Рождённые свободными

Чуть меньше года в небольшом конном хозяйстве содержались две молодые беспородные кобылы – Радость и Элегия. Они дополняли друг друга: Радость была светло-серой почти белой с чёрной гривой, Элегия – чёрной масти с серебристой гривой. Они выросли на одном ипподроме, но, несмотря на необычность, их продали, причём недорого. Ведь они считались не пригодными для соревнований.

Коренастая, коротконогая пони Грета была представителем авелинской породы, игреневой масти. Рыжая шерсть контрастировала с льняной чёлкой. Полагают, что пони с лихвой компенсируют недостаток роста строптивостью нрава, но это никак не относилось к Грете. Она обладала на удивление упрямым флегматичным характером. Порой её невозможно сдвинуть с места. Прежде она жила на конноспортивном клубе и катала детей, но спокойная пони наскучила юным наездникам. Зинаида убедила владельца отдать ей лошадку по сходной цене и получила Грету даром.

Жила здесь и кобыла Иберия. Эта красавица принадлежала к одной из древнейших пород – ахалтекинской, на Руси такую называли аргамак. Её экстерьер служил вдохновением для многих местных художников, что приходили в парк рисовать с натуры. Иберия выделялась ростом и изящными линиями в строении: высокая, длинная холка, мускулистый круп, прямой профиль. Грациозная и степенная, она слыла любимицей хозяйки и детей. Конечно, ведь она была породистой. И люди изумлялись, как такую лошадь продали, тем не менее, хозяин, получивший её в подарок на день рождения, натешившись, сбыл питомицу, как докучавшую проблему. Иберия выглядела самой ухоженной из всех лошадей, содержавшихся в конюшне, и позволяла себе привередничать, если ей не нравился корм. Ещё бы, хозяйка зарабатывала на ней недурные деньги, ведь все любят благородных животных.

Век лошадей, предназначенных для проката, короток. Они развлекают людей, услаждают их самолюбие своей покорностью и преданностью, а когда лошади теряют здоровье, и нуждаются в уходе, многих из них выбрасывают, как перегоревшие лампочки, ведь они перестают приносить доход. Животные, некогда задуманные и созданные свободными, влачат существование в холодных загонах.

***

Зинаида предпочитала сама объезжать вновь прибывших лошадок. Пегас невзлюбил её с самого начала, один только запах этой женщины был ему неприятен. Сначала она добивалась покорности с помощью морковки и сахара. Пегас всё съел с её рук, не преминув при этом, искусать ладони Зинаиды в кровь.

Новая безжалостная хозяйка била нещадно, но конь взбрыкнув, лягнул её копытом. Зинаида с визгом упала в грязь. Перепачкавшись, она медленно поднялась, её щёки горели от ярости.

– Уведите его, – велела она конюхам. – И не давайте корма.

Это считалось жестоким наказанием. Обычно Зинаида быстро ломала волю животных, да и не только их. Конюхи побаивались её. Обладая суровым нравом, Головина была строга с подчиненными, а с лошадьми порой и вовсе беспощадна.

Пегаса завели в стойло и привязали. Прежде его никогда не держали на привязи, он пользовался свободой, расслабившись, нежился на настиле из сена. А здесь не было даже маленького окошка, через которое в это мрачное помещение проникал бы свет. Места едва хватало, для того чтобы стоять, ни о каких излишествах не могло быть и речи. Например, лечь конь не сумел – мешала верёвка, которой он привязан, да и голову он едва мог держать прямо – потолки в загоне были низкие. Под копытами чавкала навозная жижа. Непокорный жеребец последний раз взглянул на свет, а когда дверь захлопнулась, в деннике сделалось совсем темно.

Пегас был напуган, ведь раньше он никогда не оставался один во тьме. Это страшная пытка для хрупкой лошадиной психики. На яблоневой ферме, откуда его забрали, жила корова, поросята и гуси, к тому же перед ним было оконце, в которое он любил смотреть. Сейчас оставалось ждать.

Прошло несколько часов тьмы и невольного уединения, прежде, чем ворота отворились, впуская в загон, свет, свежий воздух и надежду. Грумы завели остальных обитателей конюшни: ахалтекинку Иберию, рысака Ветра, пони Грету, беспородных Элегию и Радость. Их разместили по денникам, затем четвероногим работникам раздали скудный корм – немного сена и воды. Корм достался всем, кроме Пегаса, который с чаянием смотрел на конюхов, раздававших фураж. Но те, смеясь и обсуждая что-то, обошли гнедого стороной.

