует. А эти, – кивнул он в сторону окна, – на связь не выходят. Так что скоро тут станет не продохнуть от… хм… защитников правопорядка…

После случайной гибели Рокфеллера и нормального «проглатывания» этой новости Лондоном с Парижем руководство США решило просто избавиться от свидетелей. Чтобы лишнего не разболтали. Потому как нужно быть откровенно росгобельским кроликом, дабы даже подумать о том, будто вся эта братия, руководящая ФРС, провернула операцию «Мировая война» без согласия и известной поддержки правительства США.

Лондон с Парижем мало интересовало, как именно Белый дом накажет виновников. Главное, чтобы им списали долги.

Намек был понят.

И за оставшимися деятелями, причастными к известным событиям, началась простая и бесхитростная охота. За головами. К которой правительственные структуры США стали подключать гангстеров. По примеру Фрунзе, который в этой связи открыл настоящий ящик Пандоры.

В обычных условиях в Белом доме никогда бы не пошли на подобные меры. Но кризис, который потихоньку вызревал с самого окончания Первой мировой войны, не оставил им, по сути, шансов.

В чем он заключался?

В 1918 году для США закончились обширные промышленные заказы. Военные бюджеты стран, ранее закупавших в Новом Свете все, чего им не хватало для войны, резко сдулись. А тяжело пострадавшие экономики категорически сузили собственно европейские рынки сбыта, которых теперь не хватало даже для собственных товаров. И экономике США пришлось на это реагировать. Во всяком случае, ее финансовым воротилам, дабы сохранить норму прибыли, к которой они привыкли за годы войны.

Самым очевидным решением стала перекачка инвестиций из реального сектора в спекулятивный, то есть на фондовые рынки. Тем более что никаких рациональных механизмов защиты, позволяющих избежать этого перекоса, попросту не существовало.

Суть фондовых рынков заключалась в перераспределении средств между промышленными и сельскохозяйственными активами через акции-облигации-фьючерсы и прочие подобные инструменты. Очень действенный инструмент. Беда обычно случается, когда хвост начинает вилять собакой, то есть основные средства и финансовая жизнь замыкаются в виртуальном пространстве фондовых рынков.

Что и произошло.

Как следствие – уже к 1924–1925 годам реальный сектор экономики испытывал денежный голод, находясь в системной стагнации, характерной для дефляционного кризиса, то есть острой нехватки денежных средств. Ведь деньги – это кровь любой экономики, ну почти любой, исключая, пожалуй, натуральное хозяйство. В то время как на фондовых биржах кипела жизнь, из-за чего даже компании и крупные корпорации, что испытывали определенные финансовые трудности, пытались заработать деньги через биржевые спекуляции, вкладывая очень приличные средства, изымаемые ими же из реального сектора, в виртуальный.

Более того – появилось много состоятельных людей, сделавших состояние на бирже, с характерным запросом на красивую жизнь и дорогие, эксклюзивные товары. Что в известной степени и породило те самые «ревущие 20-е», которые больше походили на своеобразный танец на вулкане. И кстати, это касалось не только США, но и Старого Света, хоть и в меньшей степени из-за определенных депрессивных тенденций в экономике и хронической нехватки денег в принципе.

Почему?

Тут мы подходим к другому ключевому компоненту так называемой Великой депрессии. А именно к долговому кризису, который в известной степени Михаил Васильевич и усугубил, спровоцировав несколько более ранний и принципиально более масштабный кризис в США.

На заказах Первой мировой войны США сделали целое состояние и серьезно прокачали промышленность. Это факт. Но как это происходило?

Через инвестиции в расширение производства, которые производились на кредиты. А кредиты – это долги, главным свойством которых является необходимость их отдавать. Причем отдавать с процентами.

И если бы война продолжилась – заводы и фабрики достаточно легко бы отбили эти займы. Но война закончилась. Потребление производимой в США продукции резко и радикально сократилось. А федеральное правительство продолжило придерживаться принципа laissez-faire, то есть невмешательства в экономику. В том числе и потому, что оно само набрало долгов вагон и маленькую тележку, не имея для этого вмешательства ни желания, ни возможностей. Ситуация была настолько критической, что больше половины расходов федерального бюджета шло на обслуживание долга[24] и выплаты ветеранам войны. На уровне штатов ситуация была похожей, во многом повторяя критическое положение федерального правительства. Эта ситуация с долгами была не только совершенно беспросветной, но и по-настоящему тотальной.

Банки, казалось бы, выиграли больше всех от этих пертурбаций. Они ведь жили с платежей по кредитным обязательствам, выдавая новые с полученных платежей по старым. Причем деньги они забирали через эти поступления из реального сектора и правительств разных стран, а вкладывали в виртуальный, который выглядел более привлекательным, из-за чего наблюдателям казалось, будто Уолл-Стрит съедает все деньги мира. Ведь именно сюда стекались, по сути, долговые выплаты и самих США, и Великобритании, и Франции, и Италии, и так далее.

Казалось бы – сказка.

Но их положение на деле являлось куда более шатким, чем можно было подумать. Почему? Потому что одно дело, когда тебе немного должен богатый и здоровый человек, способный достаточно легко закрыть долговые обязательства. И совсем другое дело, когда тебе должен критически много тяжело больной и в общем-то нищий человек.

И эти больные человеки начинали творить «чудеса», чтобы выкрутиться… чтобы выжить… не самые, надо сказать, адекватные…

Для компенсации своей долговой нагрузки правительственные структуры начали увеличивать налоги, из-за чего к 1928 году население платило вдвое больше налогов, чем в 1914 году. Что являлось крайне безрадостной темой. Ведь налоговая нагрузка традиционно ложится наиболее тяжелым бременем на тех, кто не может лоббировать свои интересы в правительстве, то есть на простых граждан.

Классика.

Увеличение налоговой нагрузки на население как напрямую, через индивидуальные налоги, так и косвенно, через фискальное давление на предприятия, позволяет краткосрочно решать проблемы правительства. Например, закрывать выполнение бюджетных обязательств в количественном выражении.

В среднесрочной же перспективе или – тем более – долгосрочной это приводит к таким проблемам, как снижение экономического роста, уменьшение объемов внутреннего рынка и так далее. Что, в свою очередь, ведет к уменьшению налоговых поступлений, которых становится недостаточно для выполнения бюджетных обязательств, и правительства, особенно недалекие или безответственные, запускают новый виток этого крутого пике. Вгоняя страну в фундаментальный и очень тяжелый кризис.

Но это с одной стороны чудили.

А с другой – компании реального сектора, в которых трудилось большинство жителей США, на фоне своих финансовых трудностей начали… хм… скажем так – оптимизировать свои расходы, то есть, ведя красивую и сочную жизнь тех самых «ревущих 20-х» и вкладывая большие средства в биржевые спекуляции, они сокращали зарплаты, увольняли сотрудников и вообще максимально снижали свои «издержки».

Как следствие, к крайне недалеким людям в правительстве, которые собственными руками душили свою страну, добавились не менее «гениальные» эффективные собственники крупного бизнеса, которые ловили момент и жили полной жизнью, из-за чего внутренний рынок, и без того находящийся после 1918 года в плачевном состоянии из-за обычного перепроизводства, вызванного окончанием войны, стал испаряться из-за стремительного падения спроса.

Деньги в стране были.

Факт.

И их было много.

Только они были не в реальном секторе и уж точно не у простых людей, из-за чего получилось как в той песенке: дескать, а у нас в стране все есть, а народу нехер есть.

И вот по этому шалману Фрунзе и ударил, «не дожидаясь перитонита».

Как?

Спровоцировал прекращение выплат ключевых европейских стран по своим долгам, из-за чего удар пришелся на банки, чего в оригинальной истории не было.

Эти регулярные поступления были достаточно большими для того, чтобы отказ от них привел к кассовым разрывам, то есть ситуациям, когда у организаций временно не имелось средств для выполнения своих финансовых обязательств. А у любого банка их всегда масса.

