скачать книгу бесплатно
– Ты права, дорогая, – сказала тётя участливо, – ты совсем забегалась со всеми этим и приёмами и похождениями в гости. Разреши я помогу тебе? Пройдёмся по лавкам и закажем всё, что тебе нужно.
Лилиана сразу повеселела, а мне стало совсем совестно.
Мой отец был аптекарем и когда умер, не оставил ничего, кроме долгов и трех детей. Тётя и дядя помогали нам всегда и очень щедро, и продолжали помогать теперь. Дядя пообещал мне хорошее приданое, и я совсем не понимала, зачем Лилиана продолжает принимать подарки от тёти. Неужели ее муж не смог бы оплатить пирожные и сладости к дамскому приёму?
– Это ведь не просто приём, – шепнула тётя мне на ухо. – Это приём для тебя. Поэтому вполне справедливо, что мы с Лилианой разделим расходы.
– Вы такая добрая, – только и смогла произнести я, а тётя весело подмигнула мне.
После утренней службы Лилиана собралась тут же идти за покупками, но я не пожелала составить ей и тёте компанию.
На душе у меня было неспокойно, и мне хотелось провести ещё полчаса в церкви – без свидетелей, в тишине, чтобы подумать, утешить сердце и утишить совесть.
– Мы вернемся за тобой на обратном пути, – пообещала тётя, целуя меня в лоб. – Будь здесь и никуда не уходи.
– Я вполне могу дойти до дома сама, – запротестовала я. – Прекрасно знаю дорогу.
– Юной форкате неприлично бродить по улицам одной, – осадила меня Лилиана. – Мы зайдем за тобой через полчаса.
Я пересела на скамейку в первом ряду, с краю, чтобы меня никто не побеспокоил, и раскрыла молитвослов на покаянных молитвах.
Постепенно церковь опустела, служки погасили свечи и опустили шторы, и я склонилась над молитвословом ниже, чтобы разобрать слова.
Прошло четверть часа, и полчаса, а тётя и Лилиана не возвращались. Но я совсем не тяготилась их отсутствием. Закрыв молитвослов и положив его на колени, я смотрела на разноцветные витражи, изображавшие чудеса ангелов, думала о покойных родителях, о брате, который переехал с семьей в другой город, о Лилиане, о предстоящем зимнем сезоне в столице. В моей жизни были печали, но будут и радости. Всё будет хорошо, надо только быть честной перед небесами и не совершать ошибок.
Шорох и тихие шаги заставили меня вздрогнуть и обернуться.
Из исповедальни вышла фьера Томазина Роджертис, я была представлена ей в доме сестры. Тогда фьера Томазина устроила мне почти допрос, расспрашивая, как я жила в доме родителей, чем занималась, какое образование получила и что умею. Разговаривала она со мной важно, немного свысока, и произвела впечатление уверенной и степенной дамы, но теперь выглядела совсем по-другому. Щеки ее горели, как будто она только что щипала себя за скулы, из прически выбились локоны, а сама фьера Томазина куталась в шарф, наброшенный на плечи, и покусывала губы, словно сдерживая улыбку.
Благородная фьера не заметила меня, торопливо прошла к выходу и выскользнула из церкви, не хлопнув дверью.
Я проводила госпожу Томазину взглядом, а потом снова принялась рассматривать витражи. Но теперь мои мысли кружились вокруг фьеры Роджерис. С чего это она так разволновалась? Неужели каялась с таким усердием?
Из исповедальни вышел священник – я услышала быстрые и легкие шаги, потом едва слышно стукнула дверь, и стала тихо.
Прошло ещё четверть часа, и с клироса спустился прелат Силестин. Он уже сменил праздничную мантию на простую черную, и нес вазу с астрами, мурлыкая что-то под нос и поправляя пышные соцветия.
Заметив меня, он смутился и объяснил, что хочет поставить цветы у входа, чтобы все прихожане могли полюбоваться на букет.
– Они выросли в моём саду, – сказал он и не смог скрыть гордости.
Я похвалила цветы, и он совсем растаял.
– Очень, очень радует, форката Виоль, что воскресный день вы проводите не в праздных увеселениях, а думаете о душе, – в свою очередь похвалил он меня. – Я буду молиться, чтобы небеса даровали вам хорошего мужа, с которым вы будете идти рука об руку всю жизнь.
– Благодарю, – я поцеловала перстень на его руке, получила благословение, и не удержалась от вопроса: – Как вы прошли на клирос, отец Силестин? Разве не вы только что принимали исповедь у фьеры Роджертис?
– Что вы, – удивился он, встряхивая вазу, чтобы цветы распушили лепестки. – Исповедь проводится только перед утренней службой, сейчас никто не исповедует. Вы ошиблись.
– А… да… – ответила я, не найдясь с вразумительным ответом.
Прелат поставил вазу на столик перед входом, полюбовался еще раз на астры и вышел, а я осталась сидеть, вцепившись в молитвослов и постепенно заливаясь краской до ушей.
Кто же был в исповедальной вместе с фьерой Томазиной? Неужели, Лилиана права, и в этом городе женщины совсем потеряли стыд?
Умиротворение, охватившее меня после молитвы, исчезло в один миг. Мне захотелось поскорее уйти из церкви – хотя бы на крыльцо. И надо ли рассказать обо всём тёте?
Я решила поставить свечи в маленькой часовне в церковном саду – там была статуя святой Иоланты Арпадской, которую я всегда почитала своей покровительницей, и теперь было самое время спросить её помощи и совета.
Выйдя из церкви, я прошла между липами по тропинке, посыпанной белым песком, обогнула собор, но когда до часовни оставалось всего с десяток шагов – остановилась, как вкопанная.
Не я одна решила посетить в этот час святую Иоланту – возле часовни стоял, опустившись на колени, сартенский палач. Только он не молился, а подтесывал топором дверь, проверяя, хорошо ли она закрывается.
Палач находился вполоборота ко мне. Я видела жесткий край его маски и копну черных волос. И еще мне были видны его руки, державшие топор. Загорелые, с сильными, длинными пальцами они привлекали внимание, и я не могла оторвать от них взгляда. Даже зная, что это – руки убийцы, я залюбовалась их работой.
Как странно. Этими руками он убивает, и, если верить тёте – спасает. А теперь они ловко орудуют топором, подтесывая дверь, чтобы точно вошла в дверной проем. Удивительные руки…
Словно почувствовав меня рядом, палач резко оглянулся, и я была застигнута врасплох. Перепугавшись непонятно чего, я метнулась сначала в сторону, потом отступила назад, и только потом остановилась, нервно засмеявшись.
– Я хотела только поставить свечу святой Иоланте, – сказала я, краснея.
Пристальный взгляд палача из-под черной маски, смущал меня невероятно. И я чувствовала себя вдвойне неловко, тут же вспомнив сон о нем. Хотя… мы ведь не в ответе за то, что нам снится. И мне не приснилось ничего постыдного…
Палач не ответил мне, только распахнул двери, предлагая пройти в часовню. Он даже не встал с колен, дожидаясь, пока я поставлю свечу и уйду, а он сможет продолжить свое дело.
Поблагодарив, я поднялась на две ступеньки, придерживая юбку, чтобы не задеть подолом палача, зажгла свечу от лампадки и на секунду закрыла глаза, чтобы обратиться к святой Иоланте. Но как назло, в голове стало пусто, как барабане.
Я постеснялась стоять у статуи святой слишком долго, и поскорее спустилась по лестнице, но уйти сразу не смогла.
Палач, начавший было снова подтесывать дверь, опустил топор и посмотрел на меня. Он ничего не сказал, но в его взгляде я читала молчаливый вопрос. Наконец-то я рассмотрела маску вблизи – надбровные дуги выпуклые, кожа на них глянцевая, чуть светлее, чем на лбу и щеках, и от этого облик палача получался по-звериному пугающим. Солнечные блики, падавшие сквозь листву, скользили по темной коже маски, заставляя черные глаза вспыхивать искрами и снова превращаться в черные омуты.
Черные омуты… да, подходящее описание для этих глаз…
Я спохватилась, что слишком долго стою перед палачом, разглядывая его. Смотрела на него на берегу, теперь опять таращусь – как на хищника в зверинце. Крайне неприлично благородной девушке так себя вести.
– Хочу извиниться за то, что произошло на берегу, – произнесла я, краснея всё больше. – Я не хотела подглядывать за вами. Наша карета сломалась, я всего лишь решила посидеть на берегу.
Я могла бы не вспоминать о том случае – этикет как раз и требовал, чтобы о подобных конфузах тактично умалчивали, но почему-то меня тянуло к этому страшному человеку. Возможно, всё дело было в маске. Она придавала ему таинственности, и эта тайна влекла меня, как бабочку на огонь.
Бабочка… огонь… огненные рябины на холме…
Мне показалось, что я заново переживаю свой сон – как будто огненный поток хлынул на меня, грозя накрыть с головой, сжечь, обратить в пепел…
Палач молчал, и его молчание испугало меня больше, чем его маска.
– Наверное, холодно плавать в такое время? – выдала я с перепугу несусветную глупость.
Если он не ответит, мне останется только уйти, постаравшись сохранить достойный вид. Но как можно сохранить достоинство, если только что выставила себя дурочкой?! Зачем я вообще заговорила с ним…
Губы палача шевельнулись – четко очерченные, до этого плотно сжатые – и он ответил:
– Даже не заметил холода, форката.
Голос у него был низкий, немного хриплый, и услышав его я вздрогнула. Как будто привидевшийся мне огненный поток снова обрушился на меня.
– И не беспокойтесь, вы ничем меня не обидели, – продолжал палач, поигрывая топором. – Скорее, это я обидел вас. Но я заметил вас, только когда выбрался на берег. Знал бы, что вы гуляете – отсиделся бы в воде.
– О, это было бы лишнее, – заверила я, глядя на его губы.
Каждое их движение приводило меня в какой-то непонятный восторг. Как будто я встретила медведя, а он заговорил со мной по-человечески. Или причина была вовсе не в этом? Может, мне просто нравилось смотреть на его рот, потому что так понимала, что разговариваю, всё же, с живым человеком, а не с неподвижной маской.
– Мне было бы вдвойне неловко, если бы вы простудились и заболели из-за меня, мастер… Рейнар. Простите, я не знаю вашей фамилии.
– У палачей не бывает фамилий, – ответил он мне и встал, бросив топор на землю и выпрямившись во весь рост.
Он был на полголовы выше меня, и я невольно попятилась, хотя палач не сделал ничего угрожающего. И только потом до меня дошел смысл его слов. У палачей не бывает фамилий.
Как – не бывает?
Фамилия есть у всех, если только ты не сирота без роду и племени. Но и таким выдается паспорт и присваивается фамилия вроде «Найдёныш», «Подкидыш». Но вряд ли палач солгал… Неужели, у него нет даже паспорта?..
Похоже, Виоль выдала вторую глупость за сегодняшний день!..
– Те цветы… Это ведь было какое-то лекарство? – спросила я, хотя мне полагалось уже попрощаться и уйти – как примерной благовоспитанной девушке. Разговор с мужчиной наедине – тётя пришла бы в ужас! Но я продолжала стоять возле часовни, словно меня прибили к ней гвоздями. – Мне сказали, что вы – искусный лекарь.
– Так говорят, – нехотя кивнул палач, явно не желая поддерживать беседу. – С вашего разрешения, форката, мне надо закончить с дверью.
Намек был ясен, и я, попрощавшись, пошла к церкви. Было ужасно стыдно, и ужасно хотелось оглянуться. Я не утерпела и, прежде чем свернуть с дорожки, посмотрела через плечо.
Палач поднял топор, но вместо того, чтобы заняться дверью, продолжал стоять у тропинки. Невозможно было определить – смотрит он мне вслед или нет, но я опять ощутила жар и пламя огненной реки – обжигающей, грозивший сжечь дотла.
Я отвернулась и почти побежала к крыльцу, и вернулась как раз вовремя, потому что через пару минут к церкви подошла тётя Аликс. Она была одна и крайне недовольна.
– Совсем заждалась? – посочувствовала мне тётя. – Идём домой, скорее. Лилиана как с ума сошла – потащила меня по всем кондитерским! Она готовит на вечер что-то грандиозное! Как будто собирается встречать самого короля!
Я не мешала тёте ворчать, и кивала головой, соглашаясь с каждым словом. А сама всё ещё стояла на посыпанной песком дорожке, под сенью лип, рядом с человеком в маске, у которого не было фамилии…
Вечер у Лилианы и в самом деле получился грандиозным – с горой вкусных сладостей, с приглашенными музыкантами и актрисой, которая представляла живые картины.
Было весело и шумно, и замужние фьеры наперебой приглашали меня с ответным визитом, а сестра только подталкивала меня локтем в бок, чтобы я соглашалась.
Мы с тётей вернулись домой в девять вечера, и дядя, не дождавшись нас, успел поужинать в гордом одиночестве. После шутливых упрёков с его стороны, тётя согласилась составить ему компанию на второй ужин, а я, пожелав им спокойной ночи, поднялась в свою комнату.
Уже лёжа в постели, погасив свечу, я вернулась мыслями в церковный сад. Почему, вспоминая встречу с палачом, я думала не о казнях, не о глухом стуке меча по человеческой плоти, а как наяву ощущала солнце сквозь желтую и багряную листву? Видела, как скользят солнечные пятна по черной маске… Как сильные, загорелые руки проверяли – ровно ли остругана дверь… Как эти руки касаются меня…
Мне казалось, что всё это – продолжение моих мыслей, но на самом деле я уже спала и видела сон. Сон тревожный, но волнующий. И по холму стекала огненная река – будто ветер пробегал по макушкам алых осенних рябин…
Глава 5. Ужасная осень
Проснувшись, я не сразу смогла понять, где нахожусь, и только потом сообразила, что лежу в постели, на спине, а на лице у меня – натянутое до макушки одеяло.
В комнате было прохладно, я подтянула к себе халат и согрела его под одеялом, прежде чем надеть.
Внизу послышался взволнованный голос тёти, а через пять минут в дверь моей спальни осторожно постучали.
– Виоль, ты проснулась? – позвала меня тётя.
– Да, что-то случилось? – я подбежала к двери и открыла.
Тётя Аликс стояла в коридоре в утреннем платье и чепце, под который убрала волосы, не уложенные ещё в прическу.
– Виоль, девочка моя, – тётя с беспокойством поправляла манжеты платья, – подвяжи волосы и спустись в гостиную. Пришел фьер Ламартеш, он хочет с тобой поговорить.
– Королевский дознаватель? – в груди у меня захолодило от нехорошего предчувствия. – Это касательно фьеры Селены?
– Боюсь, что нет, – тётя покачала головой. – Сегодня за городом нашли фьеру Томазину Роджертис… Ее задушили… чулком. Это так страшно… Говорят, она пролежала там всю ночь.
Я причесалась, подвязала волосы лентой и надела чепец, двигаясь, как механическая кукла. Только вчера утром я видела фьеру Томазину живой, взволнованной… А сегодня утром…
Когда я вошла в гостиную, фьер Ламартеш о чем-то вполголоса разговаривал с дядей. При моем появлении, королевский дознаватель поклонился и предложил присесть.
– У меня к вам несколько вопросов, дорогая форката, – начал он вкрадчивым тихим голосом, когда мы с ним сели в кресла друг против друга.
Что-то подсказывало мне, что дознаватель предпочел бы поговорить со мной наедине, но тётя и дядя встали возле меня, как ангелы-хранители.
– Сегодня за городом нашли тело фьеры Роджертис, – продолжал дознаватель. – Страшная трагедия, страшный удар для её семьи…
Я кивнула, как механический болванчик, теребя пояс халата. Дознаватель посмотрел на мои руки, и я тут же сложила их на коленях, как примерная девочка. И сразу стало заметно, как дрожат мои пальцы.
– Мои люди проследили путь фьеры, – дознаватель улыбнулся сочувственно, и мне стало особенно жутко после этой улыбки, будто сам трехголовый пёс ада дружески оскалился, помахивая хвостом-змеёй. – Утром она была на утренней службе, и прелат Силестин сообщил мне кое-что интересное. Что вы видели фьеру Роджертис, когда она выходила из исповедальни уже после службы. Это так?
– Ты видела бедняжку Томазину? – ахнула тётя. – Боже, как это всё ужасно!
– Форката? – дознаватель вперил в меня взгляд. – Это очень важно, я требую от вас максимальной правдивости.
Я рассказала ему о том, что видела и слышала в церкви в воскресное утро, постаравшись не упустить ни одной подробности.
– Вы видели того, кто выходил из исповедальни следом за фьерой Роджертис? – спросил дознаватель, и мне показалось, что он даже замер, как змея перед броском, ожидая моего ответа.
– Увы, нет, – ответила я тихо. – Я не оглянулась, я подумала, что это прелат Силестин выходит следом за фьерой… Но прелат был на клиросе… Он спустился позже…
– Боже мой, – пробормотала тётя, переплетая пальцы.
– Кто-то ещё был с вами в церкви? – спросил фьер Ламартеш, и лицо его мгновенно стало замкнутым.
– Только я и прелат…
– Возле церкви?
