Стигмат

скачать книгу бесплатно


«А, неформал?»

«Да, он самый»

«А я слышал, что его не исключили, а отправили в академ»

«Хз, может быть»

«Верните мне мой 2007 хахах»

«Лол, ребят, он всё ещё здесь»

В следующую секунду староста группы исключил его из общего чата. Как будто и не было там студента под ником «Стигмат». Логично. Из всего института он поддерживал связь только с…несколькими преподавателями. И то, потому что они его жалели. Остальные лишь презирали нищего, по меркам этого вуза, студента, и всячески от него открещивались. Как говорит дядя Вальт: «Бизнес – это игра в шашки. Не сожрёшь ты – сожрут тебя». Тоже самое касается учёбы в вузе, где тебе не место. Был бы Стигмат жестоким и безбашенным – парни бы так просто не ушли. Но он предпочитал молчать и не высовываться.

Перед тем, как пойти домой, он постучал в дверь соседки, которая жила через стенку от них. Открыла старушка – божий одуванчик. Низенькая и сухая, она действительно походила на цветок, а шапка пушистых седых волос только дополняла образ.

– Ерофей! – радостно воскликнула старушка, но её добрая улыбка тут же сникла, как только она увидела раны у него на лице. – Батюшки, что случилось? Сильно болит? Да ты заходи, не стой на пороге, – бабуля отошла и жестом пригласила его к себе.

– Нет, баб Галь, – уверенно ответил парень. – Я домой. Только хотел сделать вам небольшой подарок. К юбилею.

На мутно-голубых глазах старушки выступили слёзы, но она их сдержала, с теплотой глядя на юношу.

– Не думала, что кто-то вспомнит о моём юбилее. Восьмой десяток уж. С каждым годом всё трудней не думать о смерти.

– Типун вам на язык, баб Галь! Вы ещё меня переживёте, – Стигмат широко улыбнулся и принялся вытаскивать что-то из кармана.

В следующий миг он уже держал в руках чёрного котёнка с белыми грязными лапками. Старушка ахнула, хлопнула в ладоши и принялась полными восторга глазами рассматривать сие чудо природы.

– Нашёл у института. Ректор животных запретил, а мне его жалко стало. С юбилеем, Галина Ивановна! – и он торжественно вручил котёнка старушке.

Тот сначала уходить не хотел, поэтому больно цеплялся за толстовку и руки парня, но как только бабуля его приняла и погладила, затих. Животина добрых людей сразу чует.

– Спасибо тебе, мальчик мой, – сказала новая хозяйка. – Будет хоть с кем поговорить. Ты, когда я помру, возьми его себе. Он без хозяина не выживет.

– Что вы всё помру да помру? – недовольно ответил Стигмат. – Живите, пока живётся. Как назовёте? – спросил он, глядя на котёнка, чтобы увести её от неприятной темы.

Старушка призадумалась.

– Роня, – выдала она, с улыбкой поглаживая жёсткую шёрстку питомца.

– Почему? – удивился студент.

– Больно на тебя похож. А глазёнки-то какие…большие, серые. Зеленью отливают. Прямо как у тебя. И волос чёрный.

Стигмат взглянул на котёнка. И правда. Раньше он как-то об этом не думал. Выходит, они похожи не только судьбой, но и внешностью. Как бы в подтверждение слов хозяйки, Роня громко мяукнул.

– Надеюсь, вы о нём позаботитесь, – сказал Стигмат и погладил тёзку по голове. – Он многое пережил.

– Как и ты, милый мальчик, – с грустью ответила баба Галя. – Ступай. Дедушка, небось, уж заждался.

Попрощавшись, старушка захлопнула дверь и унесла Роню в новую, счастливую и сытую жизнь. А Стигмат вернулся туда, откуда пришёл. Домой. Он снял кроссовки, без сил опустился на табуретку возле вешалки и приложился макушкой к стене. Голова уже не кружилась. Осталась только лёгкая тошнота и боль. В комнате деда орал телевизор.

Немного передохнув, парень с трудом поднялся и поплёлся сообщить, что он дома. По «Первому» крутили новости. Дед лежал на широкой кровати с дырявым постельным бельём. Комната отдавала нафталином и хорошим индийским чаем. Родители купили его незадолго до трагедии, когда ездили в Индию отмечать годовщину свадьбы. Теперь упаковка стояла на бабушкином комоде, как неприкосновенная реликвия.

– Де, – привлёк к себе внимание внук, – твой прогноз сегодня оказался неверным.

Старик с небольшой щетиной на впалых щеках, пивным животом и редкими седыми волосами отвлёкся от телевизора и посмотрел на мокрого парня. Глаза его сделались круглыми.

– Дождь? Не передавали. Синоптики никогда не врут.

– Гроза со смерчем, – поправил его Стигмат, стягивая сырую толстовку.

– Смерч? – дедушка ещё больше удивился, аж с кровати поднялся. – В Москве? Ни в одной новости об этом не слыхал.

– Там репортёров не было. Зато был я.

– Это тебя так ураганом потрепало? – дед обул тапочки и шаркающей походкой подошёл к внуку, рассматривая его подбитое лицо.

– Да, – соврал тот. Ему не хотелось тревожить дедушку. Особенно по таким пустякам, как побои или академический отпуск. Жив, и ладно.

Когда дед вернулся на кровать, внук прошёл в маленькую, но уютную кухню. Там не было ничего лишнего. Всё довольно минималистично: стол у стенки, три стула и кухонный гарнитур цвета тёмного дерева. На вытяжке, холодильнике и столе ярко-жёлтые стикеры с надписями крупными буквами: «ПЛИТУ НЕ ВКЛЮЧАТЬ!», «ПОСТАВЬ ТАРЕЛКУ В МИКРОВОЛНОВКУ И ПОКРУТИ РУКОЯТКУ ДО ОТМЕТКИ 2» «ТАБЛЕТКИ ПИТЬ УТРОМ (9:00), ДН?М (14:00) И ВЕЧЕРОМ (21:00)». Стигмат заглянул в кастрюлю, которую перед уходом оставил на плите: внутри заветренная овсянка с перемороженной сливой. Соседка в прошлом году с дачи привезла, угостила бедолаг. Какие-никакие витамины. Он разогрел, наложил себе тарелку и собирался садиться. К обеду желудок урчал китом, потому что утром позавтракать парень не успел. Но тут на глаза попалась прозрачная длинная коробочка, которая всегда лежала на самом видном месте.

– Де, опять таблетки выпить забыл? – гаркнул он, стараясь перекричать телевизор.

– Ничего я не забыл…

Бухтит – значит точно забыл. Спустя пару минут на кухне появился дедушка. У него был слегка виноватый вид.

– А это что? – внук взял со стола таблетницу и демонстративно потряс ею в воздухе. Послышался характерный стук. – Я для кого всё это покупаю и трачу последние копейки?

– Не дави на жалость. Лучше об экзаменах думай, – проворчал дед и пошаркал обратно в комнату. – Таблетки выпью позже. Обедал недавно, а врач их только через полчаса разрешил.

Стигмат заглянул в холодильник и обнаружил там нетронутый вчерашний борщ, слипшиеся макароны и дубовую котлету. Вздохнул.

– У меня только ты остался. О ком мне еще думать?

– Девчонку что ль завел бы, – дед снова зашел на кухню, налил стакан воды и отобрал у внука таблетницу. Открыл одним щелчком и мигом заглотил три цветных пилюли. – Уже двадцать, а не помню, чтобы хоть раз привел кого-нибудь домой.

– Кого мне приводить? Сам знаешь, каким меня считают. Странным. Нелюдимый, прокаженный, интроверт, социопат. Мне продолжить?

Он знал, что спорить с дедом нельзя. Но почему-то всё равно спорил. Его точила обида за то, что единственный живой родственник не может понять боль мальчика, который целых двадцать лет терпел насмешки.