Хуже того – подобные печальные обстоятельства были в крайней степени усугублены тем, что население, узнав об отказе правительств Великобритании с Францией платить по долгам, свело дебет с кредитом и побежало в банки забирать свои сбережения. Как следствие – кассовые разрывы стали настолько частыми и масштабными, что федеральное правительство оказалось вынуждено реагировать. Начав возбуждать дела и проводить расследования, прекрасно понимая, что к чему. Но не реагировать на все это оно не могло из-за множащегося общественного возмущения.

Главной же бедой стало то, что из-за этих кассовых разрывов и острейшего дефицита операционных средств лопнул пузырь биржевых спекуляций. Ведь он, как и какая-нибудь иная финансовая пирамида, живет только в режиме игры на повышение. Этаких «растущих рынков». Фиктивно, разумеется, растущих, то есть в него нужно постоянно вливать деньги, и с каждым разом все больше и больше, чтобы этот симулякр мог существовать.

А тут деньги кончились.

Просто кончились

Раз – и все.

Едва ли не в течение недели.

Банки оказались не в состоянии выдавать новые кредиты под биржевые спекуляции. И растущий рынок стал стремительно сдуваться, так как был всецело виртуальным. И, мягко говоря, переоцененным.

Как следствие – банкротство или тяжелые убытки ключевых биржевых игроков. Массово. Эшелонами. Что повлекло за собой прекращение ими обслуживания своих долговых обязательств. А это уже ударило по банкам, запуская цепную реакцию. И ситуация острейшего дефицита операционных средств стала приобретать по-настоящему катастрофический характер. А банковская система США начала биться в агонии, увлекая за собой в этот прекрасный процесс всю остальную экономику. Включая финансовые обязательства федерального правительства, которому грозило в перспективе нескольких месяцев, край – года, полноценное банкротство.

Как несложно догадаться, «недалекие люди» в правительстве не хотели за все это отвечать. Потому что это в экономике они были двоечниками. А вот в умении прикрывать свою задницу и перекладывать ответственность на других – очень даже молодцы. Просто любо-дорого поглядеть.

Кто за все ответит?

Уж точно не они.

Вот охоту на банкиров и затеяли. Не на всех. А только на тех, кто так или иначе был причастен к «провоцированию Мировой войны». В первую очередь, конечно, за домами Рокфеллеров и Морганов. Но не только. Ведь долги нужно отдавать. А если отдавать некому, то и долгов вроде как нет. Тот самый «больной и бедный человек» решил, что избавиться от кредитора намного выгоднее, чем платить ему по своим совершенно неподъемным обязательствам. Так что в бегах к декабрю 1928 года был весь топ-50 банкиров США. Что, впрочем, никак не улучшало ситуацию в экономике Юнайтет Стейтс оф таки Америка. Вот вообще никак…

И, в отличие от оригинальной истории, тут кризис шел по радикально более тяжелому сценарию. В том числе и потому, что там первичный биржевой крах в конце октября 1929 года происходил на фоне сохранения определенного запаса ликвидных средств у крупных игроков. В том числе и потому, что банки США исправно получали выплаты от своих заемщиков в Европе. Что позволило отбить крах и даже как-то прокоптить около года. А это, в свою очередь, очень сильно смягчило падение.

Здесь же все буквально обрушались в пропасть. Складываясь как карточный домик. Да еще на фоне совершенно иного сценария в Европе. Не сулящего США ничего хорошего.

У Великобритании за годы Первой мировой войны долг вырос с 650 миллионов до 7,4 миллиардов фунтов стерлингов. И бо́льшая его часть была заимствована в США. Так, к 1934 году, несмотря на все выплаты и усилия Лондона, он был должен Вашингтону еще порядка миллиарда. С учетом реструктуризации и прочих чудес. И правительство Великобритании, как и правительство США, к концу 1920-х годов тратило порядка половины своих бюджетных доходов на обслуживание долгов.

Во Франции ситуация была еще острее.

У нее и долгов имелось на 1913 год вдвое больше, чем у Великобритании, и вышли они из войны хуже в плане набранных финансовых обязательств, из-за чего экономика лягушатников скрипела от непомерной долговой нагрузки, норовя обрушиться в любой момент. Чем и объяснялся довольно высокий градус пацифизма. Крепко и серьезно воевать с ТАКИМИ долгами выглядело сущим безумием.