Лунный Мальчик

Лана Блейк

Лунный Мальчик

Ты держишь в руках историю, которая рождалась не на свету. Она возникла из тени – той, что прячется в нас, когда кажется, что никого не осталось, когда тишина в комнате громче любых криков, а одиночество становится единственным постоянным спутником.

Это не сказка. Но это и не мрак без просвета.

Это история о выживании. О том, как любовь может родиться там, где её быть не должно. О том, как можно бояться человека – и всё равно идти к нему. И о том, как один взгляд, одно прикосновение может согреть тебя сильнее тысячи ламп.

Пэм – не героиня. Она просто девочка, которая устала бояться. Найджел – не спаситель. Он всего лишь мальчик, который однажды посмотрел на неё и остался рядом.

«Лунный Мальчик» – это не о чудесах. Это о выборе. О боли. О нежности. О том, как звучит сердце, когда оно учится жить заново.

Глава 1 Где никто не ждет

«Вы никогда не поймёте человека, пока не влезете в его шкуру и не походите в ней.» Харпер Ли – «Убить пересмешника»

Когда я впервые переступила порог этого дома, по коже пробежали мурашки. Воздух внутри был тяжелым, будто давил на грудь. Я сразу поняла – сюда нельзя входить. Нужно развернуться и бежать как можно дальше. Но куда?

Мне было всего восемь. Три месяца назад умерла мама, и теперь органы опеки привезли меня к отцу – человеку, которого я никогда в жизни не видела. У меня не было выбора.

Меня всегда пугали детские дома, но, может быть, там мне было бы лучше. Намного лучше.

Мы подъехали к небольшому, аккуратному дому на самом краю улицы. Он стоял у самой лесополосы, отделённый от остального городка. После шумного большого города, где я жила с мамой, тишина здесь казалась почти физической – она звенела в ушах.

Социальная работница вышла первой. Поправила воротник пальто и позвонила в дверь. Она старалась быть доброжелательной, но в её лице читалось одно желание – закончить дело и уехать.

Прошла минута, и дверь открылась. Я впервые увидела своего отца.

Он был высокий, с правильными чертами лица, даже привлекательный – но тогда я этого ещё не понимала. Позже, повзрослев, я осознаю, насколько он нравился женщинам. Как умел казаться милым. Но ребёнка не обманешь.

В его глазах не было тепла. Ни радости, ни облегчения, ни даже интереса. Он не обнял меня, не сказал ни слова. Ни одной попытки утешить ребёнка, у которого только что исчез весь мир.

Я не знала, чего ожидала. Где-то в глубине души надеялась, что он будет рад меня видеть. Что я для него хоть кто-то. Мне так хотелось отца – как у других детей. Но очень скоро я пойму: иногда лучше, чтобы отца вообще не было.

Социальная работница бегло осмотрела дом, открыла холодильник, кивнула, что всё в порядке. Он подписал какие-то бумаги, и она повернулась ко мне:

– Ну, удачи тебе, Пэм. Теперь ты дома, у своего отца, – сказала она, натянуто улыбаясь.

Потом повернулась к нему:

– Хорошая девочка. Всего доброго, мистер Никсон.

Она вышла, не взглянув на меня снова. Мы услышали, как захлопнулась дверь машины, и она уехал прочь. А мы с ним остались. Просто стояли в тишине посреди гостиной. Кажется, он и сам не знал, что со мной делать. Я свалилась на него, как снег в июне.

Он посмотрел на меня и произнёс ровным голосом:

– Если будешь делать, как я говорю, проблем не будет. Но если ослушаешься хоть раз – сильно пожалеешь.

Не этих слов я ждала. У меня скрутило живот, и горло сжалось от страха.

Он молча развернулся и повёл меня на второй этаж – в мою комнату.

В тот момент я поняла, почему мама никогда не говорила о нём. Почему переводила разговор, когда я начинала задавать вопросы. Почему её лицо каменело от одного упоминания. Я поняла – ему нельзя перечить. Лучше держаться подальше. Он опасен.

В тот вечер мне никто не прочёл сказку. Не поцеловал на ночь. Не спросил, как прошёл мой день. Я сама разобрала свои вещи, сама как могла застелила большую, чужую кровать и легла, прижимая к себе плюшевого мишку. Он пах мамой. Но этот запах исчезал с каждым днём, как и она сама из моей памяти.

Я смотрела в потолок и не понимала, что будет дальше. Но мой детский разум не мог представить того, что меня ждёт дальше. Я заснула в слезах – хотя думала, что плакать уже не могу.

С этого дня моя жизнь подчинялась его настроению.

Я по звуку шагов, по тому, как он открывал холодильник или хлопал дверью, сразу понимала – можно ли сегодня показаться ему на глаза. Стоит ли просить хоть о чём-то, хоть о мелочи. Это была игра – угадай его настроение. Не угадала – новый синяк был почти гарантирован.

Он не бил меня часто, но этого хватало. Я боялась его до дрожи. По-настоящему. Иногда мне казалось, он может меня убить. Его взгляд прожигал насквозь. Я цепенела, едва встречаясь с ним взглядом. Именно тогда я научилась сдерживать слёзы при нём – они его злили. Научилась копить обиды. Днём я молчала. А ночью – прятала лицо в подушку и плакала. Беззвучно. Чтобы он не услышал.

Весь дом лёг на мои плечи. Я всегда любила помогать маме – она спокойно, по-доброму учила меня домашним делам. Но здесь было иначе. Здесь я должна была знать, какие тосты он любит. Какую яичницу. Как он пьёт кофе. Что готовить на ужин. Как гладить его рубашки. Всё – идеально. Как будто я не ребёнок, а взрослая женщина, и мне заранее должны были быть знакомы все тонкости, к которым другие приходят годами.

Но мне было восемь. И многое не получалось. За каждую ошибку – подзатыльник.

– Ты же девочка! – орал он на меня. Я не знала, что ответить на этот железный аргумент. Постепенно начала жалеть, что не родилась мальчиком. Сейчас понимаю – будь у него сын, ему, наверное, было бы ещё хуже. Даже страшно представить, какого монстра он мог бы вырастить.

Он часто говорил:

– Ты же будущая женщина. Какой с тебя толк? Что ты можешь понимать в этой жизни? Ваша задача – рожать. А от этого вы потом тупеете.

Господи, как мама могла связаться с таким человеком? Неужели не видела? Она казалась мне умной, светлой, жизнерадостной. Но потом, когда я повзрослею, я всё пойму. И перестану её винить.

При этом я должна была учиться на отлично. Мои желания, мои болезни, усталость, страх – не имели значения. Мое детство закончилось в тот день, когда я переступила порог этого дома.

Я даже забыла, что такое играть. Вместо того чтобы с подругами варить «суп» из листьев и камней, я каждый вечер готовила ужин отцу. Вместо того чтобы играть в «дочки-матери» или учиться быть кем-то, я играла одну единственную роль – роль прислуги. В собственном доме.

На следующий день после переезда я впервые увидела его – черноволосого мальчика, сидевшего на крыльце дома напротив. Он был бледным и казался чем-то расстроенным.

Я взяла яблоко на кухне, перешла дорогу и подошла к нему. Он внимательно посмотрел на меня – его глаза были светло-серые, почти прозрачные. Такой цвет я раньше не видела, и он сразу поразил меня. Тогда у меня ещё не было проблем с общением. Не было страха, живущего внутри.

– Привет, меня зовут Пэм, – сказала я. – Я вчера переехала сюда. Моя мама умерла, и теперь я буду жить здесь. Хочешь яблоко?

Но прежде, чем он успел что-то ответить, из нашего дома вылетел отец.

Он схватил меня за руку и развернул к себе. Яблоко выпало из ладони и покатилось по дороге.

– Чтобы я больше никогда не видел, как ты с ним разговариваешь! Ты меня поняла?

– Но почему?.. – тихо спросила я.

Это была ошибка. Первая из многих. Первое правило, которому я только начинала учиться: никогда не задавай лишних вопросов.

Сколько затрещин мне предстоит получить, прежде чем я пойму, как важно просто молчать?

Он ударил меня по щеке. Сильно.

– Потому что я так сказал! – заорал он на всю улицу. – Марш домой!

Щека горела, когда я бросилась в дом. Я вбежала в комнату, захлопнула дверь и упала на кровать. Тогда я ещё не привыкла к такому обращению. Я была в шоке. Не верила, что такое вообще возможно. Слёзы хлынули сами собой.

Он зашёл следом, хлопнув входной дверью. Поднялся по лестнице и прокричал:

– Ты мне ещё спасибо скажешь! Его мамаша шизанутая!

Затем с грохотом захлопнул дверь моей комнаты.

Но самое страшное было не это.

Когда я стояла на улице, с моей шеи соскользнула цепочка мамы. Та самая – единственная, что осталась у меня после неё. Я носила её с тех пор, как её не стало.

Когда всё стихло, я прокралась наружу. Обыскала каждый клочок дороги. Заглядывала между досками крыльца. Ползала на коленях, разглядывая землю.

Но так и не нашла.

Первые полгода я почти не переставала плакать. Меня часто били. Иногда я пыталась бороться по-своему – устраивала немые бунты, отказывалась от еды. Но вскоре сдалась. Я поняла: с ним нельзя спорить. Нужно делать всё, как он хочет, и не задавать лишних вопросов.

Но не только моя жизнь была похожа на ад.

Жизнь Найджела, моего соседа напротив, тоже была непростой. Его мать действительно была больна. Я не знаю, издевалась ли она над ним так же, как мой отец – надо мной. Но жить рядом с психически нестабильным человеком всегда тяжело.

Иногда она кричала на него. Иногда бросалась на кухню, разбивала тарелки, швыряла что-то о стены. Иногда выходила босиком посреди зимы – и тогда он бросался за ней, в одних носках, с курткой в руках.

Я рано поняла: мы оба несчастны. Каждый по-своему. Но это нас не сближало. Он не хотел со мной дружить. Не разговаривал. Даже не здоровался. Просто проходил мимо, не поднимая глаз.

То ли из-за моего отца. То ли потому, что я ему не нравилась. Я не знала. И не понимала его.

У него, по крайней мере, был шанс вырваться. А у меня – нет.

Прошло всего несколько месяцев с моего переезда, когда я случайно услышала разговор с улицы.

К Найджелу приехал отец. Он хотел забрать его к себе.

– Я никуда с тобой не поеду! – кричал Найджел. – Ты меня не заставишь! Я останусь с мамой!

– Сынок, она больна. Тебе будет лучше со мной. Не бойся, я обо всём позабочусь. У неё будет сиделка. Я не понимаю, почему ты не хочешь переехать…

– Я никуда с тобой не поеду!

Он остался.

Его отец приезжал иногда, но редко. Я не знала, чтобы я сделала на его месте. Может быть, он действительно любил мать. Или просто не знал, как иначе. Кто знает.

С Найджелом было что-то не так. Что-то глубокое, странное, будто невидимое. Он был не как все. Я не понимала, что именно, но чувствовала это всем телом.

Однажды летом, я лежала в своей комнате с открытым окном. Его спальня находилась прямо напротив моей – наши дома были типовыми, и между ними пролегала лишь узкая дорога.

Я проснулась от крика. Дикого, пронзительного, пробирающего до костей. Он вырвал меня из сна, и я сначала не поняла, что происходит. Через минуту в его комнату поднялась сиделка.

– Тише, мальчик… Запей лекарство. Тебе станет лучше…

Крик затих. Перешёл в глухие, тянущиеся стоны. А потом – тишина. Неподвижная, как потолок моей комнаты, как пыль на шкафу.

Я лежала, не в силах пошевелиться. Жар душил. Пот струился по спине. Мне казалось, что я чувствую его боль. Прямо под кожей.

Каждый раз, когда случались такие приступы, мне хотелось выбежать из дома. Перебежать дорогу. Помочь ему.

Но что я могла сделать?

Мне не хватало тепла. Не хватало любви.

Все годы, что я жила в этом доме – да что там, почти всю свою осознанную жизнь – я провела без них. Даже без простого понимания, которое хоть немного облегчило бы существование. Я пыталась сохранить в памяти счастливые годы, проведённые с мамой. Но воспоминания тускнели, стирались, как старая выцветшая бумага, и я начинала сомневаться – было ли это на самом деле?

У меня осталось всего несколько её фотографий и пара вещей, которые я хранила в коробке в шкафу. Я доставала её только ночью, когда отец не видел. Больше всего я любила один снимок: мы с мамой в парке, она держит меня на руках и смеётся, пока я жую сладкую вату.

Только эти фотографии напоминали мне, что когда-нибудь и в моей жизни, может быть, наступит момент, когда я смогу дышать свободно.

Но даже в этой жизни были маленькие радости. Самая главная – музыка.

С пяти лет мама водила меня в музыкальную школу. После переезда я, сама не зная зачем, сказала об этом отцу. И была ошеломлена, когда через несколько дней в гостиной появилось пианино. Он даже нанял мне репетитора.

Два раза в неделю ко мне приходила пожилая женщина – бывшая пианистка. Дама старой закалки, с прямой спиной, упрямым нравом и лёгким ароматом французских духов. В её юности от женщин ждали, что они будут сидеть дома и растить детей, но она выбрала другое: гастроли, три брака, двое сыновей от разных мужчин.

Я уважала её. И любила музыку. Мы с ней разделяли одну и ту же любовь, и я с нетерпением ждала её уроков.

А ещё были книги. Я читала запоем – романы, детективы, приключения. Только так я могла жить. Только так видела мир.

Телевизор был «его», и включать его мне почти не позволяли.

– Тебе что, заняться нечем?! – кричал отец, если заставал меня.

Но сильнее всего я любила свою тётю.

Раз в год она приезжала за мной и увозила в большой город. И только там я чувствовала, что такое настоящая жизнь. Мы ходили в кино, в кафе, на аттракционы, в музеи и книжные магазины. Она покупала мне одежду, которую отец считал «бесполезной тратой». Учила меня вещам, которым может научить только женщина. Она была очень похожа на маму – её старшая сестра, редактор в издательстве.

– Тётя Маргарет, пожалуйста… я так хочу остаться с тобой. Не возвращай меня к нему. Мне там плохо… – я сжала её руку, стараясь не заплакать.

Она глубоко вздохнула, убрала с моего лица прядь и посмотрела на меня с болью в глазах.

– Детка, ты же знаешь, как я тебя люблю. Я бы с радостью тебя забрала. Но… я не могу. Он твой отец.

– Но он ужасный человек! Я не хочу с ним жить! – выпалила я, чувствуя, как подступают слёзы.

Маргарет опустила взгляд.

– Я знаю, кто он. И какой он. Поверь, лучше, чем хотелось бы. Она замолчала, будто решалась на что-то.

– Я помогла твоей маме сбежать от него, когда она была беременна тобой.

Я не сразу поняла, что она сказала. Сидела, пытаясь осмыслить.

– Он мог запретить мне с тобой видеться… Но не стал, – продолжила она уже тише. – Возможно, это единственное хорошее, что он когда-либо сделал.

Потом она улыбнулась и мягко сжала мою ладонь.

– Доедай мороженое. Пойдём в твой любимый книжный.

Позже я узнала: мои родители так и не были официально разведены. Он просто не дал ей развод.

Как она вообще сбежала? Почему забеременела от него? Почему вышла за него замуж? Этой истории я не знала. Но не осуждала побег. На её месте я бы сделала то же.

В первый год я часто думала о побеге. Но куда? Он знал, где найти Маргарет. Он знал всё.

Каждый год я жила в ожидании её приезда. Она была единственной, кто знал правду. Единственной, кто по-настоящему понимал меня.

Она никогда не заходила в дом. Просто ждала в машине – чтобы увезти меня, хоть ненадолго, из дома, больше похожего на склеп.

Однажды, лёжа в кровати в доме тёти, я смотрела на луну – она была затянута облаками, тусклая, будто спряталась от всех. Рядом со мной лежала Маргарет. Она тихо гладила меня по голове.

– Хочешь, расскажу тебе легенду о Лунном Мальчике? – спросила она.

Я кивнула.

– Давным-давно на Луне жил мальчик по имени Селес. Он родился из лунного света и видел людские души – так же ясно, как мы видим звёзды на ночном небе. Каждую ночь он смотрел на Землю и видел, как люди страдают: от одиночества, тоски, утрат, неразделённой любви. И его сердце наполнялось печалью. Он молил звёзды дать ему силу помочь.

Однажды звёзды услышали его. Они послали комету, и она перенесла его на Землю. Он упал в густой лес, где его нашла старая женщина. Она увидела, что у мальчика светятся глаза, а кожа холодна, как лунный свет. И она забрала его домой, вырастила, как родного сына.

Со временем люди узнали о нём. Говорили, что Лунный Мальчик обладает даром: когда он касался кого-то, тревога и боль отступали. Он не мог лечить раны тела, но его прикосновение исцеляло душу. К нему приходили из далёких деревень – и он помогал каждому, кто нуждался.

Но однажды он встретил девушку, чьё сердце было разбито так сильно, что даже его свет не мог её исцелить. Тогда он понял: ему нужно вернуться на Луну и забрать с собой её боль.

В ночь полнолуния он исчез, растворившись в серебристом сиянии, и на небе зажглась новая звезда.

С тех пор люди говорят: в безлунные ночи, если молча рассказать небу о своей боли, свет далёкой звезды Селеса услышит тебя – и станет немного легче.

Я долго смотрела на облака, за которыми пряталась луна.

– А ты думаешь, это правда? Или просто сказка? – тихо спросила я.

Тётя улыбнулась и провела ладонью по моим волосам.

– В каждой легенде есть доля правды, дорогая.

С той ночи, каждый раз, когда не было луны, я вставала у окна своей комнаты и смотрела на небо. Я не вела дневник – слишком боялась, что отец найдёт его. Но я могла рассказывать о своей боли Лунному Мальчику. Шёпотом. Без слов на бумаге.

И каждый раз становилось чуть-чуть легче.

Ещё я могла вкладывать свои печали в музыку.

Когда отца не было дома, я садилась за пианино – и мои пальцы сами находили нужные клавиши. Я играла и плакала, чувствуя, будто композиторы, сочинившие эти мелодии, когда-то знали мою боль. Словно говорили со мной через ноты.

В музыке я находила то утешение, которого не получала в реальной жизни.

Отец не любил, когда я играла такие пьесы при нём. Его раздражала грусть. Ему нравились весёлые, бодрые мелодии – те, что можно напевать, хлопать в ладоши. Те, под которые он заставлял меня петь и играть, как дрессированную обезьянку.

А Найджел тоже любил музыку. Но по-своему.

Он играл на электрогитаре. По вечерам, когда в его окне загоралась лампа, я садилась у своего окна и слушала.

По тому, как он брал аккорды, как выводил мелодию, можно было угадать его настроение: душевную пустоту, глухую ярость или редкую, хрупкую надежду. Его игра говорила больше, чем любые слова.

Я знала, что не должна. Что он бы разозлился, узнай он, что я подслушиваю. Но я не могла остановиться.

Я чувствовала себя преступницей. Но стоило ему коснуться струн – и мне становилось легче. Я разбиралась в музыке и знала: он играл великолепно.

А его голос…

Густой, немного хриплый, с оттенком тоски. Я могла слушать его часами. Иногда мне казалось, что он поёт именно для меня.

Наверное, это было самым странным – мы никогда не говорили друг с другом. Но через музыку я чувствовала, что понимаю Найджела лучше, чем кого-либо в этом мире.

Глава 2 Все, что не убивает

Прошло семь лет. Семь долгих лет в доме с человеком, который не любил никого, кроме самого себя.

Окружающие обожали его. Он был харизматичным, улыбчивым, умел расположить к себе. Женщины вились вокруг, ловили каждое слово, искали любую возможность быть рядом. Но он никогда не сближался по-настоящему. Он пользовался ими – и выбрасывал, как ненужную вещь.

Мне было их жаль. Иногда хотелось закричать: «Бегите! Пока не поздно!» Я видела, как они унижались, клялись в любви, опускались на колени, молили о внимании. А он… он только смеялся. Именно тогда я поклялась себе: я никогда не полюблю.

Когда-то, в детстве, я надеялась: может, однажды он встретит женщину, которая увлечёт его собой. И тогда я смогу уехать к тёте. Но годы шли. Ничего не менялось. Надежда угасла.

А зачем ему была нужна жена? Спать он мог с кем угодно. А дома была я бесплатная прислуга. Я убиралась, ходила за покупками, готовила, стирала, гладила его рубашки. И никогда – никогда – не просила ни ласки, ни заботы. Потому что давно поняла: он мне этого не даст.

Он не тратил на меня больше, чем было необходимо. И я быстро усвоила: просить бесполезно. Куклы? «Ты уже большая». Платье? «Куда тебе его носить?» Одежда должна быть практичной – и на вырост. Экономия была железным правилом. Карманные деньги? Почти никогда.

Не знаю, как бы я жила без тёти. Она покупала мне книги, тетради, одежду. Всё, что отец считал «излишествами».

В доме почти вся техника была старая – и с ней приходилось возиться. Всё, чтобы я дольше и больше ухаживала за ним. Менялось только то, что окончательно ломалось. Он любил повторять:

– Ты мне и так слишком дорого обходишься.

Единственное, на чём он не экономил – это он сам.

Днём он работал бухгалтером у местного фермера. Этого хватало. Вечером открывал пиво, усаживался у телевизора и смотрел спортивные передачи. А по выходным…

Раз в неделю к нам приходили трое его друзей – старые школьные приятели. Они запирались в гостиной, пили, хохотали, обсуждали женщин. Я поднималась в комнату, зажимала уши – лишь бы не слышать. Но всё равно слышала. И наслушалась такого… что довольно рано начала испытывать отвращение ко всему, что связано с сексом.

Мне казалось, что все мужчины такие. И что меня ждёт то же самое.

Когда я начала взрослеть, я заметила, как они на меня смотрят. Это было мерзко. Я избегала их, как могла. Старалась не выходить из комнаты, пока они не уйдут.

А потом, когда всё стихало, я спускалась вниз – и убирала за ними. Пустые бутылки. Крошки. Пятна на столе.

Мужчины – свиньи. Может, не все. Но все, кто тогда меня окружал.

На публике мой отец был образцом добродетели.

Он с лёгкостью играл роль заботливого, самоотверженного родителя, который, несмотря на трудности, воспитывает дочь непутёвой жены. По его версии, моя мать бросила его, сбежала, потому что носила под сердцем чужого ребёнка. Но он… Он, конечно, был слишком благороден, чтобы отправить несчастную сиротку в детдом.

Я не удивлюсь, если именно он пустил этот слух по нашему городку. Люди смотрели на меня странно – с жалостью, в которой пряталось презрение.

Сначала я не понимала, почему. А потом узнала, что именно они обо мне думают. И тогда я возненавидела отца ещё сильнее.

Но все эти игры были лишь до тех пор, пока не закрывалась дверь дома. Здесь он больше не играл. Здесь он был самим собой.

Господом богом. Судьёй. Законом. Он решал, что правильно. Что я могу думать. Что говорить. Что есть. Когда ложиться спать. Что надевать. Как жить.

Он не сдерживал себя – дома можно было всё. Всё, кроме того, чтобы быть человеком.

Хотя… кое-кто знал. Некоторые всё-таки знали, какой он на самом деле. И знали, что у меня есть тётя, которая с радостью бы меня забрала.

Однажды, когда он уехал на работу, соседка заглянула ко мне в гости. В её голосе было искреннее сочувствие.

– Почему ты всё ещё с ним?

Я не знала, что ответить. Потому что не могла уйти. Потому что он бы меня нашёл. Потому что он никогда бы этого не допустил.

Он часто давал мне понять, что я тень в этом доме. Удобный предмет мебели. Всегда на месте. Всегда выполняю свою функцию.

Иногда я завидовала детям, которым на ночь читали сказки. Мне никто не читал. Но я научилась придумывать их сама.

О мире, где меня нет рядом с ним. Где я свободна. Где я не боюсь.

В детстве я представляла, что живу в заточении у дракона, а однажды придёт прекрасный принц и спасёт меня. Но довольно быстро поняла: такие иллюзии опасны. От них больнее, чем от правды.

Когда-то и он был для моей мамы прекрасным принцем. И чем всё закончилось?

Иногда в голову заползали мысли, от которых я пугалась самой себя: а что если бы он умер… Но я гнала их прочь. Потому что за ними всегда приходила вина. Так думать – значит быть плохим человеком. А хуже всего – стать как он.

Стать как он. Вот чего я боялась больше всего в жизни.

Жизнь девочки наедине с отцом – уже тяжела. Даже если бы он был любящим человеком. Но с ним…

Однажды утром я проснулась от резкой боли в животе. Сначала подумала, что это просто дурной сон. Но когда села в постели – увидела: простыня вся в крови.

Паника сжала горло. Я застыла, не в силах пошевелиться. Сердце стучало слишком быстро. В голове пронеслась тысяча мыслей – я больна? Умираю? Что со мной?

А потом – медленно, как через вату – пришло осознание. Это месячные.

Я знала, что они должны начаться. Мне было уже четырнадцать, и я переживала, что слишком поздно. Но даже с этой мыслью я не была готова. Всё равно было страшно. Очень страшно.

Дрожащими ногами я бросилась в ванную, сдёрнула с себя одежду, включила воду. Тёплая струя смывала кровь, но не могла стереть ни страх, ни растерянность.

Что теперь? Как сказать об этом отцу? Мне нужны прокладки. Один разговор с ним – уже кошмар. Но другого выхода не было.