Взгляд

Начатый вечерний пейзаж её любимого засыпающего города, который она воспринимала как живого, близкого человека, был изображён с затухающим закатом, запоздало осветившим макушки молодой сирени в сквере возле Исаакиевского собора, пейзаж притягивал своей поэтичной реальностью и нежным вечерним колоритом. Ни одного человека Инесса не помещала в свои пейзажи, словно мстя всем за несуществующее равнодушие к самому близкому ей человеку-городу, который она убаюкивала, облагораживала своей любовью, красками и появившимся у неё внезапно живописным талантом. Иногда она рисовала себя, всегда в шляпе и в старомодном чёрном пальто, стоящей среди домов-великанов или застывшей в Летнем саду среди лип и белеющих статуй. Она считала, что просто невозможно бегать по Петербургу и суетиться, как это делают туристы, или ходить среди всей этой красоты, как жители, не замечая её, как и она раньше ходила, спеша на работу. Только взяв кисть в руки, она поняла, как сложно и с большим усилием создаётся эта красота на холстах, как можно не попасть в цвет и тогда рушится справедливость и гармония города, «а ты не имеешь права разрушать, тобой не созданное, восстанавливай, соответствуй» – шептал внутренний голос, похожий на голос умершего профессора, требуя точности мазка и оттенка. Живопись превратилась для неё в смысл жизни, в ни на что не похожее наслаждение, в поле битвы.

Теперь Инесса относилась к Петербургу с хрустальной нежностью, неторопливо пересекая улицы и проспекты, гуляя по набережной, стараясь замечать любую мелочь, случившуюся с городом. Надышавшись утром его величием и стройностью, наслушавшись только присущей Петербургу музыки, Инесса до вечера усаживалась в своей игрушечной мастерской, отгородившись от своей прошлой жизни старинной ширмой, которую бабушке, искусной вышивальщице и реставратору Русского музея, подарили китайцы, привезшие свою выставку в далёкие советские годы, надеясь, что она-то уж отреставрирует эту реликвию 18 века, которая и послужила ей наградой за ювелирный труд над многими, почти утраченными шёлковыми вещами из коллекции китайского князя, или как ещё его там.

Все картины Инессы были посвящены только Петербургу, старому и новому, вчерашнему и сегодняшнему.

Двухдневная пауза в работе свершила чудо, отдохнувший взгляд столкнулся с красотой гармонии, уже сверкающей в незаконченной работе, требующей продолжения и дающей такую силу, которая способна осушить самые горькие слёзы.

До самого вечера Инесса не выпускала кисти из рук, и только глубокие сиреневые сумерки, накрыв своей вуалью все предметы и их тени, заставили отойти её от мольберта. Пластинка давно молчала, шум дождя за окном вернул к соскучившейся по Инессе действительности, которая не могла ничего предложить ей, кроме ужина. «Что ж, пора перекусить, где же Ниночка?

В прихожей раздался звонок. Вытирая кисть, Инесса открыла дверь. На пороге стоял молодой мужчина с чёрной папкой и приветливо улыбался.

– Здравствуйте, мне бы хотелось увидеть Инессу Владимировну, она дома?

– Да, я дома, здравствуйте. Проходите. А что вы хотели?

– Я из деканата института. Константин Борисович оставил своё завещание на квартиру и ваши координаты, простите что так поздно, совещание затянулось.

– Что ж, пройдемте, но не пугайтесь, у меня, как говорят, творческий беспорядок.

Ниночка выглянула из своей комнаты, виновато улыбаясь, это её обязанность открывать дверь, но она заснула и не услышала звонок, других соседей не было дома.

– Ниночка, сделайте нам кофе, пожалуйста, – взгляд Инессы скользнул по заспанному лицу соседки-подружки «что же вы, договорились же, я работаю, да и ужинать пора».

Но Ниночка не заметила строгости во взгляде Инессы, её сейчас больше интересовал незнакомец, молодой и статный мужчина, с длинными тёмными вьющимися волосами, немного влажными от дождя, и смеющимися морщинками возле серых глаз. «И где Инесса их находит, сидя дома за ширмой, везёт же ей!» Ниночка поспешила на кухню.

– Осторожно, здесь темновато, – Инесса включила свет и большой оранжевый круг от абажура улёгся посередине комнаты на старый паркет, предлагая вступить в него и загадать желание, как в детстве.

– Ниночка, – крикнула в коридор Инесса, – помогите гостю раздеться! Снимите пальто, вы промокли – обратилась она к мужчине, он удивлённо смотрел на неё.

– Что вы так смотрите, что-то не так?

– Нет, что вы, всё хорошо! Просто я ожидал увидеть даму в преклонном возрасте, а увидел вас.

– И что же? – Инесса насмешливо смотрела в серые глаза и ей казалось, что где-то уже видела этого красавца, ах да, он немного напоминал артиста Ален Делона в молодости, вот ведь, появился неожиданно и смотрит тут на неё, а она в запачканной красками футболке и старых джинсах.

– Я изумлён, не ожидал увидеть такую очаровательную женщину, («так похожую на мою ушедшую любовь» подумал он), – вы художник? – от своих неожиданно смелых слов он застеснялся и покраснел, но в полумраке комнаты показалось, что просто на его лицо упала тень от бахромы абажура, качающейся под порывом ветра из открытого окна мастерской за ширмой.

Вбежала Ниночка, приняла пальто, заметила неловкое замешательство, ушла заваривать кофе.

– Я мигом подсушу ваше пальто, включу обогреватель в коридоре, – ей хотелось услужить незнакомцу, хоть чем-то запечатлеться в его памяти, такого сказочного красавца с чуть поседевшей прядкой на виске.

«Наверно, от сильных любовных переживаний. Интересно, откуда он появился, что ему нужно от Инессы?» думала она, дожидаясь кофейных пузырьков в турке на кухне, и надеялась, что внимание гостя, ещё не успев укорениться возле Инессы, качнётся в её сторону. Выключив газ, она пошла переодеться и подкраситься.

– Разрешите представиться, Антон, Антон Сергеевич, можно просто Антон, – он протянул руку и немного задержал тёплую руку Инессы, – я рад знакомству. Сегодня на совещании поставили вопрос о небольшом ремонте в квартире Константина Борисовича, мне дали задание, а ключи у вас хранятся, надо посмотреть, что да как, у меня есть месяц, чтобы подготовить комнату к заселению студента. Сегодня как раз выбирали кандидатуру, поселим здесь парня из Архангельска, экзамены сдал на отлично, семья бедная.

– Да, так и хотел профессор! Присаживайтесь, выпьем кофе и сходим в квартиру.

Дверь открылась и вошла Ниночка с подносом, блестящее платье облегало полноватую фигуру, подкрашенные глазки блестели и косились в сторону Антона.

– Ниночка, познакомьтесь, это Антон Сергеевич, из деканата института по поводу квартиры профессора, куда же вы так нарядились, неужели в гости, так поздно?

– Нет, – нашлась Ниночка, – я просто примеряла новое платье, а тут и кофе подоспел, – она тоже покраснела, тень от дрожащей бахромы абажура легла на её порозовевшие щёчки, скрывая смущение от неудавшегося манёвра, – пойду переоденусь.

Они пили кофе в молчании, каждый чувствовал себя неловко. Инесса – от неряшливой одежды, от того, что её застали врасплох, она даже не успела посмотреться в зеркало, «и чего это он на меня так смотрит», а Антон – от смелых высказываний об очаровании Инессы. Но он не хотел отказываться от своих слов, напротив, хотел ещё добавить, что впервые за последние годы почувствовал внезапный внутренний порыв от нахлынувших спящих до сих пор чувств, он как будто бы вернулся после длительного отсутствия домой, в этот уютный полумрак с оранжевым кругом на паркете, в эту комнату с ширмой между книжными шкафами, где его ждут и поддерживают огонь в очаге. Такой покой и спокойствие он ощущал, сидя на гобеленовой собачей кушетке, что ему захотелось спать, но было неудобно так вот сразу улечься здесь. Внешне Антон всегда был немного стеснительным и даже нерешительным при своей-то красоте, но внутри у него всегда бушевали смелые мысли и неожиданные желания.

– Как вам кофе, берите мармелад, отец прислал из Турции, он раньше работал натурщиком в вашем институте, может слышали о таком – Владимир Красно-Солнышко, так его называли, он, когда позировал, всегда улыбался почему-то, от этого и прозвали Красным Солнышком.

– Слышал конечно, о нём ходят легенды, а о его любвеобильности – особенно, простите. Значит, известная искусствовед Ольга Александровна Румянцева ваша мама? Я читал её труды по искусству Северного Возрождения, был впечатлён и даже влюблён в неё, пока учился у неё на курсе, 15 лет назад. А я-то думаю – на кого вы так похожи!

– Вы учились у моей мамы! – Инесса смотрела на Антона, как на чудом сохранившийся артефакт средних веков. Она сразу прониклась к нему, почему-то уже доверяла и ей захотелось снять с него тёплый свитер грубой вязки, от кофе стало жарко даже в футболке, а он, возможно, мается от жары.

Антон действительно почувствовал жар, но только в сердце, он так был благодарен совету института, доверившему ему задание по квартире профессора Бахарева, иначе бы не состоялась эта встреча. Он с ужасом думал о том, что было бы, если б это дело поручили другому, как бы он жил, так и не встретив её, свою воскресшую мечту, а в этом он уже не сомневался, что это именно она, его мечта, его княгиня, стоило только заглянуть в глаза Инессы, в этот зеленый омут.

Такой же зелёный омут он видел раньше в глазах своей преподавательницы по истории искусств, Ольги Александровны, стройной и утончённой женщины с прекрасными манерами, ожившей красавицы с полотен мастеров Возрождения, застывшей в моложавом возрасте, как цветок в янтаре, княгини Ольги, как её все называли, в которую он влюбился безответно. Многие студенты были влюблены в неё, как в образ настоящей королевы, перепутавшей века, как образец истинной красоты, не исчезающей от бытовых неурядиц и измены мужа. В то время она жила с профессором по живописи Бахаревым, стареющим рыцарем и оберегающим Оленьку от возможных любовных переживаний и измен, так как раньше она была брошена натурщиком-бабником, который уехал со своими собаками в Турцию к молодой турчанке с миндальными глазами, бросив свою жену с дочкой-подростком, подлец.

Так и страдал Антон, студент Академии художеств, учась на искусствоведа, частенько тайком провожая княгиню домой. И вот теперь он получил награду за верность своей княгине, перед ним сидела так похожая на неё молодая женщина, её дочь.

После защиты диплома Антон уехал сначала на север, пытаясь забыть княгиню Ольгу, потом в Италию. 15 лет он занимался только искусством, писал книги о мастерах эпохи Возрождения, специализируясь исключительно на женских портретах, изливая тем самым свою любовь к Ольге Александровне, не угасающую ни на минуту, коллеги искусствоведы даже прозвали его дамским угодником. Но все, получившие однажды укол Амура в сфере средневековой гармонии, собирали книги с прекрасными иллюстрациями зарубежных издательств известного автора, посвятившего своё творчество неразгаданной тайне красоты застывших на холстах молчаливых красавиц.

После смерти Ольги Александровны Антон вернулся и устроился в институт на кафедру искусствоведения, ходил и гладил стол в аудитории, заглядывал под него, надеясь найти там хоть что-то, оставшееся от княгини, скрепочку или заколку от её чудных волос, всегда пахнущих жасмином.

Антон понимал, что болезненно боготворит Ольгу, но не хотел лечить эту болезнь, сердце его томилось и старело потихоньку, а на левом виске появилась седина, со стороны сердца. И все придуманные им причины жить дальше уже заметно бледнели на фоне жизни. Он думал, что сердце его за эти годы успокоится, и он наконец встретит девушку, но забыть княгиню Ольгу так и не смог.

Инесса, видя как что-то происходит в душе гостя, думала: «моё сердце согласно, ну зачем все эти предисловия, нас тянет друг к другу, это очевидно, зачем растягивать время, оно и так свернулось в такую упругую пружину ожиданий и надежд, что будет очень больно, если протянуть ещё немного, выполняя все приличные обязательства и расшаркивания, цветы и встречи на мосту, придуманный кем-то ритуал последовательности, так хочется просто уткнуться в эту грубую вязку свитера на его груди, немного поплакать и рассмеяться ».

Она не сомневалась, что и Антон так же думает, видя, как дрожат его ресницы, а кончики пальцев побелели, сжимая тонкий синий фарфор кофейной чашки. Он неотрывно смотрел на неё, словно заснул, а глаза продолжали жить. Она почему-то доверяла ему, всматриваясь в серые пейзажи его глаз, надеясь отыскать в них страстные тона, какие-то всполохи.

О, ей так хотелось этого, не зря же она сегодня долго выплакивала свою печаль о забытом томлении в груди, запивая её сухим красным. И вот результат налицо, перед ней сидел воплощённый образ её надежды, только уж слишком красивый, она бы согласилась и на более неприглядный, лишь бы мужественный и порядочный, и пусть она в измазанной футболке, не это главное…

«Он тоже не во фраке, ему бы пошёл строгий костюм, а я бы нарядилась в мамино длинное платье с изумрудным колье бабушки, ну и в курточку из Турции, уже прохладно, мы бы шли по Летнему саду, распугивая голодных голубей и останавливаясь на берегу Фонтанки, чтобы сфотографироваться на память, а брызги от проплывающего мимо кораблика с махающей нам публикой в дождевиках легонько долетали бы до пожухлой травы на берегу и давали импульс расцвести запоздалым фиалкам, или нет, незабудкам, мама любила незабудки».

Наконец кофе закончился, возможно Ниночка что-то подмешала в него, иначе откуда тогда такие дикие мысли, нежелание ждать естественный ход событий и бешеный ритм сердца, возможно ли это в природе: такое быстрое решение, не испортит ли всё торопливое желание срезать кожуру ещё не созревшего яблока, ведь внутри совсем белые косточки. Прошло-то всего пол часа.

Сильный ветер за окном запутался в кроне тополя и, испугав птиц, ринулся во все открытые форточки домов. Ворвавшись в мастерскую Инессы, пошелестел страницами журнала Наследие на подоконнике, лизнул законченную картину на мольберте и с силой ударился о шёлковую ширму с китайской вышивкой, отчего та пошатнулась и чуть не упала на них, если б Инесса не подхватила её. Полетавший в комнате ветер немного остудил начавший гореть огонь в сердцах одиноких людей.

– Пора закрыть окно, уже прохладно. Что ж, теперь мы можем пойти, – Инесса нашла ключи в шкафу, накинула куртку.

В подъезде было холодно, старое окно никогда не закрывалось до конца и поэтому зимой на подоконнике всегда лежал снег, сейчас же завывал ветер и между рамами засыхали залетевшие листья. Дверь в квартиру с трудом открылась, «надо бы смазать замок, всегда вожусь с ним, или заменить на новый».

Время исчезало за кухонным окном вместе с сиреневыми сумерками в чёрном небе над Невой. Зажжённые огни набережной были размыты дождём, который то ли шёл, то ли моросил, освещённый город в арке дома смотрелся картиной уличного вернисажа, забытой в непогоду, из форточки пахнуло сыростью.

Ниночка ждала Инессу, разогревая несколько раз котлеты, от чего они стали похожи на кусочки перезимовавшей коры, («и чего так долго можно делать в квартире профессора, неужели уже целуются» думала она, тихонько всхлипывая), накрыла ужин на кухне и приготовилась слушать, широко раскрыв глазки, уже успевшие поплакать от понимания того, что опять каравай не для неё, опять ей придётся завидовать и страдать от одиночества, оберегая любовь красавицы Инессы от сплетен соседок.

– Да, Ниночка, ты права, пора прекращать страдать, больше не покупаем бутылки и по воскресениям ходим в театр, – Инесса вошла в кухню, пожалела, что за окном такая темень, и совсем не видно, как уходил по двору Антон, улыбнулась Ниночке. Она, как никто, понимала её одинокое сердце. Они поужинали остывшими котлетами и разбрелись по своим норкам, каждая со своими думами.

Сказав Антону на прощанье «счастливо», Инесса закрыла дверь и прислонилась к ней, к этой спасительной ограде от своих и Антона порывов. Неуклюжее смущение и бурлящий до боли в висках вулкан желания и понимание, что хватит мучить себя, закончился столкновением в тёмной прихожей профессора, горячими поцелуями и взлетевшим, как маленькая птичка из травы, испугом «а если это ошибка, мираж, иллюзия, несоответствие общественным устоям, так не бывает». Но яркое ощущение счастья и свершившейся справедливости, задвинуло этот предательский испуг под старый профессорский диван, на котором они долго сидели, обнявшись, как после вечной разлуки, как будто он вернулся живым с войны, а она дождалась, пережив блокаду. Они словно ступили на отколотую льдину и теперь плыли на ней, оберегая друг друга от сильного ветра неизвестности.

«Всё-таки красота – страшная сила» шептала Инесса и гладила темные волны волос Антона, «я буду называть тебя Ален». «Невероятно» шептал Антон, «невероятно, я буду звать тебя Княгиня», он перебирал тонкие пальцы Инессы, так похожие на пальцы Ольги Александровны, которыми он любовался, когда она перелистывала его курсовую по средневековым художникам, а потом внезапно ободряюще погладила по голове «прекрасно, юноша, прекрасно, вы напомнили мои размышления в молодости, такие же смелые предположения, наполненные тонкой любовью к искусству, такому далёкому по времени, но такому близкому по эмоциональному фону». «Вы для меня всегда будете молоды и прекрасны, как мадонны на холстах Рафаэля!» подумал тогда Антон и поцеловал пальчики княгини с маленьким сапфиром на безымянном. Хорошо, что в аудитории никого не было, и никто не увидел удивлённый всполох в зелёном омуте глаз княгини и признание в глазах Антона, и как зарумянились щёки и у него, и у Ольги Александровны.

То, что вспыхнуло между ними за кофе, этот сильнейший внутренний взрыв эмоций можно объяснить только совпадением или ещё чем-то, Инесса не знала, может влиянием сильного ветра, или назреванием снежных туч, или столкновением планет, или её тоска наконец-то сформировала из тонких вибраций долгожданный образ близкого человека. Знала она только одно: как хорошо, что Антон ушёл, утро вечера мудренее. «Скорее бы оно наступило, это мудрое и солнечное утро, во сколько же придёт Ален?»

Налив остатки вина в кофейную чашечку, Инесса облегчённо подумала «вот и начинается новая эра», и даже если она никогда больше не увидит Антона, то рождение в её сердце новых эмоций, не связанных с ушедшим Эдуардом, порадовало её, значит жизнь продолжается, весна среди осени расцвела в её душе и принесла какое-то успокоение. Кто-то невидимый перелистнул щедрой рукой её жизненный сценарий.

Инесса свернула ширму и поставила у стенки, за шкафом. Теперь бабушкина ширма не будет скрывать её внутренний мир, нарисованный на больших холстах почти одинакового размера, теперь она будет просыпаться утром от солнечных лучей из восточного окна комнаты и любоваться вечером закатом из западного окна, лёжа на дедушкином диване и читая мамину книгу о Северном Возрождении, прислушиваясь к звукам за дверью, ожидая Антона.

Ох как сладко она засыпала сегодня, как сладко, да здравствует Совет деканата!