– А как же моя Лизонька? Она тебя любит, в рот смотрит, как дитю малому. Бери её в жены, Антон! Мы с Валькой внуков заждались, а вы всё не телитесь.

Глаза деда остекленели, затем взгляд стал рассеянным. Как будто он был уже не здесь. Он здесь и не был. Старик разговаривал со своим зятем, который погиб много лет назад. Стигмат был сильно похож на своего отца, поэтому во время припадков дед его не узнавал. Старческий мозг, изъеденный ядом болезни, воспроизводил лишь смутные образы из прошлого. От этого у Стигмата щемило сердце, а на глаза наворачивались слезы. Ему тоже сильно не хватало отца. Временами дед видел в нем и свою дочь, когда та была еще студенткой. Это особенно сильно тревожило душу Стигмата, который потерял обоих родителей, когда ему было всего 8 лет.

– Женюсь, Константин Васильевич. Только долги отдам, и сразу женюсь.

– Обещай мне, парень. И не смей обманывать! Я ж тебя и в могиле достану!

Иногда внук был для него зятем, иногда дочерью, однажды женой. Со временем к этому привыкаешь. Невозможно привыкнуть лишь к одному: беспомощности перед страшным диагнозом. Видеть, как близкий сгорает у тебя на глазах и забывает всё, что ему было дорого – невыносимо. Эти муки порождают в душе монстров, чёрных и ужасных, как сама смерть. Порой парень задумывался над тем, чтобы сдать дедушку в специальный центр для таких же, как он. Не мучить ни себя, ни его. Но совесть и жалость не позволяли. Да и откуда бы бедному студенту взять деньги на его содержание? Стигмат сглотнул и с трудом ответил:

– Разумеется, Константин Васильевич. Клянусь, я сделаю вашу дочь счастливой.

– А-ну, смирно! – дед давно ушёл в отставку, но армейских привычек не забывал. Во время припадков он чеканил слова, как настоящий военный. А Стигмат безоговорочно выполнял все его нелепые указания. – Шагом марш!

Отдав деду честь, внук проводил его обратно в спальню и двинулся в направлении своей комнаты, которая находилась прямо за ней. Таблетки скоро подействуют, но пока лучше оставить старика одного.

Парень кинул такой же грязный, как он сам, рюкзак на кровать и улёгся рядом с ним. Провёл рукой по пустому животу. Он дико урчал, но выходить, пока дедушка не придёт в себя, слишком опасно. Во внука частенько летели тапки, книги, пульт или сковородка – всё, что попадалось под руку. Жестокость и агрессия проходили спустя пару часов. Дед не помнил, что натворил, и всегда спрашивал, откуда у любимого внука ссадина на щеке, или почему из носа идёт кровь. А тот с неизменной усталой улыбкой отвечал, что оступился и упал с лестницы или неудачно открыл дверцу шкафа. Оправдания всегда менялись, но суть оставалась прежней: незачем деду знать о другой стороне его личности. Он этого не переживёт.

В комнату сквозь плотные шторы пробивались яркие лучи солнца. Оно сильно припекало к чёрным джинсам и майке. Несмотря на неудобства, студент их снимать не желал. Он повернулся на бок, одну руку подложил под голову, а другой стал гладить нашивку в виде чёрного лебедя на кармане любимого рюкзака.

Этот рюкзак сшили специально для него по заказу мамы в тот день, когда он пришёл домой побитый и с рваным портфелем. Ему было всего восемь лет. Одноклассники назвали его «заразным», потому что носит перчатки, не снимая. А затем стали издеваться и бить. Учителя еле оттащили их от мальчика. В этот день у него впервые зачесались ладони. Обе. Зуд прошёл только когда мама прижала его к сердцу и погладила по голове. «Как бы я хотела, чтобы мир был другим, – сказала в тот день она. – Чтобы люди опомнились и перестали травить тех, кто на них не похож. Не бойся, сыночек. Я буду тебя защищать. До последнего вздоха. Пока мама рядом, никто тебя больше не обидит». Спустя несколько дней она подарила ему чёрный рюкзак с нашивкой, изображавшей прекрасного лебедя. Ерофей очень радовался такому подарку.

Когда он плакал, мама часто повторяла, сжимая его в своих тёплых объятиях: «Мой чёрный лебедь. Да, может быть, ты не такой, как все, но разве это плохо? Значит, ты просто необыкновенный. Однажды люди об этом узнают и полюбят тебя также, как любим мы с папой, бабушкой и дедушкой». Она тогда ему ласково улыбнулась, и в самые чёрные дни попросила заглядывать внутрь, потому что вся суть человека именно там, внутри. Сын расстегнул блестящую застёжку и увидел на карманчике вышитые белыми нитями слова: «В каждом человеке живёт чёрный лебедь. А в тебе живёт белый». Мама призналась, что эту надпись она сделала сама. Чтобы он знал, что она всегда рядом. С тех пор рюкзак стал его оберегом. Вещью, с которой он не расставался на протяжении почти тринадцати лет.

И мама ему не соврала. До своего последнего вздоха она заботилась о сыне и ходила на каждое родительское собрание, чтобы вразумить грозных мам его жестоких одноклассников.

Без опеки родителей мальчик быстро узнал, что справедливости на свете нет, как нужно оплачивать счета за квартиру и почём фунт лиха. Годы нищеты, издевательств и слёз, чередой рваных кадров пробежались перед глазами Стигмата. Он задремал.

Когда проснулся, ладонь, облачённая в заскорузлую от глины перчатку, лежала на «чёрном лебеде». Он с трудом разлепил глаза. Перевернувшись на спину, стянул обе перчатки. Вытянул руки вверх, растопырил пальцы и осмотрел кисти с обеих сторон. Что же это за дрянь? Мутация или страшная болезнь? Если болезнь, то почему не умер сразу? Одни и те же вопросы, на которые парень пытался ответить всю жизнь, и ни одного достаточно правдоподобного объяснения.

В его кистях, прямо по центру ладоней, блестели крупные монеты из чистого серебра. Они будто были вшиты в его плоть. Когда он родился, врачи сказали отцу и матери, что удалять их нельзя. Монеты настолько сильно вросли в руки, что кости, жилы и сосуды оплетают их, как сеть, и, если нарушить эту связь, мальчик может остаться без обеих кистей. Поэтому родители оставили аномалию в покое и попросили мальчика на людях всегда носить перчатки. И ни в коем случае их не снимать.

Но самое странное было в другом: с тыльной стороны кистей монеты были совершенно гладкими, без единой царапины, даже когда он пытался чертить по ним ножом, а со стороны ладоней они были поделены на 10 равных секторов, в каждом из которых красовался причудливый узор или голова куклы. Сколько бы он над этим не размышлял, понять, что это и зачем нужно, так и не сумел. Совсем не набожная бабушка после рождения внука стала ходить по церквям, молиться и спрашивать батюшек о природе этого явления. В один голос они отвечали: «На всё воля божья. Не сетуйте на Создателя, он лучше знает, кого и чем одарить». Подарок так подарок! Клеймо. Как у коровы, только намного хуже. С детства «заразный» урод, к которому не разрешали подходить даже родители потенциальных друзей. Он сидел в песочнице и собирал полные перчатки песчинок. А маме приходилось их постоянно стирать.

Теперь мамы нет. Стирать приходится самому. Через ломоту и боль во всём теле парень поднялся с кровати, захватил перчатки и поплёлся в ванную. «Надо блюсти чистоту», как говорила бабушка Валя. В коридоре пусто, телевизор привычно орёт. Похоже, дед успокоился. Ржавенькая ванна местами потрескалась, но только в ней Стигмат находил желаемый покой. Это была его крохотная обитель, его пристанище, личный уголок счастья, куда не было доступа никому, даже дедушке. Он набирал воду и долго лежал в клубах ароматной пены, ощущая себя окутанным тёплым махровым полотенцем. Тишина. Только капли из подтекающего крана мерно разбиваются о водную гладь.

Хорошо, что в запасе всегда были несколько пар перчаток. Поэтому грязные он бросил в стирку. Туда же улетели и джинсы с толстовкой.

– Еро-о-о-шка! – раздался протяжный крик из спальни.

С колотящимся сердцем парень поднялся, в две секунды выскочил из ванной, успев только обмотаться полотенцем, и влетел в дедову комнату. Старик спокойно листал «Российскую газету». Как только внук переступил порог, он поднял на него блестящие глаза, которые прятались под толстыми линзами очков.

– Долго я проспал? Обед, небось, пропустил?

Убедившись, что всё в порядке, Стигмат поправил полотенце на узких бёдрах, и приложил ладонь ко лбу.

– Пропустил, де. И я пропустил. Сейчас будем ужинать, – он вымученно улыбнулся и на ватных ногах прошёл обратно в ванную, смыть шампунь, который остался на волосах.

После ужина, который вчера назывался обедом, Стигмат проводил дедушку в кровать и пожелал доброй ночи. Но старик не дал ему просто так уйти – каждый вечер целовал внука в лоб, как маленького ребёнка. Так делала когда-то мама, потом бабушка. А значит, должен и он. Бывший военный выполнял все прихоти покойной супруги. Она завещала, когда её не станет, позаботиться о внуке точно также, как это делали они с дочкой. Приказы для него – это иконы, которым нужно поклоняться. Их не обсуждают и не осуждают. Их выполняют. Чётко и беспрекословно. По этой причине внук исполнял каждый из них, даже самый, казалось бы, нелепый.

В своей комнате Стигмат сразу же уселся за ноутбук. Ему, наконец-то, дали большой заказ по дизайну сайта для распиаренного салона красоты. Он не любил девчачьи штучки, но работа есть работа. Денег, которые он иногда зарабатывал на мелких заказах, хватало им на неделю, реже – на месяц. Но и этого было вполне достаточно для того, чтобы не умереть с голоду и покупать кое-какие вещи в «Смешных ценах» или секонд-хенде.

Закончив работу, парень надел толстовку потеплей, спортивные чёрные штаны и удобные кроссовки. Вытащил из ящика в шкафу пару свежих перчаток и туго набитый тёмный рюкзак. Мамин простирнул и оставил сушиться. С собой его брать нельзя – слишком ценная вещь.

Стрелки на часах показывали половину двенадцатого, а значит, пора выходить. Он не особо боялся, что грабитель или неформал нападёт: на дворе ночь, вряд ли бы хоть один из них стал следить за обычным студентом и поджидать его возле дома. Стигмат надел рюкзак и осторожно, стараясь не скрипеть старым паркетом, прошёл в коридор. Из спальни доносился громкий храп. Дед уснул. А спал он обычно крепко, утром не добудишься.

Парень выскользнул из квартиры и, перепрыгивая через несколько ступеней сразу, за пару минут оказался на улице. Вокруг тихо, только пьяные смеются и бьют бутылки, да подростки слушают через портативную колонку матерный рэп. Никого подозрительного не видно.

Для верности Стигмат осмотрелся ещё несколько раз, прежде чем идти к метро. Вот где народу было гораздо больше. Двенадцать, а люди всё ходят и ходят. Лето. Жизнь в этот сезон кипит даже по ночам. Особенно в выходные. Приложив социальную карту к терминалу, парень рванул вперёд и понёсся вниз по эскалатору. Благо, на нём стояло всего два человека. Заскочив в последний вагон, он забился в угол и скинул рюкзак на соседнее место. Как обычно. Сейчас бы очень пригодились наушники. Натянул капюшон, чтобы три тётки, подросток и мужик, случайным образом раскиданные по вагону, не увидели его лица. Сделал вид, что спит, а руки засунул в карманы толстовки.

