Чары Власти

В этот момент он окончательно перестал быть эмиссаром и представителем сети. В его голосе звучал мальчишка, открывающий мир. И Арина не могла не улыбнуться.

– Сказки, – мягко ответила она. – Как и питание «добрыми молодцами», варево из младенцев и прочая ахинея, которую так любят в кино и дешёвых фэнтези-книжках. Нет, конечно, руну на кости я могу вырезать. Ту, что при активации выжигает в радиусе нескольких сотен метров всё, что дышит. Но зачем? Да, у нас были свои предметы силы. Да, можно было летать – и не только по воздуху. Но метла? – Она покачала головой. – Ну зачем ведьме зарывать себе в задницу берёзовый веник, если она может шагнуть между теней?

– А… жертвоприношения? – голос Лукаса стал тише.

– Были, – спокойно ответила Арина. – Но не те, о которых говорят. Не ради крови. Ради баланса. Иногда – отдать частицу, чтобы спасти целое. Но пойми – большинство ведьм, которых жгли, были просто женщинами, которые знали больше, чем положено. Которые лечили. Помогали рожать. Говорили правду. Иногда – страшную. Иногда – неудобную. Вот и всё.

Она сделала паузу, обратив на него серьёзный взгляд.

– Среди моих знакомых и подруг были и такие, кто ненавидел людей. Кто хотел власти. Кто жаждал мести. Но чаще – чаще – ведьмы были теми, кто просто хотел покоя. Кто лечил. Кто варил отвар от боли. Кто помогал родиться и… иногда – уйти. А люди лезли. Со страхом. С огнём. Со своими бреднями.

– Как всегда, – пробормотал Лукас. – Страх разрушает.

– Не страх, мальчик. – Арина опустила взгляд к своим пальцам. – Глупость. И жадность. Страх можно понять. Жадность – никогда.

На веранде повисла тишина. Где-то в реке всплеснула рыба, и с берега донёсся голос ночного кузнечика. Лукас всё ещё держал чашку с чаем, забыв про неё. Он смотрел на Арину, и в его взгляде было то редкое уважение, что не требует преклонения.

– Знаете, – наконец заговорил он, – мне всегда было интересно слушать, как вы… такие, как вы – или мой отец – переходите из века в век. В новые времена. Как вы переносите это всё?

Арина на секунду задумалась, потом кивнула.

– С болью. С тоской. Но и с интересом. Потому что, пока ты живёшь – ты меняешься. Или ты мёртв. Просто этого ещё не понял.

Внезапно Арина коротко, хрипло рассмеялась. Почти как человек, который не ожидал, что воспоминание всплывёт – но оно пришло. И отпустить его было уже невозможно. Лукас насторожился, чуть приподняв брови, но она уже смотрела на него с ехидцей, в уголках глаз блеснул бесенок.

– Хочешь узнать, как прошлое сталкивается с настоящим, когда ты этого вообще не ждёшь?

– Конечно, – с интересом кивнул Лукас, потянувшись за чашкой.

Арина кивнула, будто сама себе дала разрешение, и, опершись локтем о стол, заговорила. Голос у неё был лёгким, почти насмешливым, но в глубине звучала горечь времени.

– Иногда… иногда я сталкиваюсь в сети с людьми, которых думала уже не увидеть никогда. Ни при каких обстоятельствах. Одни меня поражают тем, что не изменились вовсе. Другие – наоборот. Меняются до неузнаваемости. – Она усмехнулась. – Не волнуйся, не про твоего отца речь. У него душа чёрная настолько, что если бы он захотел измениться, Вселенная бы закашлялась от возмущения.

Лукас хмыкнул, но ничего не сказал.

– Но однажды… – Арина слегка покачала головой. – Однажды я получила сообщение в «Фейсбуке». И оно вызвало у меня такую икоту от удивления, что даже магия не помогла.

Она сделала паузу, дав Лукасу переварить это утверждение.