***

С утра Зинаида пребывала в благодушном настроении. Она намеревалась совершить конную прогулку на Пегасе. Жеребца вывели из денника, он шёл нехотя, конюх натягивал чумбур.

– Не будешь слушаться, цыганам на колбасу продам, – потянув за удила, шепнула на ухо жеребцу Головина.

Он заржал, от Зинаиды исходила угроза, к тому же она крепко схватила поводья. Пегас затих и покорился своей участи, позволив хозяйке, сесть в седло. Всадница с торжествующим видом вскочила ему на спину. Не скрывая улыбки триумфатора, она пришпорила гнедого, и, тот послушно пустился рысью.

– Вперёд! – кричала она. – Вперёд!

Пегас набирал скорость, ощущая силу ветра в своей гриве. Солнце снова ласкало его блестящую кожу шоколадного цвета. Создатель его не покинул. Чуть поодаль от конюшни располагалась берёзовая роща. Путь лежал именно туда, что было не по нраву наезднице. Она понукала коня, пытаясь заставить повернуть обратно, но он упрямо следовал своей дорогой. Нёсся так, словно в него вселился демон.

– Стой! – визжала, как оголтелая Зинаида.

Её причёска растрепалась, а ветер отхлестал по щекам, отчего глаза сделались влажными. Спрыгнуть с коня, Головина боялась, а впереди маячила зелёная роща, шумевшая густой листвой. Ветки на берёзах росли низко и были крепкими. Конюх окрикнул гнедого, но он даже не обратил внимания, словно неуправляемая ракета летел вперёд.

Зинаида обернулась и не заметила быстро приближавшей ветви, но почувствовала сильнейший удар её шероховатой коры, послышался треск. Ветвь надломилась и упала. Пегас, резко остановившись, встал на дыбы и сбросил наездницу. Боль яркой вспышкой пронзила её, и она погрузилась в забытье, едва соприкоснувшись с землёй. Пегас торжествовал. Конюхи неслись за ними, один подбежал к хозяйке, лежавшей без движения в траве, другой ударился в погоню за жеребцом.

Сбросив с себя обузу, Пегас не останавливался. Он мчался галопом. Только вперёд и вперёд. Но и грум не робкого десятка. На рысаке Ветре, он стремительно нагнал беглеца. Конь хотел скрыться в чаще, но был пойман и стреножен. Конюх ловко захватил поводья. Пегас только и успел на долю минуты ощутить вкус свободы, маячившей на горизонте и ускользнувшей от него.

Строптивца оставили без фуража на три дня и один раз дали вдоволь напиться воды. Привязанный, он даже не мог повернуть голову или расположиться для сна на прогнившем полу. Темнота и голод давили на него.

После двух дней наказания Пегаса решили испытать ещё раз. Теперь его объезжал конюх, уж он-то не церемонился, не раз использовал палку и управлял конем твёрдой рукой.

Так и начались его трудовые будни. За день он катал на своей спине больше десятка людей и не все из ни были ласковы, а когда начинались выходные или праздничные дни, то от желающих прокатиться на красивом вятском коне не было отбоя. Всадники сменяли один другого, некоторые были терпеливы, другие нет. Дети полюбили гнедого, с нежностью трогали гриву, сердобольные женщины подкармливали сладостями. Но Пегас мечтал о свободе, он бы тогда вернулся на яблоневую ферму.

Питомцы конюшни Зинаиды работали в разных точках большого города. Если бы лошади умели разговаривать, они бы поведали, как порой люди любят позабавиться. Маленькая, но выносливая пони Грета, рассказала бы, как днём в воскресенье четверо подростков враз вскарабкались на её спину, а хохотавшие парни напоили пивом Ветра. И это ещё не самое страшное, что происходило с орловским рысаком. Его спина болела от седла, подпруги и стремена натирали бока до крови. За лошадьми почти не ухаживали: их мыли не чаще раза в месяц, независимо от сезона; не чистили им копыта после рабочего дня, и тем более, не растирали ноги; не накрывали попоной, если лошадь была мокрой или замерзла. Элегия часто простужалась, а Радость страдала болями в копыте, на котором образовалась трещина, отчего кобыла прихрамывала.

Но хуже всех приходилось старожилу конюшни Зинаиды Головиной. Рысаку Ветру снились кошмары. Во сне он вздрагивал, будто бежал от гнавшихся за ним демонов, и ржал так, словно проиграл в этой схватке. В денниках царило напряжение, их обитатели не могли расслабиться и отдохнуть, отчего зачастую они спали стоя. Животные боялись своих хозяев. Не ровен час, побьют и заставят работать.

