Дорога в Париж

Курьяна Соколова

Дорога в Париж

Глава 1. Вдвоем

Такси остановилось у серого пятиэтажного дома на улице Пяхлимяэ. Я выглянула в окно и увидела типичную панельную многоэтажку, каких много в Нарве. Дом выглядел немного устаревшим, но в этом была своя прелесть – он напоминал о прошлом, о детстве, о чём-то знакомом и уютном.

Мы вышли из машины, поблагодарили водителя и направились к подъезду. Мартин достал ключи, которые нам передал Нэсс, и открыл дверь. Подъезд встретил нас запахом старой краски и пыли, но это не смутило меня. Мы поднялись на третий этаж, и Мартин открыл дверь квартиры.

Внутри было тихо и прохладно. Я огляделась: небольшая прихожая, ведущая в единственную комнату, кухня и ванная. Комната была обставлена скромно, но со вкусом. У окна стояла кровать с простым покрывалом, рядом – книжные полки, заполненные старыми книгами и журналами. В углу – небольшой столик со стареньким компьютером, напоминающим те, что были популярны в начале 2000-х. Я подошла ближе и увидела на мониторе логотип Windows XP.

– Смотри, – сказала я Мартину, указывая на компьютер. – Настоящий раритет.

Он улыбнулся и подошёл ко мне.

– Думаешь, он ещё работает?

– Не знаю, но выглядит мило.

Мы прошли на кухню. Там была старая, но чистая плита, небольшой холодильник и обеденный стол. Я открыла шкафчики и обнаружила посуду: тарелки, чашки, кастрюли. Всё было аккуратно расставлено.

– Здесь вполне можно жить, – сказала я, обращаясь к Мартину.

Он кивнул.

– Да, уютно. Давай останемся здесь на пару дней, отдохнём, а потом поедем в Таллинн.

– Хорошая идея. Нужно будет купить еды.

Мы решили сходить в ближайший магазин. Я надела куртку, и мы вышли на улицу. По дороге мы обсуждали планы на ближайшие дни: что посмотреть в Нарве, когда поехать в Таллинн, как подготовиться к встрече с Лиссой.

Я чувствовала лёгкое волнение. Завтра предстояло впервые общаться с Лиссой, пусть и по видеосвязи. Я не знала, какая она, чего от неё ожидать. В голове крутились мысли: "А вдруг я ей не понравлюсь? А вдруг она подумает, что я слишком наивна?"Но я старалась отогнать эти мысли и сосредоточиться на настоящем.

В магазине мы купили продукты для ужина: макароны, соус, овощи, хлеб и немного сладостей. Вернувшись домой, я начала готовить ужин, а Мартин занялся разбором вещей. Он достал из рюкзака пакет с покупками, которые мне передала Курай.

– Отложи это, – сказала я, заметив пакет. – Я хочу показать тебе это сама, позже.

Он посмотрел на меня с любопытством, но ничего не сказал, просто убрал пакет в сторону.

Я продолжила готовить, размышляя о том, как изменилась моя жизнь за последние дни. Встреча с Курай, поездка в Нарву, планы на Париж. Всё это казалось сном, но я знала, что это реальность.

Я стояла у плиты, помешивая соус, а тепло от конфорки ласкало кожу, будто напоминало: и внутри меня сегодня будет нечто горячее, расплавленное. Пахло томатами, чесноком и щепоткой тимьяна, который я нашла в шкафчике – наверное, остался от прошлых гостей. Я улыбнулась: вкус прошлого на кончике ложки.

Мартин за столом раскладывал свои футболки ровными стопками, и каждая его привычная, немного слишком аккуратная жестикуляция делала реальным всё то, что ещё вчера казалось диковинной сказкой из уст Курай. Он вынул из внутреннего кармана тот самый свёрток – покупку, переданную мне ею – и, по моему знаку, бережно отодвинул, даже не развернув. *Хороший мальчик, * улыбнулась про себя. Я хочу, чтобы первые открытия были нашими, без посторонних рук.

Соус закипел, и капля брызнула на плиту, шипя, как моё собственное нетерпение. Я поймала себя на том, что смотрю, как линия позвоночника Мартина напрягается под футболкой, как лезвие его лопаток угадывается сквозь ткань, – и вспоминаю, как эти лопатки дрожали под моими ладонями, когда он учился у Курай вести язык правильно. Тогда, на лавочке: сухой воздух, прохладная тень, запах смолы – и он, стоящий на коленях перед женщиной, старше нас, уверенной и нежной. Я не ревновала, нет; я чувствовала, как внутри моё собственное тело, ещё не вкусившее настоящей близости, откликается мурашками и жаром. А потом был член Нэсса между моих губ – тяжёлый, солёный; он держал меня за волосы, а я позволяла – не ради него, а чтобы понять, как это *быть* семей узлом со своим желанием. Я до сих пор слышу, как бьётся его пульс о моё горло; удивительно, что в том воспоминании больше нежности, чем смятения.

И вот теперь – мы одни. Без свидетелей, без наставников. Только мы и звуки старого вентилятора на потолке. *Верная ли это ночь?* Я чувствую: да. Моё тело будто наполняется светом изнутри, когда думаю, как он будет входить – медленно, замирая, чтобы мы могли рассмеяться от счастья и от лёгкой неловкости. Я хочу, чтобы моя невинность ушла без фанфар, но с теплом; не как билет в новый клуб, а как естественный шаг. Мне нравится, что мы это решаем сами, без чьих-то сценариев.

Пока макароны мягко стекают в дуршлаг, я обдумываю детали. Сначала душ – не столько ради чистоты, сколько ради ритуала: тёплая вода, мягкий гель, мои пальцы проверяют, нет ли уколов страха под кожей. Их нет. Только сладкое ожидание. Сиреневое бельё я оставлю до тех пор, пока не услышу, как он перехватывает дыхание, увидев меня в нём, – потом медленно, очень медленно позволю лямкам соскользнуть.

Перед глазами всплывает красный комплект, тот, что я решила приберечь для Парижа. Интересно, какая я буду там – уже не девочка, чуть более уверенная, с опытом цвета тёмного вина на губах. Лисса увидит меня и… что? Одобрит? Засмеётся? Скажет, что мы торопимся? Я не знаю. Но сейчас эта незнакомая женщина не пугает; она – дальний маяк, а мой берег – здесь, в этой крошечной кухне, среди запахов томатов и стука ножей.

– Анни? – голос Мартина выдернул меня из мыслей. Он уже закончил с чемоданом и стоит, наблюдая, как я разливаю соус поверх макарон. Его глаза блестят, и я понимаю, что он читает во мне то же, что в нём.

– Всё готово, – отвечаю я, подавая тарелку. – А после ужина… мне нужен будет душ. Не заходи сразу, ладно? Я позову.

Он улыбается, чуть смущённо – и я слышу быстрый баттерфляй его сердца в этой улыбке. Мы садимся у низкого журнального столика, и макароны кажутся самым вкусным блюдом на земле, потому что мы едим их, смеёмся, перешёптываемся о пустяках и одновременно держим мирящееся пламя тайны между ладонями.

*Сегодня я скажу «да» всем клеточкам своего тела.*

*Скажу «да» его осторожным пальцам, его неритмичному от волнения дыханию, его робкой, но упорной силе.*

*И завтра, когда мы будем говорить с Лиссой по видео, я уже буду другой – чуть более цельной, чуть менее боящейся.*

Мы доедаем молча; за открытым окном шумят листья. Я касаюсь его руки – и в этом касании так много слов, что не нужно произносить ни одного.

Я убираю тарелки в раковину и, пока вода стекает тонкой струйкой, ловлю собственное отражение в мутном кухонном стекле – щёки красные, глаза блестят. *Ну же, Анни, вперёд.*

В ванной крошечное зеркало над умывальником отражает только плечи и лицо. Я стягиваю сиреневый бюстгальтер: кружево мягко пружинит в пальцах. Капли воды из крана стучат в керамику, будто отсчитывают секунды. Снимаю трусики – бледная полоска кожи по талии напоминает: да, я всё-таки ещё девочка в каких-то смыслах. Но не после сегодняшнего вечера.

Включаю тёплый душ. Пенящийся гель пахнет чем-то медовым и совсем чуть-чуть хвойным – странная смесь, но она успокаивает. Провожу ладонями по плечам, груди, животу. Задерживаюсь между ног: кожа реагирует едва ощутимым дрожанием – там всё ещё чувствуется лёгкое послевкусие от прикосновений Мартина днём раньше. *Готова ли я к боли?* Я делаю глубокий вдох. Скорее к неожиданности, чем к боли. Главное – доверие.

Мою голову. Пенистые волосы липнут к щекам, закрывают глаза. В темноте под ними представляю, как Мартин ждёт за дверью, и от этой мысли сердце громко бьётся: *скоро*.

Сиреневое бельё снова на мне, но под сарафаном. Я открываю дверь – оттуда тёплый свет лампы и запах чистого белья, которым пахнет старая квартирка. Мартин сидит на кровати, босиком, рубашка расстёгнута. Поднимает голову – и я вижу, как он едва заметно ахает. Взгляд сбегает по моей шее, к ключицам, ниже. Румянец на скулах.

– Красиво? – спрашиваю, хотя знаю ответ.

– Очень, – он встаёт, обхватывает мои ладони.

Смеёмся тихо, почти по-детски, пока я помогаю ему выйти из рубашки, трусь щекой о его плечо, вдыхаю знакомый аромат дешёвого геля для душа и мятного одеколона. Чувствую напряжение под кожей его живота. Кажется невероятным, что ещё вчера нам казались сложными простые вещи.

Я опускаюсь на колени, беру его в ладонь. Тёплый, тяжёлый – и вдруг такой родной. Впервые без подсказок Курай, без сторонних глаз. Я обвожу губами головку, слышу, как он судорожно втягивает воздух, а пальцы зарываются в мои волосы. Во рту чуть солоноватый вкус, тонкий запах кожи. Я опускаюсь глубже, пока могу, медленно, чтобы привыкнуть сама. Слышу тихий стон – неровный, удивлённый. Это наш первый настоящий звук «мы теперь сами».

Когда чувствую, как он напрягается сильнее, ускоряю ритм. Он предупреждает шёпотом: «Я… сейчас…» – я отвечаю кивком, не выпуская. Волна тёплого, чуть горьковатого вкуса. Глотаю – ощущение удивительно интимное и почему-то очень правильное: я приняла его в себя в самом буквальном смысле. Смотрю снизу вверх – глаза Мартина блестят, как у ребёнка, который только что заглянул в запретный тайник и теперь не верит, что его пустили.

Я мягко встаю. Он всё ещё дышит часто, но уже тянется ко мне – его ладони на моих плечах, спускаются к талии, находят застёжку лифчика. Щёлк – и кружево падает к моим ступням. Трусики следом. Смешок: заело резинку, он помогает, шепчет «извини», целует колено, будто извиняется ещё раз.

– Презерватив? – напоминаю шёпотом.

Он достаёт из тумбочки новый блестящий пакетик; руки дрожат. Я беру, разрываю, раскатываю на нём сама, чувствуя себя неожиданно взрослой. Глупо хихикаем – но это не смущение, а чистая радость.

Ложусь на спину, колени прижимаю к груди, так советовала Курай: меньше натяжение, легче вход. Мартин опирается на локти, наши лица так близко, что я чувствую его тёплый выдох на губах.

– Готова?

– Да. Медленно.

Он ведёт головку вниз, по влажной складке, ловит вход. Лёгкое давление – и тонкая полоска дискомфорта: будто коготком провели. Я вижу беспокойство в его глазах, киваю: *всё в порядке*. Он продвигается на сантиметр, замирает. Тупая, колющая боль внизу живота: плёнка сопротивляется, как мокрая шелковая нитка. Ещё толчок – быстрый укол, жгучий, и тут же облегчение. Я вдыхаю резко, пальцы сжимают его плечи.

– Больно? – шёпот прямо возле уха.

– Уже… меньше. Подожди.

Он замирает. Я ощущаю, как его ствол внутри меня пульсирует, горячий и плотный. Странное чувство: наполненность и лёгкий жар, как будто во мне расцветает тёплый цветок. Болезненность отступает – остаётся полнота.

– Можешь, – шепчу, целуя его щеку.

Он чуть отодвигается и входит вновь – медленно, осторожно. Трение нежное, тёплое, новые нервы просыпаются, посылая из низа живота ток по позвоночнику. Я удивляюсь, как приятно – лучше, чем думала; боль растворяется в растущем сладком давлении. Каждое его движение будто настраивает невидимую струну внутри.

Я слышу собственные тихие звуки, чувствую, как мышцы внизу реагируют: сначала напряжение, потом принимают его, обхватывают. Мы держим взгляды – так легче, будто глаза помогают телам договориться о ритме. Он глубже, я выдыхаю; он – ещё чуть, я поднимаю бёдра.

Мы начинаем двигаться медленно, координируясь дыханием. Первые толчки – неглубокие, будто пробуем температуру воды. Потом чуть смелее. Я чувствую лёгкую влагу между ног, скольжение становится мягче. Боль окончательно исчезает, остаётся тяжёлая пульсация, отзывающаяся внизу живота и в груди. Клитор чутко откликается, будто поймал волну.

Он шепчет моё имя в такт движениям, звук тихий и удивлённый. В какой-то момент я кладу ладонь ему на щёку, и он переходит в долгий, влажный поцелуй, не останавливаясь. Мир сосредотачивается в двух точках: там, где наши тела соединены, и на моих губах, вкусе дыхания.

Ритм учащается почти сам собой. Я чувствую, как волна удовольствия поднимается от бёдер вверх, чуть тянет низ живота, но ещё рано. Он сдерживается, и мне нравится это – мы вместе учимся терпению. Я шепчу «чуть глубже» – и он понимает, меняет угол, подсовывает ладонь под ягодицы, поднимая таз. Теперь каждый толчок касается места, где приятная тяжесть превращается в острую искру.

Я слышу своё учащённое дыхание – уже совсем близко. Шепчу «не останавливайся» и чувствую, как мышцы внутри сжимаются, встречая его. Он, кажется, тоже на грани: дыхание сбивается, спина напрягается. Ещё три коротких, уверенных движения – и меня накрывает: низ живота судорожно сжимается, мир вспыхивает белым. Мартин замирает внутри, дрожит, тихо стонет моё имя; я чувствую ритмичное пульсирование его финального толчка – и это усиливает мою волну, будто добавляет новый слой тепла.

Мы остаёмся соединёнными, пока дыхание не успокаивается. В голове – тихий восторг: *это случилось*. И не так страшно, как я думала. Боль исчезла, осталась только сладкая полнота и чувство… да, взросления.

Он медленно выходит, осторожно снимает презерватив, завязывает, отходит к мусорному ведру. Возвращается с влажной салфеткой, заботливо протирает мои бёдра – тепло, трепетная неловкость в каждом движении. Я улыбаюсь: мой аккуратный Мартин. Затем тяну его к себе, укладываю рядом. Мы лежим на смятом покрывале – голые, тёплые и тихие.

В голове внезапно вспыхивает мысль: *завтра Лисса*. Но она уже не пугает. Потому что теперь я знаю, как звучит моё «да» – и оно гораздо громче любого чужого мнения.

Я прижимаюсь лбом к его ключице и шепчу:

– Спасибо, что был таким… внимательным.

– Спасибо, что доверила.

И в этих двух коротких фразах – всё. Наш первый общий секрет, наш первый шаг к Парижу.

Глава 2. Утро

Я проснулась так, будто всплыла из тёплой карамели – медленно, с залипающими веками, с тяжестью и теплом в животе. Свет за окном был мягкий, будто растворённый в тумане, лениво полз по занавескам и краешкам мебели. Всё вокруг пахло ночью: телом, потом, близостью. Пахло нами.

Рядом – Мартин. Его рука охватывала мою талию, как кольцо, а бедро было прижато к моей ягодице, будто даже во сне не хотел отпускать. Он дышал глубоко, ровно, и это звучало так спокойно, что мне захотелось лечь обратно и зарыться носом в его шею. Но я выбралась – медленно, не нарушая его покой, стараясь не шелохнуть простыню слишком громко. Почти как вора, меня вела мысль: дай ему ещё немного сна. Он это заслужил.

Я поднялась с кровати и потянулась – всем телом, до самого неба. Позвоночник приятно хрустнул, грудь приподнялась, соски почти болезненно отозвались на прикосновение воздуха. Тело пело, ныло, но в этом был не дискомфорт – скорее, послевкусие. Как будто мышцы запомнили всё, что было ночью.

И тут – резкое, но негромкое ощущение: натянутость между ног. Стянутость кожи, будто натёртость. Я опустила взгляд. На внутренней стороне бедра – капельки крови, вперемешку с белесой, застывшей спермой. Чуть выше – моё лоно: припухшее, раскрасневшееся, будто вопрошающие "Уже все закончилось?".

Вот и всё. Я – другая.Я хихикнула. Настоящий тихий смешок, как у школьницы, что сбежала на свидание, но вернулась с серьёзным взрослым секретом.

Почесала затылок, чувствуя, как длинные волосы свалились мне на лицо – спутанные, лохматые, с ароматом сна. Платина в беспорядке. Я зевнула, прикрывая рот рукой, и направилась в ванну, по пути размышляя, как странно приятно ощущать липкость между бёдер, ощущать последствия ночи на коже, внутри себя.

Открыла дверь плечом, зашла – и тут только поняла: я же голая. Абсолютно. Ни трусиков, ни даже футболки. Стою в ванной чужой квартиры, в которой даже зеркало крошечное. И мне смешно – искренне, глупо, радостно.

– Ну да, – пробормотала я себе под нос, не сдержав улыбку. – Доброе утро, Анни.

Снова прыснула хохотом и вышла, на ходу почесав бедро, где засохло немного крови, пытаясь сообразить как она там оказалась. Пошла босиком через комнату, за полотенцем, зная точно, где оно: в моей сумке, между бельём и бутылочкой духов. Расправила – сиреневое, пушистое, как я люблю.

Вот она, я: иду за полотенцем, вся в сперме, крови и солнце. И ни капли стыда. Потому что это – моё утро. Моё тело. Моё "да".

На мгновение в голове всплыла мысль, будто всплеск по воде:

"Курай с Нэссом, конечно, нас развратили. Совратили. Без стыда, без тормозов."

Я усмехнулась и мысленно пожала плечами:

"Но я на них не в обиде. Совсем наоборот."

Душевая оказалась ещё меньше, чем я помнила с вечера. Узкая квадратная ванна – в ней можно было только стоять, или, может быть, купать упрямого ребёнка, если тот не слишком активен. Над ней – короткая пластиковая шторка, по краям – шершавые белые стены, выложенные плиткой ещё в прошлом веке. Сбоку – раковина, под ней впихнутая стиралка, и где-то между всем этим – я, пытающаяся не задеть локтем всё сразу.

Я встала в ванну, задёрнула шторку и включила тёплую воду. Струя с шумом сорвалась с лейки, сначала чуть прохладная, потом ласково согревающая. Я запрокинула голову и подставила волосы под напор – тяжёлые пряди сразу облепили спину, щёки, плечи. Пахло чем-то медово-сладким: Курай говорила, что запах тела после секса особенно важен – не для кого-то, а для себя.

Я намылила голову, потом плечи, грудь – мягко, бережно. Каждое прикосновение отзывалось не просто кожей, а где-то глубже. Я чувствовала, как чуть ныло внутри бёдер – остаточное, приятное послевкусие растяжения. Между ног было липковато, и когда я подвела туда струю, то сделала это так, как учила Курай – аккуратно, не давить, а как бы приглашать воду внутрь, промывая мягко, нежно. Остатки ночи – кровь, сперма – стекали вниз, тонкими розоватыми струйками по бедру. Всё, что было во мне – уходило водой, но не памятью. Память осталась, теплом.

Я вытерлась насухо, завернувшись в полотенце, и выбралась из душевой, придерживая свёрнутые на голове волосы. Прошла в комнату – и, проходя мимо зеркала на старом шкафу, вдруг остановилась.

Отражение смотрело на меня – новая я, чуть раскрасневшаяся, с капельками влаги на ключицах и прядями, липнущими к щеке. Я медленно сняла полотенце и позволила ему соскользнуть к ногам. Осталась обнажённой, босой, почти детской – и при этом впервые почувствовала: да, я красивая.

Я прикусила ноготок большого пальца – привычка дурацкая, с детства, но в этом моменте она выглядела даже… мило. Почти невинно. Как и я сама.

Моё тело было худеньким, почти подростковым. Узкие плечи, маленькая грудь – не "женственная"в привычном понимании, но аккуратная, будто только начавшая раскрываться. Бёдра – узкие, но с лёгким округлением. Пупок, тонкая шея, маленький носик и чуть припухшие щёки с румянцем после душа. И на этом почти кукольном личике – большие зелёные глаза, прозрачные, будто всегда немного удивлённые и растерянные.

А главное – волосы. Мои платиновые, до талии, мокрые, тяжёлые, как шёлк. Я, развязала узел, позволяя им упасть, собрала их на грудь, провела пальцами и уложила по ключицам, прикрывая соски. Улыбнулась. Вот она я. Женщина. Не потому что тело изменилось – а потому что я больше не прячусь в нём.

Взяла телефон со столика, навела на зеркало, щёлкнула. Не позирую – просто стою, смотрю на себя, как на новое существо. И да, в этом есть вызов. И да – я знаю, кому хочу показать это первой.

Открыла чат с Курай. Без слов. Просто фото. И сердечко.

А потом подумав добавила текст.

Моей дорогой развратительнице от новой женщины. Совратили вы нас, как по учебнику. Но я не держу зла.

Улыбнулась и дописала:

Я бы даже сказала – спасибо.

Отойдя от зеркала, я обмоталась полотенцем чуть потуже, и босиком направилась на кухню. Тело приятно ломило, волосы всё ещё капали на плечи, но внутри было удивительное спокойствие, как после долгого плавания: вроде устала, но каждая клеточка довольна.

Кухня встретила меня прохладой и чуть затхлым запахом закрытых окон. Я приоткрыла одно – ветер шевельнул занавеску, и в комнату вполз свет, сероватый, ленивый, с кусочками улицы: где-то тявкал пёс, кто-то хлопнул дверью.

Так. Завтрак.

Открыла холодильник. Яйца. Молоко. Немного масла. Пара помидоров, которые вчера выбрала почти наугад – просто понравились на вид. Яичница – простой выбор, как раз то, что под силу девочке, которую вчера сделали женщиной.

Я поставила сковородку на плиту, нащупала ручку конфорки и, особо не задумываясь, повернула её. Щёлк.

Ничего.

Щёлкнула ещё раз.

А вот теперь – запах. Газ. Пропан. Ощутимо. Я сразу отдёрнула руку и, прикусив губу, быстро вернула ручку в нулевое положение.

– Ага. Нет. Нет-нет-нет, – пробормотала я, открывая пошире окно и чуть отступая назад.

Сердце колотилось – не от страха, а от неожиданности. Я уставилась на плиту, как будто она была старым враждебным артефактом, а не кухонной техникой. Это тебе не электроплитка, детка.

Села на табурет, вытерла пальцы о полотенце и открыла телефон. «Как включить газовую плиту вручную» – первое, что вбила в поиске. Прочитала.

Ага. Сначала спичка. Потом ручка. Всё логично, если тебе не пятнадцать и ты не росла с микроволновками и стеклокерамикой.

Нашла в шкафчике коробок. Спички были огромные – не те, мелкие, что я когда-то случайно разломила в пальцах, а такие, которые будто специально для костра. Одна щёлкнула с первого раза, зажглась уверенно, с характерным резким запахом серы. Я поднесла её к конфорке, присела чуть ближе – и только потом повернула ручку.

Вспышка – шустрая, почти озорная. Огонёк загорелся с хищным «фшшш», и я невольно хихикнула.

– Ну привет.

"Цифровые вы, дети."Пламя колыхалось, ровное, голубоватое. Я с улыбкой наклонилась к сковородке и поставила её сверху, гордая собой до глупости. В голове тут же всплыли слова Нэсса, сказанные еще в первый день знакомства, когда мы гуляли по Нарве и обсуждали, как они с Курай жили в старых домах без «всех ваших цифровых чудес». Он тогда сказал с лёгкой усмешкой:

На русском. И не обидно. Даже тепло как-то было в его голосе, будто он не нас осуждал, а просто смотрел на нас с другой стороны времени.

Я засмеялась вслух:

– Мы и правда цифровые. И такие плиты – это, блин, как динозавры для нас.

Масло зашипело на сковородке. Я аккуратно разбила яйцо, чувствуя себя героиней, выжившей в ретро-квесте.

– Так. Теперь осталось понять, как на ней делать яичницу. Главное – не поджарить собственную гордость.

Я прищурилась, глядя на белок, который начинал схватываться, и почувствовала: этот день будет не менее важным, чем ночь. Тоже – первый. Только теперь мой. С запахом масла, обугленной спички и разбуженного голода.

Стоя перед плитой и наблюдая, как белок медленно становится матовым, а желток аккуратно выпирает, как солнечный глаз. Всё шло прекрасно… пока сковородка вдруг не издала знакомое сердитое «ш-ш-шшш» и по кухне не поплыл запах – тот самый, когда еда превращается в угольки.

– Чёрт, – выдохнула я, быстро скрутив ручку обратно до «0». Огонь в последний раз обижено вспыхнул и потух.

Подняла сковородку, подула на дно, как будто это хоть что-то могло изменить. Грустно посмотрела на яйцо с поджаристым ободком. Оно ещё не катастрофа, но уже определённо не "идеальный завтрак после первой ночи любви".

Я снова полезла в телефон. "Как уменьшить огонь на газовой плите". Оказалось, что ручку можно повернуть не только "вкл/выкл", но и чуть дальше, контролируя пламя.

– Ага, – пробормотала я. – Цифровая ты наша.

Вновь зажгла спичку, уже с куда большей сноровкой, и аккуратно выкрутила ручку, остановив пламя на маленьком, послушном язычке. Он, кажется, даже подмигнул мне.

Я поставила обратно сковородку и заодно поставила на соседнюю конфорку металлический чайник – хлипкий, с облезлой ручкой, но с очаровательной пузатой формой. Пока яйца дожаривались, я принялась резать хлеб и помидоры для бутербродов.

Тут и началась борьба с полотенцем.

Оно всё время пыталось соскользнуть – то с плеча, то с груди, то ослаблялось на бёдрах. Я одной рукой поднимала его, другой держала нож, ловко балансируя между приличием и практикой. В какой-то момент мне стало даже смешно: я, вчерашняя девочка, сегодня стою у плиты, голая под почти прозрачной тканью, готовлю яичницу и бутерброды, будто это самое нормальное утро в мире.

Повернувшись к плите, я коснулась чайника – он был… холодный. Даже не тёплый.

– Эээ… – удивилась я вслух.

И тут же, по наитию, шлёпнула себя по лбу ладонью: