Лунный Мальчик

Тётя Маргарет приедет только через восемь месяцев. А я – одна.

Когда он проснулся, я, красная от стыда, подошла к нему.

– У меня… – я сглотнула. – Начались месячные…

Он скривился, как будто я сказала что-то мерзкое.

– О господи… Теперь ещё и на твои затычки тратиться, – буркнул раздражённо, достал из бумажника несколько долларов и сунул мне в ладонь.

Я выбежала из дома, сдерживая слёзы. Его слова будто опустошили меня. Стало только хуже. Гораздо хуже.

Дорога до магазина казалась бесконечной, хотя он был всего в квартале от дома. Когда я вошла, мне стало ещё хуже. Как подойти к продавщице и сказать?

Но Бэтси – женщина средних лет, добрая, с мягким голосом – посмотрела на меня, и, кажется, всё поняла.

– Пэм, тебе что-то нужно? Ты сегодня рано.

Я сглотнула. Лицо горело.

– Мне… мне нужны прокладки, – выдавила я, опуская глаза.

– А, понятно. Пойдём, подберём, – ответила она так, будто я попросила у неё сахар. Просто, спокойно, без тени осуждения.

– Вот, держи. Если живот будет сильно болеть – можешь принять обезболивающее. Но если не поможет, обязательно скажи Маргарет, пусть она сводит тебя к гинекологу. Хорошо?

Я едва сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо там.

– Спасибо… Спасибо вам огромное…

Я не могла поверить, что всё может быть так просто. Как же я была ей благодарна за её спокойствие и такт.

Но была одна проблема, о которой я тогда не знала.

Мои месячные были слишком обильными. Слишком.

Казалось, из меня льёт, как из ведра, но я думала, что так у всех. Что это нормально. Что всё правильно.

Через несколько месяцев я стала чувствовать себя всё хуже. Постоянная слабость. Хотелось спать. На уроках я с трудом сосредотачивалась.

Я бледнела день ото дня. Похудела, хотя и без того всегда была худой.

Но я молчала. Потому что никто бы не послушал. Потому что никто не хотел знать.

Однажды на уроке математики мисс Стил посмотрела на меня с тревогой.

– Пэм, с тобой всё в порядке? Ты какая-то бледная.

Я приложила все усилия, чтобы голос прозвучал ровно:

– Всё хорошо.

На самом деле я еле держалась в сознании. Перед глазами плыло, звуки стали приглушёнными – будто я находилась под водой.

С задней парты раздался насмешливый голос:

– Моя сестра тоже так говорила. Пока не оказалось, что она беременна.

В классе захихикали. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Но разозлиться не было сил.

– Джеймс, замолчи, если не хочешь остаться после уроков, – сказала мисс Стил резко.

Он пожал плечами, но не замолчал.

– А что? Все эти скромницы потом оказываются самыми большими шлюхами.

Кто-то снова хихикнул. Кто-то отводил глаза. Но я чувствовала взгляды. В груди всё сжалось. Мне стало стыдно. Глупо, но именно так. Стыдно за то, что я плохо себя чувствую. За то, как выгляжу. За то, что выгляжу слишком уставшей, слишком чужой, слишком заметной.

– Джеймс… – голос мисс Стил был ледяным.

Но мне уже было всё равно.

– Извините, можно выйти? – сказала я и резко встала.

Уши горели. Лицо, казалось, пылало. Но вены были такими пустыми, что кровь в них еле шевелилась. Я вышла в коридор, зашла в туалет и дрожащими руками включила холодную воду. Она остудила кожу, но не смыла тошноту и унижение.

Я не могла просто сбежать. Это значило бы – признать, что его слова задели. А в школе, если покажешь слабость, по ней бьют снова и снова.

Я вернулась. Села. Сделала вид, что ничего не произошло.

В школе я училась хорошо. Учителя не задавали вопросов. Но Джеймс был прав – я была не просто тихой. Я старалась исчезнуть. Слиться с фоном. Стать невидимой.

Мне всегда было стыдно. За то, как я выгляжу. За то, что у меня нет того, что есть у других. За то, что у меня нет нормальной семьи.

С годами я поняла: этот стыд посадил в меня отец. Он врос корнями и расползся по мне. А дети – чувствуют слабость. Они редко издевались открыто, но я ловила мимолётные взгляды, слышала полушёпот за спиной. Они шутили – про мою одежду, про худобу, про то, что я никуда не хожу.

Но зачем мне были вечеринки, если отец всё равно бы не пустил?

Я просила. Много раз. Всегда слышала: нет. Дом или школа – вот весь мой мир.

– Не обращай на него внимания, – сказала Рейчел после уроков. – Вот увидишь, он будет первым, кто сядет.

– Всё хорошо, Рейчел. Я в порядке, – ответила я. Хотя знала: это не так.

Я была благодарна ей. Она была одной из немногих, кто ко мне хорошо относился. Весёлая, пухленькая блондинка с добрыми глазами. Дочь местных врачей. Любимая. Уверенная. Добрая.

С первого дня она подружилась со мной. Я не понимала почему. Но это было, наверное, единственное, хорошее в школе. С ней я чувствовала себя не до конца ненужной.

– Почему тебя зовут просто Пэм? – как-то спросила она. – Памела звучит красиво.

Я вспомнила постер Памелы Андерсон. И поняла, что не хочу, чтобы нас сравнивали. У меня не было ничего, что есть у неё. Гораздо позже я узнала, что даже такая красота не спасает от боли и унижения.

Это поражало меня. Некрасивая – плохо. Красивая – тоже. Какой же нужно быть в этом мире?

После уроков я вышла со школьного двора и увидела Джеймса.

Он стоял у стены, с разбитым носом. Кровь капала на рубашку. Видимо, снова с кем-то подрался. Учитывая его репутацию – неудивительно.

Но в этот момент он смотрел на меня. Жестко. Зло. Будто это я была виновата. Я отвела глаза. Пошла дальше.

– А не плохо Найджел ему врезал, да? – услышала я за спиной.

Я остановилась на полшага. Найджел? Странно… Он вроде никогда не дрался.

Лето приближалось. А значит, скоро должна приехать тётя и забрать меня хотя бы на пару недель. Я уже считала дни до июля.

Моё состояние ухудшалось с каждым днём, и я, наконец, решилась сказать об этом отцу.

– Просто ешь побольше, – проворчал он. – А то ты такая худая, что люди подумают, будто я морю тебя голодом. И вообще, иди поработай на свежем воздухе. Это ведь ты хотела цветник перед домом – вот и займись им.

Моя худоба была не из-за капризов. Это был стресс. После его вспышек я не могла есть. Организм словно отказывался принимать пищу. Даже когда я пыталась – просто не могла.

Он начинал закипать, и спорить было бессмысленно. Я надела шляпу и вышла к клумбе.

В другое время я бы с радостью возилась с цветами. Но жара стояла невыносимая. Воздух будто расплавился. Тело наливалось свинцом, пот струился по спине. Мир плыл перед глазами, но я продолжала работать.

Отец уехал на заправку. Вернуться должен был через час.

Я решила зайти в дом, чтобы немного передохнуть. Поднялась – и тут всё померкло.

– Пэм, ты слышишь меня?

Голос доносился откуда-то издалека. Будто сквозь толщу воды.

Кто-то похлопал меня по щекам, пытаясь привести в сознание. Но веки были слишком тяжёлыми.

– Да чтоб тебя…

Чьи-то руки подхватили меня. Не отцовские. В этих руках было тепло. Удивительное спокойствие. Меня донесли до дивана. Уложили. Ко лбу приложили что-то прохладное.

– Скоро тебе станет лучше, – сказал тот же голос.

Я попыталась открыть глаза, но не смогла.

И тут раздался грохот:

– Что ты здесь делаешь?!

Голос отца. Громкий. Гневный.

– То, что должен был сделать ты, – прозвучал ответ. Найджел. – Я нашёл её без сознания. В цветнике. Ты хочешь, чтобы она умерла под солнцем? Вызови врача.

– Не указывай мне, что делать, сопляк! – отец почти рычал.

– Я отсюда не уйду, пока не приедет доктор. И не смей на меня орать, придурок. Я тебе не она. Я не стану терпеть.

– Я сказал – убирайся. Пока я тебя не вышвырнул!

– Слушай, «отец года». Вызови врача. Пока не стало поздно. Или хочешь, чтобы весь город узнал, какой ты на самом деле? Может, рассказать, как ты её избиваешь?

Наступила тишина.

– Да как ты смеешь?! – взревел отец. – Это моя дочь, и я воспитываю её, как считаю нужным!

Их голоса били по ушам. Свет стал слишком ярким. Мир раскачивался. Желудок скрутило. Меня вырвало прямо на диван.

Где-то на грани сознания – встревоженный голос.

А потом – тьма.

Я очнулась от резкого, едкого запаха, который бил в нос и вызывал слёзы. Поморщилась и с трудом открыла глаза.

Надо мной склонилась седая голова доктора Пирса. Он не раз приходил в наш дом, когда я болела в детстве.

– Что… что со мной случилось?

– Солнечный удар, – ответил он спокойно, глядя на меня поверх очков. – Я поставил тебе капельницу. Температура поднялась, но скоро станет легче.

Я попыталась сесть, но голова закружилась, и я снова опустилась на подушку.

– Как давно тебе плохо?

Я сглотнула.

– Уже полгода… Постоянная слабость, тошнота, трудно сосредоточиться… Такое чувство, будто я не высыпаюсь, сколько бы ни спала.

Доктор нахмурился. На лбу собрались глубокие морщины. Он бросил короткий взгляд в сторону отца – тяжёлый, недовольный. Потом покачал головой.

– Пока рано делать выводы. Я взял у тебя кровь. Как только будут результаты, вернусь. А пока – полный покой. Я попросил сиделку из дома Томсонов за тобой присматривать.

Он повернулся к отцу:

– Ты всё слышал, Питер? Придётся тебе самому готовить себе еду несколько дней.

Отец скривился, словно я заболела назло ему. Как будто выбрала момент, чтобы испортить ему планы.

Когда доктор ушёл, я с трудом поднялась наверх. Ноги подкашивались. В висках стучала боль. Одежда прилипла к телу, вся мокрая от пота, и пахла рвотой. Я едва нашла в себе силы снять её и упасть на кровать.

Через пару часов дверь скрипнула. В комнату вошла мисс Уилсон – сиделка из дома Томсонов. Высокая, худая женщина лет пятидесяти, с аккуратной причёской

и строгими чертами лица. Говорили, она рано овдовела и с тех пор работала у пожилых и больных.

В руках у неё был поднос.

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросила она, коснувшись моего лба.

– Немного лучше… Но температура ещё держится, – прошептала я.

– Пей лимонад. Попробуй поесть хоть немного. Вот лекарства – на случай, если станет хуже. Я зайду утром, проверю, как ты.

Я кивнула. Она уже собиралась выйти, когда я набралась храбрости:

– Мисс Уилсон… передайте, пожалуйста, спасибо… Найджелу.

Она повернулась, мягко улыбнулась:

– Конечно, скажу.

И вышла.

Я попыталась поесть. Горло не принимало еду, и всё же я заставила себя проглотить несколько ложек. В желудке всё сжалось – как будто я проглотила кусок железа. Но я всё равно ела. Потому что должна была.

Утром мисс Уилсон помогла мне принять душ. Аккуратно вытерла волосы полотенцем и с терпением расчесала их, пряди за прядью. Хоть мы и виделись редко, в её движениях всегда чувствовалась настоящая забота – не дежурная, не по инструкции.

Я долго колебалась, но, когда она закончила, всё же решилась задать вопрос, который давно не давал покоя.

– Мисс Уилсон… вы ведь давно ухаживаете за матерью Найджела. Вы хорошо знаете их семью… – я замялась. – У вас нет идей, почему он меня так… ненавидит?

– Что? – она слегка нахмурилась. – Прости, но я не понимаю, о чём ты.

– Он… – я отвела взгляд. – Он избегает меня. Не разговаривает. Смотрит, будто я – что-то неприятное. А я ведь ничего ему не сделала.

Мисс Уилсон посмотрела на меня внимательно – и вдруг мягко улыбнулась. Почти с нежностью.

– Пэм, милая… Думаю, всё совсем не так, как тебе кажется. Просто у Найджела своя сложная жизнь. Он, как и любой мужчина, не любит показывать слабость.

Я нахмурилась. Неуверенность смешалась с недоверием. Но она продолжила:

– Открою тебе секрет, дорогая: мужчины часто куда слабее, чем мы. Просто прячут это за маской равнодушия и крутости.

Она убрала с моего лба прядь волос, встала с кровати.

– Думаю, завтра ты уже встанешь на ноги.

– Спасибо вам… за всё, – тихо сказала я.

– Не за что, милая. Отдыхай.

Она вышла, но, похоже, не закрыла дверь до конца. И я услышала голоса внизу.

– Какой же ты козёл, Питер, – сказала она. – Ты хоть понимаешь, что разрушаешь не только её жизнь? Или до твоего проеденного наркотой мозга это не доходит?

Я вздрогнула. Таким тоном с ним никто не разговаривал.

– О чём ты вообще? – рыкнул он. – Что тебе от меня надо? Иди к своей шизанутой!

Наркотики? Он же сейчас просто пьёт… Может раньше?..

– А тебе не напомнить, кто сделал её такой, ещё до того, как она встретила Рудольфа? Твой брат, Питер. Сколько женщин вы с братцем угробили? А теперь ты проделываешь это со своей собственной дочерью.

Она замолчала на мгновение, а потом добавила почти спокойно:

– Не смотри на меня так. Я отлично знаю, что она твоя. Весь город помнит, как Мэгги тебя любила. Пока не узнала, кто ты на самом деле. Хорошо, что у неё хватило ума уйти. Если в тебе осталось хоть что-то человеческое, отправь девочку к Маргарет.

– Вали отсюда, пока я тебя сам не вышвырнул! – взревел он. – Не смей читать мне проповеди! Я сам решу, что делать!

Хлопнула дверь. Я вздрогнула. Мир как будто сжался до размеров моей кровати.

О том, что у моего отца был брат, я знала. Он погиб много лет назад – пьяная авария. Ничего необычного. Такое случается.

Но то, что мать Найджела была с ним… Этого я не знала.

Сколько же всего ещё я не знаю? Хотя… кого я могла спросить? Не у него же.

На следующий день снова приехал доктор Пирс.

Оказалось, у меня сильная анемия. Он сделал болезненный укол железа, оставил лекарства и список продуктов, которыми мне нужно питаться, чтобы восстановиться.

Когда я наконец оказалась у Маргарет – тётя приехала, как и обещала, и забрала меня – я рассказала ей всё. Как теряла сознание. Как мне было плохо. Как Найджел…

Она пришла в бешенство. Я впервые видела её такой.

Тогда я ещё не понимала, как тяжело ей было смотреть, как меня ломает мой отец, не имея возможности вмешаться. Если бы он избивал меня до синяков, до переломов – у неё был бы шанс что-то изменить. Но он не бил так сильно. Он просто держал меня в постоянном страхе и стыде.

И этого хватало.

Маргарет делала всё, чтобы хотя бы эти две недели я чувствовала себя свободной. И счастливой.

Она водила меня по магазинам, покупала мои любимые фрукты. Мы ходили в кино и на выставки. Пили кофе в тёплых, пахнущих булочками кафешках. Я снова чувствовала вкус. Снова смеялась.

Она отвела меня к гинекологу. Выяснилось, что моя анемия – следствие гормонального сбоя, и её можно вылечить обычными препаратами. Простыми. Доступными. Надёжными.

Со временем я почувствовала себя лучше. Прошли слабость, головокружения, вернулся аппетит. Я наконец набрала вес. В зеркале больше не отражалась тень – только я. Живая. С чуть розовыми щеками. Снова похожая на себя – ту, которую я почти забыла.

Но когда я вернулась в школу, это стало началом новой волны слухов.

Теперь шептались, что выгляжу я лучше потому, что… сделала аборт. Видимо, тот выпад Джеймса не был забыт. Он продолжал преследовать меня до самого выпуска.

Глава 3 Ненависть сильнее страха

Когда я вернулась от тёти Маргарет, мне понадобилось время, чтобы снова привыкнуть к этому дому.

Контраст был слишком резким. Жизнь у неё казалась почти сказкой. Чистой, спокойной, с запахом кофе по утрам и мягкими пледами по вечерам. Наверное, это был мой единственный полноценный отпуск. Только вот у других людей есть выходные – а у меня их не было.

Здесь снова всё стало тяжёлым. Серым. Привычно гнетущим. Я знала, что слёзы ничего не изменят. Но всё равно ещё несколько недель буду грустить и оплакивать свою судьбу – по чуть-чуть, когда никто не видит.

За две недели, что меня не было, дом превратился в настоящую помойку. Это всегда удивляло меня: он же жил один до того, как я переехала. Почему за собой-то не может последить? Неужели так сложно?

Я сидела за пианино, перебирая клавиши, когда раздался стук в дверь. Отца ещё не было – он должен был вернуться с работы только через пару часов. Я открыла.

На пороге стояла мисс Уилсон.

– Пэм, дорогая, ты не могла бы присмотреть за мисс Томсон? Мне нужно срочно уехать на пару часов. Найджела ещё нет дома, но он скоро должен прийти. Не бойся, она не опасна, я дала ей лекарство – через полчаса заснёт. Просто проследи, чтобы ничего не случилось.

– Хорошо, без проблем, – кивнула я.

Я перешла через дорогу. Вошла в дом, в котором никогда не бывала.

Он был точно такой же по планировке, как наш: гостиная, кухня, три спальни наверху. Типовой проект. Но обстановка здесь была совсем другая – дороже, изысканнее. Видимо, бывший муж хорошо обеспечивал её. В доме было чисто, но… неуютно. Как будто никто не жил здесь по-настоящему.

В гостиной царил полумрак: все окна были зашторены. Запах стоял странный – смесь дорогого парфюма и чего-то застоявшегося. В углу стояло пианино. Судя по слою пыли, на нём давно никто не играл.

Я прошла вглубь и увидела её.

Она сидела в кресле. Не моргая. Глядя в одну точку. Даже когда я вошла, не повернулась, словно вообще не услышала. Мне стало не по себе. В этом доме казалось, что время застыло. А она была частью этого застывшего мира.

Я не знала, как с ней себя вести. Что говорить? Как смотреть? Передо мной сидела женщина, которой было, наверное, около сорока. В молодости она, должно быть, была ослепительно красивой. Даже сейчас – длинные волнистые чёрные волосы, высокая, стройная, в чёрном шёлковом халате. Черты лица – вылепленные, точёные, как у кинозвезды старого Голливуда.

Настоящая femme fatale. Её легко было представить в кружевном платье и с красной помадой. Женщина, которая должна была сводить мужчин с ума. Но вышло, похоже, наоборот.

Я решила, что молчать глупо.

– Добрый день, миссис Томсон. Я Пэм, ваша соседка. Побуду здесь немного – пока не вернётся Найджел.

Она вздрогнула, но не обернулась.

– Меня зовут Дора. И я знаю, кто ты, – сказала она, глядя в одну точку. – Сара боится, что я натворю что-нибудь, пока её нет?

– Видимо, да, – ответила я, пожав плечами.

Она вдруг рассмеялась. Впервые повернулась ко мне. Её чёрные глаза блестели странным, хищным светом.

– Как будто под этими транквилизаторами я на что-то способна, – усмехнулась она. – Они даже из тигра делают котёнка. Ты меня боишься?

– Нет, – я подбирала слова. – Я живу со своим отцом уже восемь лет.

Дора снова рассмеялась. Коротко, сухо.

– Я предупреждала её. Говорила Мэгги, чем всё закончится. Но она не послушала. Посчитала меня сумасшедшей. Я видела, как он с ней обращался. Точно так же, как его брат обращался со мной.

Она замолчала, прищурилась, глядя прямо в меня.

– Только у неё была сестра, которая смогла её вытащить. А у меня… у меня никого.

Я не знала, что ответить. В комнате стояла напряжённая, вязкая тишина.

– Где Мэгги? – неожиданно спросила она.

Я сжала пальцы. Тётя неохотно говорила о маме. И я не хотела ворошить прошлое.

– Она умерла. Восемь лет назад. После этого я переехала сюда.

Дора выдохнула. Хрипло, медленно. Как будто кто-то ударил её по животу.

– От чего?

– Инсульт. Я нашла её в ванной. Уже мёртвую.

– Почему Маргарет тебя не забрала?

– Он не дал развод. По документам он мой опекун. До восемнадцати.

Она резко наклонилась вперёд. Взгляд стал ярким, жгучим.

– Обещай мне. Обещай, что не сдашься. Что он не сломает тебя. Как сломал её. Как его брат сломал меня.

Я сглотнула.

– Я не знаю… Смогу ли. Я боюсь его. Всё время.

– Ты должна! – перебила она. Голос стал резким. – Слышишь? Должна! Иначе они победят. Этот яд, он везде. Он внутри нас. Он не остановится. Он уничтожит всех. Меня. Тебя. Найджела.

Я вздрогнула.

– Причём тут Найджел?

Её лицо исказилось. Пальцы вцепились в подлокотники кресла. Зрачки расширились. Взгляд помутнел.

– Это ты виновата, – прошипела она. – Ты. Ты во всём виновата!

В этот момент дверь распахнулась с грохотом. На пороге стоял Найджел. Его глаза сверкали гневом.

– Что ты здесь делаешь?!

Я застыла. Сердце сжималось с каждым ударом, отдаваясь глухой болью в висках. Почему они оба так на меня смотрят? Разве я виновата в том, что родилась? Разве мне не так же больно из-за моего отца? Разве я должна отвечать за то, что натворил мой дядя?

– Мисс Уилсон попросила меня побыть здесь, – я пыталась говорить спокойно, но голос дрогнул. – Клянусь, я ничего не делала…

– Уходи, – процедил он сквозь зубы.

Дора резко поднялась с кресла. Её движения были рваными, почти неестественными. В глазах вспыхнуло что-то дикое, необъяснимое. Губы задрожали – и вместо слов вырвался сдавленный стон. Она шагнула ко мне.

Я отпрянула, но Найджел уже успел перехватить её, крепко удерживая за плечи. Она вырывалась, извивалась, как раненое животное.

– Это ты! – закричала она. – Это всё из-за тебя!

Голос её сорвался, стал резким, как ржавое лезвие.

– Пэм, ради бога, уходи! – крикнул Найджел. Он едва держал её.

Я не стала спорить. Развернулась и вылетела из дома, почти бегом добежав до своей комнаты. Захлопнула дверь, прижалась к ней спиной. Грудь сжимало так сильно, что каждое биение сердца отдавалось болью в рёбра. В ушах стучала кровь. Всё плыло перед глазами. Безумный взгляд Доры всё ещё стоял передо мной.

Постепенно стемнело. За окном послышался гул мотора. Машина остановилась у дома. Отец вернулся. Я задержала дыхание, вслушиваясь в его шаги за дверью.

Может, в этом и была причина? Может, поэтому Найджел ненавидит меня и избегает? Он, конечно, знает, что случилось с его матерью. Каждый день жить рядом с таким – и сам сойдёшь с ума. Конечно, он ненавидит мою семью. И меня – как часть её. Я бы, наверное, тоже ненавидела.

На следующее утро я срезала несколько роз в нашем саду, собрала небольшой букет и, глубоко вдохнув, перешла через дорогу. Воздух был прохладным, свежим, а сквозь листву деревьев пробивались утренние лучи, отбрасывая на тротуар сложные, кружевные тени. Сердце колотилось так сильно, что мне казалось – его стук слышен снаружи, пока я стучала в дверь.

Открыла Сара.

– Здравствуй, Пэм. Проходи. Она пока спит, – сказала она и улыбнулась.

– Я ненадолго, – я неуверенно протянула ей цветы. – Просто принесла розы. Поставьте их в воду, чтобы не завяли. Если вам не трудно. Как она?

– Сегодня ей намного лучше.

Сара посмотрела на меня внимательно, и после короткой паузы добавила:

– Прости меня. Найджел рассказал, что произошло вчера. Я правда думала, что она будет спокойнее… Никогда бы не простила себе, если бы она причинила тебе вред.

Я сглотнула, чувствуя, как в горле встал ком. Внутри всё сжалось от странного, непривычного смешения облегчения и стыда.

– Ну… вы ведь не виноваты в том, кто мои родственники, – попыталась я улыбнуться, но почувствовала, как к глазам подступили слёзы.

– Не смей, слышишь? – тихо, но твёрдо сказала Сара. – Не смей себя винить. Ты ни в чём не виновата. Ты не несёшь ответственности за взрослых людей и за их выборы, сделанные ещё до твоего рождения.

Она вытерла мои слёзы и неожиданно обняла. В этом объятии было что-то настолько тёплое, искренне материнское, что мне вдруг захотелось разрыдаться – по-настоящему, как маленькому ребёнку, – но я сдержалась.

Когда я вышла из их дома, я чуть не столкнулась с Найджелом. Он возвращался, судя по пакету в руке, из магазина. Я знала, что у меня ещё заплаканное лицо, но ничего не сказала. Просто прошла мимо и вошла в дом, чувствуя на себе его взгляд – тяжёлый, непонятный, неотрывный.

Через некоторое время я вспомнила слова Доры и поняла их истинный смысл. Отец начал медленно, почти незаметно разрушать мой разум. Видимо, со временем криков и избиений ему стало недостаточно. Всё началось с мелочей.

Я собиралась в школу, как обычно в спешке – утро у нас всегда было суматошным. Нужно было накормить отца, самой собраться, ещё и успеть поесть. В какой-то момент я поняла, что не могу найти блокнот с записями по биологии. Я точно помнила, что оставила его у себя в комнате, но он исчез. Я обыскала весь этаж, потом спустилась вниз, перерыла гостиную, и только на кухне, под какой-то бумагой, нашла его. Когда я успела его туда положить? Ведь накануне делала уроки у себя.

На следующее утро такая же история повторилась с ключами. Я оставила их на столе, как всегда, но утром они исчезли. Без них я не могла уйти – нужно было закрыть дом. В итоге нашла их на диване в гостиной.

С тех пор у меня возникло ощущение, что мои вещи начали жить собственной жизнью. Я стала готовить всё заранее, ещё с вечера – собирать портфель, выкладывать одежду, складывать учебники. Но это не помогло. Вещи всё равно исчезали, а потом внезапно находились в самых неожиданных местах.

Когда я пыталась спросить об этом отца, он или смеялся, или раздражённо отмахивался: