скачать книгу бесплатно
Леля жила с папой. Так получилось при разводе: мама часто путешествовала, а когда возвращалась, была задействована почти во всех спектаклях и жила на репетициях. Не то чтобы у Андрея Петровича было много свободного времени, но он, в отличие от своей бывшей жены, никогда не хотел совершить кругосветное путешествие и забраться на Эльбрус, что сложно сделать, если нужно учитывать школьное расписание дочери. Леля восхищалась насыщенной жизнью матери и амбициями отца, и это рождало в ней интересное для нее самой внутреннее противостояние. Она не обижалась на отца и мать по отдельности как на людей с особыми привычками и чертами характера, но на них вместе – как на пару, как на родителей – она таила большую обиду. Их расставание было закономерным для любого здравомыслящего человека. С одной стороны мама, которой вечно не сиделось на месте, а с другой – папа, который считал, что самое главное в жизни построить дом, осесть в нем и успокоиться. Непримиримые противоречия, как они объяснили в суде. Леля, когда узнала о том, что родители ставят большую черную и жирную точку, только пожала плечами и, как ей показалось, особо не расстроилась. Но всю ночь все же проплакала, а тело тряслось, будто она находилась не в Москве, а в сугробе Антарктиды. Ту ночь Леля до сих пор считала самой страшной в жизни. И пусть она лежала в кровати под теплым одеялом, в уюте и безопасности, но все же никак не могла отделаться от чувства, что вот-вот разъедется пол, а затем и земля – и все провалится к самому ядру, потому что постоянного нет ничего, как и нет ничего твердого; что все вязкое, тянущееся, и ноги в этом постоянно тонут, как в болоте или в сухом песке.
А потом папа съехал, чтобы не видеться с мамой до развода (тогда еще не было решено, что Леля останется жить с папой), и начался недолгий, но утомительный для всех бракоразводный процесс. Родители все делали мирно, по любви, как они говорили, но случалось Леле слышать и скандалы, которые заканчивались мамиными слезами и папиными хлопками дверью. И самое ужасное – Лелин мир так и не обрел ничего постоянного. Она до сих пор иногда спохватывалась и начинала прислушиваться: не трясется ли земля, вдруг планета наконец решила разрушиться следом за Лелиной семьей.
Страхи могли бы легко сгладиться отцовской улыбкой или маминым объятием, но родители, погруженные в свои заботы, не находили сил, чтобы позаботиться о ком-то, кроме них самих. Иногда мама думала: «Надо бы с Лелькой по магазинам пройтись», а потом представляла, как, по закону подлости, обязательно встретит знакомых и непременно эти знакомые полюбопытствуют, что это Андрей Петрович номер в отеле снимает, а не дома живет (откуда только всем все известно?!). И придется что-то придумывать, объяснять… «Нет, – думала Лелина мама, – нет сил, не сейчас. Как-нибудь потом прогуляемся. Лелька ведь все понимает и зла не держит».
Андрей Петрович тоже, просиживая вечера наедине с водкой в номере отеля, думал: «Кажется, у Лели родительское собрание, надо не забыть» – и забывал, закопавшись в важных документах на работе – все что угодно, только бы не отвечать на сообщения адвоката и не думать о жене… Почти бывшей, но от этого не менее любимой. «Понимаешь, болит, – говорил Андрей Петрович другу в один из таких вечеров после работы. Они сидели в ресторане. – Думаю, ну и черт с ней, хочет свободы, пусть получает. А ведь сказать – не почувствовать! Дом этот видеть не могу. Для нее ведь строил!»
Так и получалось, что Лелины переживания выслушать никто не мог. Стараясь отвлечь себя, она переключилась на модные журналы и не могла не сравнивать себя с красавицами с глянцевых страниц. Мама у Лели была красивой женщиной, и Леля всегда с гордостью считала, что похожа на нее, но как-то раз она заехала к маме на работу. Шел спектакль, и она сидела в гримерной вместе с визажистами, ждала. Визажистами оказались две простенькие женщины, уже не юные, но еще в самом расцвете сил. И эти силы они решили потратить на Лелю. Одна, пышная и громкая, оглядела ее деловито и сказала:
– Какая-то ты бледненькая, крошка, сейчас добавим тебе красок!
И они покрыли несколькими слоями косметики Лелино лицо, особенно долго колдуя над глазами. Леля сжалась, ей все время хотелось оттолкнуть этих женщин. Кисточки в их руках не оставили ничего родного и знакомого на лице. «Неужели я так плоха? Неужели совсем некрасива?» – в ужасе думала Леля. Фотографии в журнале отвечали: «Да, все так, недостаточно красива», а зеркало подтверждало: «Ни высокого роста, ни грации, ни изящества, ни обаятельной улыбки, пышной груди – ничего». И Леля все больше замыкалась в себе. Через несколько дней после случая в маминой гримерке она скупила почти весь магазин косметики и перестала носить обычные джинсы и свитера, заменив их яркой модной одеждой. Любой тренд, стоило ему только появиться, тут же оказывался в Лелином гардеробе. Она считала, что если с природной красотой не вышло, то одежда и макияж добавят обаяния. А потом, со временем, от ненависти к своей внешности она пришла к пониманию, что ей и правда нравится краситься яркими тенями, носить блузку с перьями или надевать носки с босоножками. Она чувствовала себя собой – смелой, отличающейся от всех и способной выносить эту неординарность, несмотря на недовольные и осуждающие взгляды.
Выплескивая злобу на все: на родителей, на надоевшую до тошноты головную боль, на новую школу и одноклассников, Леля с силой, так же лежа на спине, стала колотить по кровати руками и ногами. Филя с интересом на нее посмотрел.
В дверь постучала и быстро вошла, не дожидаясь разрешения, тетя Таня. Леля часто злилась на нее за то, что личное пространство для той было лишь условностью, и никакие разговоры не помогали. Тетя Таня обещала, что будет стучать, действительно делала так первые пару дней, а потом все по новой.
Тетя Таня жила с Лелей и Андреем Петровичем уже около трех лет. Хотя правильнее будет сказать, что это они жили с ней. Когда Андрею Петровичу предложили высокую должность управляющего в московской компании, семья начала подыскивать себе жилье, и тетя Таня с искренним желанием и любовью предложила им свою большую квартиру, оставшуюся от мужа-композитора (тетя Таня удачно вышла замуж когда-то в молодости). Посовещавшись, Лелины родители сначала отказались: неудобно стеснять человека. Тетя Таня тогда расстроилась и даже, кажется, плакала во время разговора с Андреем Петровичем по телефону. Она была очень одинока. Родители сдались. Так и стали жить вместе. Тетя Таня любила готовить и заниматься домом и окружила заботой своих гостей. Возвращение Андрея Петровича и Лели в маленький городок стало для нее настоящим ударом. Она плакала, постоянно пила успокоительное и преданно заглядывала в глаза племяннику, надеясь, что он передумает. Андрей Петрович тетю любил и был ей благодарен за то, что она поддержала его, когда погибли его родители, едва ему исполнилось восемнадцать, был благодарен и за три года тепла и уюта, поэтому не вынес ее слез и предложил уже навсегда переехать жить к ним. Теперь, когда родители Лели развелись, домом занималась только тетя Таня.
Была она женщиной исключительно простой, доброй, безыскусной (Лелю всегда удивляло, как она с такими качествами умудрялась крутиться в кругах советской интеллигенции вместе с мужем-композитором), правда, уж очень любопытной. А еще любила давать советы, искренне считая, что благодаря ее невинным, сказанным добрым голосом замечаниям человек сможет стать лучше. Из-за последних двух пунктов у Лели были с ней сложные отношения, хотя простодушная тетя Таня об этой сложности и знать не знала, а Лелину скрытность, холодность и язвительность списывала на переходный возраст и считала, что своей любовью рано или поздно отогреет эту «ледышечку».
– Леленька, я тебе принесла чай и грушевый пирог. Ой, а ты почему лежишь? Еще в таком виде… А если папа зайдет!
– Папы дома не бывает. А у меня голова болит.
Тетя Таня вздохнула:
– Бедный ты мой ребенок, мучаешься с детства. И за какие грехи?
– Пережатому нерву, теть Тань, все равно, есть ли грехи. Он просто мешает крови нормально циркулировать – и все.
– «Скорую» вызвать?
– Нет, пока терплю.
В животе заурчало. Леля знала, что скоро головная боль станет еще невыносимее, поэтому лучше перекусить сейчас. Она со вздохом села на кровати, взяла у тети Тани чай и пирог.
– Тебе бы еще килограммчика три набрать, и красота! Грудь станет сразу попышнее, и вообще мягкость появится, – дала тетя Таня очередной бесценный совет.
Леля ее проигнорировала.
– Как все прошло в школе? – полюбопытствовала тетя Таня.
Она ждала Лелиного возвращения с самого утра – так ей не терпелось узнать подробности. Но Леля обманула ее ожидания, ответив, жуя пирог:
– Отфращительно, – проглотила кусочек и добавила: – Не пирог, в смысле, а школа. Успела перессориться с ребятами буквально на пороге.
– Надо же! А из-за чего вы поссорились? Кто начал?
Леля поморщилась, давая понять, что подробностей не будет, тогда тетя Таня назидательно сказала:
– Зачем ты так, Леленька? С людьми дружить нужно. Без людей плохо.
– Тетя Таня, а дружбы не бывает. Зачем пытаться, каждый за себя всегда. И всем друг от друга что-то надо. Я это точно знаю. Только вот Филя никогда не предаст, да, товарищ? – Леля снова с любовью почесала макушку сенбернара.
– Ты, Леленька, циничная. Это грустно. В первую очередь тебе и грустно. Как же ты жить-то дальше будешь с такими убеждениями?
– Еще счастливее многих. Без розовых очков. Все несчастья у людей от того, что очки трескаются рано или поздно, и стекла больно режут глаза.
– А все-таки ты не права.
– Да что вы!
– Мне вот от вас с Андрюшей ничего не надо. Я вас просто так люблю и просто так о вас забочусь. Видишь, Леленька, тебе нечего сказать, а это значит, что ты не права.
Леле было что сказать. Она давно заметила, что тетя Таня не особо стремилась «просто так заботиться» о них до тех пор, пока не поумирали все ее друзья и муж. И вот только тогда, когда огромная черная дыра одиночества стала особенно сильно затягивать, тетя Таня и пригласила их к себе.
Леля подумывала сказать это, но у нее ныла голова, и объясняться вечером с отцом, почему она довела тетю Таню до слез, сил не было совсем, поэтому Леля решила промолчать.
А тетя Таня, довольная своей победой и молчанием Лели, вышла из комнаты.
4
Леля хотела пойти в новую школу с понедельника, а эти четыре дня отлежаться дома. Тем более что мигрень хоть все-таки и не разыгралась в полную силу, но еще и не отступила до конца: ныли виски и болели глаза. Андрею Петровичу этот расклад не понравился.
– Не вижу необходимости откладывать неизбежное, – сказал он. – Ты уже и так пропустила порядочно уроков. А от мигрени как раз в школе отвлечешься. – Андрей Петрович в этот раз не верил жалобам Лели на головную боль, подозревая дочь в обычной лени.
Спорить с отцом бесполезно. Демократия в воспитании никогда не была его коньком.
Одевалась в первый школьный день Леля в особенно понуром настроении. Она представляла, как муторно и сложно будет вливаться в уже сложившийся коллектив, что нужно общаться, рассказывать о себе, слушать о других и проявлять хоть чуть-чуть искренний интерес…
А еще ее внешний вид. Сама Леля давно уже привыкла к повышенному вниманию и непониманию – плата за броскость, которая ей даже нравилась. Но у нее совершенно не было сил именно сегодня, чтобы отстаивать себя перед учителями. В прошлой школе, из которой ее попросили уйти из-за поджога (ту, в которой она училась последние два месяца, Леля даже не считала, потому что редко там появлялась), каждый пожилой преподаватель – а таких подавляющее большинство – считал своим святым моральным и воспитательным долгом указать ей на то, что, одеваясь так, она совершает страшную ошибку, которая приведет ее к самому печальному концу.
– К какому же? – интересовалась Леля всегда со смешком.
– К канонически плохому, – качая головой, будто уже скорбя по ее судьбе, отвечали преподаватели.
«Ну пусть хоть тут ко мне не лезут», – взмолилась Леля, выходя из папиной машины у школьных ворот.
– Хорошей учебы, – сказал папа, поглядывая на часы. – Сейчас эксцессы нежелательны.
Леля хлопнула дверью. Она смутно представляла значение слова «эксцесс», но догадалась, о чем попросил ее папа. Вообще, ей всегда было забавно общаться с отцом – без словаря канцеляризмов не обойтись. Андрей Петрович, большую часть времени и жизни проводя на работе, абсолютно забывал менять стиль речи на живой и человеческий, когда выходил из кабинета и оказывался в кругу семьи. Например, об отпуске папа говорил дома так: «С целью восполнить израсходованные жизненные ресурсы мною было принято решение отправиться к морю», а когда Леля о чем-нибудь просила его, он сдержанно, как на деловом собрании, говорил: «Я рассмотрю данный вопрос».
У поста охранника в школе Лелю встретила невысокая немолодая, но еще нестарая женщина с короткой стрижкой и ярким запахом цветочных сладких духов. Она с пугливым интересом окинула Лелю с головы до ног: от розовых в этот раз стрелок до топа, голого пупка и черных джинсов с разрезами на бедрах.
– Оля Стрижова? – спросила она, чуть помедлив.
– Да. Только Леля.
– Я Ксения Михайловна – твой классный руководитель. Пойдем, познакомлю тебя со всеми.
Ксения Михайловна шла чуть впереди, а Леля, глядя под ноги, плелась сзади. Видно было по торопливым и суетливым действиям учительницы, что ей неловко: она не знает, как реагировать на подобный вызов и эпатаж. Новый директор запрещал делать замечания по поводу внешнего вида детей, которые «так самовыражаются», с чем Ксения Михайловна была не согласна, но не отважилась возразить Сергею Никитичу, когда он озвучил свое требование, и сейчас неловко молчала.
– Так, ну второй и первый этажи у нас для малышей. Старшеклассники обитают в основном на четвертом. Сейчас у вас будет геометрия. Так, нам с тобой в четыреста одиннадцатый… Нет, не сюда, он чуть дальше, в этом закуточке… Да, проходи. Господа десятиклассники! – Ксения Михайловна похлопала в ладоши, привлекая внимание, когда они с Лелей вошли в светлый кабинет. Сначала никто не обратил внимания на их приход: пятеро ребят сидели на подоконнике и болтали, кто-то мыл доску, кто-то писал в тетради, остальные разбрелись по классу, собравшись группками.
Ксения Михайловна еще раз похлопала в ладоши и поздоровалась громче. Гул стал стихать, и двадцать пар глаз постепенно приклеились к вошедшим.
– Ну вот и славно. Всем доброе утро! Я хочу представить вам новую одноклассницу. Оля Стрижова. Оля к нам перевелась…
– Леля.
– Что? – не поняла Ксения Михайловна.
– Я предпочитаю форму имени Леля. Оля мне не нравится.
– А, – на миг растерялась Ксения Михайловна. Ей не пришлась по душе эта странная, так ярко и совсем некрасиво, на ее вкус, одевающаяся девочка, ее новая ученица. – Леля к нам перевелась из гуманитарной московской школы. Литературы было много, да?
– Ага, по горло.
– Надо же… Значит, ты, если что, ребятам сможешь помочь с чем-то, что-то разъяснить.
– Разъяснить?
– Да.
– Разъяснить что-то могу.
– Прекрасно! Ну что, господа десятиклассники, вы знакомьтесь, а я пойду. Урок скоро начнется.
И она вышла из класса, как выходит трусоватый человек, оставляя в комнате наедине собаку и кошку, чтобы ему, не дай бог, не прилетело.
5
Леля немного постояла у доски, оглядывая одноклассников. Мальчики – высоченные и прыщавые, девочки – кругленькие, оформившиеся и с интересом во взгляде.
– К кому можно подсесть? – подала наконец голос Леля.
– Ни к кому. Все места заняты, – услышала она довольный, предвкушающий травлю голос.
Леля посмотрела на говорившую и мысленно приготовилась к борьбе, потому что узнала невысокую, крепкую, черноволосую Машу с темным пушком над верхней губой. Маша сидела на подоконнике в окружении подружек. Среди них Леля заметила Сонечку с большими, как две луны, светлыми глазами. Эти глаза и сейчас смотрели без неприязни, по-доброму, будто все понимая. «Не надо, не ругайся, они же просто рычат. А кусаться никто на самом деле не хочет», – словно говорили они.
Прозвенел звонок и неспешно, переваливаясь с одной ноги на другую, вошла круглая, как шарик, учительница геометрии.
– Все садимся, – с одышкой сказала она, тяжело опускаясь на стул, потом заметила Лелю, оглядела ее с ног до головы и спросила: – А ты у нас кто, жар-птица?
– Новенькая.
– Ну садись, новенькая. Зовут-то как?
– Леля Стрижова.
Учительница кивнула и тут же сказала громко:
– Я тут вот что думаю, дети мои. Раз уж погода плохая, хмурая, может, и нам, чтобы от природного настроя не отставать, проверочную небольшую написать? О как! Даже в рифму получилось. Значит, точно напишем!
Пока класс недовольно тарахтел, Леля оглядела ряды. Мест все-таки было предостаточно, кто-то вообще один сидел. Но Леля чувствовала, что лучше никого не стеснять, поэтому дошла до последней парты в третьем ряду и села, положив перед собой сумку.
– Доставайте листочки, убирайте учебники, дети мои! – миролюбиво ворковала учительница, но все равно ее зычный голос перекрывал ропот школьников.
Когда иссякли десять минут, отведенные на написание формул, Зоя Ивановна, поправляя в маленьком зеркальце красную помаду на губах, скомандовала кому-то из класса собрать листочки у всех и принести ей.
Вызвался парень со шрамом в брови, именно с ним Леля так грубо обошлась, когда налетела на него в дверях.
– Вот и славно, Илюшенька. Вот спасибо! – умилялась Зоя Ивановна, пока Илья ходил по рядам.
Поскольку Леля сидела за самой последней партой третьего ряда, к ней Илья подошел в конце. Леля протянула ему абсолютно пустой листок, на который Илья бросил удивленный взгляд, а затем раздраженно глянул на Лелю и пошел к преподавательскому столу.
– Так, а это кто у нас такой умный, дети мои? – Зоя Ивановна подняла двумя пальцами с красными ногтями пустой листок и легонько потрясла над головой. – Новенькая?
– Да! – с вызовом крикнула Леля.
Зоя Ивановна покачала головой и со вздохом велела всем открывать учебники. А Леля достала наушники, положила голову на руки и закрыла глаза. Голова стала болеть ощутимее: сказывалось напряжение. Как бы Леля ни пыталась обрести внутреннее равновесие, которое она так успешно имитировала, ей это так и не удалось за все эти годы. И любая шпилька в ее сторону, конфликт или спор на какое-то время выбивали ее из колеи.
Резкий школьный звонок, будто прямо над головой, заставил Лелю резко поднять голову с парты. Одноклассники уже встали и с шумом собирали сумки, чтобы выйти из кабинета. Леля тоже сонно поднялась и потянулась.
– У тебя почти грудь видно, – сказала Маша, проходя мимо. – Позорище!
– Не смотри. Хотя лучше смотри, потому что красивую грудь в зеркале ты точно увидеть не можешь.
– Да там от груди одно название!
– Не нужно, – встряла Сонечка и подтолкнула Машу вперед.
Леля схватила сумку, сделала вид, что смотрит в телефон, до тех пор, пока последний человек не вышел из класса, и подошла к окну.
Снег еще не выпал. Бледной, смертельно больной и тоскливо тихой показалась Леле природа сейчас. В голых покачивающихся на ветру ветках берез виднелись сухие и пустые гнезда грачей.
Да, нескладно все началось, будто кто-то забыл настроить музыкальный инструмент, и сейчас он издавал неприятные уху звуки. Хотя, грустно подумала Леля, у нее уже все давно так нескладно. Черт с ними со всеми… Как-нибудь протянет до каникул, потом до следующих, потом до конца года, закончится десятый класс, потом снова до каникул дожить… Так и одиннадцатый класс к концу подойдет. Может, по работе отца они снова переедут. Было бы хорошо!
А если, вдруг подумалось, извиниться? Подойти к Маше и Сонечке и прямо так сказать: «Девчонки, не знаю, что нашло, давайте кофе вместе выпьем?» Мысль казалась заманчивой первые несколько секунд, а потом Леля представила то чувство унижения, которое испытает во время выбрасывания белого флага… А тут уже и мерзкий клоун снова стал дергать за ниточки, испугавшись, что его кукла задумала совершить что-то миролюбивое.
Черт с ними, еще раз решила Леля и тряхнула головой. Вдруг она задумалась, разблокировала телефон и набрала в поисковике: «Сколько длится учебный год?»
175 дней… Сто. Семьдесят. Пять. Сто… Сколько же всего плохого может случиться за это бесконечное время.
Ну ничего! Просто пережить! А потом возьмутся силы откуда-нибудь на следующий год. А там и свобода…
Леля нашла в отражении в окне свои грустные, будто даже оттянутые вниз глаза, отвернулась и вышла из кабинета.
