Абсорбция

Край губ сирийца дёрнулся в полуулыбке, когда он сжал в руке конверт с именем Ван Схелвена, и медленно, с идеальной небрежностью, уронил его на пол. Насмешка над Ростовом. Сириец заметил, как это безобидное движение чем-то задело Наблюдателя. Наш герой приглашал чужака к игре.

И в этот миг Амбракинезис, жадный чёрт, вышел из-под контроля, но Камиль, виртуоз паники, превратил сбой в балет. Его тень, которая до этого лежала на полу, послушная, начала жить отдельной жизнью. Она вытянулась, оторвалась от тела Камиля и заскользила по мрамору, направляясь прямо к наблюдателю. Тень-двойник поднялась по стене и остановилась над головой чужака. Камиль играл на нервах наблюдателя, используя своё проклятие. В этот момент инициалы «А.в.С» – настоящая, фальшивая метка – материализовались на спине теневого двойника Камиля.

Аль-Джафари уже смотрел на свою тень, плясавшую для чужака. Однако, светловолосый мужчина и не шелохнулся, его тёмные глаза лишь сузились в невидимом ответе. «А.в.С» на спине его тени было не именем. Оно было символом: Arcana Vestra Caligo – «Ваши Тайны – Тьма». Ван Схелвен – это не человек, а концепция, за которой прячется совершенно кто-то другой. Камиль, улыбнувшись, как убийца, который только что сделал чистую работу, отозвал тень. Она схлопнулась обратно в его тело с ощутимой болью, отдаваясь в мышцах гордостью.

Хруст разбитого конверта под его ногой был отвратительным звуком, но необходимым. Камиль выпрямил спину до неприятного скрежета, будто ломая старые цепи. Он забрал информацию не из фиолетовых чернил, а из реакции. Развернувшись, он по-прежнему ощущал взгляд того самого подозрительного Наблюдателя. Он стоял прямо у колонны, в дешевом, поношенном твидовом пиджаке и сверлил его, как дрель. Камиль ускорил шаг в его сторону, издеваясь над его нерешительностью, двигаясь почти вплотную к нему.

Прямо по курсу, надменно отвернувшись от холста, стояла Алиса, супруга нефтяного магната, женщина, чья аутентичность была прямо пропорциональна каратности её бриллиантового колье. Она была высокая, неестественно тонкая, словно недокормленная статуэтка из самого дорогого фарфора. Платье цвета старого молока обтягивало резкие, почти мальчишеские изгибы, намекая на изнурительную диету и железную волю к красоте. Волосы чернее влажной земли, обрезанные резким, уголовным каре, обрамляли идеальные черты лица. Кожа почти синюшная от бледности. И этот контраст будил в Камиле не романтику, а зверя. Её томный взгляд, который теперь скользнул с картины мимо Камиля и вернулся обратно, остановился на его смуглом лице. В её вдохе не было кокетства, она высокомерно и осознанно глядела на него сверху вниз. «Фу, ничтожество». – Камиль подумал, эти слова вполне могли принадлежать Алисе.

Камиль замедлил шаг, почувствовав спазм. В голове загорелась золотистая пыль детства. «Чужая подпись, которую я должен сорвать». Он хотел её разрушить этим взглядом, увидеть за ценой настоящую пустоту, которая ждала, чтобы её заполнили грехом. Он шел к ней, повинуясь Демону, ненавидя её за совершенство и желая её до дрожи в лопатках. Алиса несла в себе первородный грех. Он не хотел женщине порчи, но он хотел её обнажить.

И проходя мимо Алисы, Камиль выпустил пульсирующий сгусток своей силы, направляя его на оправу колье. Короткая коррозия времени, ускоренная даром – мгновенное, фальшивое старение. Никто, кроме сирийца, не заметил, как тончайший, золотистый налёт, идентичный пыли на двери, осел на самом крупном камне в колье Алисы. Хотя драгоценность не потускнела, она проявила своё недостающее тысячелетие истории, хоть и не настоящее. Камень выглядел теперь не новым, а словно украденным из гробницы.

