Динкина акварель

Анна Кутковская

Динкина акварель

Динка проснулась посреди ночи – будто кто в бок ее ткнул. Младшая сестра, Маняша, посапывала на соседней кровати. Луна заглядывала в окно ополовиненным боком – то ли надкусанный блин, то ли початый круг сыра. Серебристый ее свет мягко обводил немудреное убранство детской комнаты: стол-книжка, заменявший сестрам письменный стол, рядом – два стула с аккуратными горками покрывал на сиденьях и школьной одежды на спинках. Кособокий шкаф с деревяшкой вместо ножки – Динка постоянно ударялась об эту распорку то мизинцем, то большим пальцем. Книжная полка с учебниками и настольная лампа – вот и все, что было в детской.

За стеной кто-то бубнил. Сначала Динка решила, что это соседи. Но, прислушавшись, узнала голос отца. Странно, почему отец не спит? Неужели опять пьян? Динка очень отчетливо помнила те моменты, когда отец приходил домой пьяным. Она научилась угадывать его настроение: если в руках отца были цветы с соседского газона, пачка печенья, бутылка «Буратино» – хоть что-нибудь, значит, папа добрый. Если же отец приходил с пустыми руками, она знала: лучше спрятаться.

Отец скидывал обувь и рабочую одежду на пол, не умывшись шел на кухню. Суп ел прямо из кастрюли ложкой, вылавливая все мясо, а потом бросал многострадальную ложку с громким звоном в раковину.

Если мама была дома, начиналась ссора. Отец укорял ее за то, что она не работает («Да где же я работу найду, если ее нет»), не экономит («Вась, девчонки и так мясо едят раз в неделю, куда еще экономить»), что хлеб черствый и еще, и еще, и еще… Когда мама наконец-то нашла работу, упрекал ее в том, что она бросает семью среди ночи, и вообще – подозрительная работа какая-то. «Уж не путанишь ли?» – грозно вопрошал отец. Динка не знала, что значит это слово, но смутно представляла себе, что это как-то связано с запутыванием: людей ли, ниток, бельевых веревок. С одной стороны, она была рада, что мама нашла работу – в доме появилось молоко, а иногда и свежие фрукты. С другой – поддерживала отца: зачем что-то или кого-то запутывать? Но, так или иначе, в такие моменты девочки прятались в комнате и боялись выйти даже в уборную. Потом отец перестал пить.

Обычно он приходил с работы в шесть вечера, если же задерживался, это означало одно – пьет. Вот и в этот раз часы показывали четверть девятого, а отца все не было. Маняша с тревогой смотрела на циферблат, потом на Динку, потом на маму – и так по кругу. Мама собиралась на работу, давая Динке последние указания, но та слушала ее вполуха – смотрела то на часы, то за окно.

А за окном лип к стеклам серый беспросветный и холодный ноябрь. Ветер завывал в полуоткрытой форточке, в стекло колотился снег с дождем, оставляя после себя длинные мокрые дорожки. И от этого всего Динке было горько и безрадостно.

– Мамуля, пожалуйста, останься сегодня дома, – прерывающимся голосом попросила она.

– Дина, ты уже взрослая, должна понять, что…

– Работа, – перебила ее Динка и тихо вздохнула, – когда-нибудь мы будем жить хорошо?

– Конечно, – мама ласково погладила Динку по щеке, а глаза ее странно заблестели.

Тут в замочной скважине раздался шорох ключей. Динка бросилась открывать двери. На пороге стоял отец: мокрый – вода стекала с него ручьями, нос посинел от холода, в покрасневших обветренных руках он держал что-то маленькое и пищащее. «Принес!» – возликовала Динка внутри и кинулась к отцу. Тот протянул ей сложенные руки и, виновато улыбаясь, произнес:

– Вот, нашел у подъезда. Почти замерз и плакал как ребенок.

Подбежала Маняша, выхватила из рук отца пищащий комочек и, причитая, утащила его в комнату. Динка бросилась следом за ней. Увлеченные спасением котенка, они не сразу услышали, как отец с матерью начали ругаться.

– Закрой рот, тупая баба, я содержу тебя и твоих детей!

– Это наши дети! Я работаю также, как и ты, а еще огород и быт тяну на себе, пока ты в гараже пьешь!

– Еще неизвестно, что там у тебя за работа такая по ночам!

– Постыдился бы уж чепуху молоть! Последние мозги пропил!

– Не называй меня алкашом, а то…

– А то что? Что ты мне сделаешь? Уйдешь? Скатертью дорога! Только кому ты нужен, алкаш несчастный!

– Я сказал, не смей….

Потом в коридоре что-то ухнуло, стукнуло, коротко, по-чаячьи и как-то болезненно вскрикнула мама. Динка рванулась в прихожую. Тусклая лампочка без абажура освещала унылым желтым светом отца с занесенным кулаком и маму, сидевшую на полу у вешалки. Из носа у нее текла струйка крови, щека была круглая и красная, как зимнее яблоко. Не соображая, что делает, Динка повисла на поднятой руке отца.

– Папочка, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо. Там Маняша, не надо, – повторяя эту скороговорку, она заглянула в глаза отца – пьяные и налитые кровью. Глаза не человека – зверя.

От страха Динка заплакала. Потом случилось сразу много всего и быстро: отец рухнул на колени как подкошенный, мать кинулась к нему, подхватила Динку и оттащила под вешалку, из комнаты с громким криком и плачем выскочила Маняша. Когда же отец уснул посреди прихожей, как был – в рабочей одежде, похожий на кучу грязного белья, мама уложила девочек спать, а сама убежала на работу.

Утром Динка увидела отца: опухший, но чисто выбритый, после душа, он приготовил завтрак, накрыл на стол и ходил от окна к столу в ожидании жены. На столе стояли цветы.

Когда мама пришла домой, Динка сперва не узнала ее: левая половина ее лица стала похожа на баклажан. Не обращая внимания на мужа, она обняла дочерей и прошла в спальню, чтобы переодеться. Но не успела она сделать и шагу, как отец бросился к ней в ноги, обхватил колени и заговорил прерывающимся голосом:

– Надя, прости, прости непутевого! Больше ни капли в рот не возьму, только прости!

Мама стояла молча, будто окаменев, смотрела куда-то в сторону. По щекам у нее снова текли слезы. Как будто через силу она подняла руку и тронула мужа за плечо:

– Вставай, Вась. Будет тебе уже, дети смотрят.

С того момента прошло два года. Отец не пил даже пиво, даже на Новый год, даже на день рождения. Котенок тот вырос в Графа – ласкового, но ленивого кота.

И вот теперь Динка с замиранием сердца прислушивалась к разговору за стеной. Неужели отец снова начал пить?

Тихонько, чтобы не скрипнула кровать, она вылезла из-под одеяла и на цыпочках прошла к кухне, встала под дверями и прислушалась.

– …и никак иначе. Надо уезжать.

– Вась, ну куда ехать-то, подумай. Тут у нас и квартира, и огород, тут и родители похоронены.

– Завод закрывают, работать будет негде, – кипятился отец.

– Да как же так, да разве ж так можно, – причитала мама. – Где же люди буду работать? Как жить? На что детей кормить?

– Вот потому и надо уезжать, пока есть возможность.

– Ох, Вася, куда же мы поедем. Кому и где мы нужны?

– Не знаю, но надо уезжать.

Динка оторопела: как уезжать? Куда? Зачем? А как же конкурс в художке? Ведь главный приз же – поездка в Москву! Родители еще о чем-то спорили, но Динка уже не слушала и не слышала их.

***

За окнами набирал силу апрель: весело чирикали воробьи, барабанила по подоконникам капель, на улице пахло остро, пряно и мокро. От этого запаха у Динки начинала немного кружиться голова, а в груди становилось так тесно, что хотелось выскочить на улицу и бежать, покуда есть силы, а потом еще маленько.

Обычно в это время мама проращивала на подоконнике в марле огурцы и помидоры, в маленьких баночках зеленели росточки болгарского перца. Отец перебирал старую «Ниву», которая на своем веку перевезла столько мешков картошки, что счету им нет. Конечно, старушке уже пора было на покой, но, так как заменить ее никто не мог, она все еще было на ходу.

Этой весной все было иначе: родители запирались на кухне, о чем-то спорили вполголоса, щелкали кнопками калькулятора, пили пустой чай. После таких посиделок Динка находила на кухне тетрадные листы со столбиками цифр и адресами, выведенными маминым аккуратным почерком.

Наконец в одну из апрельских суббот Динка не выдержала и решила поговорить с мамой. Но с самого утра она никак не могла поймать ее. То у Маняши порвались носки и их нужно срочно зашить, то поставить готовить обед, то окна вымыть. А потом Динка помогала маме стирать – ох и не любила Динка субботние стирки!

Замоченное накануне белье нужно было отжать, потом набрать в стиральную машинку воды, насыпать порошок и аккуратно, чтобы не наплескать водой на пол, положить туда белье. И если справиться с футболками, наволочками и полотенцами Динка могла без проблем, то с пододеяльниками и простынями приходилось попотеть. Мокрое тяжелое белье так и норовило подмести собой пол, горячая воды обжигала руки, от порошка щипало царапины и заусенцы.

Потом наступила очередь полоскания и развешивания. Маленькая «Мечта» была без центрифуги, поэтому и тут приходилось работать руками. Этот последний этап Динка любила больше всего – это значило, что самое тяжелое позади. Осталось всего-то вымыть машинку, тазы, пол в ванной комнате и помыться самой. После этого можно было отдохнуть – сделать уроки или собираться в художку.

Мама, как будто вовсе не уставшая после стирки и уборки, вытащила из старого шкафа все вещи и стала перебирать их, сортируя по кучам. Путаясь в чулках, в которых зимой хранили лук, запинаясь о старые сапоги и какие-то коробки, Динка пробралась к маме.

– Мам, а куда мы переезжаем?

– Переезжаем? – всколыхнулась мама. – О чем ты говоришь?

– Я слышала ночью, как вы с папой говорили об этом на кухне еще в марте.

– Динка… – только и нашлась мама.

– Мы уедем далеко? – не отступалась та.

– Папа сказал, что в Москву, – мама поняла, что ее прижали к стенке и отступать ей некуда, поэтому капитулировала быстро.

– В Москву? – задохнулась Динка. Это «в Москву» звучало для нее также неправдоподобно, как если бы родители собрались лететь жить на Луну.

Динка молчала, переваривая услышанное. Мама, видимо, решив, что вопросы кончились, спросила Динку сама:

– Ты помнишь, у тебя сегодня художка?

– Угу.

– Хорошо, – она пристально посмотрела на Динку и добавила, – только Маняше пока ничего не говори, пожалуйста. И вообще никому ничего не говори.

***

Динка шла в художку, а в голове у нее билось: «в Москву, в Москву». Она представляла себе, что такое Москва – иногда смотрела новости. К тому же в художке сейчас только и было разговоров, что о Москве.

Задумчивая, она никак не могла собраться с мыслями даже на уроке. И хотя рисовала она всегда лучше всех, а учителя хвалили ее за талант и умение, сегодня у девочки все валилось из рук. Поэтому, когда пришло время сдавать работу – сегодня рисовали натюрморт, Динка сдала пустой лист с еле видными набросками.

– Дина, что это такое? – воскликнула Елизавета Михайловна.

Но, вглядевшись в лицо девочки, настороженно спросила:

– Все хорошо? На тебе лица нет.

Динка хотела ответить, что у нее не все хорошо, точнее – все плохо. Но, помня наказ мамы, молча замотала головой и буркнула:

– Все нормально, – и, запихнув в сумку альбом, краски и кисти, выскочила из класса вон.

Елизавета Михайловна только вздохнула и покачала головой: не поймешь этих подростков.

Динки брела домой, не замечая прохожих. Они, беззаботные и веселые субботней радостью, гулкой толпой огибали ее. И не было им дела до того, что у человека рушится мир, жизнь старая расползается на лоскуты, как изношенное платье, а новая – неизвестная и страшная, ждет в Москве. Из печальных раздумий Динку вырвал веселый голос Марины – ее закадычной подруги.

– Динка, привет! Ты чего такая! – она налетела на подругу радостным вихрем. – Я заходила за тобой, но твоя мама сказала… Ой, ты что, плачешь?

– Нет, еще чего! – сердито отозвалась Динка и шмыгнула носом.

– Не плачь! Я тебе такую новость расскажу! – глаза подруги горели огнем. – Помнишь Игоря из 8 «Д», который с нашим Сашкой Котовым дружит?

– Конечно помню. Ты же мне все уши прожужжала про него.

– Представляешь, он сегодня подошел ко мне в магазине, когда я за хлебом стояла, и говорит: «В среду у Сани день рождения, ты придешь?»

– И что дальше? – Динка была не в настроении расшифровывать туманные намеки подруги.

– А то, глупая ты, что там еще и Никита будет!

Теперь надо сделать небольшое отступление, чтобы объяснить кое-что. Саня Котов – одноклассник Динки и Марины и, кроме этого, двоюродный брат последней. Саня дружил с Игорем и Никитой, которые, как вам уже известно, учились в 8 «Д». Игорь был своим человеком в любой компании – везде его знали и принимали как родного, потому что он был счастливым обладателем красивой лакированной гитары. Гитара эта, вкупе с приятным голосом и наружностью, добавляли ему веса в глазах сверстников.

Никита на гитаре не играл, пел посредственно, но прославился в узких кругах как мастер граффити. Не подумайте, никаких скабрезностей и неприличных картинок с анатомическими подробностями на стенах, никакого мата. Никита рисовал красиво и хорошо, но из-за подросткового негативизма отказался ходить в художку, предпочтя холсту стены. По этой причине, а также некоторым другим, Динку неудержимо влекло к Никите.

Девчонки ломали головы, по какой причине Саня, еще в третьем классе отгородившийся от сестры презрением и безразличием, вдруг решил пригласить ее на день рождения, да еще с подругой.

– Ну так что, ты пойдешь? – тормошила Динку Марина.

– Да отстань ты! Может, и не пойду еще! – в притворной сердитости ответила та, но внутри у нее все пело и радовалось. – В среду, говоришь?

– Да, в среду. В семь вечера на школьном стадионе.

Глядя друг на друга, подруги рассмеялись от переполнявшей их радости. Они смеялись громко и звонко – так, как могут смеяться только дети. Хотя, по сути своей, они и были еще детьми, пусть и большими.

***

Проболтавшись с Маринкой по городу до вечера, голодная и счастливая Динка ворвалась в квартиру вихрем взлохмаченных волос, смеха, острых локтей и коленок. На ходу поцеловала маму, побоксировала с отцом. В комнате подхватила на руки Маняшу, закружила ее и вместе с ней повалилась на кровать, весело хохоча.

– Динка! Ты чокнутая! – визжала младшая сестра. – Еще кружи, еще!

И Динка крутила сестру до тех пор, пока обеим не стало плохо.

– Девочки, хватит шуметь, – пожурил их отец, заглянув в комнату. – И быстро мыть руки, мама зовет к столу.

После ужина мама с отцом опять шушукались в кухне. Но Динке не было до этого никакого дела – она предвкушала среду, продумывая наряд, который можно собрать из ее нехитрого гардероба. Может, Маринка одолжит ей ту красивую юбку, из которой сама уже выросла. А из маминой сумки можно достать помаду и накрасить губы – перед самым выходом, чтобы никто не увидел. Эх, еще бы туфли или сапоги на платформе раздобыть где-нибудь.

Уже засыпая, Динка представляла себе, какой красивой она будет в среду. И уж тогда Никита точно ее заметит.

***

В среду Динка проснулась с великолепным настроением. С самого утра она была переполнена радостным предчувствием того, что сегодня все будет хорошо. Наскоро запив кусок хлеба с вареньем стаканом чая, Динка убежала в школу.

Каждую перемену подруги шушукались, рассказывая друг другу, кто что наденет, кто за кем и во сколько зайдет. В общем, настроение у них было настолько радостное, что они не замечали, как местная королева – Катька Стаханова, также радостно обсуждает что-то со своей свитой, и вообще добра и приветлива сверх меры.

После уроков Динка летела домой, не чувствуя земли под ногами. Но радость быстро испарилась, как только она пришла домой – дома были гости. А это значит, ей придется помогать маме готовить, а затем убирать и мыть посуду. Ситуация исправилась, когда на шум из кухни в прихожую вышла тетя Женя – мамина старшая сестра. Высокая, грузная и темноволосая, она была отчаянной хохотушкой и очень часто проказничали вместе со своими племянницами, прикрывая их перед строгой мамой.

Однажды, гуляя с тетей Женей в парке, Динка спросила:

– Тетя Женечка, а почему у тебя нет детей?

– Бог не дал, – немного смутившись ответила та, а потом как-то сразу погрустнела и купила Динке с Маняшей еще по одному мороженому.

Динка видела, что тетя Женя расстроена тем, что у нее нет детей, и решила, что Бог – очень злой и противный дядька. Но в глубине души все же радовалась этому, иначе все карусели, мороженое и красивые платья доставались бы не им с сестрой, а тети-Жениным детям.

– Динка, привет! Ну обними ты уже свою любимую тетку! Чего стоишь столбом!

И девочка, сбросив обувь и куртку вместе с портфелем, кинулась обнимать тетку.

– Я всего месяц-то в командировке была, а ты вон как вымахала! – удивлялась тетя Женя.

– Да, вымахала, – вторила ей мама. – Опять из всего выросла, куртку вон снова покупать надо.

Каждый раз, когда мама заводила разговор о том, что Динка выросла и пора покупать новую одежду, девочка чувствовала себя виноватой: опять лишняя трата денег. Ей так хотелось хоть раз купить то, что нравилось, а не то, что подешевле. Но с мамой не поспоришь, а денег и так вечно в обрез.

– Да ладно тебе, Надя, деньги – дело наживное. Купим и куртку, и платье. Да, Динка?

– Тебе хорошо рассуждать, у тебя… – тут мама поняла, какие слова чуть не сорвались у нее с языка, ойкнула и убежала на кухню.

Тетя Женя невесело улыбнулась Динке, пригладила ей волосы:

– Как у тебя дела, золотко?

Динке захотелось рассказать тете Жене обо всем: и про переезд, и о конкурсе в художке, и о сегодняшнем дне рождения Саньки. Но только она открыла рот, как из кухни донесся голос мамы:

– Руки мыть. К столу.

За столом на Динку никто не обращал внимания. Мама и тетя Женя судачили о каких-то своих, взрослых и скучных делах, завязанных, как и всегда, на деньгах. Динка съела суп, выпила чай и пошла делать уроки. Через полчаса в комнату заглянула Маняша и радостно затараторила:

– Мама делает тесто. Сейчас будем пельмени лепить! – и снова усвистала на кухню – греть уши.

А стрелки часов будто прилипли к циферблату. Динка сделала уроки, собрала на завтра портфель, выполнила домашнее задание для художки, но за это время прошло всего лишь полтора часа. А впереди еще целых три!

Наконец, когда не осталось вообще никаких дел, она решила приготовиться ко дню рождения. Тихонько прокравшись в ванную, Динка посмотрела на себя в зеркало и пришла к выводу, что необходимо вымыть голову. В самый разгар мытья в ванную заглянула Маняша:

– Динка, а ты зачем волосы мочишь?

– Жарко, решила освежиться. Только маме не говори, а то заругает, скажет, что заболею, – Динке не хотелось, чтобы мама задавала лишние вопросы, тем более за обедом она ее стойко игнорировала.

– Хорошо, не скажу. Но тогда я тоже хочу освежиться, – сказала Маняша, но тут же отвлеклась, услышав грохот чугунной мясорубки, которую собирали на кухне, чтобы прокрутить мясо.

Пока голова сушилась, Динка разложила на кровати небогатый свой гардероб: школьная пара – юбка и жилет, белая блузка, две водолазки – серая и зеленая, брюки и теплый свитер. Форма была сразу убрана на место – не хватало еще тащиться на праздник в школьной одежде! После этого на кровати остались брюки, свитер и водолазки.

«Куртку снимать все равно не придется, холодно еще, – думала Динка, – поэтому можно надеть водолазку. Серую водолазку и брюки». Брюки, хоть и выглядели красиво, были ужасно синтетическими и липучими. А уж если надеть под них колготы… «И без колгот нельзя, холодно», – с тоской подумала Динка, глядя в окна. Там уже хмурились тучи, не оставив от солнечного ясного утра ни следа.

Глаза Динки наполнились слезами. Взрослые, узнав о причине ее слез, только бы фыркнули, мол, подумаешь. Но для Динки, для этой девочки – почти девушки, вся Вселенная свелась сейчас к одной точке – некрасивым синтетическим брюкам, в которых никуда не хочется идти.

«Джинсы, были бы у меня джинсы», – беззвучно всхлипывала она и была уверена, что, будь у нее джинсы, жизнь бы ее наладилась. Но джинсы нужно было «доставать» – как говорили взрослые, или платить за них огромные деньги на местном рынке.

Еще немного поплакав, Динка решила никуда не ходить. Она вытерла слезы, собрала волосы в хвост и пошла к телефону – звонить Маринке. Не успела она взять трубку, как в коридоре появилась мама. Увидев дочь в прихожей, сказала каким-то раздраженным голосом:

– Иди, тетя Женя подарки привезла. Ты что, плакала?

– Нет, просто дремала, – ответила Динка и пошла на кухню.

Там, вокруг большой спортивной сумки, уже плясала Маняша. В руках она сжимала разноцветную пластиковую пружинку – игрушку.

– Динка, гляди! Андамания! Она может по лестницам шагать, я у Светки такую видела! И еще она растягивается. Смотри! – тут же Маняша принялась демонстрировать чудеса гибкости шагающей пружинки.

– Ну все, угомонись, – шикнула мама, нарезая лук.

– А тебе, Динка, игрушки уже ни к чему, – назидательно сказала тетя Женя и вынула из сумки шелестящий пакет. Кухня тут же наполнилось запахом синтетики, краски и чего-то еще не менее противного. Динка развернула пакет и обомлела: джинсы! Это были джинсы! Почти как у Стахановой – клеш, с замочками на карманах и черным лакированным пояском. Уже через секунду Динка плясала рядом с Маняшей танец радости и счастья. Тетя Женя, глядя на них, радостно улыбалась, а мама качала головой:

– Ох и балуешь ты их.

Пока Маняша заставляла пружину шагать со стола на табурет, Динка примеряла джинсы. Они были чуть великоваты ей в поясе, зато в длину в самый раз. Она крутилась перед зеркалом, когда в комнату вошла мама:

– Сними джинсы, их выстирать надо.

– Но мам, я хотела….

– Дина, новые вещи нужно стирать. Всегда, – дверь в комнату закрылась.

«Ну уж нет, – злобно насупилась девочка. – Не облезу, если один раз нестиранное надену».

За всей этой суматохой Динка не заметила, как пролетело время. Поэтому, когда в прихожей раздался звонок, извещая о приходе с работы отца, она начала судорожно сушить волосы. Поняв, что не успеет, собрала их в хвост. Уже одетая заглянула на кухню.

– Мам, я пойду погуляю. Мы с Маринкой договаривались встретиться.

– Пока не поужинаешь, никуда не пойдешь, – ответила мама, закладывая пельмени в кастрюлю с кипящей водой.

– Ну мам, ну пожалуйста, – начала было Динка, но мама была непреклонна.

– Не мамкай. К тому же тетя Женя в гости приехала, подарков вам накупила, а ты сбегаешь. Не стыдно?

– Надя, прекрати, – вступилась за Динку тетка. – Она же ребенок, пусть гуляет. Уж всяко лучше, чем будет сидеть весь вечер с кислой миной. К тому же…

– Женя, не лезь! – осадила ее мать. – Думаешь, раз даришь дорогие подарки, можешь вместо меня детьми распоряжаться?

Лоб тети Жени сложился в складку, но тут в дело вступился отец. Сняв Маняшу с рук, он пробасил:

– Иди погуляй, но в девять вечера чтобы была дома.

– Вася…, – начала было мама, но тут же осеклась, когда в черных глазах отца заметила огонек раздражения.

Динка, не верящая в свое чудесное спасение, метнулась из кухни вон. Натянула куртку, сапоги и только потом вспомнила, что не позвонила Маринке. Скинув один сапог, доскакала до телефона и набрала номер подруги.

– Марь, привет! Да, я выхожу. Где? Хорошо, пока, – бросила трубку, развернулась и натолкнулась на тетю Женю. Та хитро улыбалась.

– Не просто гулять идешь, да?

– Ну, да… – замялась Динка. – Нас пригласили на день рождения.

– На день рождения? И без подарка? – всплеснула руками тетя Женя.

Она помогла доскакать Динке обратно до двери, дождалась, пока та наденет сапог, а после этого с заговорщицким видом протянула ей крошечную сумочку – черную, обтянутую тканью, с откидной крышкой на магнитном замочке и двумя ремешками – одним совсем коротким, а вторым – длинным, как раз хватит повесить через плечо. Дина хотела радостно завизжать, но тетя Женя приложила палец к губам, потом достала из кошелька деньги и со словами: «Это на подарок», положила деньги в сумочку.

Девочка с благодарностью обняла тетку, переложила из карманов куртки в новенькую сумочку носовой платок, старенькое, без футляра, зеркальце, расческу и ключи. А тетя Женя, как добрая фея, продолжала колдовать. Из своей сумки достала помаду и, воровато озираясь, накрасила Динке губы. Потом брызнула на нее духами из маленького стеклянного флакона, повязала на шею свой яркий шелковый платок – синий с белыми розами. Наконец, когда сюрпризы кончились, и приготовления подошли к концу, тетя Женя обняла Динку и прошептала:

– Ты самая красивая девочка на свете. А теперь беги, но будь очень осторожна.

***

Шагая по улице, Динка то и дело поглядывала на часы, боясь опоздать. Но еще чаще она поглядывала на свое отражение в витринах магазинов, лужах и окнах машин. Она действительно чувствовала себя очень красивой, и от этого ей казалось, что все прохожие смотрят на нее и восхищаются ею.