скачать книгу бесплатно
Вдруг кто-то схватил Лелю почти за шкирку, как котенка, и оттащил от Маши.
– С ума сошла, что ли! – раздраженно сказал Илья и встал между девочками, расставив руки. Где-то позади него мелькало взволнованное и бледное лицо Анны Романовны.
– Вы видели?! – дрожащими губами пролепетала Маша, вытащив наконец изо рта тряпку. – Видели?! Ненормальная! Больная! Психованная!
– Да помолчи ты, – поморщился Илья, – тоже хороша! А ты? – он внимательно посмотрел Леле прямо в глаза. – Совсем тормозов нет? Бить – это последнее дело.
Лелю, как и любого человека, который уже совершил неблаговидный поступок, страшно раздражали те, кто смотрел на нее с видом праведника. Хотелось назло таким стать еще хуже, только бы не дать понять, как на самом деле тоже хочется оказаться на этой вершине нравственности. Леля собиралась ответить Илье, не сдерживаясь в выражениях. Но вдруг та боль, которую она выплеснула на Машу, вернулась к ней в утроенном виде. Леля потерла виски, в глазах стало мутнеть, и к горлу подкатила тошнота. Она покачнулась. Илья успел придержать ее за локоть.
– Ты чего? – испугался он.
– Ой-ой! – возникла вдруг рядом Анна Романовна. – Все, пойдем к медсестре. Если ее нет, «Скорую» вызовем. Так, – она повернулась к классу, – вы все сидите тут и ждите меня. Илья! За главного! Сделай так, чтобы больше никого не избили, не выкинули в окно и не повесили на собственных косах.
На лестнице Анна Романовна, осторожно придерживая Лелю под локоть, помогла ей спуститься с третьего этажа. Еще издали Леля с облегчением заметила, что дверь в кабинет медсестры открыта настежь и там расставляет папки с документами женщина в белом халате.
– Что это тут у нас? – спросила она, когда Анна Романовна ввела Лелю.
– Я не знаю. Пошатнулась, побледнела… – растерянно начала учительница.
– Мигрень, – коротко сказала Леля, потирая виски пальцами. Боль перекатывалась под подушечками.
– Ох-ох-ох, – покачала головой медсестра. – Мигрень… Давно у тебя так?
– С детства. Всю жизнь. Я таблетки обезболивающие не взяла.
– Это плохо, что не взяла. У нас тут ничего сильнее парацетамола нет.
– Я пойду. У меня там дети в классе, – сказала Анна Романовна. – Оля, я позвоню сейчас твоей классной руководительнице. У тебя кто?
– Не надо, сама разберусь.
Анна Романовна хотела что-то еще сказать, но, видимо, не нашла слов и быстро вышла из кабинета.
– «Скорую» вызвать? – спросила медсестра, меряя Леле пульс.
– Лучше домой отпустите.
– Домо-о-ой, – протянула медсестра. – А может, у тебя не болит ничего? Врешь, может? Что у вас, контрольная, что ли?
– Ну хотите, папе позвоните. Он вам скажет. «Скорую» не надо, потому что толку от нее нет. Они только укол ставят, а он особо не помогает. Мне мои обезболивающие гораздо лучше помогают. А они дома. – Все это Леля говорила очень медленно, едва ворочая языком.
Видимо, выглядела она правда болезненно, потому что медсестра сочувственно оглядела ее и сказала:
– Ладно, выпишу тебе освобождение. Как домой добираться будешь?
Леля пожала плечами.
– Номер отца диктуй, – сказала медсестра, ища на столе под грудами белых бумаг телефон.
9
В постели Леля провалялась два дня, и еще один день у нее ныли виски так, что ходить и есть она уже могла, но полноценно жить – еще нет. Папа все это время пропадал на работе и заходил к ней только поздно вечером, когда она уже проваливалась в сон после обезболивающих, хотя его присутствие в комнате все равно ощущала.
Мама пару раз звонила, но у Лели болели глаза, и она не могла даже на секунду посмотреть в экран телефона. Вообще в ее комнате во время приступов мигрени всегда стояла полутьма. От света становилось хуже и даже начинало тошнить.
Леля слышала, как папа ходил туда-сюда около ее дверей и говорил с мамой:
– Да, снова началось. «Скорую» вызвать не разрешает… Нет, не вижу поводов для беспокойства. Твой приезд тоже необязателен… Если что-то случится, наберу.
Ухаживала за Лелей в основном тетя Таня, хотя Леля терпеть не могла, когда во время приступов оставалась с ней один на один. Родители-то люди спокойные, много раз беседовавшие с врачами, уже без истерик и лишних волнений реагировали на Лелину боль, знали, что нужно приглушить свет, задернуть шторы, сварить слабый бульон, приносить воду и оставить ее одну, в тишине. А тетя Таня искренне считала, что лучшая забота – это жалеть от всей души, поэтому без конца носила Леле чай и шоколад и громко, будто нарочно, причитала: «Бедный ты мой ребенок!» Леля морщилась и притворялась спящей, тогда тетя Таня замолкала и на цыпочках, волоча за собой Филю за ошейник, покидала комнату.
Через три дня боль совсем ушла. Леля с тоской отправилась в школу. Она знала, что приступ был только передышкой, а настоящая мигрень ее ждет за школьными дверями.
Когда она вошла в класс, все на нее смотрели зло. Леля была к этому готова, поэтому не растерялась и спокойно направилась к любимой последней парте третьего ряда. Положила перед собой сумку, надела наушники и положила голову на стол. Хотелось спать. В голове крутились мысли: «Почему так у нас все началось? Почему я всегда на ножах с окружающими? Как я устала!.. Боже мой, как я устала!..»
Открыла глаза Леля от резкого осознания того, что над ней кто-то стоит. Она быстро подняла голову. Сонечка.
Леля снова удивилась, какие у этой девочки глаза хорошие, искренние! И главное – большие! Будто чтобы каждый видел, что ничего плохого в этой душе не таится, ищи – не найдешь.
– Как ты? – спросила Сонечка вроде даже со стеснением.
Леля не любила такие вопросы. Она считала, что человеку на самом деле наплевать на ответ. Очевидно, что вопрос задался просто ради начала разговора.
– Ты что-то хотела? – спросила Леля жестко. Она боялась слишком рано стать доброй, вдруг Сонечка только с виду полевой цветочек, а на деле… Что там Маша так уставилась? Вдруг захотели посмеяться?
– Нет-нет, ничего не хотела. Просто слышала, как Ксения Михайловна с медсестрой разговаривала о тебе. Они говорили о твоих мигренях, я потом еще в интернете посмотрела, почитала… Так это все страшно! Вот и спросила, как ты…
– Спасибо, все прошло.
– А это у тебя из-за чего?
– С детства. Врачи во время родов налажали, в шее что-то повредили.
– А это лечится?
– Только гильотиной.
– Соня, да что ты там с этой… – крикнула Маша.
– Подожди, – оглянулась Сонечка.
Они замолчали. Леля недоумевала, зачем она подошла к ней, а Сонечка так и продолжала стесняться. Не решившись на что-то, она, пожелав здоровья, вернулась на свое место. Леля хотела снова надеть наушники, когда услышала сердитый окрик.
– Слушай, ты!.. – сказала Маша, всем телом оперевшись на кулаки, которые поставила на парту. Класс с интересом затаил дыхание. – Если думаешь, что я просто забуду, что ты мне в рот тряпку запихнула, даже не думай!
– Да успокойся уже, – сказала Леля.
– Если ты думаешь, что тебе тут, такой королеве, все можно: и за волосы таскать, и плакать из-за больной головки, то вот нет! Нет! Мы тут все равны, вообще-то. И уж поверь, директор уже знает обо всем.
– Стукачка несчастная, – бросила Леля зло и отвернулась к стене. В наушниках специально сделала музыку громче, чтобы не слышать, что говорит ей Маша.
В класс вкатилась Зоя Ивановна, тяжело дыша и с трудом переставляя маленькие пухленькие ножки.
– Садимся-садимся, дети мои, – удивительно бодро и звонко сказала она, – успокаиваемся.
Леля вздохнула. Она не выносила точные науки, хотя ради справедливости стоит сказать, не потому, что ничего не понимала и была круглой дурой, как ее назвала Маша, а просто потому, что ленилась сидеть над учебниками. Недостаток теоретических знаний мешал Леле продумывать верное доказательство в задачах, хотя на уроке она схватывала все быстро.
Тем временем Зоя Ивановна уже зачитала условие и спросила, кто хочет к доске. Все молчали.
– Илюша, давай ты!
– Задача легкая, может, кто-то еще хочет попробовать, – откликнулся Илья.
Ах, конечно, для этого всезнайки все очевидно. Леля пробежала глазами такое огромное условие, что к его концу уже забыла, с чего оно начиналось. Не увидев других желающих, которым так любезно уступал, Илья все же вышел отвечать. Он быстро исписал полдоски. Леля не успевала за его мыслью.
– Стой! – звучно сказала Зоя Ивановна, оторвавшись от маленького зеркальца, в котором проверяла, как лежит малиновая помада на губах. – Ты пропустил несколько действий.
– Они же простые. Я в уме их сделал. Мне кажется, все это понимают.
Поразительное простодушие. Они же простые. Конечно, легче легкого. Раз плюнуть. Как два пальца об асфальт. Проще пареной репы.
Ну что за человек!
– Илюша, на факультатив ходишь только ты, поэтому нужно объяснять.
Илья нахмурился. Было видно, что мысль его далеко впереди, и тратить время на объяснение элементарного, как он считал, ему не хотелось. Но пришлось подчиниться. Но даже с его короткими объяснениями Леля не поняла многие пункты, а спрашивать не стала: слишком неуютно она себя чувствовала в классе. Леля оставила попытки угнаться за Ильей и весь оставшийся урок сверлила взглядом его затылок и подпитывала внутри чувство большого, едкого и искреннего раздражения.
После уроков Ксения Михайловна ждала Лелю около раздевалки.
– Завтра пойдем к директору, – сказала она неодобрительно. – Он хочет обсудить твое поведение.
Леля вышла из школы в плохом настроении. Кажется, сколько раз ее уже отчитывали в кабинете директора за всю жизнь? Не сосчитать! И причины были разнообразными: курение в туалете, опоздания, прогулы, вызывающий внешний вид… Но почему-то в этот раз стало особенно обидно, и сил, чтобы пережить нападение, она в себе, как назло, не могла найти: сказывалась слабость после мигрени.
Стояли холода, но снег еще не выпал. Леле было жалко эту оледеневшую, погибающую землю и кричащие в плаче от пронзительного ветра деревья. Снег их укрыл бы, спас. Но нет снега. Только беспощадно нависает суровое небо, затянутое серыми, почти бесцветными тучами.
Леля наступила на заледеневшую лужу. С нежным тихим треском разбежалась по ее поверхности паутинка.
– Леля! – услышала она оклик позади и удивленно обернулась. Кто мог ее звать? За две недели она не завела приятельских отношений ни с кем, кроме Нади, но та почему-то в школе не появлялась.
От школьных ворот к ней быстро шла Сонечка. Одета она была простенько. Дубленка явно старенькая, кое-где торчали нитки. Шапка как из Лелиного детства: белая, шерстяная, похожая по форме на каравай с прорезом для лица. Сапоги черные, с тупым носом, такие, Леля отметила, уже лет десять не в моде. Когда они поравнялись, разрумянившаяся на морозе Сонечка выглядела очень мило, из ее рта легкой дымкой вылетал теплый воздух.
– А ты где живешь? – спросила Сонечка.
Леля назвала район.
– Ой, это совсем другая сторона… Но давай до остановки вместе дойдем, ты не против? Или ты такси ждешь?
– Давай дойдем.
Шли в молчании. Леля с интересом ждала, что будет дальше. И снова на миг ей стало страшно: что, если обманет, подставит? Машина ведь подружка. Кто их знает…
Свистел ноябрьский безжалостный ветер.
– Холодрыга какая! – Сонечка поежилась и втянула голову в плечи. – Тебе не холодно в такой короткой куртке?
– Нормально.
– Знаешь, мне очень нравится твой макияж.
Всегда так ярко, блестки… Я ни за что не решилась бы так!
– А что в нем такого, что ты не решилась бы?
– Ну как… Все будут смотреть, удивляться. А такую яркость надо суметь выдержать. Нет-нет, мне хотелось бы спрятаться.
– Послушай, – вдруг вырвалось у Лели, – а ты не хочешь посидеть в кофейне? Вот там чуть подальше есть. Я как-то заходила со знакомой, кофе был вкусным.
– Кофейня… – Сонечка замялась и посмотрела в ту сторону, куда указывала Леля. – А сколько там… Какие там цены?
– Ты не была никогда? Ну рублей двести за чашку.
Глаза Сонечки округлились, и она шепотом повторила:
– Двести? Ого!
– Я угощу.
– Ой, нет-нет, что ты! Что ты!
Леля не стала ее мучить. Они пошли дальше, к остановке. Пока ждали Сонин автобус, Леля сказала:
– Откуда ты такая добрая?
– Почему добрая?
– А какая? Меня весь класс ненавидит, а ты общаешься. И в классе, когда смотрю на тебя, вижу только сочувствие в глазах, добро.
– А мне не кажется, что я добрая. Моя соседка баба Муся всех котят кормит, каких видит. Ей однажды самой есть нечего было – всю пенсию потратила на них. Вот она добрая, а я… не знаю. А за что мне тебя ненавидеть?
– Все ненавидят. За то, что у меня отец управляющий.
Сонечка пожала плечами:
– А мне как-то не думается, что людей надо определять по их доходам или работам. Социальный статус ведь как лед: чуть солнышко засветит – и все растает. И уже становится важно только то, что этот лед прикрывал. Мне совершенно не хочется и незачем тебя не любить. И ты вот говоришь: «Все ненавидят», так, по-моему, здесь самый простой физический закон работает: сила действия равна силе противодействия. Ты когда-нибудь оттягивала резинку для волос, надетую на запястье, а потом отпускала? Она шлепнет так же, как ты ее оттянула.
– Я не ненавижу их. Я просто очень устала.
– Так и они не ненавидят тебя. Просто не понимают, что какая ты с ними, это не вся ты.