– Писал мне… один из инквизиторов. Да, да. Тот самый. Католический. Меч и карающая рука Церкви. В прошлом – человек, чья ряса пахла гарью сожжённых тел. В 1541 году я оставила его умирать возле горящей церкви. Там, где он заживо сжёг одну из моих учениц. Флору. Он лежал на земле, с перебитыми ногами, в рясе, перепачканной грязью и кровью. Я стояла над ним. Спокойно. Без истерики.

Глаза Арины на миг потемнели.

– «Вот она я, ведьма, которую ты ненавидишь. Вот храм твоего Бога, который пылает, как пылало тело моей Флоры», – сказала я тогда. – «И вот ты. Сломанный. Слабый. Один». Я не убила его. Хочешь – верь, хочешь – нет, Лукас, но ведьмы редко убивают. Даже самые отчаявшиеся. Мы наказываем. Мы оставляем – с самим собой. А смерть – она слишком быстра.

Лукас, казалось, затаил дыхание.

– Я просто развернулась и ушла. Считала, что он умер. Но… мир, видишь ли, не всегда слушает наши расчёты. Оказалось, за мной следила другая. Девушка. Ученица той самой Флоры. Я даже не знала о ней. Её звали Изабелла. Немного даровитая. Совсем юная. В ней было больше сострадания, чем силы.

Она нашла его. Притащила в дом. Ухаживала за ним. Накладывала повязки, варила отвары. Грела ему воду. Он был в бреду. Несколько месяцев. Кости ног были раздроблены – она собирала их по частям. Обвязывала, промывала. И… что самое поразительное – не боялась.

Арина посмотрела на реку, как будто там, в отражении воды, были те далёкие зимы.

– Он рассказывал мне всё это в Венеции. В 2011. Мы встретились совершенно случайно. Я зашла в маленькую кофейню. Он сидел там. С тростью. В очках. С той самой Изабеллой, на коленях. Они смеялись. И в его глазах не было тени от прежнего ужаса.

– Он узнал вас? – чуть хрипло спросил Лукас.

– Конечно. Подошёл, поцеловал руку, как будто перед ним не ведьма, а императрица. А потом – сел рядом и рассказал. Не каялся, нет. Он не был трусом. Просто… признал. Он говорил: «Я понял, что был глуп. Упрям. Жесток. Но не злой. Я просто следовал правилам. А потом увидел – эти правила разрушили всё».

Арина вздохнула.

– Изабелла мыла его тело, когда он лежал, не двигаясь. Говорила: «Чтобы не гнило, милый, тело надо беречь». И ложилась рядом, грела его и грелась сама зимними ночами. Чтобы не замёрз. И чтобы не замерзнуть самой. Он смотрел на неё и видел – не «ведьму», а человека. Женщину. Жизнь.

– И он… остался с ней?

– Да. Полюбил. Настояще. Он ушёл из Церкви. Но перед этим – совершил одну… кражу.

Лукас замер.

– Он вынес ампулу с "кровью Христа". Католики называют так живу. Смесь мёртвой и живой вод. В Ватикане таких ампул всего несколько. Секретные. Он выпил часть сам, и часть дал ей. С тех пор… они не стареют, точнее стареют, но очень медленно. Из-за дара что был у нее и как оказалось и у него тоже.

– Это возможно? – тихо спросил Лукас

– О да. Жива… это настоящий артефакт. Но она не воскрешает. Она продлевает. Обостряет. Углубляет. Но мёртвого – не поднимет. Вот почему Лери… – она запнулась, – …не могла быть спасена.

Лукас не перебивал. Он просто смотрел. А Арина, немного устав от слов, снова посмотрела на него и мягко улыбнулась.

– Мы иногда переписываемся. Или видимся. Встречаемся во Флоренции, где они теперь живут. У них маленький домик с фиолетовыми ставнями и ароматными персиками в саду. Я прихожу – и вижу: да, свет в нём жив. Несмотря на прошлое. Несмотря на костры.

Она замолчала, а потом добавила уже совсем тихо:

– Иногда… даже враг становится частью чего-то большего. Не потому что прощён. А потому что осознал. Не все мы получаем такую возможность. Но если она дана – и если ты её принимаешь… тогда, возможно, спасён не ты. А тот, кто простил.

Солнце поднималось над Ильменем, разливаясь по воде мягким золотом. Лёгкий ветер трепал траву у кромки берега, и в воздухе витал запах реки, нагревающейся от первых лучей. Птицы переговаривались между собой, дремавшие где-то в зарослях удоды подали голос. Всё вокруг просыпалось.

Но у столика на веранде всё ещё царила тишина – не сонная, а внимательная, насыщенная многовековым разговором. Лукас смотрел на Арину, не сводя глаз. Она всё так же держала чашку с остывшим чаем, но теперь не как ведьма с тайной, а как женщина с историей.

– Вы остановились на 2010-м, – сказал он наконец. Голос был мягким, почти вкрадчивым.

Арина вздохнула, кивнула, будто собираясь с мыслями.

– В 2010-м я наконец поняла, что снова пришло время. Не строить империю, не менять мир – просто… жить. Делать то, что умею. Создавать место, где будет свет. Где красота – не маска, а путь. – Она коснулась пальцем края чашки. – И я купила дом.

– Тот самый?

– Именно. Сначала только часть – старую кирпичную половину, что никому была не нужна. Там даже крыша протекала. Но место – ах, место… – Она подняла глаза, озарённые той самой любовью, которую можно питать только к земле. – Почти рядом с тем местом, где я родилась. Где росла. Где впервые увидела, как росы ложатся на травы. Я знала – если не здесь, то где?

Лукас слушал, не перебивая.

– А потом, – продолжила Арина, – построила особняк. Небольшой, но крепкий. Тёплый. Где всё под рукой. Где каждый кирпич лежит в правильном месте. Где можно дышать.

– И вы… сразу начали салон?

Она усмехнулась.

– Нет, не сразу. Сначала – дом. Потом – огород. Потом – я. Нужно было… вжиться. А потом – да. Я решила открыть салон. Но не просто салон. Место силы. Место красоты. Место – где всё настоящее. Где женщина может не "казаться", а быть.

Она помолчала, а потом добавила, сверкая глазами:

– А потом я выложила объявление. ВКонтакте. Представляешь? Я, древняя ведьма, в ВК. – Она хохотнула. – Написала: «Ищу учениц в салон красоты. Желательно тех, кто видит яркие сны и имеет странные желания».

– Очень… по-ведьмински, – фыркнул Лукас.

– Абсолютно. Язык ведьмы – это же не только руны. Это ещё и слова. Умение видеть, кто услышит – и поймёт. Кто испугается – пройдёт мимо. А кто притворится – запутается в отражениях.

Она усмехнулась.

– Конечно, пришло много народу. Некоторые писали: «Здравствуйте! Я умею плести косички и чувствую ауру людей!» – вот примерно с таким посылом. Были и те, кто просто искал работу и решил, что «салоны красоты» – это что-то вроде дешёвой магии с кисточками и кремами. Но в итоге отобрала пятерых. Отбор был жёсткий. Где-то – честный разговор. Где-то – испытания. Где-то – просто наблюдала. Не мешала. Смотрела, как реагируют на клиентов, на чужую боль, на чужую красоту.

– И остались трое, – тихо сказал Лукас.

Арина кивнула, на миг посерьёзнев, и поправила:

– Пятеро.

Она опустила взгляд.

– Но две из них отсеялись чуть позже. Вероника хотела власти, а Елена – денег. А вот Лада… Лада пришла с тетрадкой в руках, где рисовала сны. Я знала, что она "видит". Маришка – молчаливая, с тяжёлым взглядом, но руки у неё… как у травницы. Она даже не знала, что повторяет мои жесты. А Света… Света всё время смеялась. Но в её смехе была защита. Улыбка как щит. Я узнала это сразу. Так я и выбрала их.

Лукас слегка улыбнулся. Румянец вновь тронул его щёки.

– А я всё думал… почему именно они. Теперь понимаю.

Арина качнула головой.

– Они талантливы. По-своему. Конечно, им не догнать меня по силе – да это и не нужно. Но в ремесле… в чём-то уже превзошли. Света, например, чувствует кожу клиента до мельчайших сдвигов. Маришка – может подобрать траву на глаз. А Лада… Лада знает, когда говорить, а когда – молчать. Это редкий дар.

– Вы учили их магии?

– Не магии. – Арина хмыкнула. – Магия, шмагия… Да, я сама иногда так говорю, чтобы не спорить с эпохой. Но по-настоящему – это ворожба. Мы – не магини. Мы – ведьмы. Ворожеи. Мы не творим чудеса. Мы знаем, что чудо уже есть. Просто помогаем ему проявиться.

Лукас удивлённо приподнял бровь:

– А как вы… ну, учили?

– По-разному. – Арина потянулась, и на лице её появилась легкая ностальгия. – Сначала я заставляла их сидеть в тишине. Просто – в тишине. Вечером. Без телефона. Без мыслей. Слушать. Потом – давала им травы, просила описать вкус. Потом – учила чувствовать боль другого. Не жалеть, нет. А ощущать.

– Жестко.

– Да. Но иначе нельзя. У нас не колледж. Не курсы массажа. У нас – дело, в котором от одной ошибки может погибнуть душа. Или затеряться. А таких, как я, кто потом придёт и соберёт её по осколкам, – мало. И всё меньше.

Она снова сделала глоток – чай уже остыл, но голос её не потерял ни капли жара:

– Я учила их очищать травы и себя. Делать маски – не по рецептам из интернета, а из коры, воды, дыхания. Я говорила: если ты не знаешь, для чего нужна земля, зачем тебе крем?

– Но вы не ограничивали их?

– Нет, – признала Арина. – Они молодые. У них есть своё. Они пользуются соцсетями. Ведут страницы. Снимают рилсы, как вы это называете. И я не мешаю. Главное – чтобы суть не потеряли. Чтобы не стали очередным "салоном красоты", где вместо заботы – продажа. У нас не продажа. У нас – возвращение.

Она приподняла подбородок. В глазах её – ни капли усталости. Только внутренний свет.

– Иногда я слышу, как клиентки плачут в кабинете. Или смеются. Или просто… дышат. И я понимаю – всё правильно. Значит, живут.

Лукас долго молчал. Потом мягко произнёс:

– Вы… построили храм. Только без алтаря.

Арина улыбнулась.

– Возможно. Но пусть в нём свет. Пусть в нём – красота. Потому что только она, в самом глубинном смысле, и вправду спасает.

Глава 7. Витязи

Когда солнце окончательно поднялось над гладью озера, осветив лёгкими золотыми лучами кромку воды, траву и блики на стекле их чайника, Арина чуть наклонила голову, смотря на сидящего напротив мужчину. Её взгляд был тёплым – но в нём появилась и внимательность. Та самая, которой ведьмы смотрят не просто на человека, а на его суть.

– Ну что, всё обо мне да обо мне, – сказала она негромко, отставляя чашку. – Расскажи о себе, Лука.

Лукас чуть усмехнулся, но не сразу ответил. Он приподнял бровь, глядя на неё изучающе:

– Вы так и будете дразниться?

Арина рассмеялась – звонко, по-настоящему, и по-женски.

– Мальчик, если ты и дальше будешь выполнять поручения своего отца и встречаться с такими, как я – особенно в славянском мире – можешь смело забыть про «-с» в окончании своего имени.

Он скривился, но без злости.

– Лука? Без «с»? Прямо по-деревенски.

– А ты думал, всё будет по-итальянски изысканно? – Она снова усмехнулась. – Я сейчас дразню тебя немного, не спорю. Но не думай, что такие, как я… или, скажем, тот же Мирон – самые старые на этой земле. О нет. Есть и древнее. И с кем тебе я бы не советовала встречаться никогда.

– Например?

– Ну, если брать мужчин, то одного из них зовут Олег. А другого – Улисс.

– Улисс? Тот самый?

Арина только кивнула, и на её губах мелькнула едва заметная тень.

– Они даже таких, как я, могут… – Она пощёлкала пальцами, ища слово. – Могут «съесть» на завтрак. Как младенца. Так что думай, прежде чем стучаться в чью-то древнюю дверь.

– Сравнение у вас, Арина Леонидовна…

Он передёрнул плечами. Но в голосе не было раздражения – только лёгкое замешательство и внутреннее напряжение, как у того, кто понял: шутки шутками, но ставки выше, чем казались.

Арина склонила голову к плечу:

– Так что, насчёт моего вопроса, ЛукаС? – Она специально выделила окончание, снова прищурившись с мягкой, но настойчивой улыбкой. – Я всё-таки хочу узнать, кто ты. И не в документах, а – по-настоящему.

Лукас вздохнул. Задержал взгляд на ней. А потом – вдруг – стал говорить. Просто. Без патетики. Но с той правдой, от которой не отмахнуться.

– Я родился в Испании, в 1988. Тогда всё было хорошо. У меня были настоящие родители – мать, Елена, и отец. – Он запнулся на миг, и в голосе зазвенела сухая ниточка. – Мы жили в Альмерии. Тёплое море, дом с террасой, мама обожала жасмин. Обычная, счастливая жизнь. Пока однажды… они не решили поехать в Японию на Новый год. Хотели экзотики. Мы остановились в Осаке, а на 16 января 1995-го поехали в Кобе на экскурсию.

– Землетрясение, – тихо сказала Арина.

Он кивнул.

– Я не знаю, почему именно я остался жив. Может, потому что был в другом корпусе. Может, потому что кто-то… прикрыл. Но родителей не стало. Я оказался один. В чужой стране. В чужом мире.

Она не перебивала. Только смотрела. А он продолжал:

– Детский дом. Япония. Пять лет. И потом, когда мне исполнилось шесть, к нам в приют пришёл человек. В чёрном. В дорогом костюме. Улыбка – как у доброго волка. Он сказал, что ищет мальчика… похожего на него.

– Дмитрий, – прошептала Арина.

Лукас опять кивнул.

– Дмитрий Воронов. Сказал, что он мой родственник. По матери. Мама действительно была из СССР, но она не рассказывала много о своём прошлом. Я не знал, откуда именно она. Он показал документы. Сказал, что заберёт меня – «домой».

– И ты поехал?

– Не сразу. Но он знал, как говорить. Не как чужой. Как… тот, кто уже решил за тебя. И ты просто идёшь по его шагам. Он увёз меня в Италию. И там… началось обучение. Языки, науки, финансы, история. Я читал документы на четырёх языках до двенадцати. Учился управлять, манипулировать, понимать слабости. Мы играли в деловые переговоры, пока другие играли в футбол. И он звал меня не «племянник». А просто – сын.

– А ты?

– Я звал его отцом. Потому что… некого было звать так больше.

На губах Арины дрогнула почти незаметная грусть. Лукас это заметил.

– В пятнадцать он впервые открыл мне, как устроен этот мир. Сказал: «Магия – реальна. Но не сказочная. Не яркая. Настоящая магия – в узоре. В структуре. В силе воли». И тогда я увидел, как по его пальцам побежала искра. Как мир заскрипел. И понял – он не просто человек.

Он замолчал. Поднял взгляд на Арину.

– А потом начались поручения. Знакомства. Вопросы. Связи. И вот – я здесь.

Арина молчала. Но теперь её взгляд стал мягче. Не жалость. Не снисхождение. Признание. Понимание.

– И ты всё ещё не знаешь, кто он тебе на самом деле?

– Не знаю. – Лукас пожал плечами. – Но он дал мне имя, дал мне инструменты… и цели. А значит – он отец. Хоть и в той форме, что выбирает сам.

– И тебе этого достаточно?

Он помолчал. Долго. А потом чуть кивнул:

– Пока – да.

Арина вздохнула. Смотрела на него с лёгкой грустью и уважением. И наконец произнесла:

– Ну что ж, Лука…– с, теперь мы действительно познакомились.

Они оба улыбнулись. Но в этих улыбках уже не было легкомыслия. Только честность.

Арина чуть склонила голову, смотря на Лукаса поверх чашки.

– Ты сказал, что твоя мать была из СССР… Расскажи о ней, если не трудно. Какой она была?

Лукас пожал плечами, подбирая слова. Взгляд у него стал рассеянным, будто он смотрел в прошлое сквозь мутное стекло.

– Елена. Просто мама… Я был маленький. Пять с половиной лет. Я помню её лицо, но смутно. Волосы вроде каштановые, но может, я путаю. Голос – тёплый, немного низкий, будто пела даже когда говорила. Она часто носила белое. И пахла… цветами, медом. Или корицей. Я уже сам не знаю, что помню, а что придумал.

Он замолчал, чуть поморщившись.

– Вот… всё, что могу сказать.

Арина тихо кивнула.

– Можно… я посмотрю?

Лукас нахмурился. В его глазах промелькнуло сомнение.

– Что значит – посмотришь?

– Не бойся, – мягко сказала она. – Я не полезу в твои детские страхи или тайны. Не стану раскапывать, что не для меня. Я просто хочу… увидеть её. Твою мать. Как ты её помнишь. Чтобы взглянуть на неё твоими глазами. Увидеть её как образ, как нить.

Он всё ещё колебался.

– Зачем?

– Потому что так я смогу сказать кое-что важное, – ответила она спокойно. – Быть может, сказать тебе – кто ты. Кто были твои предки. И почему ты… такой.

Лукас откинулся на спинку стула, скрестив руки.

– И почему именно мать? Почему не отец?

Арина усмехнулась, чуть прищурившись.

– Потому что, мальчик, только мать может знать точно – чей это ребёнок. Кто его выносил, кто ощущал в себе, как бьётся его сердце, ещё до первого крика. Отцовство – это… доверие. А материнство – связь. Женщина знает, от неё ли это дитя. А мужчина – верит. Или делает вид, что верит.

Она поставила локти на стол, соединив кончики пальцев.

– Мы, ведьмы… тоже матери. Даже если не рожали. Корень ведь тот же, слышишь? Вед-ма. Ведающая мать. Та, кто чувствует. Кто знает. Кто видит. Просто мать – в другом смысле. В более глубоком. Не биология. Память. Пульс мира.

Молчание растянулось, и ветер с озера мягко шевелил концы её кашемирового шарфа. Лукас опустил взгляд, долго смотрел на свои руки, потом медленно поднял глаза на неё.

– Ладно. Хорошо. Смотрите.

– Спасибо, Лука, – произнесла она негромко. И только сейчас он заметил, что в её голосе было почти… благоговение.

Она не встала, не приблизилась – лишь потянулась вперёд и кончиками пальцев коснулась его виска. Тёплая ладонь, аромат полыни и бергамота. Прикосновение было лёгким, как касание мотылька.

Её пальцы коснулись его виска – и всё вокруг изменилось.

Не мгновенно, не рывком – а как будто вода в сосуде, в который кто-то аккуратно добавил тёплого мёда. Пространство дрогнуло, расплылось. Озеро, трактир, рассвет – всё осталось снаружи. А она – внутри. Не в его разуме, нет. В его памяти. В его чувствах.

Она не вторгалась. Не рвалась силой. Просто… касалась.

Сначала было темно. Потом – разлилось мягкое золотистое свечение. И в нём – женское лицо. Не портрет. Не фото. А воспоминание, живущее в глубине сердца. Смотришь – и не знаешь, что именно ты видишь, но узнаёшь душой.

Женщина с глубокими глазами. Карими, с янтарными вкраплениями. Чуть вьющиеся волосы, каштановые, как зрелый орех. Тонкий нос. Высокие скулы. Улыбка – лёгкая, чуть грустная, как будто даже в радости была память о боли. Она держала мальчика на руках – того самого, чьими глазами Арина смотрела. И гладила его по волосам. И пела.

Песня была без слов. Звуки, понятные только тем, кто когда-либо любил так, как мать любит ребёнка. До боли. До тишины.

Арина стояла в этой тёплой тени – наблюдателем. Не вмешиваясь. Только запоминая. Впитывая.

Её пальцы на виске Лукаса чуть дрогнули. И она шепнула:

– Елена…

Лицо женщины словно повернулось к ней. Нет, конечно же – к мальчику. Но в этот миг Арина увидела в ней силу. Не магическую. Не колдовскую. А силу рода. Силу, вплетённую в кровь.

И тогда Арина сделала следующий шаг.

Она оторвала взгляд от матери и перенесла его в саму суть Лукаса – в его нить. В его кровь.

Её сознание скользнуло по этой нити, как по тончайшему шёлку. Образы промелькнули один за другим. Мужчины и женщины, юноши и старцы. Кто-то носил воинские доспехи. Кто-то – монашескую рясу. Кто-то – крестьянскую рубаху, кто-то – генеральский мундир. Арина не вмешивалась, не звала, не спрашивала. Просто следовала за током.

Кого-то она узнавала. Некоторых даже знала лично. Когда-то. Вспышки имён. Лики. Поступки. Кто-то сражался, кто-то любил, кто-то предавал, кто-то спасал. Все они были – следствием.

Но она искала основу.

И потому шаг за шагом – нет, вдох за вдохом – уходила глубже. Туда, где кровь становилась первичной, почти несущей. Где имена уже теряли форму, а образы – конкретику.

И вдруг… всё стихло.

Перед ней стоял силуэт. Высокий. Могучий. С глазами цвета грозового неба. В волосах – злато солнца. В руках – молот. А в груди – пламя. Не огонь. Пламя. И пульс его души отзывался в земле, в небе, в каждой жилке этого мира.

Он не был человеком. Он был началом.

На Руси его звали Перуном. На Севере – Тором. На Юге – Арий.

Он был витязем первого света. Первым, кто сказал: «Я встану между миром и тьмой». Первым, кто любил женщину так, что из этой любви рождались племена. Кто бился и смеялся, кто оплакивал своих павших и проклинал предателей. Кто мог пировать годами меняя кубки и женщин, но стоит тьме появится на границах его владений как он хватал свой молот, топор и меч и несся в битву. И чья сила и мощь казалось ушла, но никогда не умирала, не уходила из этого мира. А растворился в крови – чтобы однажды вспыхнуть вновь.

Арина стояла перед ним – совсем тихо. Перед воителем закованным в казалось простые, на крепкие и добротные доспехи, склонив голову. Не как равная. Как свидетельница. Как радость, и трепет, и древняя, почти забытая воля служения и подчинения.

– Кто ты? – Грохотало в ее голове. – И что ты делаешь в крови моего родича.

– Всего лишь ищу суть, воитель. И не собираюсь нести зла.

– Добре. Но теперь и я буду присматривать за тобой, женщина. – Иди.

Арина вынырнула – как из водопада, хлынувшего ей прямо в разум.

Глаза закрылись сами собой, тело откинулось на стул. Она тяжело дышала, как будто прошла несколько вёрст пешком сквозь бурю, держа на плечах неведомую ношу. Пальцы мелко дрожали, как после долгой работы с острыми иглами, и только ладони были сухими – слишком сухими, будто что-то в ней выжглось.

«Глубоко… Слишком глубоко…» – шептала она про себя.

Так далеко она ещё никогда не заходила. Ни одна из наставниц, ни мать, ни тётки, ни старшие ведьмы, – никто бы не одобрил этого. Прошлое – это не пыльный сундук. Это гремучий рой ос. Особенно когда оно касается тех, кто родом из древней крови. И особенно – крови воинской.