Блудный Сын

– Да, говорил, и это правда. Возможно, он мог бы представить меня заказчикам как начинающего художника.

– И талантливого, – хором добавили Нелтье и Лисбет.

Рембрандт с благодарностью смотрел на своих родных домочадцев. Семья, несомненно, обсуждала его возвращение после получения письма. Следующие слова отца подтвердили его догадку:

– Мы выделим тебе под мастерскую наш старый склад, новый уже выстроен прямо около мельницы. Зачем тебе арендовать помещение, склад всё равно пустует и мы не станем его разбирать. Там и для Яна места хватит, если вы задумали работать вместе.

– Спасибо отец, это здорово мне поможет – поблагодарил Рембрандт, затем добавил – я всем вам очень благодарен, я понимаю, что это общее решение.

– За тебя, Рембрандт, пусть вам с Яном сопутствует удача – кружки с пивом в руках поднялись в последнем тосте. Нелтье счастливо улыбалась, довольная таким поворотом дела для своего любимца.

3

Следующий день с раннего утра Рембрандт помогал отцу с братьями на мельнице, а к вечеру отправился повидать Яна. Они встретились в кабачке «Три короны», популярном среди студентов. Заглядывали сюда и местные художники. Таверна была довольно шумная, но где же ты найдёшь тихую таверну, особенно, если неуёмная студенческая братия там обычные гости. Когда Рембрандт прибежал в таверну, Ян уже сидел за деревянным грязноватым столом и флиртовал с разносчицей пива.

Годом моложе Рембрандта, Ян Ливенс, тем не менее, не относил себя к начинающим художникам. Ян Ливенс являл собой лейденскую достопримечательность. Его способности к рисованию стали очевидны с детства. Отец Яна, не чуждый миру искусства в силу своего ремесла ткача гобеленов и вышивальщика, не мешкая, отдал сына в обучение к местному художнику Йорису ван Схотену9 когда ребёнку едва исполнилось восемь лет и продержал его там три года. Затем мальчика на столько же отвезли в Амстердам учиться у Питера Ластмана, самого модного исторического живописца10 Амстердама. Ластман, соответственно своему статусу, брал за обучение дороже других художников. Но что не сделаешь для своего талантливого чада, пришлось раскошелиться, чтобы потом при случае сказать – Ян вышел из мастерской Ластмана. Даже мастерской Ластмана, обучавшегося в Италии, Яну показалось недостаточно, он уже сам изъявил желание поехать в Утрехт. Утрехтские художники писали особенным, ни на какой более в Голландии не похожим стилем. За образец своей живописи они ставили итальянцев – обожавшие свой город утрехтцы оставались верны католицизму.11 В Утрехте Ян не пошёл в ученики к одному художнику, считая, что после шести лет обучения уже изрядно подготовлен, а предпочёл брать уроки у разных мастеров. Вернулся Ян заболевшим «утрехтской болезнью»: все утрехтские художники сходили с ума по скандальному итальянцу Микеланджело Меризи.12

Тем времемем слава о незаурядном ребёнке разошлась по Лейдену и за его пределы. В перерывах между обучением от заказов не было отбоя. Лейденские коллекционеры, бюргеры, желающие украсить свои дома, хотели иметь картины от одарённого ребёнка-художника. К нему приезжали из других городов Голландии. Но прошло время, Ян подрос и, хотя у себя в Лейдене он ещё не утратил известности, слава его утихла. То, что он так и остался отличным живописцем, знали теперь только художники, читай – соперники, да разбирающиеся в искусстве коллекционеры. С утиханием славы его самомнение и честолюбие, напротив, возрастали.

Ян Ливенс и Рембрандт ван Рейн представляли собой любопытный дуэт: высокий, стройный Ян, светлокожий и светловолосый, с тонкими, правильными чертами и крепкий, коренастый, смугловатый Рембрандт, кареглазый, с тёмно-каштановыми жёсткими, непослушными кудрями. Оба молоды, честолюбивы, полны надежд и готовы работать день и ночь во имя признания.

Они заказали по кружке пива, Рембрандт немедленно поделился с Яном новостью:

– Отец отдает свой старый склад мне под мастерскую… нам под мастерскую – поправил себя Рембрандт, – если ты по прежнему желаешь работать под одной крышей, как предлагал. Ты можешь переехать, как только я там устроюсь. Да

уймись, Ян, оставь девушку в покое, – пришлось сказать Рембрандту, так как Ливенс продолжал перемигиваться с разносчицей, в его голосе слышалась лёгкая досада.

