Заповедные острова

Молодого, которого я определил, как телохранителя, кажется, я где-то встречал. По крайней мере, лицо у него было знакомое. А его шефа видел явно впервые. За те неполные полгода, что были проведены в Пузыре, сотня-другая лиц примелькалась, но всегда появлялись новые и, как видно, этот дядя где-то отсиживался, не посещая собраний и не участвуя в обязательных работах. Что же касается их угроз, то мне не было страшно; впрочем, было жалко, что здесь нет Генки, – мой приятель нетерпел такое обращение.

Жизнь в Пузыре постепенно оформила свои неписанные законы и, как бы ни старался Комитет, народное законотворчество опережало официальное. Например, если в сотне метров друг от друга встречались два незнакомых человека, то правильным и безопасным считалось разойтись на почтительном расстоянии; если же кто-то хотел подойти ближе для разговора, то должен был издали поднять вверх руку и дождаться, когда другой сделает то же самое в ответ. Поднятая рука была и запросом на разговор и ответным согласием, а в противном случае – можно получить пулю без предупреждения. Это условие распространили активисты из резервации молодёжи. Сделано так было после того, как на молодых девушек трижды нападали неизвестные с известными целями. Молодые ребята не только развесили по всей округе объявления о правиле поднятой руки, но и тайно раздали большому количеству женщин пистолеты Макарова; где они их взяли – до сих пор непонятно. Говорят, это они в первые дни вычистили оружейные шкафы отдела полиции. И тогда нападения на женщин стали происходить уже по другой причине – с целью отнять пистолет. Однако закон прижился быстро и Комитет принял его как официальный. Стрелять без предупреждения, конечно, закон не позволял, но правило поднятой руки определил как обязательное. И без розданных пистолетов, на руках у спасшихся было достаточно оружия, а так как никто не хотел получить пулю, отношения между незнакомыми людьми на улице можно было назвать вежливыми и предупредительными.

Новый закон запрещал открытое ношение любого оружия, а что касается его хранения при себе, то прямого разрешения или запрета не было. Судя по тому, что у каждого второго прохожего оттопыривался карман или пиджак, вооружены были почти все. Но за стрельбу, а тем более за убийство, наказывали строго – не зря была построена тюрьма. Нашего маленькое общество нуждалось во всём, что есть у большого. Стрелять просто так ради развлечения не дозволялось, так как это вносило беспокойство в жизнь людей, которые всегда с тревогой прислушивались к выстрелам. После войны полицейских и военных хлопки выстрелов заставляли всех замолкать и вытягивать шеи, где бы эти звуки не заставали. На шум перестрелки немедленно выезжала специальная дежурная команда, сводный отряд полицейских и военных. Однажды они задержали двух парней, устроивших весёлое соревнование на меткость из охотничьего ружья. Их привезли к Бобрикову, и тот распорядился посадить нарушителей спокойствия в камеру на три дня.

Хотя для устройства небольшой тюрьмы прекрасно подошло бы отделение полиции, где всё уже есть, но там некому было постоянно специально дежурить. Поэтому две комнаты с решётками на окнах и решётками вместо дверей соорудили в квартире на первом этаже ближайшего к гостинице дома. В этой квартире-тюрьме никто тоже не дежурил, но регулярно заходил полицейский, постоянный пост которого был в гостинице, – посмотреть, всё ли в порядке, на месте ли заключённые.

Через месяц после Катаклизма обе комнаты были надолго заняты. В одной сидели убийца с насильником. Первый за что-то зарезал незнакомого человека; говорят, во время дележа добычи с посещения ювелирного магазина. Второй изнасиловал женщину и был пойман по горячим следам, чего в Пузыре обычно не происходило, несмотря на ограниченность территории. В другой комнате сидели два дружка-наркомана, не совершивших конкретных преступлений, но одним своим видом пугающих нормальных людей. Они бродили, как тени, в поисках дозы, и Комитет почти сразу изолировал эту парочку, разрешив поддерживающие медикаменты.

Вскоре под тюрьму организовали соседнюю квартиру, потом третью. Знаю это, потому что привлекался с Генкой на укрепление решёток. В итоге целый этаж в подъезде можно было считать тюремным. Вопрос с туалетом решили традиционно – пробив в полу дырки, ведущие в подвал. Подвал, конечно, заранее проверили и тоже наглухо заперли, однако пробитые в полу отверстия не были столь велики, чтобы в них мог пролезть человек.

Насильников и убийц сажали навсегда, за менее значительные грехи могли упрятать на несколько дней, недель или месяцев. Дважды я был свидетелем того, как большие собрания, которые раньше были еженедельными, а позже стали собираться только по факту накопления вопросов, устраивались ради проведения суда. Члены Комитета, некоторые не без удовольствия, взяли на себя и эти функции. В обоих случаях «судили» молодых женщин, выстреливших в напавших на них мужчин. И оба раза женщин оправдали. Попавших же под суд мужчин мне видеть не приходилось, скорее всего, Комитет обходился в этом вопросе своим мнением, без суда направляя виновников сразу за решётки. Но я не берусь судить за полноту рассказа, так как мы узнавали о таких случаях не всякий раз, а лишь при оказии.

Так что времена у нас были строгие, и я не боялся этих двух мужчин, внезапно пришедших в мой двор в поисках некоей Нели. Мне было очень интересно узнать, кого же они искали и действительно ли моя Нина и эта Неля – одно лицо. Но узнать это можно было только у двух неприятных личностей, так что я смирился с тем, что вопрос останется невыясненным. Если звёзды сложатся как надо, и я увижу Нину, непременно спрошу у неё. А сейчас определюсь с тем, кому рассказать про Возвращатель; для этого я решил пойти в гостиницу.

ХХХ

В фойе гостиницы я встретил Марину и полицейского, взмыленных и довольных. Они обзавелись теннисным столом и играли, видимо, уже не первый час. Сформировался и довольной большой блок болельщиков – жителей гостиницы; они кричали «давай!», «ну!» и даже «эх!» в зависимости от того, что происходило в поединке. Полицейский выигрывал. Он был крупный и имел героический вид, подчёркнутый пластырем на щеке. Когда очередная партия завершилась, и Марина, передав ракетку следующему игроку, отошла к барной стойке попить воды, я приблизился.

– Привет, Марина.

– А, это ты.

– Слушай, где мне найти Остапова?

– Остапова? Он дома. Он же в квартире живёт, тут на Усачёва. Жена у него болеет, вот он ухаживает, на заседания Комитета почти не ходит.

– А Марченко?

– А тётя Клава тут, только что прошла. Иди в 230-ый номер. А зачем она тебе?

– Хочу посоветоваться насчёт… Ну, неважно.

Я поблагодарил Марину и вбежал по ступенькам на второй этаж гостиницы. Дверь вряд ли была заперта, но я вежливо постучался. – Открыто, – раздался изнутри немного старушечий голос.

Клавдия Андреевна Марченко работала психологом в каком-то детском центре и в момент Катаклизма ехала в метро. Она была женщиной спокойной и уравновешенной, как и подобает людям её профессии. На вид ей было лет шестьдесят с лишним, она обладала крупной фигурой, густой кудрявой причёской и постоянно довольным лицом. С первых часов она принялась активно помогать растерянным и подавленным согражданам, чем и приглянулась Макарову, который включил её в состав Комитета. По образованию Клавдия Андреевна были и вовсе психиатром, так что под её началом в больнице был организован центр сбора и нахождения людей, потерявших рассудок. В тот момень, когда сбрендивший полицейский перестрелял душевнобольных, Марченко там не было; ушла за полчаса до того. Сейчас она сидела спиной к двери и что-то писала.

– Заходите-заходите, кто пожаловал?

– Это Юра, может, видели меня? Я слесарь. Слесарь-сантехник.

Марченко повернулась и всмотрелась. – Как же, конечно, помню. Заходите, Юрий.

– Работаете? – я сел рядом на краешек дивана.

– Да, вот затеяли с медицинской группой лекарства переписать. А то непонятно, что есть, чего нет.

Я молчал, возникла неловкая пауза.

– Как Вы думаете, выживем мы тут?

– Конечно, выживем! Откуда такие мысли, Юрий? С чего бы нам тут вымирать, особенно после того, как освоили сельское хозяйство. Юра, а вы слышали, что Валентина обещала арбуз вырастить?

– Валентина? Кто это?

– Ну как же! Это наш агроном! Какая чудесная женщина, мы так подружились.

– А, агроном? Слышал, конечно.

– Вам надо больше общаться с людьми, чтобы не было этих мыслей. И находить друзей. У вас есть здесь близкий человек?

– Был. Но сейчас нет.

– Понимаете, Юра. Мы здесь в особых условиях, надо адаптироваться. Некоторые социальные правила и устои здесь не действуют. Например, у нас нет времени долго сходиться с людьми. Мы должны чаще общаться, быстрее находить единомышленников и держаться с ними вместе. Знаете, по какой причине более всего люди сходят здесь с ума?

– Нет, не знаю. По какой?

– Внезапное ощущение одиночества. Вышел человек из метро, увидел розовую стену и понял, что не может попасть к жене, детям, друзьям. Быстро развивается депрессия – первый признак. И такому человеку кажется, что здесь не настоящая жизнь.

– А она настоящая?

– Ну, положим, много хуже было бы, появись Пузырь вокруг во время лесной прогулки по грибы. Ощутите себя посреди леса, из которого вы не можете выйти. В руках только грибная корзинка, а где-то, быть может, волки.

– Это было бы не очень, – засмеялся я.

– Вот и я про то. Кто сказал, что вашу жизнь ухудшили? Не надо киснуть, Юра. Сколько вам лет?

– Сорок пять.

– Вы сантехник? Какие планы у Вас были, Юра, на оставшиеся лет тридцать?

– Вы имеете в виду тот факт, что я тут могу ездить на дорогих машинах и пить элитный виски?

Лицо Марченко расплылось в улыбке.

– Это само собой, и для многих главное именно это. Но я о другом. Вдруг в середине жизни вы получили возможность новых перспектив. Станьте кем-то более значимым, чем сантехником. Всё заново, Юра, разве это не прекрасно? Ну уж, а шикарные машины будем считать бесплатным бонусом, – и она рассмеялась. – Кстати, обратите внимание, шикарные машины здесь ничего не стоят. В нашем новом обществе какой-нибудь Роллс-Ройс – это игрушка на полчаса.

– Значит, вы нашли здесь то, чего не было там?

– Знаете, да. Всю жизнь я жила в Апрелевке, мечтая о небольшой квартирке в старом московском центре. Это одно из самых заветных моих желаний, мечта студенческой юности. Мы часто гуляли по Арбатским переулкам, когда я учились в медицинском; но не сбылось, так и езжу на электричке. А ещё здесь я познакомилась с Валентиной и считаю, что мы уже подруги. Наши судьбы очень похожи: мужья нас бросили, дети разъехались; мы доживали свои не слишком счастливые жизни. У нас у обеих есть кошки, обе любим театр. Да и бывшие мужья наши, так уж вышло, до сегодняшних дней не дожили.

– А что вы живёте тут, в гостинице?

– Всё верно, скоро переезжаем. Так и будем соседствовать с Валентиной, уже и квартирку подобрали, с видом на набережную и мост. Красота! А ещё, знаете, климат просто потрясает! Ради такого климата турпоездки покупают! Вечный май; ни дождей, ни морозов, ни сквозняков – то что надо для моего предпенсионного возраста! – и Марченко опять захохотала.

Мы говорили ещё какое-то время, и я вовсе передумал рассказывать про Возвращатель. Клавдия Андреевна восхищалась тишиной вокруг и количеству книг в библиотеках, бездонными запасами гречки и вина, сумасшедшим ростом цветов и обилием новых знакомств. Член Комитета Марченко не хотела возвращаться в прежнюю жизнь, и её можно было понять.

Через час я спустился в фойе гостиницы. В теннис играли другие, Марины не было. За её секретарским столом сидела неизвестная женщина.

– А где Марина? – спросил я.

– На улице, с цветами возится, – получил ответ, в котором был несколько игривый оттенок, и, когда я вышел на крыльцо, то всё понял. Марина любезничала с полицейским. Похоже, развивался роман. Они, прижавшись плечами, сидели на лавочке около большой цветочной клумбы, и её смех был слышен даже отсюда.

– Простите, как Вас зовут? – вернулся я к женщине, её замещавшей.

– Ольга Петровна.

– Ольга Петровна, как мне найти Остапова, где он живёт?

– Вообще-то, нам запрещено такие вещи сообщать.

– А что так?

– А вы что, не знаете, что три месяца назад пропал председатель Комитета?

– Знаю.

– Вот кому-то сказали, где он живёт и всё. И нет человека, – равнодушным голосом ответила женщина и стала распечатывать плитку шоколада.

Я пошёл к Марине, которая была недовольна тем, что я отвлёк её от флирта, но это поспособствовало делу, так как она моментально сообщила мне адрес и вернулась к кавалеру.

Игорь Матвеевич Остапов был крепким хозяйственником лет пятидесяти и в прежней жизни занимал немаленький пост директора московского механического завода. Характер у него был твёрдый, если не сказать жёсткий, голос волевой, а речь приказывающая, что неудивительно, когда под началом – две тысячи человек. Остапов был знаком с Макаровым до Катаклизма, поэтому был назначен в члены Комитета, как говорится, автоматически. Впрочем, директор был настолько опытным руководителем, что наверняка занял бы это место и без знакомства.

В той или иной степени Остапов курировал большинство дел в Пузыре, связанных с физическим трудом, где нужно было организовать мужчин, материалы, инструменты и получить требуемый результат. Его громкий голос можно было услышать ещё на подходе к месту работ. Нам с Генкой приходилось встречаться с ним чуть ли не всегда в те дни, когда Марина вручала повестку на очередную стройку. В последний раз мы виделись месяца полтора назад, когда нам дали задачу выдёргивать машиной решётки из окон первых этажей – была такая масштабная работа, запланированная Комитетом. Это было незадолго до того, как Генка решился воспользоваться Возвращателем. Мы приехали по указанному адресу и заметили широкие мазки красной краски на оконных решётках жилого дома. Через минуту из-за угла появился Игорь Матвеевич, в руках он держал ведёрко с краской и кистью.

– Так, ребята, я где надо обошёл и нужные решётки вам отметил. Вам за сегодня надо вырвать 32 штуки, то есть, получается, обойти два дома, этот и вон тот. Сейчас двенадцать часов, успеть нужно до пятнадцати, потому что придёт бригада вырезать стёкла, а в семнадцать ноль-ноль уже машина придёт с грузчиками, будут изымать нужное.

Не чурался Остапов и простого человеческого общения, любил посидеть с работниками в общем кругу, покурить да посудачить, всегда имел в запасе весёлую историю, но находил силы и прервать перекур, если тот затянулся. В общем, он заработал себе славу человека, как говорят, «строгого, но справедливого», существенных недостатков не имеющего.

Я пришёл по адресу, который подсказала Марина. Ещё в подъезде я услышал знакомое ровное тарахтение генератора, – значит, Остапов обзавёлся электричеством, что неудивительно. Постучался; дверь открыл хозяин, узнал меня и пригласил войти.

– Проходи на кухню. Тебя, вроде, Юра зовут?

– Верно.

– Проходи. Жена болеет, в комнаты не зову. Тут и чаю попьём.

– А где генератор? В кухне соседней квартиры? – спросил я.

– Точно! – широко засмеялся Остапов. – Я его на кухню пробовал, на балкон пробовал. Мешает спать, зараза!

– Мы тоже так сделали, – признался я.

– Ну и правильно, куда его ещё. А соседские ключи у меня были. Хороший был сосед, Витька. И семейство хорошее. Где они теперь…

Его жена носила редкое имя Антонина и имела любовь к редким фестивальным кинофильмам; один из таких шёл утренним сеансом в кинотеатре «Горизонт». На завод в тот день Остапов не собирался и согласился на уговоры супруги, хотя кино не любил. По его словам, на том сеансе в зале сидели буквально несколько человек. Фильм начинался в десять, и, когда в одиннадцать случился Катаклизм, экран погас и наступила тишина. Несколько минут они сидели, ожидая возобновления показа, а потом пошли разбираться, в чём дело, подсвечивая себе фонариками мобильных телефонов.

– Так, получается, это вас с женой и спасло, – сказал я, пытаясь поддержать разговор.

– Да, если бы не пошли в кино, то непонятно, чтобы с нами было. Испарились бы, как наши соседи. А ты как выжил?

– Я же сантехник. В подвале работали с напарником, кусок трубы меняли.

– Понятно. Так чего пришёл-то?

– Игорь Матвеевич, тут такое дело, – начал я, но из соседней комнаты его позвала жена. Остапов извинился и вышел. Вернулся он через несколько минут.

– Извини, Юра, у жены проблема с поясницей. Давно уже. Полгода нормально, потом месяц лежит. Я уж и блокады колоть научился.

– Ей нужна медицинская помощь?

– Да как сказать, ничего нового не откроют, а медикаментов у нас тут достаточно. Я специально навестил соседние аптеки, ей лет на десять теперь хватит. Так ты что хотел?

– Говорят, Вы знаете, как покинуть Пузырь, – сказал я и сам удивился такой фразе. Впрочем, такой вопрос не был совсем безосновательным. Дело в том, что иногда в Пузыре возникали слухи о том, что Макаров ушёл отсюда, зная путь, а другие члены Комитета решили остаться, но иногда тоже ходят за стену, туда, в оставшийся мир. Известен был этот слух и самим членам Комитета.

– Да это слухи, Юра, слухи, – вздохнул Остапов и заулыбался. – Я даже тебе вот что скажу. Если бы я знал, как отсюда уйти, то не ушёл бы.

– Почему?

– А куда? Я же дома!

– В смысле?

– Ну вот это – моя квартира, я в ней жил и до Катаклизма. Куда мне ехать-то? Ты сам откуда?

– Я из Отрадного.

– Ну вот, а я местный, понимаешь. У меня тут всё, в этой квартире восемнадцать лет живу.

– Но ведь там, в том, остальном, мире, остались родные, работа?

– Я думал об этом. Работы у меня и тут достаточно, а родные… ну как тебе сказать, – Остапов задумался, – родителей уже давно нет в живых, дети выросли, у них свои семьи, видимся нечасто. Вот есть у меня брат двоюродный, но он сейчас в Новосибирске живёт. Так что не знаю, к кому я должен спешить. Нет, конечно, хорошего ничего нету, что мы тут застряли. А с другой стороны, даже интересно. Я на старости лет такого приключения и не ждал, признаюсь тебе.

Мы болтали ещё какое-то время, и Остапов совсем зафилософствовался, да так, что я вовсе передумал рассказывать ему про Возвращатель. А потом решил показать ему на месте.

– Игорь Матвеевич, я интересное место нашёл, хочу Вам показать.

– Какое место?

– Я покажу. Надо на машине поехать. Можем хоть сейчас.

– Ну ты прямо шпион, ей-богу. Знаешь, я прямо сейчас не могу. В пять часов ко мне сюда придёт человек, принесёт складские ведомости. Это я такой порядок завёл. В шесть часов мне жену колоть. А сейчас, кстати, сколько времени?

– Десять минут пятого.

– Не успеем. Давай часиков в семь? Я не против продышаться, а то дома целый день. Ты где, говоришь, живёшь? Давай я заеду.

Мы условились, что к семи он подъедет к моему дому и посигналит. Появилась мысль, что, если всё показать Остапову, то нет смысла возвращаться домой, а можно отправиться за Ниной сразу, как при нас улетел учёный Кулешов. Может быть, даже повторить Кулешовский фокус – запереть Остапова в кассе института, всё ему рассказать и, оставив свечу пережигать верёвку, отправиться в комнату с Возвращателем.

Но у меня было ещё два дела. Во-первых, встретится с Сергеевыми, раз уж решил это сделать, а во-вторых, в последний раз заехать домой, чтобы перепрятать некоторые вещи.

Мысль сохранить дорогие сердцу предметы, чтобы иметь к ним доступ и после того, как исчезнут стены Пузыря, приходила в голову уже не раз. Когда Пузырь пропадёт, а в этом я не сомневался, жители смогут вернуться в свои квартиры, и я тоже смогу опять попасть сюда. Я приеду, как обычно, на метро в этот памятный район Москвы, по улицам которого снова будут нестись автомобили. В квартиру, которую мы с Генкой обжили, меня, конечно, уже не пустят, а за последние месяцы мы навезли в неё много занятных вещей. Здесь был и великолепный набор слесарных инструментов из нержавеющей стали, и старинная казачья шашка, и дюжина бутылок коллекционного коньяка разных марок.

А у Нины был фотоаппарат, делающий снимки сразу: фотографии вылезали из щели в корпусе, и изображение постепенно проявлялось. Нина обзавелась им ещё до нашего знакомства и часто брала с собой на прогулки. Этими небольшими фотокарточками были у нас увешаны две стены на кухне. В основном на них были я и Нина, путешествующие то там, то здесь, по закоулкам Пузыря. Вот мы стоим на крыше высокого дома, вот гуляем в парке, вот обрезаем розы. И на всех снимках смеёмся. Ещё была коробка фотокарточек, сделанных Ниной до встречи со мной. Я решил собрать всё это богатство и надёжно спрятать.

А ещё я дорожил картинами, написанными Ниной. Оказалось, она неплохо рисует, но обзавестись холстом и масляными красками до Пузыря ей так и не довелось. Поэтому мы раздобыли всё, что нужно, и Нина за месяц написала три больших натюрморта, два огромных пейзажа и десяток небольших цветочных зарисовок на холстах размером с тетрадный лист.

Словом, у меня скопилось некоторое количество вещей, которые не хотелось терять. Всё это я решил спрятать в тот подвал, где мы с Генкой меняли трубу в момент Катаклизма – лучшее место для тайника; укромный угол, в который вряд ли кто залезет.

И ещё хотелось зайти к Сергеевым и рассказать им про Возвращатель. Сейчас, когда мы с Остаповым наметили поездку, идти к Сергеевым уже было вроде как и не обязательно. Но я решил довести дело до конца, как задумал, тем более что и жили они рядом.

Зайдя во двор, я услышал звуки блатной песни, льющиеся из открытого окна третьего этажа. Поднялся; дверь не была заперта, меня встретила жена хозяина – Лена. На кухне тарахтел генератор, по полу коридора во все комнаты тянулись аккуратно проложенные вдоль плинтуса провода. Дверь в дальнюю комнату была закрыта, из неё неслась песня о нелёгкой судьбе арестанта.

– Здравствуйте, Лена, я к вам в гости. Мне бы с Алексеем поговорить.

– И вам доброго здоровья, – хозяйка мыла пол в коридоре, бросила тряпку в ведро, выпрямилась и стала вытирать руки. – Не знаю, захочет ли только их величество вас сегодня принять.

– А что такое?

– Пьёт третий день, – казалось, что супругу этот факт мало беспокоил.

– Как так, он же непьющий вроде?

– Непьющий-непьющий, а потом ещё как! Да чтобы через края! Два раза в году неделю в дым и снова в трезвенниках! Вот такой муженёк.

– А он как вообще? Говорить может?

– Он сейчас всё может, и поговорить, – Лена опасливо посмотрела на дверь, – и убить. Ничего, осталось дня два-три, потом сам скажет: «Ленуха, неси молоко». А пока пьёт. И только водку. Вокруг такие коньяки, виски, бренди. А он водку!

– Жалко-то как, у меня к нему дело было, да видно не судьба.

– Извини, забыла, тебя как зовут?

– Юра.

– Юра, приходи через три дня, это самое лучшее. Для надёжности – через неделю.

Спускаясь по лестнице, я подумал, что, действительно, зря приходил, раз уже сговорился с Остаповым. Если надо будет – он сам всем расскажет, когда придёт время. Я сел в машину и через несколько минут заехал в свой двор.

У нас повсюду были клумбы с красными, жёлтыми и оранжевыми цветами. У подъезда стоял серебристый Бентли, казалось, уже чуть запылённый. Кроме меня, Генки и Нины, здесь никто не поселился; спасшимся хватило и других прибежищ, так что этот двор стал хутором – весь наш, включая окружающие его дороги и внутреннюю территорию с детской площадкой и клумбами. Я ненадолго замер, медленно оглядывая знакомую картину, и было что-то привлекательное в том, что за эти пять с лишним месяцев погода была одинаковой, майской, комнатной. В нашем дворе можно было положить на край лавки салфетку, и она так и останется лежать месяц, два, пять. Её не размочит дождь, не унесёт ветром, ни заберёт дворник. Всё, за что цеплялся взгляд в этом дворе, – было следами жизни одного из нас: меня, Нины, Гены.

Я подошёл к двери нашего подъезда, потянул за ручку, дверь подалась, и я стал заходить внутрь, но вдруг остановился, словно парализованный! Ведь дверь подъезда я всегда запираю на навесной замок! Быстрым движением я отпрянул обратно и в несколько шагов, тревожно оборачиваясь на дверь подъезда, вернулся к машине. На заднем сиденье моего внедорожника лежало охотничье ружьё. Убедившись, что патроны вставлены, я, с осторожностью осматривая окна и прислушиваясь, снова подошёл к подъезду.

Внутри царила оглушающая тишина. Было страшно сделать шаг, и я подумал, не плюнуть ли на идею переноски вещей в подвал; ещё немного помявшись, решил заходить. Шаг за шагом я стал подниматься по лестнице к лифту, потом на второй этаж, потом выше и наконец подкрался к собственной двери на третьем этаже. Квартира была отперта, и я некоторое время прислушивался, но было так же тихо, поэтому решился войти. Метр за метром обследуя своё жилище, продвигаясь всё дальше, резко открывая двери в ванную и туалет, выпрыгивая с направленным ружьём на кухню, дёргая дверцы шкафов, я осмотрел всю квартиру и, к моему облегчению, никого не нашёл. В ушах стучало, я налил себе коньяка и немного успокоился.