***

– Поглядите, конь – то совсем слаб, – сказала женщина, помогая спешиться дочери. – Его и копыта не держат.

Она брезгливо посмотрела на загноившиеся раны на боках животного, которые не скрывали искусственные цветы, украшавшие седло. Конюх, проследив за её взглядом, торопливо прикрыл рубцы.

– Что вы, он просто так играет, хочет, чтобы его пожалели, приласкали, – прогнусавил грум, притворно улыбнувшись, принялся гладить спутавшуюся гриву Ветра.

Женщина взглянула на него с недоверием, но предпочла не возражать.

– Пойдём, – велела она дочери.

Девочка – подросток, счастливо улыбнувшись, погладила напоследок Ветра. Она впервые ездила верхом и была очень довольна собой, сбылась её детская мечта. Мать схватила девочку за руку и повела прочь.

– Мама, зачем ты так? – возмутилась она.

– Ты не видишь – эта лошадь чем-то больна, – гадливо поморщившись, проговорила женщина и ускорила шаг.

Конюх продолжал подобострастно улыбаться, пока они не скрылись из виду. За краткий миг улыбка сползла с его лица.

– А ну пшёл, – сквозь зубы, зло прошипел он и толкнул Ветра в бок.

Конь тронулся, но ноги не слушались его. Рысак упал на землю и не смог подняться. Прохожие с сочувствием смотрели на беспомощные попытки коня встать. Работник позвал хозяйку, а с ней появились ещё двое мужчин. Страдальца убрали, только провидению ведомо, как сложилась его судьба.

Позже Зинаида уверяла, тех, кто катался верхом на Ветре, что с ним ничего дурного не случилось, конь просто поскользнулся. После осмотра ветеринара его увезли на ферму. А в конюшне орловского рысака больше никто не видел.

***

Пегас шагал спокойно, словно бы энергия покинула его, и он двигался как механическая игрушка. Налобник натирал ему кожу, а трензель врезался в рот. Мальчишка, что сидел на спине жеребца, был недоволен им, ему хотелось скорости, чтобы ветер теребил его волосы и хлестал по щекам, чтобы радость разливалась по телу. Мальчик понукал коня, а потом и вовсе ударил кулачком по шее и больно дёрнул за удила. Пегас понял эту странную просьбу, и заржав, помчался галопом. Юный наездник был не в силах удержаться. Он выпал из седла и ударился об асфальт. Мать с криком бросилась к нему. Он недолго был без сознания, очнувшись, захныкал и мама приподняла его.

– Вы что мамаша, нельзя его трогать. А вдруг перелом? – предостерёг кто-то из толпы зевак, которая собралась вокруг.

– Позвоните же кто-нибудь в скорую, – закричала она.

– Мама, не надо скорую. Мне уже лучше, – придя в себя, сказал мальчик.

– У тебя нигде не болит? Всё в порядке? – она судорожно ощупывала руки и ноги сына.

– Мама, всё хорошо, – произнёс он и попытался встать.

Женщина помогла ему, он поднялся и нетвёрдой походкой зашагал к автомобильной парковке.

***

Урок алгебры подошёл к концу. Никто не слушал, что говорил учитель, ученики торопились покинуть кабинет. Большими стайками, словно птички, они летели кто куда, перекрикивая шум.

– Что планируешь делать? – спросил подросток у своей одноклассницы.

Худощавого, долговязого юнца звали Сергеем, а его хорошенькую спутницу Алёной. Они дружили всего год, хотя оба считали, что знали друг друга вечность.

– Хочу в парк аттракционов, – ответила Алёна.

Октябрь выдался тёплым и засушливым, дорожки покрылись золотом опавшей листвы, дни убывали, и свинцовые тучи тяжёлым пологом нависали над городом, словно пыльный балдахин над альковом. Парк аттракционов в будние дни казался заброшенным, только к вечеру он оживал. Расписные паровозики, словно игрушечные составы на детской железной дороге, разъезжали по тротуарам полупустые, остальные аттракционы простаивали. Днём здесь можно было встретить туристов и коневодов с лошадьми. За неимением других развлечений, путешественники охотно совершали конные прогулки. Конюхи имели неплохой заработок, особенно летом, осенью туристический поток уменьшался, и на лошадях предпочитали кататься подростки.