– Вечно ты, Рембрандт, одно другому не мешает.

– Мешает. Сначала поговорим о деле, а затем заигрывай со всеми барышнями подряд.

– Ладно, – посерьёзнел Ян, – общая мастерская – необходимое условие для нашего предприятия. В этом вся соль, иначе не имеет смысла начинать. Разговоры пойдут непременно, возникнут любопытство и интерес…

– А далее всё зависит от нас, – в тон Яну продолжил Рембрандт.

– Да, да, – энергично закивал Ян. Я переберусь как можно скорее и помогу с устройством. Что ты думаешь предпринять для начала? Тебе не помешает навестить ван Сваненбюрха – твоего учителя. Он может представить тебя тому и другому, Сваненбюрхи – влиятельная семья.

– Я так и собираюсь сделать. В ближайшие дни нанесу ему визит. Он должен быть на короткой ноге с возможными заказчиками. Он заботливо относился ко всем нам, ученикам.

– Он так и уперся в свою «адскую» тему, – усмехнулся Ян, – не хочет ничего больше писать. Такие сюжеты не пользуются здесь спросом, и он об этом прекрасно знает, хотя «адские» картины неплохо идут в Утрехте и Фландрии.

– Учитель упрямый, только свои адские сценки и рисовал, – вспоминал Рембрандт, соглашаясь с Яном, – и нам всё время твердил, пока мы тёрли краски или натягивали холст, что художник должен выработать свой стиль или выбрать свой жанр, чтобы стать узнаваемым.

– Доходы иные есть, поэтому и упрямый. А если только с этого ремесла кормишься, семь раз подумаешь, стоит ли упираться. Разнообразие стилей и жанров – тоже козырь, – Ян вопросительно взглянул на Рембрандта.

– А я согласен с ним, он прав, – убёжденно ответил Рембрандт.

На некоторое время воцарилось выразительное молчание. Затем Ян, как ни в чем ни бывало, возобновил разговор:

– Серьёзные коллекционеры в Лейдене – Скривериус13 и Орлес.14 Скривериус преподаёт в университете, а Орлес торгует книгами, он благоволит ко мне, и Скривериус покупал мои картины.

– Петруса Скривериуса я знаю, точнее знаю его сына Виллема. Мы вместе учились в латинской школе.

– Ах, верно, ты у нас образованный. Это мы простые люди, латинских школ не кончали и университетов не бросали.

– А самого Петруса Скривериуса я не раз видел у ван Сваненбюрха, – не обращая внимания на колкость, продолжал Рембрандт, – они друзья, поэтому Скривериус запросто вхож в дом ван Сваненбюрха.

– Уже нечто вырисовывается. Скривериус интересуется новыми именами, глядишь, закажет тебе написать картину. – Ян вдруг вдруг стал серьёзным и пристальным взглядом упёрся в Рембрандта, Рембрандт не отвёл глаза. Ян усмехнулся и продолжил полушутя-полусерьёзно, – соперник… ты упрямый, как твой учитель ван Сваненбюрх. Может быть ты и меня перепрыгнешь. У тебя всё для этого есть.

– Может быть и перепрыгну. У меня всё для этого есть, – полушутя-полусерьёзно ответил Рембрандт.

Ежегодний лейденский праздник 3 октября15 – праздник снятия испанской осады – в семье ван Рейнов всегда ожидали с радостным нетерпением. Лейденцы, гордые своей историей, отмечали этот день широко и разгульно. Хармен ван Рейн не раз рассказывал детям о патриотизме осаждённых горожан: после почти годовой блокады лейденцы так и не пожелали сдаться и, перед серьёзной опасностьювторжения испанцев в изнурённый город, пожертвовали своими домами – открыли шлюзы, разрушили дамбы, сдерживавшие воду, и затопили полгорода. Испанцам, не ожидавшим такого поворота, пришлось отступить. Хармен передавал детям слышанные от отца и деда истории, некоторые уже стали легендами: о жестоком, не знавшем ни пощады, ни жалости наместнике – герцоге Альбе, о противостоянии испанского командующего де Вальдеса и командующего войсками восставших голландцев Вильгельма Оранского по прозвищу Молчаливый, о герое – бургомистре Лейдена ван дер Верфе, обессилевшем от голода, но продолжавшем призывать народ к сопротивлению, о возлюбленной де Вальдеса Магдалене – голландке из Лейдена, сумевшей уговорить его отложить наступление и выигравшей время для затопления города. Во время осады Хармен был ребенком но по сю пору не мог забыть изнурительный голод, когда были съедены все кошки, собаки и даже крысы, была оборвана и съедена вся трава.

