Спасителей не выбирают

Ободряющей улыбки не получилось. Но, по крайней мере, равнодушие временно кануло в недра души и Хаггар стал похож на нормального человека. Висевшее сбоку при входе небольшое зеркало отразило перемену, мужчина поморщился и двинулся вглубь душного помещения, в самый дальний угол, стараясь ступать тихо и не тревожить людей, лежащих на койках.

– Привет, – тихо проговорил он, нырнув за занавеску, отделявшую одного пациента от всех остальных. Он знал, что ее повесили для защиты этого человека от губительного, слишком яркого света, но все равно этот закуток устойчиво ассоциировался у него с одиночной камерой. С карцером.

Лежащий на койке мужчина не походил на живого. Скелет, обтянутый посеревшей, покрытой язвами и струпьями кожей. Короткие, совершенно седые волосы почти терялись на фоне белой подушки, и только голубые глаза, яркие, живые, пугали контрастом. Вряд ли кто‑то в этой живой мумии сумел бы опознать молодого круглолицего хранителя Варона Присса.

– Как ты? – шепотом спросил Хаггар, сел на табурет у изголовья койки.

– Хорошо, – едва слышно прошелестел пациент, медленно прикрыл глаза, потом так же медленно, с трудом открыл. – Недолго осталось. Сегодня, самое позднее – завтра.

Теневик не стал говорить лживых слов утешения, не стал ободрять заверениями, что все обойдется, оба знали, что это не так. Не обойдется. В отсутствие Хаггара на этом самом стуле сидел сам Незримый и молча разглядывал умирающего, ожидая, когда тот уже не сумеет открыть глаза.

Магия целителей может многое, но против проклятий она бессильна. Владетель Верас прекрасно разбирался в проклятиях и в этот момент ненавидел свои знания. Есть чары, которые нельзя отменить. Просто нельзя, такое не под силу даже богам, поэтому он не мог дать другу даже призрачную надежду на лекарство, которое ищет и сумеет найти. Нет такого лекарства, Хаггар точно это знал. Он сам лет десять назад составил чары, случайно зацепившие несколько дней назад «штабную крысу» Варона. Да, не единственное и далеко не самое страшное необратимое проклятие из существующих, но почему‑то теневику в этой ситуации чудилась рука Воздающего.

Приложил ли справедливый бог свою руку в самом деле? Вряд ли. Если бы остальные старшие боги интересовались происходящим сейчас на земле, они непременно постарались бы остановить то безумие, в которое неотвратимо погружались смертные.

Но тем не менее хранитель Присс умирал.

– Хорошо, что ты успел зайти, – почти беззвучно шевельнулись истончившиеся бескровные губы. – Спасибо. Посидишь?

Хаггар только кивнул и очень осторожно сжал тонкую костистую ладонь, кажущуюся пугающе хрупкой. Сухие пальцы едва заметно дрогнули, обозначая ответное пожатие, но сил на него не хватило. Варон вновь прикрыл глаза – не то задремал, не то пытался собраться с мыслями.

– Целитель молодец, обезболивает хорошо. Остается только слабость и скука.

– Один из лучших во всем мире, – тихо подтвердил Хар. Проклятому причинял боль не только яркий свет, но и резкие звуки, и даже запахи, поэтому в его закутке царила сумрачная тишина, едва уловимо пахнущая хвоей – этот запах успокаивал.

– Как наши успехи? – Друг вновь открыл глаза и внимательно уставился на мага.

– Хорошо, – не моргнув глазом солгал тот. – Господа военачальники осторожничают, но рожи у них довольные.

– Хорошо, – эхом повторил Варон и слабо улыбнулся уголками губ. В самом деле верил? Или так ему было проще умирать? Не исключено, что действительно верил другу на слово, прежде тот никогда его не обманывал. Вот даже не стал обнадеживать, что сумеет помочь и снять чары… – А ты как?

– Да что со мной будет, – поморщился теневик. – Устал только, но это все ерунда. Хочешь, расскажу что‑нибудь?

– А ты не спешишь?

– Нет, мне сегодня дали отдохнуть, – вновь соврал маг. Он только вернулся, и было у него всего шесть часов на сон, но… выспаться он успеет на том свете.

– Тогда давай что‑нибудь жизнеутверждающее, про счастливое посмертие, – усмехнулся Варон, и Хаггар, собравшись с мыслями, принялся травить байки. Он не был хорошим рассказчиком и не тянул на менестреля харизмой, но зато обладал отменной памятью, в которой, помимо магических формул, жили проглоченные между экспериментами легенды, сказания, да и просто выдуманные истории. А больного сейчас, пожалуй, меньше всего интересовала плавность, чистота и выразительность речи. Гораздо важнее, что рядом чувствовалось живое тепло, а неподвижную тишину нарушал размеренный хрипловатый голос. У Варона остался всего один страх – смерть в одиночестве, когда последний вздох примут пустые равнодушные занавесы, отделяющие обреченного от тех, кто еще сохранял шанс выжить.

Маг говорил и говорил, а по языку растекался привкус горечи. Пустота внутри ширилась, больно давила на ребра и тихо удовлетворенно приговаривала, не скрывая издевки: «Ну вот и все, владетель Хаггар Верас. Вот ты и остался совсем один, маг. Больше никто не потревожит, никто не сунется под руку во время опасного эксперимента. Так где твоя радость, о гениальнейший из живущих, сильнейший из темных и темнейший из одаренных?»

И мужчине оставалось только, скрипя зубами, признать правоту этого голоса. Сейчас на его глазах умирало последнее, что осталось от прежней жизни. Никто не отнимал у него способности, никто не отнимал знания и чары, никто не претендовал на могущество. А пустота все ширилась и давила все больнее. И сознание собственной силы совсем не радовало и даже ни на секунду не утешало.

Умирал его друг. Единственный друг. А он со всеми своими невообразимыми талантами и мощью мог только сидеть рядом, рассказывать сказки и держать в пальцах хрупкую сухую ладонь, уже неспособную согреться, боясь сломать ее неосторожным движением.

Он до сих пор не мог поверить, что осторожный и предусмотрительный Варон Присс так неудачно подставился, попал под глупое шальное заклинание, за несколько дней истаял до скелета и вот‑вот отдаст душу на суд Воздающего. Пару лет назад он умудрился сунуть нос в гнездо заговорщиков. Именно он предупредил в свое время владетелей, и именно он помог подготовиться к подавлению восстания. Да, сам Хар не принимал предупреждений всерьез, но, к счастью, нашлись те, кто принял. Варон всегда предусматривал все на несколько ходов вперед – но случайность предвидеть не смог.

Хаггар говорил долго, до тех пор, покуда не почувствовал, что единственный слушатель уснул, и некоторое время после, заканчивая историю. Потом еще долго сидел, слепо таращась в темную тряпичную стену. Он ощущал себя невообразимо старым, даже древним, как Ничейные горы. И все вертелся в его голове один‑единственный вопрос: «Зачем?»

Зачем все? Было раньше, есть сейчас; какая у всего этого цель? У жизни, у смерти, у всего.

Наконец он в раздражении тряхнул головой, пытаясь отогнать пустые бесплодные мысли, и решительно поднялся с места. Следовало в самом деле вздремнуть пару часов, но для начала…

– Как обстоят дела с накопителями? – тихо спросил он все того же целителя.

– Как обычно, – тот пожал плечами, – полно пустых, их вечно не хватает.

– Давайте заполню сколько‑нибудь, – предложил теневик. Хотел замахнуться на все, но потом здраво оценил собственные возможности.

– Вам самому пара накопителей не помешала бы, – укорил его светлый.

– Посплю, все восстановится, – отмахнулся Хаггар.

Целитель смерил коллегу взглядом, с укором покачал головой, но спорить не стал. Во‑первых, он полагал, что все не лежащие на койках в лазарете люди по умолчанию разумны и самостоятельны и навязывать им свое мнение глупо. А во‑вторых, он знал, с кем разговаривает, и спорить с непредсказуемым магом не желал. Да и кто знает, на что этот человек способен? Он ведь умудряется почти каждый день заходить сюда и делиться силой, так, может, для него это действительно мелочи?

Обычно зарядкой магических накопителей, которые использовались при операциях и уходе за ранеными, занимались молодые недоучки, прибившиеся к лагерю и заодно помогавшие по кухне да бегавшие с поручениями, но их сил не хватало. Одно утешение – молодые восстанавливаются быстро. Конечно, и сами целители участвовали в сборе энергии по мере возможности, и даже маги остальных направлений порой заглядывали и делились, чем могли, но… Лишних накопителей не бывает.

Целитель не считал Вераса сумасшедшим и готов был подтвердить это профессиональное мнение любому желающему, да и особенно чудовищным не считал тоже. Эксцентричным, нелюдимым – да. За долгие годы практики немолодой целитель насмотрелся всяких людей: и пациентов, и тех, кто их окружал. И зачастую куда большими чудовищами, чем угрюмый теневик, выступали на вид совершенно приличные родственники пациентов. А этот… Всерьез называть бездушным монстром того, кто часами просиживал у постели умирающего друга, маг не мог. Он допускал, что многого не знает и у каждого есть разные грани характера, но также он оставлял за собой право на личное предвзятое мнение и даже личное заблуждение в таких вопросах.

Наблюдал целитель в процессе работы коллеги не за кристаллами – сомнительно, что профессионал способен их испортить, – а за самим теневиком. Просто на всякий случай, чтобы успеть поддержать или остановить, если вдруг что.

Впрочем, бдительность оказалась излишней. Хотя Верас к концу процедуры заметно побледнел против прежнего, но явно здраво оценил свои силы и не попытался зачерпнуть больше, чем имел, – несколько пустых камней так и остались лежать сиротливой кучкой.

Угрюмый владетель распрощался и вышел, как будто слегка пошатываясь. Светлый проводил его взглядом и в очередной раз задумчиво покачал головой. Предвидение не являлось его сильной стороной, но сейчас вдруг мужчина очень отчетливо ощутил: для теневика все ужасы еще только начинаются, война не самый страшный эпизод его жизни. Но предупреждать Вераса маг не стал. Если бы он мог сказать что‑то конкретное, тогда – да; а зачем лишний раз отравлять жизнь и без того не самому счастливому человеку?

А хранитель Варон Присс, последний из своего рода, умер через три часа после этого визита. Незримый оказался милостив к несчастному и забрал его во сне.

Страх был странный. Он не поднимался изнутри, не рождался глубоко в сердце и не заставлял его глухо стучать в горле. Напротив, он приходил снаружи, извне. Сжимал голову холодным обручем, стискивал горло, хватал за руки и тяжелыми кандалами повисал на ногах, мешая двигаться. Он напоминал ворох сырых ветхих тряпок: вроде бы и поддавался, уступая воле, но клочьями упрямо лип к коже и одежде и терпеливо ждал малейшей слабины или ошибки, чтобы спеленать и задушить своей хваткой.

Страх грыз ребра и пытался добраться до сердца, но вцепиться в горло пока не рисковал. Сидел на плече и тихонько нашептывал: «Ты не сможешь отсюда выйти. Ты смертный, ты обречен. Не стоило соваться туда, где живому нет места: живое к живому, а мертвое – к мертвому. Ты тоже почти уже мертв. Стоит ли так цепляться за жизнь? Разве есть в ней что‑то стоящее, разве она тебе нужна? Ведь дальше будет только хуже…»

Он, не отвечая, шел вперед и старался не слушать подлый шепоток. Страх умеет быть убедительным, и лучший способ борьбы с ним – сделать вид, что его нет. Единственный доступный сейчас способ.

А внутри страха не было. Кому нечего терять – тому и бояться нечего.

1400 год от Великого Раскола, первый месяц осени

Кирмил, столица Рубера

Осень – время урожая. Время пожинать плоды того, что брошено в землю весной.

«Посеешь ветер – пожнешь бурю», – гласит пословица, и прошлый год полностью подтвердил старое изречение. А в этом… В этом году ветви плодовых деревьев клонились к земле под тяжестью своих детей, а колосья стояли жирные, тугие, будто отлитые из полновесного золота. В этом году боги оказались милостивы к своим непутевым детям, и у едва начавших оправляться от потрясений людей появилась надежда пережить будущую зиму.

Еще весной мало кто всерьез мог поверить, что война закончится. Казалось, это моровое поветрие не успокоится, не разрушив все города и не втоптав в грязь всех живущих, но…

Сейчас о порядке тоже только мечталось, но он уже не казался недостижимым. Еще бесчинствовали в иных городах банды, еще боялись люди выходить на улицу не только ночью, а даже днем, но уже появилась власть. Та, что кропотливо собирала в свои руки все ниточки и подобно хорошей хозяйке, вселившейся в новый дом, тщательно и систематически выметала и выскребала из всех углов пыль, грязь и оставшиеся от прошлых жильцов воспоминания.

Столица оправлялась быстрее всех. Она уже начинала потихоньку походить на себя прежнюю. На некоторых улицах ночью опять загорались фонари, появились дворники, пекарни начали дышать на прохожих свежей сладкой сдобой, и прохожие эти, закрывая глаза, вдруг представляли, что вернулись в прошлое. Сытое, тихое, стабильное прошлое.

Уже давали балы, уже рассылались приглашения на званые ужины и обеды. Во многих таких приглашениях стояли новые имена, да и вечера отличались сдержанностью и скромностью. Очень редкая дама рисковала достать из надежного тайника фамильные драгоценности: кто‑то не хотел привлекать к себе излишнего внимания, а кто‑то боялся столкновения с прежними хозяевами ценностей.

Но все равно столица оживала. Чинила крыши, стены, окна. Выметала остатки разрушенных зданий и размечала участки под новые. Мостила дыры в брусчатке, ровняла ямы, латала и гримировала свои многочисленные шрамы.

А главное, в королевском дворце появился король. И казалось, при мысли об этом город блаженно жмурится и испытывает ни с чем не сравнимое блаженство. Потому что в королевском дворце должен жить король. Потому что на Золотой улице должны сверкать витринами лавки ювелиров. Потому что в квартале кружевниц должны мелькать в умелых тонких руках коклюшки, создавая неповторимо изящный узор. Потому, наконец, что в квартале строителей должна кипеть круглые сутки работа, рождая кирпичи разных цветов и изящную черепицу и создавая красочные проекты новых домов; а не сидеть там пара угрюмых стариков‑граверов, высекающих надписи на могильных камнях.

Впрочем, пока дворец оглушал всех входящих звенящей тишиной и поражал взгляды пустотой. Королю было не до украшения собственного жилища и не до покупки мебели, а привозить в столицу королеву, в чьи обязанности как раз входило подобное, он пока не спешил. Вместе с наследниками королева укрывалась в убежище на краю обитаемых земель, и расположение этого места знали всего несколько особенно доверенных магов.

Почти все они, а также генералы, министры и некоторые другие заинтересованные лица собрались сейчас в королевском кабинете, чтобы обсудить текущие проблемы страны. Среди них особенно выделялись трое жрецов старших богов, которые держались особняком и не участвовали в большинстве обсуждений. Впрочем, вопросов относительно причин их присутствия никто не задавал, а вскоре очередь дошла и до них.

– Я прошу прощения у досточтимых жрецов, что пришлось ждать. Есть ли новости?

– Боги благоволят нам. – Обменявшись взглядом с «коллегами», служитель Светозарного склонил голову. – А очистительное пламя делает свое дело. Незримый ослаб и не скоро уже оправится от этого поражения. Что же до выявленных его главных последователей, список которых вы, ваше величество, видели, то многие уже предстали перед судом Воздающего. Лишь несколько пока избегают пламени. – Жрец деловито и буднично достал из лежащей на столе папки короткий список и по рукам передал королю. Каждый, к кому попадал заветный листок бумаги, пробегал взглядом короткий перечень имен и хмурился или качал головой.

– Но позвольте, – заметил главнокомандующий армией, оказавшийся последним звеном в этой цепи, он сидел по правую руку от короля. – Хаггар Верас погиб в бою под Талеро, уже больше месяца о нем ничего не слышно!

– Предсказания на его счет туманны, – нехотя отозвался жрец Светозарного.

– Проще говоря, на божественный суд он не попал, а где его носит – им неведомо, – поморщившись, недовольно проговорил Савас Ойшар. Самые сильные боевые маги Гнезда, приносившие в свое время присягу королю, поддержали его в борьбе с зарвавшейся аристократией, и бывший декан Светлого факультета оказался среди них в первом ряду. – В любом случае лично я, пока не увижу тело, в его смерть не поверю, и можете считать меня параноиком.

– Как может подобное быть неведомо богам? – недовольно спросил один из министров.

– Когда речь идет о Выродке, ничего нельзя знать наверняка, – задумчиво заметил король, разглядывая дошедший до него листок. – Мне порой казалось, что он и Незримый – вообще одно лицо, потому что обычный человек на такое не способен. Впрочем, довольно о нем, раз нет никакой достоверной информации. Уважаемых жрецов я главным образом хотел видеть по другому, гораздо более приятному поводу. Грядет праздник осеннего перелома года, и мне бы хотелось услышать ваши соображения по этому поводу. В частности, как лучше вычеркнуть Незримого из традиционного празднества.

Запрет культа грозного бога смерти простой народ воспринял не то чтобы радостно, но спокойно и даже с некоторым облегчением. Незримого боялись и скорее задабривали, чем почитали, поэтому выступление остальных старших богов против брата лишь избавило людей от дополнительной неприятной обязанности.

Некоторые наиболее осторожные и консервативные, особенно в глухих деревнях, продолжали орошать домашние идолы кровью убитых животных, и с такими жрецы вели просветительские беседы, мягко и настойчиво подталкивая на верный путь. А вот жрецов и ярых поклонников бога смерти не жалели, их неизменно ждало очистительное пламя. Такую смерть для них избрали по простой причине: умирая в огне, они не могли стать жертвами все тому же Незримому, а множить силы бога‑отступника никто не собирался.

Как именно получилось то, что получилось, и как старшие боги решали между собой разногласия, широкая общественность не знала, но слова жрецов прекрасно согласовывались с тем, что люди видели своими глазами. И потому верили. Незримый восстал, возжелал уничтожить братьев и воцариться среди смертных единолично, и кое‑кто из верхушки аристократии и магического сообщества поддержал его в этом начинании. Остальные боги разгневались на предавших их людей, но потом добрый король вымолил прощение и помощь, те покарали отступников и поддержали законного правителя, который тут же начал наводить порядок. Сказка получилась красивая, а несколько ушлых менестрелей сочинили сразу добрый десяток песен с похожими сюжетами, которые пришлись ко двору балаганам и в конечном итоге очень быстро завоевали всенародную любовь.

А с чего все началось на самом деле… да какая разница! Главное, что закончилось, и добрый король каленым железом выжигает заразу, избавляя народ не только от жрецов проклятого бога, но и от обыкновенных бандитов. Пожалуй, пройдет еще пара лет, и в сознании обывателей последние две категории переплетутся так тесно, что отделить одно от другого не сумеет уже никто.

1400 год от Великого Раскола, первый месяц осени

Ничейные горы, побережье Серого моря

Беспокоились власти Рубера не напрасно: тот, кого во время войны – во многом, правда, за довоенные преступления – назвали Выродком, действительно выжил. Единственный выжил в том котле грамотно расставленной ловушки, который получил название «бой под Талеро». Или скорее бойня.

Если бы маг хоть когда‑то верил в чудеса, он посчитал бы это именно чудом, а так… Просто Хаггар Верас оказался чрезвычайно живучим и талантливым типом, за считаные секунды сумевшим найти брешь в ловчей сети, не позволявшей открывать порталы.

А вот тот факт, что он выжил после этого, стоило частью списать на беспрецедентное упрямство самого теневика и частью – на хорошую наследственность, наградившую мага отменным здоровьем. Истощенный магически до дыр в энергетической оболочке, израненный, потерявший много крови, он очнулся на пустынном диком берегу, откуда добраться до ближайшего жилья можно было недели за три.

Место это ему показал один из приятелей, чье имя Хаггар с трудом вспомнил, но вспомнил добрым словом. В далекие годы учебы они порой собирались здесь на дружеские гулянки: в конце лета Серое море прогревалось достаточно, чтобы купаться в нем было в удовольствие, крохотный, зажатый в скалах песчаный пляж отлично подходил для уютных посиделок, а небольшой грот позволял укрыться от непогоды. На свое счастье, попал маг именно в этот грот; в прилив пляж скрывался под водой, и вряд ли в своем тогдашнем состоянии он сумел бы перебороть стихию.

Он так и не сумел понять, почему в момент опасности в первую очередь подумал об этом диком месте, о котором не вспоминал со времен учебы. Но, пожалуй, так теневик вытянул единственный счастливый билет из тысячи: некому было искать его здесь.

На пятачке суши ничего не росло, разве что тонкий налет зеленых водорослей на камнях у входа в грот, но главная удача состояла в том, что в пещере имелся крошечный источник пресной воды. Даже не родник – сочащиеся сквозь породу капли, которые спасли ему жизнь. Следующим спасителем стала огромная колония моллюсков, обитающих на прибрежных камнях, и питающиеся ими крабы. И те, и другие, разбитые о камни, шли в пищу сырыми. Из‑за них приходилось подолгу находиться в воде, и раны потому заживали очень неохотно, хотя и не загнивали.

Последнему способствовала еще одна козырная карта, о которой Хаггар не сразу вспомнил: родовой перстень владетелей Верас, чудом добытый им в последние довоенные дни после побега из королевских застенков. Охотиться за бывшей любовницей и ублюдком маг не стал – не до того было, – но оставить им эту реликвию он не мог. Благо хранился перстень в тайнике, в городском особняке, а противники теневика не ожидали, что тот из тюрьмы первым делом явится именно туда.

После его появления от особняка и нескольких соседних домов, к слову, осталась заполненная непонятным шлаком воронка: слишком много артефактов и книг находилось в этом доме, и оставлять врагам то, что не сумел унести, Верас не собирался.

А перстень, помимо всего прочего, служил накопителем магии, и сила, запасенная в нем, стала отличным подспорьем. Пусть Хаггар не умел исцелять, но вычистить раны может не только стихийная магия и целители: тьма и разрушение вполне способны справиться с этой небольшой задачей, да и затворять свою кровь, не позволяя ей вытекать, теневик умел. И экономно, очень скупо расходуя силу, сумел выдержать все.

За месяц, который прошел после боя под Талеро, маг уже достаточно оклемался. Раны зарубцевались, рукам вернулась былая сила и скорость, и рацион мужчины пополнился сырой рыбой. Затянулись прорехи в ауре, и она вновь начала запасать магическую силу, так что около недели назад Хаггар телепортом совершил вылазку к жилью, где с помощью банального воровства разжился глиняной миской для воды, кое‑какой едой помимо осточертевших сырых даров моря, простой полотняной рубахой и штанами взамен истрепавшихся. Два прыжка и проникновение в погреб зажиточного крестьянского дома выпили все силы, но маг справедливо посчитал это полезной тратой сил: при усиленном питании и резерв восстанавливается быстрее.

Вряд ли кто‑то из прежних знакомых смог бы узнать в этом отшельнике не только самоуверенного юнца, каким он поступил на учебу, но даже того нелюдимого боевого мага, имя которого стало проклятием и постепенно вытеснилось прозвищем Выродок с порой прибавляемым – не иначе как для увеличения значимости – прилагательным Черный или Темный.

Хаггар здорово похудел, остались одни только кости и жилы. Черные волосы с появившейся проседью потускнели и выгорели до невнятного темно‑серого пепельного цвета. Черты лица заострились и приобрели еще большую хищность. Вот разве что карие глаза остались прежними, только вместо безразличия и презрения в них поселилась усталая, обреченная злость загнанного зверя.

Светлая кожа, иссеченная шрамами свежими и старыми, загорела до черноты, и эти шрамы усугубляли его сходство с беглым каторжником. Застарелые, бугрящиеся кратерами заживших язв полосы на руках от прикосновения гремучего железа. Большой безобразный ожог на плече, оставленный чьим‑то боевым заклинанием, полученный в последнем бою; как раз перед этим маг лишился щита и уже не успел поднять новый. Ровесники ожогу – несколько полос и пятен по всему телу от хлесткого дробного удара, совсем рядом чей‑то удар разбил каменную кладку, и разлетающиеся осколки посекли кожу, разорвали плоть, а один Хаггару пришлось выколупывать из собственного бока.

Поначалу мужчина не думал о причинах, следствиях и своих дальнейших планах. Он просто отчаянно цеплялся за жизнь, заставлял себя подниматься с места и шевелиться, добывать пищу, через тошноту проглатывать склизкое сырое мясо, пахнущее морем и тиной. Потом он немного оклемался, но доставать еду стало сложнее: все ближайшие камни он уже очистил.