Ему не нравилось быть на виду, особенно в поездах. Когда люди находились слишком близко, что бывало с ним каждый день перед учёбой, появлялась опасность раскрыть свой секрет. Если бы он порвал перчатку, на него смотрели бы совершенно иначе. Не как на обычного пассажира, а как на урода или инвалида, которого хочется пожалеть. Кинуть лишнюю копейку на лекарства или отвернуться и посочувствовать молча. Жалость к убогим он тоже испытывал, правда, давать им было нечего. Но себя таковым никогда не считал. Он полноценный здоровый парень, пусть и с небольшим изъяном.

Миновав череду полупустых станций, поезд с лязгом затормозил на нужной Стигмату остановке. Глубокий мужской голос сообщил: «Станция Студенческая. Платформа справа». То, что нужно для парня, которого только сегодня вышвырнули из института. Он подхватил рюкзак, выпрыгнул из вагона и двинулся в сторону выхода к Киевской улице. Под Третьим транспортным кольцом находилось место, которое он искал, и куда временами наведывался: легендарная стена московских граффити-райтеров нулевых.

Ночью шанс того, что его заметят, был ниже. А уж к стене рядом с путями вряд ли кто-то захочет идти по собственной воле, кроме, конечно, нариков или уличных художников. Поэтому он без опаски бросил рюкзак на землю и вытащил оттуда баллончик краски, садовые перчатки и толстый чёрный платок. Обвязал платком лицо, заменил кожаные перчатки на садовые, сделал хвостик, чтобы волосы не мешались. Надел на голову фонарик, включил.

Стена была исписана чужими граффити, которые недавно закрасили коммунальщики. Об этом красноречиво говорили белые квадраты поверх бетона и ржавых потёков. Но несколько ярких пятен с пузырчатым или угловатым текстом на английском языке всё же остались нетронутыми. Выходит, сюда в последние дни никто не заходил.

Стигмат расположился прямо по центру, там, где стену будет хорошо видно из окна проезжающих поездов. Один с грохотом уже промчался мимо. Первый пшик, и на белом квадрате появилась ярко-жёлтая линия. За ним второй, третий. Из нечётких линий постепенно вырисовывался каркас – основа будущего творения. Когда он был готов, парень поменял баллончик на другой. Теперь поверх жёлтого цвета пошёл оранжевый. Затем появились красные и голубые «мазки». Белая скучная стена на глазах преображалась. «Пол дела сделано», – сказал себе парень и отошёл, чтобы посмотреть, удалось ли воплотить задуманное.

Общие черты сложились. Осталось лишь придать творению нужную форму. Он уже занёс над стеной баллончик с пурпурной краской, как с правой стороны в глаза забил яркий свет. Парень зажмурился и быстро прикрыл лицо ладонью. Попался. Открыв глаза и повернув голову к свету, он подтвердил свою догадку. Перед ним стоял полицейский с включённым фонариком. И вид у него был далеко не дружелюбный.

– Опять ты? – с ходу гаркнул служитель закона. Стигмат полностью развернулся к нему и отбросил баллончик в сторону. – Я ещё в прошлый раз тебя предупреждал – не ходи сюда. Извини, парень, сам напросился. Поехали в участок.

– Господин полицейский! – воскликнул Стигмат и уже спокойнее добавил: – Можно я вам кое-что покажу?

Служитель закона нахмурился, меж густых бровей пролегла морщина. Парень испугался, что откажет.

– Хорошо, – внезапно согласился он. – Но учти – у меня табельное на взводе.

Стигмат немного расслабился. Перспектива уехать в участок, чтобы смотреть ближайшие 15 суток на небо в клеточку ему не улыбалась. Поэтому он впервые, наверное, за всю жизнь, самовольно снял перчатки, которые уже изрядно запачкались краской. Отбросил их к баллончикам и выставил ладони перед офицером. В свете фонарика заблестели серебряные метки. Служитель закона вмиг округлил глаза.

– Это ещё что за хрень?! Заразная?

– Нет-нет, не переживайте, – поспешил успокоить его парень. – Такая «хрень» есть только у меня. Не знаю, сколько мне осталось…неделя или месяц…, – он со скорбью взглянул на стену, – а рисование спасает от грустных мыслей. Прошу, дайте мне закончить.

Полицейский оторвался от созерцания монет, окинул оценивающим взглядом рисунок, парня, а затем сочувственно покачал головой.

– Ну что ж я, изверг какой? Валяй. Сегодня можешь порисовать. Но завтра твои художества закрасят.

– Спасибо, господин полицейский! – удовлетворённо ответил парень и улыбнулся, хотя под платком, который закрывал половину лица, этого было не видно.

Когда служитель закона ушёл, он снова надел перчатки и взял свежий баллончик. Пурпурный. Тот, на котором его прервали. Рисуя, он думал о том, что пусть и на короткий миг, но люди, а, особенно, дети, которые ежедневно проезжают мимо и бездумно палятся в окна, увидят на серой стене в серой этажности города нечто прекрасное. Не странные буквы или матерные слова, а то, чего не бывает в реальной жизни.

Сказку.

Он дорисовал, отошёл подальше и взглянул на своё творение. Со стены живыми голубыми глазами на него смотрел пурпурный единорог. А за ним простиралось волшебное ярко-оранжевое поле с голубыми травами. Серости вокруг и так хватает, а особенно в жизни сироты, который, благодаря своему клейму, носил исключительно тёмную одежду. Сочные и насыщенные граффити были его отдушиной. В них он мог выразить себя с помощью искусства. «Искусство – это форма естества, – говорил старый учитель, – Если твоё естество – рисовать, ты будешь великим художником, если петь – прекрасным артистом, ну а если любить людей – ты будешь проповедником добра на Земле». Лишь одного не мог он понять: почему доносить до людей красоту – это плохо? Почему искусство на стенах, под мостами и в переулках считают незаконным? А то, что иногда вешают или расставляют в галереях, за что люди платят миллионы, считают подлинным шедевром? Отдаёшь последние гроши на краску, чтобы подарить людям красоту, а её безжалостно стирают. Где справедливость?

Полюбовавшись немного на волшебную лошадь с серебристой гривой, парень сделал фото, собрал инвентарь в рюкзак и двинулся к метро. Занимались первые лучи солнца, когда Стигмат перешагнул порог своей квартиры. Из спальни слышался громкий храп. Дед ещё спит. Внук снял кроссовки и, стараясь не шуметь, прошёл к себе.

Бросил грязный рюкзак у кровати, и, прежде чем завалиться спать, взглянул на стол. Там, возле ноутбука, в какой-то дешёвой занозистой рамке стояло общее фото. На фоне красного ковра, который с 80-х украшал стену, счастливо улыбались родители, бабушка и дедушка. А посреди них, на выставленной специально для него табуретке, королём восседал Ерофей. Бабушка с мамой с одной стороны, дед с отцом с другой. В тот день он с родителями приехал к старикам, чтобы отметить годовщину их свадьбы. На единственном совместном снимке улыбались все. Все, кроме внука. Шестилетний мальчик насупился и скрестил руки на груди. Он не хотел сниматься, но подруга бабушки заставила: сын купил ей новый цифровой фотоаппарат, надо было опробовать. А тут и случай подвернулся.

Вспоминая тот юбилей, Стигмат начинал ненавидеть себя ещё больше. Это фото было его карой, его постоянным проклятием. Видеть, как тогда воротил нос от снимка вместо того, чтобы порадоваться вместе с семьёй, подавляло в нём всякое желание жить.

Но он жил. Жил ради деда.

Парень откинул капюшон, взял в руки памятное фото и присел на край кровати. Глядя на улыбки близких, тихо прошептал: