Национальный характер тувинцев

Ту же жизнерадостность тувинцев отмечал и Д. А. Клеменц: «У сойотов веселый характер, они нервны, энергичны, насмешливы и отличаются плутовством. Они сильно отличаются от своих соседей, уроженцев Минусинска. Последние – это флегматичные мечтатели, без склонности к шуткам, добрые отцы семейства, придающие большое значение целомудрию женщин и никогда не позволяющие себе неприличного слова в их присутствии. Сойот, наоборот, отличается легким нравом»81. Е. К. Яковлев также считал, что «сойот гораздо подвижнее, любознательнее и развитее качинца»82.

Также, по мнению Каррутерса, «урянхаец ленив и незапаслив; он работает только тогда, когда он хочет работать и предпочитает скорее рыскать по лесам, охотясь за косулей или маралом и прозябая в сравнительной бедности, чем работать у русских колонистов и зарабатывать хорошее жалование. Он – дитя леса и не обнаруживает желания улучшить сколько-нибудь свое положение. Эта черта служила всегда препятствием к развитию урянхайца»83. «Пределом всех желаний урянхайцев служит желание, чтобы их не трогали, не нарушали их уединения», – заключал он и добавлял, что «урянхайцы сами по себе отличаются весьма скромными потребностями и нечасто беспокоят вне их района расположенный мир»84.

Грумм-Гржимайло и здесь несогласен с определением Каррутерса. Он напоминает об огромном трудолюбии женщин, на плечах которых лежат все заботы о хозяйстве. При этом и мужчин нельзя обвинять в пассивности, не понимая особенностей хозяйствования в суровых условиях тайги. Если суетливая ежедневная хозяйственная деятельность женщин наблюдается легче всего и выдвигается на первый план, то не стоит забывать о тяжелой работе звероловов, которая проходит в лишениях вдали от семьи, куда мужчины возвращаются, естественно, отдохнуть и набраться сил85.

Важно подчеркнуть, что характеристики тувинцев как жизнерадостных, энергичных, трудолюбивых людей отмечаются прежде всего в быту. В общественной жизни же путешественники наблюдали целый ряд моментов, которые называют общим упадком нравственности народа, нравственным падением. И Грумм-Гржимайло, и Клеменц, и другие наблюдатели сообщали о «сильно распространенном между Урянхайцами пороке – конокрадстве»86, воровстве. В. В. Радлов писал: «У всех своих соседей сойоны пользуются дурной славой: их считают вероломными, мстительными и ворами», правда, справедливости ради добавляя: «Я не могу вынести о них в этом отношении никакого компетентного суждения, так как мое пребывание здесь было слишком кратковременным, для того чтобы узнать что-то более достоверно»87. А. В. Адрианов об этом пишет уже с большей убежденностью: «…воровство есть порок, общий всем сойотам, начиная с самих чиновников и кончая последним бедняком. Ради воровства сойот решится и на убийство…»88 «Воровство и грабеж, – продолжает он, – совершаются днем и ночью, иногда прямо на глазах хозяев, с необыкновенной наглостью, и со стороны народа это не вызывает почти порицания и не преследуется. Можно сказать, что воровство стало делом обычным. Об этом свидетельствует, между прочим, обычай отбирания имущества за долги, известный под именем туткуша; если должник не в состоянии удовлетворить кредитора, то последний вправе вознаградить себя из имущества его родственников, без всяких о том договоров»89.

«В некоторых родах – сумо – урянхов, – писал А. М. Африканов, – страсть к краже вошла, так сказать, в плоть и кровь, и ловкая, дерзкая кража является молодечеством, а не позорным делом, как это водится и у киргизов. Некоторые урянхи, уличенные в кражах, но не сознавшиеся в них и перенесшие всю систему наказаний при следствии, почитаются героями, и их садят в юртах даже на почетное место…»90

Среди наблюдений иностранных путешественников в Туве достаточно много описаний внутренних различий тувинского этноса, в том числе по распространенности воровства как такового. Например, П. Е. Островских характеризует как «прославленных воров» только западных урянхайцев, а тоджинцев считает чрезвычайно честным и прямодушным народом91. Д. Каррутерс, также бывавший среди тоджинцев, объясняет это тем, что «они из всех урянхайцев меньше всего подверглись еще всяким внешним влияниям и более других своих сородичей сохранили своеобразие и чистоту типа, языка, религии и образа жизни»92. Эта сохранность, однако, не означала процветания, так как вся жизнь оленеводов зависит от наличия оленей, в остальном же быту, писал путешественник, удручали пустота и однообразие93. Весь быт тоджинцев, писал Грумм-Гржимайло, обрекал их на бродячую жизнь, полную всевозможных лишений и заставляющую мириться с обстановкой, лишенной хотя бы элементарного комфорта94.

Вероятной причиной «нравственного падения» в виде распространенного воровства Адрианов назвал исчезновение родового самоуправления, замену его административным управлением95, очевидно, имея в виду китайские административные реформы в крае. Грумм-Гржимайло также упоминает такие факторы вырождения у тувинцев центральной части края, как распространенное пьянство, болезни, недостаточное питание. Всё это, писал он, «быстро ведет их по пути к наследственной порче человеческого типа, выражающейся в большей восприимчивости к конституциональным болезням и в задержке психического развития, т. е. в притуплении умственных способностей и нравственных чувств, как последствие этого к повышенной смертности и постепенному угасанию племени»96. Разница между материальным положением и внешними условиями тувинских племен, по мнению Каррутерса, приводит к тому, что «чрезвычайно трудно разобраться в социальных и экономических условиях жизни урянхайского народа, взятого в целом»97.

Справедливости ради подчеркнем, что описания случаев воровства тувинцев у наблюдателей связываются прежде всего с лишениями, которые претерпевают в общении с тувинцами русские купцы, колонисты. То есть часто потерпевшими от «самоуправства» тувинцев становились чужаки, например русские. Однако в целом, если говорить об отношении тувинцев к другим народам, а это в первую очередь – русские и китайцы, с которыми приходилось тесно общаться на территории Тувы с XIX в., то можно увидеть очевидную разницу.

Я. П. Шимарев писал в своем отчете, что самовольный захват русскими земель, дерзкое обращение купцов и приказчиков, неправильные расчеты – всё это не способствовало дружелюбным отношениям. Тувинцы в ответ грабили русских купцов. «В 1878 году сойеты еще раз выказали враждебность к русским, – отчитывался он, – некоторым самоуправством: они отобрали у купцов много скота, как несправедливо приобретенного неправильными расчетами и покупкой краденого, но притом по требованию русских выдали им расписки. Значит, по-своему считали правыми. Результатом, однако, было: разбирательство в течение нескольких лет, с съездом на границе китайских чиновников из Улятсутая и русских из Иркутска, и сойетское общество заплатило 29 тыс. баранов. Не уплачены лишь неустойки.

Дело окончено с большой натяжкой»98. Не без сочувствия чиновник пишет: «Несчастные сойеты становятся между двумя огнями: с одной стороны, требованиями и настойчивостью русских, с другой – безбожным обирательством китайцев. Они все-таки предпочитают произвести уплату и отделаться от китайского чиновничества»99.

А. В. Адрианов свидетельствовал, что «сойоты стесняются русских, побаиваются их больше, чем своей власти, идут к ним за советом и часто ищут их дружбы. <…> Помимо торговли, которая познакомила сойотов с такими необходимыми в хозяйстве предметами, которых они не знали до появления русских, эти последние указали им на лежащие тут богатства и научили пользоваться ими, извлекать выгоду»100. Это же подчеркивал и Д. Каррутерс: «Туземцы-урянхайцы предпочли отказаться от покровительства китайских купцов и охотно начали торговать с русскими новопришельцами, так как по достоинству оценили легкость и умелость обращения с ними русских купцов и сразу же поняли значение проистекающих от близости к ним сибирских рынков выгод»101. Таким образом, Каррутерс после экспедиции в Туву в 1910–1911 гг. считал логичным, принимая во внимание и благожелательное отношение туземцев к русским, и общее предпочтение русского правопорядка китайскому, установление протектората России над Тувой.

Более объективно вопрос о распространении воровства среди тувинцев поставил этнограф Е. К. Яковлев. Собрав целый перечень нелестных определений урянхайцев, которые авторы квалифицировали как их нравственное свойство, он резонно написал: «Но наука не знает такой классификации, как народы “воровской, наглый, нахальный”, народ воров и т. д. – и должна подыскать поражающему наше воображение и труднообъяснимому явлению свои достаточные основания. Вопрос о нравственности племени, стоящего на низшей ступени культуры102, никоим образом не должен решаться с точки зрения нравственных идеалов европейских культурных народов, по крайней мере, такое решение не может повести ни к каким результатам, кроме создания ряда трудно впоследствии уничтожимых предрассудков»103. Совершенно справедливо он отметил, что замечания о воровстве тувинцев путешественниками делались на основании слухов.

Такая же поверхностность суждений была присуща наблюдателям, которые заявили о полном вырождении народа. Самодостаточность, скромность, непритязательность местного населения, его нежелание активно использовать природные ресурсы, превалирование смертности над рождаемостью, нищета основной массы населения, отсутствие явной враждебности к пришельцам – всё это приводило наблюдателей к мнению, что перед ними уже исчезающий этнос. Г. Е. Грумм-Гржимайло, делая исторический обзор населения края и увязывая этнические, демографические процессы с общим географическим положением, полагал, что народности, проживающие здесь, уже практически исчезли и наблюдаемое население – лишь остатки прежнего культурного ядра104. Д. Каррутерс сокрушался, что «сам факт богатой, довольно обширной страны и в то же время так редко населенной, заслуживает надлежащего исследования, и, вероятно, является показателем постепенного угасания и вырождения населяющих ее жителей»105. Тува была им названа страной великих возможностей, не представляющей в сущности серьезных недостатков, а урянхайцы – маленьким народом, которые уже не обладают чудодейственной силой возрождения106. Ему вторит и Г. Е. Грумм-Гржимайло: «…вся жизнь его (урянхайского народа. — Ч. Л.) – в его прошлом, что когда-то урянхайцы достигли зенита своих жизненных сил и с тех пор, примерно с сере- дины семнадцатого столетия, движутся уже неуклонно к закату»107. Тем не менее географ подчеркнул, что можно замедлить этот процесс угасания, приняв решительные меры в области административных реформ. Как покажет дальнейшая история, меры действительно были приняты, процессы модернизации и мобилизации, которые Тува восприняла в первую очередь от России, помогли выйти из положения вырождающегося края.

Подытожим описания тувинского национального характера глазами путешественников – подданных российской империи, а также граждан стран Запада, которые они оставили нам после посещения Тувы – Урянхайского края в конце XIX – начале XX в. В первую очередь отметим субъективизм, которым изобилуют путевые заметки и обобщения. Этот субъективизм позволял авторам говорить о нравственном упадке народа, считать воровство целым качеством его и ставить в целом культуру людей, проживавших в экономически неблагополучном регионе, культурой низшего порядка. Очевидно, что впечатления были полны в лучшем случае чувством удрученности от увиденного, желанием помочь вырождающемуся народу тем, чтобы научить его «правильно» жить в соответствии с собственным пониманием, сколько, чего и как можно выжать из плодородных мест. Однако мы должны понимать, что многие из записей авторы делали после кратких посещений мест и мимолетных наблюдений быта и нравов людей, которые к тому же подпитывались определенными ожиданиями и предрассудками, полученными еще до поездки.

Совсем иной взгляд на тувинцев дает человек, который не просто судит поверхностно, а пытается проникнуться идеей уникальности и богатства культуры, восстановления социальной справедливости для ее носителей, созидателей как хозяев своего края, своей судьбы. Таковым для Тувы оказался И. Г. Сафьянов, русский революционер из купеческой семьи Сафьяновых, имевших в Туве свою факторию, которого ныне считают одним из основателей тувинской государственности. Собственно путешественником, которым посвящен данный раздел книги, его сложно считать. Сафьянов – настоящий житель Тувы, часть ее истории, культуры. Он не опирался на предрассудки, на стереотипы, а полагался на свой собственный опыт, свои суждения. И, конечно, активная, деятельная позиция Сафьянова могла быть сформирована лишь в определенных исторических условиях – при бурных революционных переменах в самой России, которые не могли не повлиять на его взгляды.

Однако несколько слов о нем мы здесь скажем в противовес тем достаточно поверхностным впечатлениям и суждениям, которые складывались у путешественников о тувинцах. Совсем недавно в свет вышло несколько интереснейших изданий о Сафьянове и его воззрениях, подготовленных тувинскими учеными108. Будучи с юности приверженцем идей справедливости, несмотря на купеческое происхождение, во время гимназических каникул в 1889 г. в Урянхайском крае, проводя их в одной из факторий отца, Иннокентий сразу очаровался краем, культурой, людьми, стал учить тувинский язык и загорелся идеями не просто освобождения урянхайского народа от гнета китайцев, но введения народного управления в крае109. В некоторой степени Сафьянова даже рассматривают как русофоба за предвзятое отношение к русским110. А. К. Кужугет это объясняет его желанием изобличать недобросовестных русских колонистов, при которых он не стеснялся в выражениях111. Как пишет историк Н. М. Моллеров, Сафьянов дружил с тувинцами, пропагандировал тувинскую культуру и право народа на свободную жизнь, собирал образцы тувинского фольклора, писал статьи в газеты112. Революционные события в России помогли ему и его единомышленникам принять участие в политических событиях Тувы, которые привели к провозглашению в крае государственности – Тувинской Народной Республики.

Сафьянов последовательно отстаивал идею самоопределения тувинцев, что нашло отражение и в его идеалистической трактовке их истории: «Много лет тому назад сайоты113 делились только на роды, которые, соединившись вместе, образовывали отдельные общины; такими общинами управляли старшины, они же обыкновенно и были жрецами их свободной религии (хамами, или шаманами). Другой власти над собой сайоты не знали. <…> О податях и налогах сайоты ничего не знали, жили дружно и свободно. Молодежь избыток своих сил тратила на удалые набеги в соседнюю Монголию, старики пили кумыс и сосредоточенно слушали вдохновенные пения своих шаманов, а женщины рожали здоровых детей и вели несложное хозяйство. Это был лучший период жизни сойотского народа. Но всему бывает конец, пришел он и сайотскому благополучию»114.

Конец наступил в связи с маньчжурским завоеванием края: «Так пало народное самоуправление, но этим еще не был нанесен смертельный удар сайотской самобытности, и до последних лет она ярко светилась во многих проявлениях их общественной жизни. Не заглушили ее и русские колонизаторы, несмотря на их горячее желание скорее покончить с поганой ордой, но за недалекое будущее делается страшно, ибо разлагающее влияние двух заботливых соседей сильнее сжимает кольцом ослабевший в непосильной борьбе сайотский народ»115.

Обозначив особенности истории края, перечисляя все умения, навыки тувинцев, Сафьянов подводит итог: «…у сайот есть, несомненно, своя история, своя, хоть и своеобразная, культура, что жили они прежде свободно и богато; есть среди них люди очень интересные, уровень их духовного развития не так уже низок и, как видите, их сказки не лишены даже поэзии, а язык довольно разнообразен, я скажу, даже красив своими образными выражениями. И что если бы этот симпатичный народ не был раньше порабощен китайцами, а мы, русские, вместо самой бессовестной эксплуатации его, помогли бы ему, как добрые соседи, он бы теперь, вероятно, ушел далеко по пути прогресса»116.

Как настоящий гуманист, Сафьянов заключает: «Не берусь судить, насколько этот край нам нужен и имеет ли то или иное его будущее какое-нибудь значение для нашего государства, но скажу только, что в переживаемое нами время, когда в борьбе за право и справедливость гибнут миллионы людей и тратятся миллиарды денег, не мешало бы обратить внимание и на маленький Урянхайский край и отнестись к нему более гуманно и справедливо»117.

Неудивительно, что даже после одних этих слов почитается в Туве этот деятель, крайне важным считается его вклад в историю республики.

В дальнейшем мы попытаемся обобщить те впечатления и представления о тувинцах, которые стали складываться в рамках постреволюционного этнографического изучения народа у представителей российской, советской науки из столичных научных центров, а также местных кадров ученой интеллигенции.

Глава 3

Тувинцы в исследованиях ученых ХХ в

В начале ХХ в. геополитическая ситуация в регионе изменилась: в результате Синхайской революции 1911 г. пала Маньчжурская империя Китая и независимость получили не только Монголия – крупнейший вассал империи, но и Урянхайский край – Тува. Также изменилась ситуация в самой России в 1917 г., где, как мы знаем, произошла Великая Октябрьская революция.

Между этими двумя судьбоносными революциями тувинцы после длительной череды бурных событий, метаний местных князей в итоге в 1913 г. выбрали вариант покровительства «Белого царя» – российского императора Николая II. И это было неудивительно, учитывая и разросшиеся экономические и политические связи тувинцев с русскими, очевидно большее неприятие китайцев и монголов, руками которых первые жестко управляли территорией и обирали жителей. В 1914 г. был объявлен протекторат России над Урянхайским краем, и с этого момента вся дальнейшая история Тувы шла в сторону дальнейшей интеграции с российским государством118, вплоть до добровольного вхождения уже в состав Союза Советских Социалистических республик в 1944 г.

Сейчас с учетом падения СССР и ухода в прошлое советских коммунистических идеалов интеграция Тувы с Россией оценивается по-разному. После нескольких десятилетий однозначно положительной оценки, в 1990-х гг. появились резко негативные мнения. Их сторонники обычно апеллируют к тому, что Тува была больше монгольской территорией и у тувинцев больше общего с монголами, чем с русскими, что в имперские времена Тува оставалась политически независимой, а от царских губернских чиновников Енисейской губернии осуществлялось лишь «военное и административное управление», что «тувинцы не желали не только советской власти, но и независимости; они хотели, как и во все предшествовавшие века, быть в составе Монголии», что «Тока тайно от собственного народа лишил Туву независимости, причем присоединил ее совсем не к тому государству, к которому сами тувинцы желали присоединиться», – таковы суждения некоего Е. Трифонова, опубликованные на портале интернет-журнала «Историк»119. Подобные же слова звучат от всех, кто негативно оценивает и «оккупацию» советским государством других территорий, в том числе Прибалтики. К сожалению, они явно высказываются безо всякого серьезного исследования, изучения общественного мнения в самой Туве, практически основываясь только на исторических фактах, свидетельствующих о перегибах, репрессиях, сопротивлении, жестком авторитарном правлении и пр. Вне всякого сомнения, отрицать их нельзя. Но и не стоит столь огульно, без учета мнения жителей республики считать, что тувинцы тогда считали лучшим для себя.

Мнения серьезных исследователей более взвешенные и не стремятся к крайностям. Да, советский период было сложным и противоречивым как для Тувы, так и для всей России, для всех постсоветских ныне независимых государств – республик Союза. Но если всё же попытаться оценивать ситуацию с общих позиций, то нельзя не признать, что Тува получила импульс для развития, сохранила целостность этноса (по демографическим показателям количество тувинцев – представителей титульного этноса республики выросло), многое из национальной культуры тоже сохранилось, в том числе основа менталитета, хозяйственной культуры. Потери тоже были и достаточно большие, о них тоже необходимо говорить. Но что необходимо признать сейчас, с «высоты» XXI в. – это что тувинцы и Тува сохранили себя и продолжают, пусть со всеми проблемами нового века, развиваться. И это уже в противовес тому, что видели наблюдатели рубежа XIX–XX вв., когда говорили об угасающем, практически вымирающем народе.

Попытаемся суммировать те взгляды, которые распространились в период развития научных знаний о Туве, когда в ХХ в. тувинцев и тувинскую культуру стали изучать не просто как изживающих себя «инородцев», но как народ, который начал строить свою жизнь.

Здесь мы также выделим некие условные этапы, когда были распространены определенные представления о тувинцах и соответственно тувинском национальном характере. Во-первых, достаточно много литературы о том, как представляли тувинцев «внешние» исследователи – ученые советские, которые специально приезжали в Туву с целью изучения прежде всего традиционной культуры, а также анализа хода прогрессивных социалистических изменений в образе жизни населения. Этот пласт представлений имеет свои особенности, прежде всего в плане идеологизации, который следует учитывать. Во-вторых, с середины ХХ в. у тувинцев появились и начали активно работать свои национальные кадры – ученые, которые также следовали в русле идей своих наставников из столичных научных центров, где они получали образование и теоретическую подготовку. В-третьих, мы можем говорить об усилившейся школе местных тувиноведов, образовавших в итоге в конце советского периода уже центр тувиноведения, поскольку представителей столичной науки, постоянно занимавшихся исследованиями Тувы, становится всё меньше и меньше. Постсоветское же тувиноведение в основном сконцентрировалось в самой республике.

Тувинцы в трудах советских ученых

Итак, какими видели тувинцев приезжающие советские ученые – этнографы, экономисты, историки, археологи? Откроем и перелистаем не только академические труды Л. П. Потапова, С. И. Вайнштейна, Е. Д. Прокофьевой, Н. А. Сердобова и др., но и посмотрим на имеющиеся записи с путевыми впечатлениями других авторов.

Одной из настольных книг для этнографов, историков тувинской культуры является книга советского ученого Л. П. Потапова «Очерки народного быта тувинцев» (М., 1969). Исследователь, родом из Алтая, получил подготовку в одном из главных в те времена центров обучения отечественных востоковедов и сибиреведов – Ленинградском университете. Он считается специалистом по шорцам, алтайцам, хакасам, тувинцам, работал также с экспедициями в Узбекистане. Непосредственно тувинцами занимался в 1940–1960-х гг., руководил комплексной Саяно-Алтайской экспедицией, работа которой охватила Горный Алтай, Шорию, Хакасию и Туву, в 1957 г. преобразованную в Тувинскую археолого- этнографическую экспедицию, перед которой была поставлена задача изучения этногенеза и истории тувинцев. Экспедиция вела работу с 1957 по 1966 г. Сам Л. П. Потапов вспоминал, что его поездки в Туву заняли у него 11 лет жизни120.

Большой размах в Тувинской археолого-этнографической экспедиции приобрели археологические исследования, осуществленные начальниками археологических отрядов А. Д. Грачом, С. И. Вайнштейном и В. П. Дьяконовой. В результате работ экспедиции были опубликованы три тома «Трудов Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции», изданные под руководством и под редакцией Л. П. Потапова, ряд монографий Л. П. Потапова, А. Д. Грача, С. И. Вайнштейна, В. П. Дьяконовой. Сотрудники экспедиции приняли непосредственное участие в создании коллективной монографии «История Тувы» (1964).

Богатое академическое наследие Л. П. Потапова практически не содержит дневников, путевых заметок, и нам сложно судить о тех личных впечатлениях, которые у него складывались от изучаемых им народов, в том числе тувинцев. В первую очередь, конечно, очевидно, что это сложилось из-за особенностей стиля его работы, из-за больших нагрузок исследователя, который совмещал свою творческую деятельность с организационной (он долгие годы руководил наукой в Ленинградской части Института этнографии РАН, был директором Музея антропологии и этнографии). По воспоминаниям его ученицы В. П. Дьяконовой, он бдительно охранял чистоту марксистского учения, оставался всегда социально активным советским человеком121. Не стоит также забывать и об обязательном для всех ученых того времени социалистическом пафосе, без которого труд просто-напросто мог и не увидеть свет.

Поэтому общие представления этнографа о тувинцах, полагаю, могут быть выяснены из нескольких цитат из его основного академического труда: «Молодое тувинское государство столкнулось с огромными трудностями, связанными с глубокой экономической, политической, а также культурной отсталостью. У тувинцев в то время не было культурных центров, отсутствовала письменность, грамотность, бытовые условия трудящихся были весьма тяжелыми…»122 «Экономика Тувы развивалась в то время еще на основе старого, экстенсивного и технически отсталого сельского хозяйства при господстве кочевого быта. Развитие народного хозяйства тормозилось отсутствием своей сколь-либо развитой промышленности, современного транспорта и развитых путей сообщения. Преодоление такого рода трудностей собственными силами требовало большого вложения времени и вложения колоссальных средств. Нельзя забывать и того, что в тот период Тува остро испытывала недостаток квалифицированных и просто грамотных кадров как в области хозяйства, так и в области культуры, ибо письменность и образование в ТНР находились лишь в начальной стадии развития»123.