Алиса невольно, с чувством необъяснимого дискомфорта, коснулась ожерелья. И почувствовала тепло чужого, властного прикосновения. Женщина нахмурила брови и стала оглядываться по сторонам, не понимая, что она вдруг почувствовала. Камиль Аль-Джафари на этом решил завершить своё представление: он заставил фальшь почувствовать себя старой. Он развернулся и пошел навстречу Ростову, движением, тихо кричащим: «Вы все – мои игрушки».

Но возвращаясь к Владимиру, он ощутил себя неудавшимся богом. Камиль перешёл черту, играя с Алисой у него на глазах. Его палач был уже близко.

Ростов улыбнулся очень тонко, чуть заметно кивнув, признавая дерзость представления. Сириец встал прямо напротив него. Рядом застыли два неприлично широких мужчины в дорогих, плохо сидящих костюмах. Свита. Они смотрели на Камиля свысока, как на таракана в тарелке с фуа-гра.

– Ну что, Аль-Джафари? Поигрались с побрякушками? – Ростов кивнул на потускневшее колье Алисы.

Один из свиты, короткостриженный, с толстой шеей, хихикнул нарочито громко, обращаясь ко второму:

– Смотри-ка, Олег. Попрыгун вернулся. Думал, нам тут цирк устроить?

– Да пусть прыгает, Володя. Главное, чтоб знал своё место. Очередной восточный фокусник на рынке. Как это… Арабское ноу-хау, понимаешь?

Камиль сжал челюсти, ненавидя их самодовольное, русское «О». Он чувствовал их презрение в каждом смешке. Ростов поднял руку, останавливая своих псов.

– Тише. Наш друг принёс мне ценное зрелище. Так что вы увидели на самом деле, мой дорогой?

Камиль открыл рот, чтобы уничтожить их одним словом, но тут же почувствовал холод и давление на левом бедре. Резкий тычок, как иглой. Прохожий в бежевом пальто задел его, оборачиваясь в противоположную сторону от сирийца. В этот момент рядом с ним вспыхнула вспышка дешевого фотоаппарата. От неожиданности телефон в руке Камиля упал на мраморный пол.

– Ох, простите, молодой человек! – молодой, неопрятный репортер, с бешеными глазами, пробормотал извинение на голландском и исчез в толпе.

Камиль нагнулся поднять разбитый телефон, возвращая в карман одни обломки. Но вдруг пальцы нащупали тёплую складку бумаги. Мягкую и незнакомую, сложенную вчетверо. Записка.

Ростов наблюдал за театром с безразличным спокойствием, в то время как два бульдозера, Олег и Володя, зевали от откровенной скуки.

– Плохая примета, Аль-Джафари, – Ростов кивнул на треснутый телефон. – Телефон жалко. Связь с Дамаском оборвалась? Или это тоже был твой арт-перфоманс?

– Связь с Дамаском была оборвана задолго до этого, – Камиль ответил резко, на русском.

– О-о-о! Вот это заявил! Как на базаре. А что ж ты, петушок, на английском не говоришь со мной? Стесняешься своей родины? –  воскликнул Олег по-русски, открыто наслаждаясь словами.

– Тише. Он же всё понимает. Мать-то у него, говорят, наша. – поспешил Володя, толкая товарища локтем. – Нам главное, чтобы он видел, что надо. А то опять скажет, что Ван Схелвен –  его дедушка.

Ван Схелвен. Камиль вздрогнул, но удержал лицо. Он видел в этих русских амбалах всю гниль мира, который отверг однажды и его мать.

– Не отвлекайся, – Владимир резко убрал рукой свою свиту. – Ты так легко присвоил себе кровь безумца. Ты знаешь моего друга, хозяина этого балагана… Ты ему соврал, что твоя сила от семьи. Что ты внук Ван Схелвена. Я прав? – Камиль напрягся, потому что он даже не помнил, когда и зачем выдумал эту ложь. Он соврал тогда, чтобы доказать свою связь с безумием, чтобы его дар звучал не как магия, а как наследственное проклятие. Как же Ростов узнал?

– Я говорю то, что люди хотят слышать. Он был безумен, и я тоже. Это наша общая трагедия.

– Ах, трагедия! Прекрасно! Значит, безумие – это ваша национальная черта? Ваш дар? Но ты ведь не знаешь его настоящего имени. Не знаешь, откуда он вышел. Не так ли? – Ростов прищурился, желая увидеть, насколько глубока ложь Аль-Джафари.

– Я знаю всё, что мне нужно знать о безумии. Я ношу его в себе.

– Что ж, хорошо. Тогда мы этим воспользуемся. –  мужчина перешёл на отчётливый русский. – Так что за дьявольщина была в этой фальшивке? – Ростов резко прошипел, вплотную приблизившись к Камилю. Его дорогой одеколон смешался с запахом пота на рубашке Камиля.

Наш герой подался назад, но упёрся в Олега. Ловушка. Дыхание сбилось. Бессилие.

– Ой, Ой, ой. Испугался. Мальчик наш северный жар не любит. – хищно усмехнулся охранник.

– Дай ему места, Олег, пускать подышит. А то, глядишь, его дар испарится.

Камиль не обращал и грамма внимания на двух амбалов, его взгляд был прикован к Владимиру. Он почувствовал, как записка в кармане жжёт ему бедро, напоминая, что у него появился ещё один хозяин.

– Я… я видел… – Камиль запнулся от страха выдать лишнее. – Я видел соль. Не только поддельную подпись. Я видел в красках запах соли.

– Соли? Соль. И что это значит? Ты теперь нюхач? – Владимир упорно старался не выдать смех.

– Это значит, что безумец не был в Амстердаме. Ван Схелвен писал её на побережье. Где воздух – это вода и соль. И я знаю, что это за побережье. Там, где средиземноморская соль смешана с запахом… Крови.

– Кровь? Твоя любимая тема. Конкретнее.

– Сирийский порт. Тартус. Безумец – твой Ван Схелвен – сидел там, рисуя голландскую сцену, смешивая краски с песком и солью своего дома. Он ненавидел то, что рисовал. Он ненавидел самого себя. И этот гнев пах солью. Это был его последний крик перед тем, как он умер под чужим именем.

Когда Аль-Джафари закончил, Ростов отступил на полшага, чувствуя удовлетворение. Он прищурился.

– Тартус. Соль. Сирия. Безумие. Прекрасно, Камиль. Твоя цена только что выросла. Пойдём. Нам нужно поговорить о контракте.

Сириец был напуган. Он узнал правду о безумце Ван Схелвене, которая была правдой о нём самом, и он признался в этом самому опасному человеку в зале. Олег с Володей тут же перестроились, принимая своё новое положение – Камиль больше не был «петушком», а стал собственностью хозяина.

И вот тут же появилась Она. Алиса. Она была не только женой магната, но и любовницей Владимира. Она была первородным грехом, что был Камилю предназначен; идеей, порожденной мукой и золотом. На этот раз женщина была ещё ближе, и сириец видел то, что раньше было скрыто от глаз – острые, почти нездоровые выступы ключиц, запятнанные едва заметной сеткой вен. А её улыбка, которая не предназначалась никому в этом зале, впервые обнажила свои зубы, очень мелкие, почти детские, но острые.

Алиса остановила свой томный взор на Камиле. Но она смотрела на него не как женщина сверлит мужчину, а как будто она сравнивала его секреты со своими алмазами. Её пустые, ледяные глаза были самым страшным и самым желанным местом в мире.

В голове Камиля смешались безумное, религиозное обожание и животная жажда:

«Она не прекрасна. Она ужасна, ужасна своей абсолютной, нечеловеческой ценой. Я должен увидеть, какой грех скрыт за этой белизной кожи, за этим холодным льдом бриллиантов. Она заставит меня умереть. Но умереть за такую Икону – это уже не преступление. Это – искупление. Я хочу её так, как монах хочет коснуться запретного идола. Я хочу сжечь её цену и взять только пепел».

Алиса прошла дальше, оставляя запах дорогих цветов, и весь зал зашатался в глазах Камиля. Тогда женщина с брезгливостью и любопытством подумала:

«Господи, какая грязь вокруг Володи. Арабы, переодетые в европейцев. И эта рубашка его – как тряпка после уборки. Но почему он так на него смотрит? В этом сирийце есть что-то очень хищное. И это меня будоражит. Он отличается от наших сытых мужиков. Я должна его разобрать на части. Понять, чем он пахнет – кровью или деньгами?».

Её муж стоял в стороне, уже опасно шатаясь от французского шампанского. Алиса бросила на Камиля резкий, оценивающий взгляд, задержав его дольше, чем следовало приличиям. Затем она отвернулась, будто он был пустым местом.

– Кстати, о грехе, – Ростов понизил голос, ухмыляясь. – Видел? Она тебя заметила. Алиса любит грех, подобно грязной шлюхе.

– Эта женщина не знает ничего о грехе, Владимир. Она знает только цену, – не отрывая взгляда от Алиса, Камиль бросил вызов огню.

– Алиса знает цену моим секретам. – мужчина понизил голос, делясь своей грязной правдой. – Также, она знает, что мы её делим. Она – самый дорогой лот здесь, Аль-Джафари. Не ошибись, и он станет твоим. За хорошую работу и за твоё безумие.

В это время свита Владимира Ростова прокашлялась, нарочито отворачиваясь, дабы не слышать этих подробностей.

– Запомни, сынок. Она не моя женщина, она – фонд. Ходячий банковский счёт. И ты получишь ключ. И право владения. – Мужчина положил тяжелую, собственническую руку на плечо Камиля.

Но тут же левый карман его брюк ответил.

Записка, которую он всё это время игнорировал, внезапно стала горячей и твердой под пальцами. Камиль вырвал руку из властной хватки Ростова. Его страх был настолько силён, что выглядел как ярость.

– Что за представление в конце? – прошипел Владимир.

Сириец вытащил дешёвую, серую бумагу, которую ему подложили. Он развернул её дрожащими пальцами.

Текст был написан спешащей рукой, жирным, синим маркером, на арабском:

أُمُّكَ لَيْسَتْ فِي الْعِيَادَةِ. مَاتَتْ فِي طَرْتُوس. مُنْذُ أُسْبُوعَيْن

"Твоя мать – не в клинике. Она умерла в Тартусе. Две недели назад."

Камиль вдохнул воздух, но задохнулся. Всё его тело задрожало, выдавая мурашки по коже. Мантра Ростова о спасении, ложь о клинике, разбилась в пыль. Две недели. Он говорил с Владимиром о мёртвом человеке.

– Дай мне это! – Ростов шагнул вперёд, уже готовый забрать бумагу. Камиль мгновенно спрятал записку.

– Ничего, Владимир, – сириец едва говорил от шока и боли. – Просто старый, ненужный чек. Потеря на пару евро.

Его ответ был абсолютной, холодной ложью, но он уже принял решение. Он не бросит всё и не побежит в Тартус. Это был бы конец. Если она умерла, Владимир – единственный, кто может знать, почему и как долго ему лгут.

– Тогда мы воспользуемся этим. Твоей потерей. Пойдём.

Камиль Аль-Джафари кивнул, и в его шагах не было ни страха, ни желания. Была только одна холодная цель: остаться и узнать, кто его предал.