В этот день Хармен ван Рейн вставал рано утром, шёл с сыновьями на мельницу, ставил её крылья вертикальным крестом, украшал лентами и цветами. То же самое делали все другие лейденские мельники, многие – предыдущим вечером. Но Хармену доставляло особое удовольствие украшать мельницу в праздничное утро. Завтрак имел символическое значение – напоминание о морских гёзах, ранним утром вошедших на кораблях в затопленный Лейден и принёсших еду голодающим жителям. Семья завтракала традиционным завтраком, которым завтракали в это утро все лейденские семьи – хлебом с сельдью, и отправлялась на службу в церковь Святого Петра. После службы и до позднего вечера – парад стрелков городской охраны, речь представителя Генеральных Штатов16, специально приезжавшего из Гааги поздравить лейденцев, ярмарки, встречи с друзьями, развлечения.

Рембрандт и Ян встретились на городской площади. Ливенс представил Рембрандта человеку лет на десять старше их, пришедшему на праздник с семьёй – известному в Лейдене пейзажисту Яну ван Гойену17. Пейзажист любезно пожелал Рембрандту успеха. Распрощавшись с ван Гойеном, они влились в компанию веселящихся до упаду студентов. Рембрандт вспоминал и с хохотом рассказывал Яну о своём недолгом учении в университете. Буйные лейденские студенты вносили во всеобщие гуляния особую шумливость, празднуя заодно и рождение родного университета, неразрывно связанное спобедой над испанцами. За храбрость и отвагу Вильгельм Молчаливый предложил лейденцам выбор: освобождение от налогов на несколько лет или основать в городе университет. Лейденцы выбрали университет и не просчитались. Лейденский Университет стал гордостью города и Голландии, самым значительным в стране и известным за её пределами. Попойки студентов, напивающихся за два праздника, продолжались всю ночь, даже после закрытия всех таверн в городе. Рембрандт почти не пил, но ему пришлось довести до дома подвипившего Яна – если он свалится в какой-нибудь канал, не видать им славы и почестей.

4

Якоб ван Сваненбюрх и Ян Ливенс ввели Рембрандта в круг лейденских художников и торговцев искусством. Как и задумал, Рембрандт прежде всего навестил своего первого учителя. Только он вошёл в гостиную, его встретила радостными восклицаниями и сердечными объятиями жена ван Сваненбюрха – чувствительная и эмоциональная неаполитанка Маргарита или Марго, как звал её муж и ученики за её спиной.

Якоб ван Сваненбюрх и Маргарита были счастливой парой. Всю жизнь горячо любимая мужем, Марго отвечала ему тем же. Благодаря любви, их разные характеры и темпераменты не противоречили друг другу, а гармонично дополняли. Иногда уравновешенная рассудительность Якоба гасила взрывчатость Марго, иной раз огненная страстность Марго зажигала спокойного Якоба. Их дети выросли в атмосфере не всегда согласия, но всегда любви и открытости. Рембрандт вспоминал своего первого мастера добрым словом и преклонялся перед упорством, с которым Якоб ван Сваненбюрх продолжал писать то, что считал нужным и что его волновало, невзирая на отсутствие спроса, хотя картины учителя в стиле Босха18 не производили впечатления на Рембрандта.

Растрогавшись, Марго заключила его в объятия:

– Ах, Рембрандт, дорогой мой, как любезно с твоей стороны посетить нас. Якоб будет безумно счастлив снова тебя увидеть. Он сейчас выйдет.

Якоб ван Сваненбюрх заставил себя ждать всего несколько минут. Он выражал свои эмоции гораздо сдержаннее, чем итальянка Марго:

– Надолго ли в Лейден, Рембрандт? Приехал навестить семью?

Ван Сваненбюрх знал об обучении Рембрандта у Питера Ластмана. Ученик не делал тайны из отъезда в Амстердам. Изучение живописи у двух или даже более мастеров являлось вполне обычным делом. Ван Сваненбюрху было приятно, что бывший ученик не забыл о нём, своём первом учителе.

– Я вернулся в Лейден, учитель. Буду здесь работать.

Удивление отразилось на благостном лице Якоба ван Сваненбюрха. Он думал, Рембрандт, по крайней мере, год проведёт в известной мастерской Ластмана. «Не слишком ли юноша самонадеян?» – спросил себя старый мастер. Рембрандт, рассчитывавший на помощь бывшего мастера, не стал ничего скрывать, а, напротив, обстоятельно изложил ван Сваненбюрху их с Яном планы. Он и Ливенс рассудили: ван Сваненбюрх, пишущий средневеково-босхский Ад и пляскиведьм, пытающийся продать свои картины в Утрехт, не посмотрит на них как на конкурентов. Рембрандт увидел как в течение его рассказа глаза бывшего мастера зажигаются любопытством:

– Работать вместе, в одной мастерской? Это… необычно.

Слушая Рембрандта, Якоб ван Сваненбюрх, не столько умный и проницательный, сколько добрый и опытный в житейских делах, сразу смекнул зачем пришёл к нему бывший ученик. Приглашение на ближайший приём в его доме последовало незамедлительно:

– Думаю, не помешает, если я представлю и порекомендую тебя нескольким друзьям.

– Благодарю вас, учитель, вы так великодушны, – искренне поблагодарил Рембрандт, ибо это была истинная правда.

На вечере у Якоба ван Сваненбюрха Рембрандт заново познакомился с Петрусом Скривериусом, ван Сваненбюрх представил ему Рембрандта как начинающего, подающего большие надежды художника:

– Дорогой Петрус. Позволь представить моего бывшего ученика, даровитого Рембрандта ван Рейна. Он только что закончил обучение у Питера Ластмана в Амстердаме и теперь обосновался в Лейдене.

Якоб ван Сваненбюрх знал, что делал, упоминая Ластмана. Скривериус благоговел перед стилем Питера Ластмана и имел в своей коллекции картины художника. Вместе с интересом к новым именам в живописи, это вполне могло обеспечить Рембрандту его первое внимание, а далее… Всё произошло даже быстрее, чем рассчитывал Якоб ван Сваненбюрх. Уже в конце приёма Скривериус обратился к Рембрандту:

– Господин ван Рейн, у меня есть для вас предложение, точнее говоря, заказ. Будет удобнее обсудить его у меня дома, если вы готовы зайти ко мне в ближайшие дни.

– К вашим услугам, господин Скривериус.

Его представили другу Скривериуса, Каспару Барлеусу19. Как и Скривериус, Барлеус читал лекции в лейденском университете. Рембрандт терпеливо выслушивал их проникновенные речи о состоянии искусства и литературы – оба покровительствовали и начинаюшим поэтам – в Голандии, ходил с Ливенсом на вечеринки и приемы, если отказ трактовался невежливостью и мог повлиять на его будущее художника. Но главным по возвращению в Лейден стала работа без продыху, ради которой он жертвовал приемами, знакомствами и развлечениями.

Скривериус заказал Рембрандту две картины для своей коллекции, по всеобщему признанию – одной из лучших в Лейдене. Рембрандт и Ян убедились в этом, увидев известное на весь город собрание живописи на одном из вечеров у Скривериуса.

В своём доме Петрус Скривериус перешёл на более свободный тон:

– Вы позволите называть вас просто по имени, Рембрандт? – и, дождавшись незамедлительного кивка Рембрандта, продолжал, – Виллем поведал мне, что вы вместе учились в латинской школе.

– Да, господин Скривериус, овладевали латинской грамматикой.

– Полагаю, латынь пошла вам обоим только на пользу, – вежливо рассмеялся Скривериус и тут же перешёл к делу. – Я хотел бы заказать вам две картины. На одной – изобразить христианского мученика. Определённых предпочтений у меня нет, поэтому выбор ваш. Что же касается другой картины, мне нужен сюжет из новой поэмы Йоста ван ден Вондела20 о Паламеде21. Вам придётся прочитать её.

– Я уже читал поэму, господин Скривериус.

– Чудесно. Надеюсь, она произвела на вас впечатление. Дело пойдёт быстрее. Вы уже знаете сюжет и можете приступать к работе.

Рембрандт не раздумывал долго о первой картине, его выбор сразу пал на одного из первых христианских мучеников, фактически – первого, Святого Стефана. Он напишет момент страшной казни святого побиением камнями, это должно выглядеть драматично. Что до второй картины, то как раз на днях Рембрандт, по совету искушённого в литературе Каспара Барлеуса, закончил чтение упомянутой Скривериусом, недавно вышедшей и мгновенно ставшей модной поэмы Йоста ван ден Вондела – одного из самых великолепных современных поэтов страны, по словам Барлеуса – о бедняге греческом воине Паламеде. Невинный, но оклеветанный и несправедливо обвиненный в измене хитроумным, мстительным Одиссеем, припомнившим Паламеду развенчание его хитрости и вынужденный поход на войну. Йост ван ден Вондел написал поэму для постановки в театре и художник собирался поехать в Амстердам посмотреть представление. Рембрандт благодарил Барлеуса, он теперь точно знал сюжет, который напишет: Паламед, стоящий на коленях перед греческим царем Агамемноном, приговорившим воина к казни побиением камнями, и пытающийся оправдать себя.