Сергей заметил, как грубо красноносый грум понукал Пегаса. Палкой он охаживал коня по крупу. Жеребец ржал, вставая на дыбы от боли. Ещё удар и он копытом оттолкнул жестокого конюха, тот навзничь свалился на землю, палка выпала из его узловатых рук. Сначала конюх был ошарашен небывалым проявлением норова, потом поправил шапку и встал, багровея от ярости.

– Ах, ты ж подлая скотина! – мужик замахнулся вновь.

– Эй, что вы делаете? – привлекая больше внимания, громко спросил Серёжа.

– Проваливай, – отрезал он и двинулся к привязанному коню, но парень оказался проворней и успел вырвать у неповоротливого конюха палку. – Тебе жить надоело?

Серёжа выбросил палку подальше, а конюх, как дрессированный пёс кинулся за ней, и пока он копался в кустах в поисках своего грозного оружия, подростки отвязали Пегаса от дерева. Он благодарно заржал. Не успели они ступить и шагу, как их догнал стременной и набросился на парня. Алёна побежала искать полицейского, тот непременно должен рассудить по чести.

– Что тут происходит? – сурово осведомился страж порядка, увидев, как красноносый мужик схватил за шиворот подростка и трясёт его, что есть силы.

Конюх ослабил хватку при виде полицейского. Пегас затравленно топтался рядом.

– Хотел коня украсть, чертёнок! – пожаловался конюх и сокрушённо покачал головой.

– Он не собирался его красть, мы хотели его отпустить. Этот мужчина избивал коня, – проговорила Алёна.

Она была взволнована и напугана.

– Вы посмотрите, у животного же видны следы ударов, – вступил Серёжа.

Полицейский подошёл к Пегасу, конь занервничал, но человек погладил его по мордочке, потрепал за гриву, а потом внимательно осмотрел. На блестевшей шкуре виднелись старые раны и свежие царапины – свидетельства побоев.

– Гражданин, что же вы коня избиваете? – нахмурившись, задал вопрос полицейский.

– Так вот, воспитываю. Строптив больно, – виновато ответил конюх, его и без того красный нос покраснел ещё больше. – Он ребёнка скинул.

– Заберите беднягу, иначе его убьют, – попросила Алёна с выступившими слезами на глазах.

– У вас документы имеются, справки ветеринарные? – спросил полицейский, с тревогой глядя на жеребца.

Конюх торопливо искал по своим карманам, затем достал документы и передал полицейскому, тот внимательно их прочитал.

– Больше не бейте животных, особенно на глазах у детей. Это первое предупреждение, – строго проговорил полицейский, отдавая бумаги.

– Но как же? – возмущению Серёжи не было предела.

– У него есть все права и справки, тут мы бессильны. Сожалею, – полицейский пожал плечами и ушёл.

Конюх криво усмехнулся, довольно потирая подбородок. Расстроенный Серёжа заглянул в печальные глаза Пегаса. Юноша чувствовал, что непременно должен хоть как-то помочь жеребцу, должен поквитаться с жестоким конюхом. Он кинул колючий взгляд на самодовольного противника и, взяв Алёну за руку, ушёл.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал подросток. – Я знаю, в какой конюшне его содержат.

– Откуда? – поинтересовалась одноклассница.

– Разглядел в справке имя владелицы. Её зовут Зинаида Головина.

***

Алёна ждала Серёжку за оградой. Она тревожно оглядывалась вокруг, готовая предупредить об угрозе.

– Быстрее! – подгоняла она его.

Серёжа услышал её тихий призыв. Парень резво перемахнул через забор, будто долго готовился к марафону с препятствиями, но по ту сторону его встречали два грозных дога, которые представься им такая возможность, разорвали бы любого. На счастье, Серёжа припас несколько кусочков колбасы, пропитанной снотворным, чутьё подсказывало ему, что конюшню охраняют. Только он представлял себе в роли охранников поджарых овчарок, а увидел бордоских догов, со сморщенными мордами. Их лай был столь громким, что кони переполошились. Иберия испуганно фыркала.

Красноносый конюх спал мертвецким сном, и даже взрывы атомных бомб не разбудили бы его. Серёжка кинул куски колбасы догам. Те с аппетитом съели их, и вновь, оскалив пасти, уставились на незваного гостя, благо цепочка не позволяла им дотянуться до него.

Стараясь не делать резких движений, юноша осторожно прижался к забору и дожидался, когда начнёт действовать снотворное. Зевнув, свалился первый дог, а за ним яростно рыча, ещё сопротивляясь магии сна, лёг на подстилку и второй крупный рыжий пёс. Теперь дорога открыта, хоть и оставалась последняя преграда. Стременной лишь поморщился, но глаз не открыл.

Лошади не спали, когда Серёжа вошёл в конюшню. Сломать хлипкий засов не составило труда. Обитатели стойла отнеслись к чужаку настороженно. Они помнили, что людям доверять нельзя.

Парень открывал денники, отвязывал лошадей. Сначала он выпустил Пегаса. Конь, окрылённый свободой, пронёсся галопом к выходу. Остальные последовали за ним. Один за другим пленники стремительно покинули хлев. В загоне задержалась Грета, меланхолично пережевывавшая сено. Юноша всячески пытался расшевелить нерасторопную пони. Он толкал Грету сзади, но казалось, сдвинуть её с места мог только тягач.

– Давай, давай, – шипел Серёжа, но копыта авелинки, словно приросли к прогнившему деревянному настилу.

Выбившись из сил, юноша поскользнулся на навозной жиже и рухнул прямо к копытам Греты, та лениво посмотрела на человека, что пытался спасти её. Отдышавшись, Серёжка встал. Он решил действовать хитростью, подняв засохшую морковку из грязи, поманил пони, но она, моргнув, замерла.

Рядом послышалось пьяное бормотание конюха. Вероятно, он проснулся. Следовало ретироваться.

– Пойдём со мной, – с надеждой в голосе позвал Серёжка, но она упрямо не замечала его. – Вот чёрт!

Он с досадой всплеснул руками, и выбежав из загона, скрылся под покровом ночи. Грета продолжала пережевывать сено, не замечая побега незадачливого спасителя. Приближались нетвёрдые шаги. Проснувшись, конюх обнаружил распахнутые настежь ворота конюшни и спавших догов. Хмель в одно мгновение выветрился, когда стременной нашёл стойло пустым. В одном из денников осталась пони.

"Тупоголовая скотина" – подумал он и сплюнул.

На подгнившем полу денника виднелись отпечатки копыт и чьих-то ботинок. Здесь явно похозяйничали конокрады. Он в замешательстве почёсывал затылок, затем сплюнув ещё раз, и выругавшись, вышел из конюшни.

Возможно, беглецов удастся догнать. Конюх взял из бытовки фонарик. Ночь была тёмной и безлунной, ничего не видно на десять шагов вперёд. Включив фонарик, он шарил по округе. Дорожка следов вела к воротам. Одинокий луч света выхватил у забора двух свернувшихся калачиком догов. Они вовсе не походили на грозных охранников. Всего лишь два милых пса.

– Проклятые псины! – конюх принялся бить ногами дремавших собак, чтобы пустить их по следу.

Но они крепко спали и похоже сон не скоро оставит их, снотворное оказалось хорошим. Поняв всю тщетность своих усилий, конюх выбежал за ограду. Свет фонаря был слишком тусклым, а следов много и они расходились в разные стороны. Невозможно проследить в каком направлении ускакали лошади.

– Они все разбежались. Что будем делать? – спросила Алёна, встретив Серёжку.

Они огляделись, ночь стояла непроглядная. Темнота была настолько густой, что заговорщики не могли разглядеть друг друга.

– Я не знаю! Там осталась пони, – с сожалением отвечал Серёжа.

Конюх вернулся в бытовку, схватил ружьё и по дороге его заряжал. Он готов стрелять, если увидит хулигана, выпустившего скакунов. Зинаида будет им недовольна, если он не вернёт её собственность к утру.

– Кто-то идёт, – шепнула девушка, услышав шаги.

– Разбегаемся, – предложил Серёжа и они кинулись врассыпную.

В темноте мелькнул свет. Конюх заметил, как пронеслась тень, он испугался, на миг забыв обо всём. Тень бросилась к кустам, он кинулся за ней, впопыхах схватившись за ружьё.

Серёжа стал подвывать, изображая привидение. Конюх метнулся туда, откуда исходил звук, хотя с перепугу не мог понять, что это – человек или какое-то загадочное существо. Алёна завыла на свой манер.

– Стой бесовщина! – крикнул грум, держа ружьё наизготовку. – Стрелять буду!

Он сделал предупредительный выстрел в кусты, которые таили в себе угрозу. Ответом ему был заливистый смех.

***

Всю ночь они неслись галопом. Скакали, когда было темно, скакали, когда забрезжил рассвет. Ветер свистел в ушах, трепал гриву, срывая цепи рабства. Свобода опьяняла и будоражила. Без сёдел и прочей упряжи жить было легко. Окрылённые лошади неслись, не разбирая дороги, и когда солнце взошло в зенит, они были далеко от конюшни.

Во главе скакал Пегас, никто, даже быстроногая ахалтекинка Иберия, даже демоны не могли нагнать его. Радость, Элегия и Иберия послушно следовали за ним. Пегас мечтал найти дорогу к яблоневой ферме, но верный путь отыскать уже не удастся.

К вечеру лошади выбились из сил. Неплохо бы подкрепиться. Осень хозяйничала в городе уже два месяца, приближалась зима. Чуткий нос гнедого уловил запах луга, запах мокрой травы. Летом здесь паслись коровы, да и сейчас иногда они заглядывали на эту лужайку. Хоть трава и была жухлая, но лошади жадно щипали её, они скудно питались, поэтому даже такой корм сочли лакомством.

Заночевали здесь же. На воле спалось спокойно, можно даже прилечь. Земля делалась холодной по ночам, но вместе было теплее.

***

Месяц вольной жизни промчался проворнее арабского скакуна, табун беглых лошадей наслаждался свободой. Всё на этих просторах дышало вольностью – и воздух, и вода в протекавшей поблизости реке, и даже пожелтевшая трава.

Отдыхали беглецы под сенью большого клёна. Ему было никак не меньше века, а чтобы охватить его ствол не хватит никаких человеческих объятий, будто бы дерево вобрало в себя всю мощь природы. Этот клён видел на своём веку много маленьких трагедий и больших бурь. Он стоял здесь сотню лет до появления лошадей и простоит ещё столько же. Клён, словно мощный защитник, укрывал своими толстыми ветвями от влажного ветра и проливных дождей. За день накапливал тепло и ночью отдавал его уставшим животным, сбившимся вокруг него в плотное кольцо.

Когда выпал снег наступили первые студёные дни. Зимы в этом краю суровые и многоснежные, а ветра промозглые. Река обмелела и покрылась тонкой коркой льда. Находить корм становилось труднее, животные искали пропитание, заходя вглубь леса, но и здесь они были не одни.

Ледяной северный ветер принёс знакомый запах. Когда Пегас учуял человека, он настороженно фыркнул, уловив угрозу, исходившую от охотника. Спустя мгновение появился и сам зверобой с ружьём на плече. Едва завидев его, лошади встревожились, замерли, казалось, даже дышать перестали от напряжения. Что готовила им эта встреча? В тишине лесной чащи щёлкнул затвор ружья – пронзительный сигнал к действию. Лошади неслись настолько стремительно, насколько им позволяли их ноги, дрожавшие от голода.

Потом бродили рядом с городом, питаясь, чем придётся. Походили близко к домам, чем вызывали недовольство их жильцов. Люди опасались, что лошади могли разносить заразу или поранить кого-то из детей, оказавшихся рядом.

Некоторые предприимчивые дельцы воспользовались ситуацией. Они объявили сбор средств для содержания животных, оказывается, кому-то была не безразлична их судьба. Горожане охотно переводили деньги на счёт, указанный в объявлении. Собрав крупную сумму, инициативные граждане растворились, а вместе с ними исчезли и деньги.

Лошади ночевали в заброшенном сарае, ближе к городской свалке, а утром, едва солнце выглядывало из-под одеяла туч, они подходили к зданиям, ища тепла и корма. Измученные и больные животные долго скитались по улицам. У Радости воспалилось копыто, и она, прихрамывая, плелась в конце мрачной процессии. Казалось, у неё хватало сил только переставлять копыта. А если бы кто-то заглянул под спутавшуюся чёлку, что закрывала ей обзор, то он увидел бы, как почти человеческая печаль залегла на дне её тёмно-карих глаз.

Жители всячески подкармливали бродяг. Однако никто не дал себе труда выяснить, кому принадлежал этот табун. Никто не пытался облегчить их печальную участь.

Вечерами Радость лежала на подмёрзшем асфальте. Трещина на её копыте увеличилась и загноилась, поэтому страдалица редко вставала и выглядела обречённой. Ледяная корка вокруг неё растаяла, и образовалась лужица, от которой исходил пар.

Пегас, Иберия не бросали её, а Элегия даже нежно заботилась о товарке. Она делилась с Радостью кормом, был ли то подгнивший помидор или свежий вкуснейший лист капусты, извлечённый из мусорных баков. Такая трогательная дружба поражала прохожих.