Пятнадцатое воплощение. Исторический роман

Среди других наставников Сингхара пользовался самым большим авторитетом. Родом из городка возле Патны, он десять лет назад разорвал связи со своей кастой торговцев. Изучал философию авкетов «Горящей звезды», пока не стал преданным почитателем учения Будды. Своим примером и поведением привлек немало последователей Срединного Пути.

Сингхара – высокий и мускулистый, со скульптурными чертами красивого лица. Изучая религии, он пришел к выводу:

– Каждая вера проходит три ступени развития: дела, вера, желание чуда. Вначале вера требует от человека действий, строгого следования избранному пути, затем начинается верность религиозной идее, лишенная действий, и, наконец, человек начинает требовать от своего бога мгновенного исполнения его желаний, и если этого не происходит, разочаровывается и меняет веру.

Именно к Сингхаре Рамалли обращался, когда искал разъяснений.

– Страдания очень сильно ранят душу – какой смысл в этом? Почему природа наказывает все свои творения страданием и смертью? Почему горе и боль столь неиссякаемы? – спрашивал Рамалли и большими глазами внимательно и серьезно смотрел на учителя.

– Горе и радость – это лишь внешнее проявление незримой нам скрытой сути, – терпеливо отвечал Сингхара. – Мы не в состоянии помешать страданиям причинять нам боль, но мы можем перестать замечать их. К этому и призывает нас Будда Гаутама.

Они сидели в конце маленькой галереи с поджатыми ногами на тонкой циновке, расстеленной на глиняном полу. Доносящийся из-за забора шум улицы и близкого рынка совсем не мешал их разговору. Со двора отрадно веяло легкой прохладой рано наступившей зимы.

Рамалли задал следующий вопрос:

– Но даже если я перестану обращать внимание на страдания свои и окружающих людей, от этого они не исчезнут, тогда какой же смысл в не замечании горя? Ведь оно наглядней всего в окружающей нас жизни.

Сингхара согласился с ним.

– Да, жизнь полна трудностей, и мы должны иметь силу для их преодоления. Для этого и существуют религии и философские учения. Вера, которой мы посвящаем свою жизнь, всегда должна делать нас сильными. Уверенность в себе дает способность к духовному самосовершенствованию, потому что только своими собственными усилиями мы можем помочь себе, – подчеркнул он. Острая точность его слов подходила его волевому, собранному, словно у воина, лицу.

– Брахманы тоже говорят, что каждый человек ответственен за свою жизнь, и только сам человек может помочь себе. В чем же отличия их слов от учения Будды?

– Я недавно живу в Варанаси, – медленно сказал учитель, – с учением Гаутамы я познакомился восемь лет назад и сразу понял, что наше учение доступно всем людям, а брахманизм, следование учению Вед, – это наследие старых времен, когда людей разделяли множество запретов и ограничений. В нашем учении все люди равны и достойны знания и освобождения. Будда Гаутама – не бог, и учение его доступно всем.

– Изучающие Веды брахманы говорят, что главное в жизни: нужно умереть заживо, чтобы освободить себя от обыденной жизни; по их словам разорвать круг Кармы можно лишь единением души с Абсолютом, – сказал Рамалли, стараясь выразиться, как можно яснее. – Я слышал, что некоторые последователи Будды тоже призывают своих учеников к строгой аскезе, полному отречению от земной жизни, но все самоограничения кажутся мне ложными: стоит ли отвергать что-либо только потому, что человек не в силах иметь это на самом деле?

Сингхара с интересом выслушал его и в свою очередь спросил:

– Что лучше: изнывая от жажды и зависти, свести свою жизнь в ежедневное невыносимое страдание и погоню за иллюзорными удовольствиями, или отказаться от всего вызывающего напрасные желания и страдания?

– Не желать никому ничего плохого, но и не отказываться ни от чего хорошего, что встречается на пути.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Свет нашего Учения я чту всем сердцем, но, по-моему, Красоту Учения можно постичь не только объединением людей в общины, но и через всё разнообразие жизни отдельного, мыслящего человека. Красоту своей души можно постичь и в полном одиночестве, так же как в специальной обстановке разных посвящений, намеренно и осознанно вызываемой путем торжественных обрядов, массовых танцев и ярких представлений.

Сингхара подумал над смыслом его слов. Согласился:

– Так и случается со всеми, идущими по Срединному Пути. Наш Срединный Путь ясней и проще многих других. Уединение от мира достигается не только отшельничеством. Можно и в гуще жизни сохранить незамутненную чистоту своей души. Но этот путь гораздо сложней, доступен не каждому, так как требует большей затраты духовных сил на самоограничение себя от окружающего невежества. Вот почему ученики брахманов уходят в леса, джайны и наши ученики объединяются в общины, чтобы совместной жизнью и примером помогать друг другу, – заключил он.

В своей комнатке погруженный в сосредоточенную медитацию Рамалли шевельнулся и пришел в себя – во дворе прозвучал легкий удар в колокол, призывающий на беседу с учителями и вечернюю трапезу. В коридоре послышались шаги сидхиков, спешащих из своих келий выйти во двор. Рамалли замешкался, завязывая набедренную повязку, а затем поспешил присоединиться ко всем.

Усевшись во дворе в тени дерева, все слушали неторопливые, спокойные слова пожилого наставника:

– Братья мои, вы познали тщету своей жизни. Лишь познав ее и отвергнув прошлое, мы можем встать на путь своего освобождения.

Жизнь на земле – непрерывное страдание и необходимо отречение от всей прежней жизни, всего прежнего своего поведения, от всех своих желаний, ведущих лишь к несчастьям и разочарованиям. Только отречение избавляет и освобождает от бремени страданий и ведет к просветленному постижению настоящих стремлений нашей Души, которой воистину не нужно ничто земное, и которая всегда стремится лишь к своему полному единству со всей Вселенной. Человек, не желающий следовать главному желанию своей души, совершает великое преступление перед миром и собой, и его ничтожная жизнь не имеет никакого значения перед Вечностью. Лишь великое и Вечное имеет значение, и лишь оно заслуживает нашего стремления.

Вместе со всеми Рамалли внимательно слушал наставника.

Уже четыре месяца он живет в общине возле Нового Рынка. Слегка похудел, стал словно выше ростом. Охотно привык в скудной еде, короткому сну, бодрому дню, к своим новым товарищам, собравшимся в сангхи из города и его окрестностей. Раньше все они принадлежали к разным варнам и кастам, имели самые разные занятия. Например, сосед Рамалли слева был шудрой самого низшего разряда – служил помощником похоронщика, сосед справа – родственник кшатриев из Паталипутры – столицы царства Магадхи. Одна из женщин была гетерой в веселом доме. Сам наставник – из семьи рыбаков. Но отныне прошлое для учеников Срединного Учения не имело значения, каждый из них жил по новому.

Рамалли ясно сознавал, что его жизнь должна быть столь же прекрасной своей завершенной цельностью, как жизнь Будды и других мудрых людей. Внутри него будто вспыхнул и ровно горел чистый огонь веры, уничтожая все ненужное и наносное.

Вавилон. Сирия. 414 год по вавилонскому летоисчислению (333 г до н.э.).

Знаменитый и огромный Вавилон жил своей обычной жизнью, наполненной множеством событий. Вдобавок ко всему рядом с ним раскинулся многолюднейший военный лагерь: царь Персии и персидские военачальники собирали сюда войска, готовя поход в Сирию.

Арешат, сын Асмурга, находился в отряде отборных воинов, приведенных сатрапом Ариобарзаном из Персеполя в Вавилон в третью седмицу месяца Элула (август-сентябрь). Прошлым летом в Персии в своем родном селе Арешат женился, взял себе двух жен, и от одной из них у него уже родился сын.

Едва прибыв в Город Городов, Арешат поспешил узнать, что дом Таллат находится сразу за храмом Иштар Агадеской в Кадингирре. Кадингирра – очень древний квартал, недаром он сохранил в своем названии имя, которым очень давно при своем зарождении именовался Вавилон. В этом квартале живет много знатных семей.

Закутанный в плащ воин провел на улице всё утро и, наконец, увидев вышедшего на рынок Балишана, дал ему несколько персидских золотых монет и умолял передать Госпоже весть о нем. Ни в чем не нуждающийся Балишан роздал деньги нищим возле стены разрушенного персами храма Мардука, но, вернувшись домой и представ перед госпожой, он не утаил, сказал, что знакомый ей и обожающий ее персидский воин сейчас находится в городе.

Погруженная в ясную невозмутимость Таллат не ответила ему. За прошедший год она почти забыла Арешата, заслоненного яркими впечатлениями храмовой жизни. Лишь после вторичной просьбы Арешата Балишан осмелился еще раз упомянуть о нем своей госпоже.

Помолчав, Таллат сказала:

– Приведи его. Я хочу посмотреть на него.

В послеполуденное время дня, посвященного Нинурте, Балишан провел Арешата через боковой дворик в одну из передних комнат дома и поспешил сообщить Таллат об этом.

Она разбирала в древних книгах записи о шумерских церемониях в честь Наннара – бога Луны и не очень охотно оставила это занятие. Босые ножки бесшумно пронесли ее по толстым коврам комнат в боковой коридор. Рука сопровождающего ее по пятам Балишана тут же слегка отодвинула многоцветный тяжелый занавес, чтобы госпожа могла видеть Арешата, а он ее – нет.

Воин стоял возле края расстеленного в комнате розово-красного ковра. Темно-коричневая вавилонская накидка была накинута поверх его персидской одежды, опоясанной поясом с мечом. Арешат замер в стройно недвижной позе, лишь быстрые взгляды бросал по сторонам. Смелой молодой силой дышало чеканное лицо.

Таллат словно не ожидала увидеть Арешата столь прекрасным. Словно забыла о его красоте и сейчас вновь вспомнила.

Балишан терпеливо придерживал складки занавеса, сдерживал дыхание, волнуясь волнением своей госпожи, готовый к любому ее решению. Волосы Таллат распущены по спине, и Балишан кончиками пальцев левой руки бережно поправил длинные пряди, чтобы они лежали еще красивее.

Таллат чуть дрогнула от этого его прикосновения и выскользнула за занавес, почти не шевельнув его складки. Балишан, довольный, остался стоять в засаде.

Мгновенным горячим взглядом Арешат окинул Таллат – она вышла к нему в белом длинном одеянии, слегка подхваченным на талии свободно свисающим на бедра поясом из небольших квадратных пластинок из золота. Черным покрывалом струились ее волосы, лоб венчала тонко кованная диадема со множеством радужно поблескивающих камней.

Воин поклонился. Смиряя себя, преклонил колено. Стискивая зубы, он словно заслышал внутри себя острое, резкое, срывающееся на крик пение. Обжигающая радость разлилась по всему его телу.

Таллат слегка нагнулась, тонкие белые пальцы положила на его гладкие щеки, приподняла его лицо к своему. Она заново ощущала молодую смелую силу Арешата и радостно изумлялась ей. Ее светлое лицо посветлело еще больше и словно отразилось на его смуглом загорелом лице.

Они опустились на ковер, глаза их не отрывались друг от друга, ее ладони по-прежнему лежали на его щеках. Сильный светлый блеск засверкал в его глазах, а ее сияющие глаза словно потемнели от счастья.

Почти каждый день Арешат стал приходить в ее дом. Розово-алые узоры чертила их страсть по черному фону ночи и лучистой голубизне дня. Вкраплениями яркой зелени и золота горела в них сила жизни.

Балишану и его двум верным помощникам приходилось зорко следить, чтобы кто-нибудь из ненадежных слуг не узнал о встречах Таллат и не разнес по соседям ненужные слухи. В этом году на осень была намечена ее свадьба. Жених – Орксин, сын Гистана. Он еще не вернулся из заморского посольства. Весной Сизигамбис сама наметила ахеменидского царевича в мужья своей любимице Таллат, и вавилонские жрецы, всегда ненавидевшие персов, нехотя сделали вид, что согласны на предложенный Матерью Царя столь почетный брак.

Цветенье лета завершилось, началась осень. Настало время выступления войска в сирийскую сатрапию. Всю свою семью Великий Царь брал с собой в поход, не желая разлучаться с близкими и дорогими ему людьми.

За несколько дней перед выступлением в поход, в Летнем Дворце царевны и знатные персиянки устроили гадание на воде, налитой в хрустальную чашу.

Южная терраса со всех сторон затянута виссонными занавесями, на полу расстелены ковры и львиные шкуры. В центре восседала Сизигамбис в голубой одежде с серебряной вышивкой. Рядом с ней ее давняя подруга – Мазашт, старшая жена царедворца Фарнабаза. Одежда и головной убор Мазашт усыпаны драгоценными украшениями.

Справа от Сизигамбис – ее дочь Араманта. За спиной Матери Царя высится высокий и толстый улыбающийся евнух – распорядитель ее дома, глава всех ее слуг.

Наследник Великого Царства – малолетний сын Дария не отходит от колен бабушки. Тут же пятнадцатилетняя Арбупала – старшая дочь Эксатра, младшего сына Сизигамбис. Таллат сидела возле ног Сестры Царя – в струящихся светлых одеждах, с черными длинными косами.

Вокруг – жены и дочери знатнейших родов Персии. Царевны и их подружки – в ярких нарядах. Они – точно букеты цветов на фоне большого и мягкого ковра в лиловых и зеленых узорах.

В хрустальных вазах – белые лилии на высоких стеблях. Лилия – символ высшего совершенства в Персии.

Низкий серебряный столик застелили алой скатертью. Нежные женские ладони поставили на нее широкую хрустальную чашу, и чистейшая вода в ней засияла от яркого света, словно зажглась внутренним огнем.

С веселыми шутками и смехом сначала погадали по поводу сегодня утром утерянной в саду на гулянии брошки Арбупалы, затем – о будущем царевны Статиры: состоится ли ее свадьба с сыном вавилонского вельможи Мазея, за которого желает выдать ее Царь-отец. Ответы на оба вопроса были благоприятны: брошка найдется, Статира станет супругой знатного вельможи Антибела.

Затем Мазашт обратилась к Таллат и попросила:

– Посмотри, что случится с нами через год: соберемся ли мы все опять здесь?

– Нет, пусть Таллат лучше увидит победу нашего войска в Сирии! – со смехом возразили знатные девушки. Более старшие женщины согласно закивали головами.

– Да-да! Она всё сможет увидеть! Помните, как накануне Нового Года и свадьбы Истаны с сыном Мифрена, ты увидела в чаше, что ему грозит близкая опасность, и уже через месяц, наблюдая охоту в Мидии, мы сами увидели, как его конь споткнулся, и он замертво упал на камни!

Нежные, удлиненные ладони Таллат взяли чашу.

Несколько минут онасосредоточенно всматривалась в зачаровывающее сиянье преломленных солнечных лучей в слегка колеблющейся воде. Медленно и тихо заговорила:

– Я почти ничего не вижу… неясные тени, но они непонятны мне…

– Таллат, попробуй еще раз, – попросила Мазашт.

– Тогда дай я попробую! – вскричала Арбупала, полная нетерпения что-нибудь узнать о событиях предстоящего похода.

– Нет, Таллат, лучше узнай, кто это два дня назад в потемках коридора так бессовестно сильно толкнул меня, когда я выходила из ванной комнаты! – воскликнула бойкая толстушка Митридата, и все ее юные подружки покатились со смеху, вообразив эту сцену, а та с воинственным видом добавила: – Как только узнаю, кто эта негодница, я вцеплюсь ей в волосы, как репей!

Все ее юные подружки снова начали смеяться и поддразнивать Митридату, а потом царевна Статира нетерпеливо и слегка капризно сказала:

– Ах, поскорее бы увидеть этот поход и все его битвы! Ведь мы с таким удовольствием смотрим на царские охоты и игры в мяч! – и она обратилась с вопросом к царственной бабушке, с любовью наблюдающей за всеми: – А где находится эта Сирия?

– До нее далеко ехать? – подхватили подруги.

– Нет, недалеко, – поспешила ответить Мазашт и со своим самоуверенным видом объяснила: – Я несколько раз ездила в Киликию навестить свою сестру и ее детей и приезжала к ним отсюда из Вавилона всего за двадцать дней.

– А если нахлестывать коней, то можно за пятнадцать! – воскликнула Дрипетис.

– Да уж, вы и за десять дней домчитесь! Стоит вам выехать на охоту или прогулку, как вы только и делаете, что нахлестываете коней и пускаетесь носиться вскачь! – со смехом пожурила царевен жена Артабаза.

– Ах, я бы хотела иметь крылатого коня, чтобы весь мир облететь! – воскликнула восторженно Статира.

– И я! И я! И мы тоже хотим!

За шутками и смехом, за звонким щебетанием все позабыли о гадании, и Таллат осторожно поставила прозрачную чашу обратно на алое покрывало столика и поправила свои черные многочисленные косы. Вода в чаше продолжала сиять отсветами света, и опущенными глазами Таллат продолжала смотреть на ее сиянье.

Служанки внесли на больших подносах груши, сливы, персики, вавилонские финики, сладкие как мед. Девушки бросили свое звонкое щебетание, хватали с подноса фрукты и с удовольствием принялись поедать их сладкую сочную мякоть.

Тяжеловесное, блистающее богатыми нарядами и оружием войско Царя Царей целый месяц Элул (сентябрь) двигалось к Дамаску. Войско сопровождал огромный обоз с родичами царя, слугами, наложницами, семьями царедворцев. За всё это время знатнейшие женщины Персии привыкли к путешествию со всеми удобствами, и оно очень нравилось им, а присутствие вокруг непобедимого войска, набранного из центральных земель Персии и из наемников Эллады – множества мужчин, идущих отвоевывать утерянные три года назад западные сатрапии, – веселило и волновало их души и тела.

Таллат ехала в повозке или среди женщин, верхом сопровождающих Мать Великого Царя и его супругу Статиру. Несколько раз видела Арешата, хотя, кроме трех раз, им не удалось встретиться близко.

После переправы через Евфрат, в городе Тхапсаке совет вельмож и военачальников решил отправить обоз в Дамаск. Затем через несколько дней отдыха войско направилось к побережью северной Сирии, чтобы там встретить идущую навстречу чужеземную армию и дать сражение врагу.

За двенадцать дней войско перешло Аманские горы и через «Аманицейские ворота» вступило в приморскую Киликию и там заняло город Исс.

На следующий день, преследуя отступившего врага, персы продвинулись на юг к реке Пинар и на ее берегу вечером раскинули лагерь.

Царь Царей вышел из своего огромного шатра, только что установленного слугами. Как все Ахемениды, он выделялся высоким ростом и красотой. Был разодет в алое с белой полосой одеяние, в плащ расшитый золотом, его кидар украшен фиолетовыми и белыми лентами – цвета царского рода. К золотому поясу подвешен акинак – меч в ножнах, усыпанных драгоценными камнями.

Вокруг Дария толпились придворные: Артабаз – глава царских придворных, Набарзан – сатрап Бактрии и начальник отборной конницы из знатной персидской молодежи. Рядом с Дарием стоял его младший брат – Эксатр, начальник конницы «бессмертных» (царские телохранители). Эксатр стоял в надменной позе. Высокий и сильный воин, он без труда держал на себе вес тяжелых, усыпанных драгоценностями доспехов и оружия.

Среди других военачальников выделялся молодой и уже прославившийся своей доблестью Фимод, сын знаменитого полководца Ментора – во всем верного царю, и недавно умершего. Фимод блистал смелостью своего лица.

Перед царским шатром стояли посвященные Солнцу белые низийские кони, и горел на серебряном алтаре огонь, почитаемый в Персии, как символ Вечности. В походе во время дневных переходов этот истребляющий и поедающий врагов Огонь несли впереди войска на серебряном подносе, вслед за ним шли 365 юношей в алых плащах, а затем белые кони везли украшенную золотом колесницу с Царем Царей.

Вокруг царского шатра расположилось тесное кольцо шатров главных военачальников, и стояли их колесницы, слышалось ржание распрягаемых коней.

Царь и приближенные смотрели в осеннюю ночь, наполненную шумом огромного воинского лагеря и озаренную яркими огнями костров.

– Победа, несомненно, будет за нами! – уверенно сказал Набарзан. – Нас вдвое больше, чем македонских горцев. Завтра мы догоним их и окончательно добьем.

– При одном нашем приближении они убежали из Исса, в спешке бросив своих раненых и больных товарищей, – сказал Эксатр с надменным презрением к трусливому врагу.

– Царек этих диких северных горцев очень испуган, и даже заболел со страху, – слухи об этом мне подтвердили верные люди, – вставил Арзем, сатрап Киликии, два дня назад встретивший своего Царя-повелителя и его грозное войско.

Высшие персидские военачальники не взглянули на него, продолжая смотреть на лагерь. Играющие отблески огней сверкали на их прекрасных драгоценных доспехах, одеянии и оружии.

Затем Царь Царей повернулся и в сопровождении близких родственников направился к большому шатру, где расположилась царская семья. Вслед ему Артабаз заявил льстиво и громко – чтобы все слышали:

– Какой же для всех нас величайший почет – на глазах Великих Цариц и всех наших жен и дочерей разбить этих наглых проходимцев!

Военачальники ответили ему довольным ропотом. Уверенность в своей победе переполняла персов.

Дарий и Эксатр вошли в роскошный шатер, разделенный занавесями на несколько отделений. Эксатр подхватил на руки бросившемуся к нему шестилетнего царевича и повалился с ним на ковер- со смехом принялся кататься по нему, забавляясь и играя с царственным племянником.

В центре главного отделения на подушках невысокого серебряного трона сидела царица Статира, супруга Дария. Среди всех окружающих ее женщин выделялось ее прекрасное голубоглазое лицо, прямая линия носа и лба. Ее светлые длинные волосы убраны под высокий головной убор. Улыбка сияла в ее больших глазах и изгибала кончики губ. Обе юные царевны играли возле нее с ручной козочкой. Служанки расставляли перед Статирой и царевнами блюда с кушаньями.

Сизигамбис находилась в соседнем отделении шатра и наблюдала, как оживленно суетятся женщины и служанки, раскладывая постели и наполняя горячей водой ванны для царевен. Услышав голоса своих сыновей, она вышла поприветствовать их.

Все отделения шатра заполняла оживленная свита Цариц: жены, сестры, дочери, родственницы знатнейших родов, евнухи, служанки, воспитатели царских детей. Яркие светлые одежды сверкали драгоценностями. Сладкие запахи душистых мазей и масел наполняли воздух.

Дарий поговорил несколько минут с женой, матерью и сестрой и ушел из шатра вместе с братом. Столпившись вокруг обеих Цариц, женщины начали подавать им кушанья на золотой и серебряной посуде. С веселым и непрерывным говором они то и дело выглядывали из шатра на военный лагерь, озаренный множеством огоньков. Шатры Цариц и их свиты окружал ряд стражи, вооруженной копьями и большими луками.

После ужина в первую ночную стражу знатные женщины начали расходиться по своим шатрам и укладываться спать. В боковом отделении своего небольшого шатра Таллат улеглась на светло-желтых покрывалах из тонкого египетского льна. В это время Балишан привел Арешата, наряженного в длинную и пеструю одежду прислужницы. Опускаясь на колени перед ее ложем, горячими руками обняв Таллат, воин прошептал:

– Госпожа, я не мог не прийти, мы десять дней не были вместе, позволь мне…

Таллат не отодвинулась от него, ответила на его страстный поцелуй. Балишан принес сирийский виноград и яблоки – он поставил поднос возле постели и вновь скрылся за занавесом, – поспешил сторожить вход в шатер, чтобы никто посторонний не вошел и не прервал встречу его госпожи с воином.

Обняв Арешата, Таллат лежала, вытянувшись вдоль его горячего тела, неподвижная, расслабившаяся. За плотными занавесями приглушенно раздавался неторопливый, важный – как всегда в разговорах со слугами – голос Балишана: он выговаривал плачущей девочке-рабыне за пятнышко, не выведенное ею сегодня утром на подоле вчерашнего одеяния госпожи – от его внимания не укрывалось ни одно упущение.

Затем Балишан и остальные слуги улеглись спать, и в шатре наступила полная тишина, лишь вокруг приглушенно по-прежнему гудел огромный военный лагерь, алевший множеством зажжённых огней.

Едва встали на заре, как разнеслась весть о неожиданном подходе вражеского войска со стороны южной дороги. Видимо македонский царек все-таки решил принять бой. После утренней еды оба войска выстроились и приготовились к сражению.

Из своего шатра женщины царской семьи смотрели, как сошлись оба войска, занявшие всю равнину между западными теснинами восточных гор и голубым разливом моря. Море прикрывало правый фланг персов.

16 000 мидийской и гирканской конницы, подкрепленные 30 000 наемников-яванов под началом Фимода, первыми обрушились на чужеземцев и начали успешно теснить их. В это время кардаки – персидская пехота – с левого фланга попытались занять часть горы, чтобы сзади окружить врага, но затем им пришлось отступить.

Вражеские всадники перешли речку Пинар и стремительно атаковали центр персидского войска. Конница, возглавляемая Эксатром, ожесточенно билась с ними, но основная часть персидского войска вскоре начала отступать. Отряды наемников тоже пришли в смятение и покинули свое место – македонская конница обошла их и ударила им в тыл. Наконец, все персидское войско вместе с Царем Царей повернуло назад и устремилось бежать по дороге на север. Конница врага кинулась за ними в погоню, а македонская пехота, смяв остатки сопротивления, ворвалась в персидский лагерь.