Он написал обе картины в стиле Питера Ластмана – Скривериус высоко ценил его историческую живопись и Рембрандт понимал, что заказчик рассчитывает на ластмановский стиль. Ливенс, увидев картины, рассмеялся, присвистнул и шутливо спросил:

– Кто их писал? Ты или Ластман?

– Значит Скривериус будет вполне удовлетворён, – со смехом же парировал Рембрандт.

Он входил в свои картины, изображая себя одним из действующих лиц, и жил в них: становился участником неистовствующей толпы, казнящей Святого Стефана, или проживал античную историю о несправедливо обвенённом Паламеде. Его семью, пришедшую посмотреть на заказ Скривериуса, очаровала красочность картин и выразительные позы фигур. Они сосредоточенно рассматривали наряды и лица персонажей. На лице отца вдруг отразилось удивление, он увидел знакомую физиономию на картинах:

– Это ведь ты, Рембрандт!

Рембрандт улыбнулся и согласно кивнул.

– Почему ты изобразил себя в толпе казнящих святого? – изумленно воскликнул Хармен, глядя то на сына, то на картину, словно не до конца веря тому, что он видит.

– Я попытался представить себя актёром, играющим роль палача, – объяснял Рембрандт, – кроме того, художники иногда изображали себя на своих картинах, это что-то вроде подписи.

– И многие из них изображали себя злодеями? – с любопытством и некоей иронией в голосе спросил Адриан.

– Изобразить себя святым было бы слишком самонадеянно с моей стороны, – отшутился Рембрандт.

Он работал неистово, не замечая ни дней, ни ночей, ни Ливенса рядом, забывая о еде, сне и смене одежды, в иные дни и ночуя в мастерской. Нелтье сокрушённо качала головой, видя как сын добровольно изнуряет себя, и, в конце-концов, не выдержав, стала приносить ему обеды в мастерскую. Выходя на улицу, Рембрандт всегда имел при себе бумагу и карандаши – сделать быстрый набросок, если придётся увидеть интерестный типаж, сценку или пейзаж.

Он много, без устали писал: заказаые портреты лейденских бюргеров, отца с матерью, братьев и сестёр, просил позировать Яна. Вспомнив однажды картины Яна, изображающие пять чувств, выполненные и проданные несколько лет назад, Рембрандт написал свои пять чувств – пять сатирических картин, над которыми Ливенс хохотал до упаду, вылетавшие одна за другой из под его кисти с необычайной скоростью. Всегда стремительно писавший Ян диву давался, видя такую прыть, нехарактерную и неожиданную для Рембрандта, работавшего медленно. Впрочем, Рембрандт снова и снова возвращался к казалось бы уже законченным картинам: что-то ему не нравилось, что-то он переделывал, что-то подправлял.

Рядом с Рембрандтом изо дня в день с усердием трудился Ян Ливенс, но, в противовес компаньону, он не забывал о развлечениях, всегда находил время покутить. То и дело Рембрандт отклонял приглашение Ливенса посетить вечером какой-нибудь кабачок и поболтать с собратьями по кисти за кружкой пива. Ян неизменно издавал театрально-безнадёжный вздох и выразительно крутил пальцем у виска. Тотальная занятость Рембрандта не оставляла времени для знакомств с женщинами да и не отличался он большими умениями по этой части. На помощь пришёл всё тот же неунывающий Ливенс:

– Посещение борделей, – разглагольствовал приятель, размахивая руками, – выглядит нереспектабельно. Лучше иметь подружку – даму сердца, или подружек, – тут же со смехом поправлялся он.

Весёлый, пронырливый Ян, поспевающий везде, познакомил его с миловидной Маргаретой, продающей цветы в цветочной лавке. Молодая женщина, тольконесколькими годами старше Рембрандта, она испытала уже вдовью долю – её муж погиб в морском сражении с испанцами, когда закончилось перемирие и снова началась война.

Однажды Ян принёс в мастерскую задумчивость и рассеянность вместо обычной весёлости, еле возил кистью по доске. Рембрандт, прекрасно знавший приятеля, оторвался от своей работы:

– Ян, отложи кисть и выкладывай, что у тебя на уме.

Ян будто ждал этих слов, тут же отбросил кисть, вскочил со стула и без предисловий начал с главного:

– Что ты скажешь, Рембрандт, если нам заняться гравюрой вместе с живописью? Все гравировали: ван Лейден, Дюрер. А Раймонди22 известен только своими гравюрами.

«Эко тебя понесло, приятель… Дюрер», – мысленно усмехнулся Рембрандт. Но предложение Яна пришлось ему по душе. Он не раз задумывался о гравюре, но очередная срочная рабрта то и дело отрывала от этих мыслей.

– Скажу, что полностью тебя поддерживаю. Гравировать и производить эстампы стоит дешевле и это гораздо быстрее живописи. Хорошие эстампы всегда пользуются спросом.

Они, как правило, травили медные пластины кислотой, но сухой иглой и резцом тоже работали. На первых порах компаньоны отдавали печатать эстампы, но со временем купили станок и сами печатали со своих пластин. Иногда глухими, промозглыми зимними вечерами Рембранд шёл на берег Рейна и, прикрыв глаза, подставлял лицо суровым лейденским ветрам или мягким осенним днем ловил опадавшие с деревьев листья, ощущая их невесомо-лёгкие прикосновения, а затем стремглав мчался в мастерскую и пытался изобразить линиями, штрихам и точками в пейзаже на медной пластине, то что чувствовал несколько минут назад.

Он рисовал неисчеслимые автопортреты. Карандашом и красками. В разных образах, в разных позах. Вот здесь он – нищий попрошайка, а там – вальяжный господин в роскошных восточных одеждах. Стоя перед зеркалом, он корчил гримасы, рассматривал, изучал различные выражения лица: удивленное, сердитое, нахмуренное, испуганное и делал быстрые наброски карандашом, а иногда красками под смешки Яна, сидящего перед своим холстом или доской. Рембрандт написал себя в военном металлическом нагруднике. Война с Испанией за независимость родной страны продолжалась, и сюда, в Лейден, быстро доходили вести о победах и поражениях голландских войск, которыми командовал штатгальтер23 Фредерик Хендрик, принц Оранский. Последняя весть – о победе при Хертогенбосе. По этому случаю Якоб ван Сваненбюрх и Марго устроили шумную вечеринку. Рембрандту пришлось пойти, не хотелось обижать бывшего учителя неблагодарностью. Победа имела для учителя особое, символическое значение: давным-давно в Хертогенбосе жил и творил боготворимый ван Сваненбюрхом художник – Иероним Босх. Когда-то учитель все уши им прожужжал о таинственном, непостижимом маэстро Босхе; все работы мастера пытался скупить набожный и жестокий испанский король Филипп24, рассылая повсюду своих агентов.

Ян, в порыве патриотизма, написал портрет Рембрадта в кирасе, выглядывающей из-под одежды, а затем похожий автопортрет. Рембрандт находил время позировать

Яну, нравилась идея побывать «внутри» картин не только своих но и Яна. Он любил светлые, эффектные, стремительно написанные картины Ливенса.

Студёным февральским вечером, когда Рембрандт работал один в промозглой мастерской, где тепло сохраняли только до такой степени, чтобы не замерзали краски, в дверь постучали. Рембрандт недовольно оторвал взгляд от только что подготовленной для очередной картины дубовой доски и прокричал чтобы вошли. Вошедший, не мешкая, прошёл к Рембрандту:

– Доброго вам вечера. Я ищу художника Рембрандта ван Рейна, не вы ли это?

– Да, ван Рейн – это я.

– Прекрасно. Быстро разыскал вас. Я уже побывал у вас дома, но меня отправили сюда, сказали – я обязательно найду здесь или вас или Яна Ливенса, вы ведь работаете вместе.

Рембрандт молча кивнул. Вошедший, наконец, представился:

– Я Йоханес Доу, мастер стеклянных витражей.

– Я много слышал о ваших умениях, мастер Доу.

– Прекрасно. Я пришел, чтобы покорнейше просить вас, господин ван Рейн, взять в обучение моего сына – Геррита.

– У меня нет учеников, мастер Доу.

– Прекрасно. Геррит будет вашим первым учеником, если вы согласитесь, господин Ван Рейн. Моему сыну четырнадцать лет, он учился витражной росписи и помогал мне в работе, поэтому он много знает о красках и умеет их приготовить. Он хочет стать живописцем. Вот я и пришел к вам…