Любитель закатов на Палау

Когда раздался рокот разгонных двигателей, я с великим облегчением захлопнул забрало шлема, включил сборник любимой музыки и, закрыв глаза, попытался представить Институт, лабораторию, темную громаду готового к разгону ускорителя… Это меня всегда успокаивало. Но привычные и узнаваемые образы словно в смутном сновидении неуловимо ускользали, уступая место казалось бы забытым воспоминаниям. Я видел Землю. Но не ту лакировано-прекрасную планету с открытки, а улочки родного Ростова-на-Дону, аудитории мехмата университета, маму в ее любимом ярко-бежевом плаще, папин старенький «москвич» с выцветшей эмблемой Олимпиады-2046…

***

В ростовском аэропорту меня встречали всей семьей. Я, конечно, ждал, что будут родители и, может быть, сестра с племянниками. Но чтобы явились все… Увидев радостную толпу родственников, столпившихся в зале ожидания под огромным плакатом с моим портретом в скафандре и восторженными словами приветствия, я слегка опешил. И даже не от вида скафандра, на фоне которого мое нынешнее одеяние в виде джинсов, футболки и спортивной куртки выглядело издевательством, и уж тем более не от ретушированной фотографии, имеющей самое отдаленное отношение к реальности. Я просто не ожидал такой встречи. Настолько не ожидал, что в этом пестром людском сборище даже родных отца с матерью не сразу увидел. Когда же они все бросились ко мне, я от неожиданности чуть не выронил дорожную сумку и попятился.

Пожимая десятки рук, обнимаясь, целуясь и отвечая на бессчетные вопросы, я с ужасом ловил себя на мысли, что не узнавал и половины этих людей. Впрочем, чему удивляться, ведь я их не видел много лет. С родителями мы общались регулярно, иногда болтал по видеосвязи с сестрой и ее озорными близнецами, редко созванивался с бабушкой и дедом, а вот всех этих дядьев и теток, кузенов, внучатых племянников и прочих зятьев я последний раз воочию видел разве что в студенчестве. Не до того было. После лицея пронеслись годы напряженной учебы в Московском университете с парой коротких каникул, потом двухлетний отсев аспирантуры с надеждой попасть в группу Филиппа Игоревича, а затем я сразу отправился на Луну с направлением в Институт. И вот вдруг оказалось, что за эти годы родственники меня не забыли. А я о них даже не вспоминал.

Из аэропорта в город ехали длинным медленным кортежем, внося неразбериху в скоростное движение города. Нам возмущенно сигналили, что-то кричали вслед. Возглавлявший процессию отец, высовываясь из окна своего нового внедорожника на электрической тяге, яростно жестикулировал и кричал в ответ, что он везет сына, вернувшегося с Луны, будто это был все перевешивающий аргумент. Когда нас в конце концов за слишком специфическое вождение остановила дорожная инспекция, родители в один голос именно это и заявили. Я от неловкости готов был сквозь землю провалиться, но к моему удивлению вместо штрафа и назидательной лекции стражи порядка лишь попросили разрешения сфотографироваться со мной, после чего с включенными проблесковыми маяками сопровождали нас до самого дома, привлекая еще большее внимание. Так мы и катили по улице с мигалками, радостным ревом клаксонов, вызывая всеобщее восторженное недоумение, словно свадьба какая-то.

Возле нашего двора стояла группка людей, тоже почему-то желавших со мной поздороваться, похлопать по плечу, дать подержать младенца, рассказать скомканную историю о том, каким я был когда-то сорванцом и как уже тогда было понятно, что из меня выйдет толк. Оказалось, что все эти люди были нашими соседями. Но я при всем желании не мог узнать никого. Все изменились, взрослые неузнаваемо состарились, дети выросли. Да что там люди. Я не узнавал родной улицы, этих высоких лип и кленов, этих аккуратных газонов вдоль неестественно ровного цветного тротуара, этих технологично-вычурных и до рези в глазах ярких домов. Даже родительский дом выглядел чужим, из маленького и уютного одноэтажного превратившись в современного угловатого монстра кричащих расцветок. Все вокруг было новое, другое, чужое. Память пыталась зацепиться хоть за что-то, но тщетно. Будто я уехал отсюда не десять, а сто лет назад.

***

В родительском доме весь первый этаж был одной гигантской гостиной. Отец с гордостью показывал мне, как одним нажатием кнопки на пульте управления пол превращался в огромный прямоугольный стол, способный разместить хоть сотню людей. Затем была экскурсия в подвал с мастерской отца и гаражом на несколько машин, среди которых я с легким уколом ностальгии увидел тот самый «москвич». Правда, судя по девственному виду верстака, монтажного стола и сияющих хромом инструментов, по прямому назначению этими вещами ни разу не пользовались. Во время сеансов связи с родителями мне говорили, что дом уже третий раз перестраивали, но в реальности все выглядело действительно потрясающе.

Закончить экскурсию по дому не дала мама. То ли она чувствовала, что у меня на душе что-то неладно, то ли просто увидела это в моем отчаянном взгляде, но ей удалось отвлечь отца приготовлением к семейному обеду. Я же был отправлен в сад за домом с заданием разжечь мангал для шашлыков.

Огонь и одиночество неожиданно успокоили меня, уняли досаду. Глядя на потрескивающее пламя, вдыхая терпко-едкий дым, перетаптываясь с ноги на ногу в надежде разогреть стынущие от вечернего холода ноги, я с опаской прислушивался к своим глубоко спящим, но все же медленно пробуждающимся ощущениям. А потом я внезапно увидел маленькое скрюченное деревце и через мгновение понял, что знаю его. Как ребенок обрадовавшись первой настоящей зацепке, я подошел к искалеченному дереву, рука непроизвольно потянулась вверх и пальцы нашли маленькое дупло, невидимое снизу. Я помнил этот сад! Помнил корявые узловатые стволы, помнил колючую сливу и рассеченную молнией грушу, но особенно помнил аромат поздних яблок. Я дома. Я действительно дома.

***

Застолье мне понравилось. Меня посадили в изголовье стола, поднимали в мою честь тосты. Я благодарил, и в ответ предлагал пригубить вина за родителей, за дом, за собравшихся.

Спустя два часа застолья и обилия папиного яблочного вина, я разомлел настолько, что позволил себя вовлечь в танцы, пение под караоке и даже участие в каких-то конкурсах на грани приличия. В нашей семье это всегда было естественным продолжением любого застолья. Осталось только дождаться наряда милиции, чтобы потом все эти заслуженные медики, педагоги, строители, инженеры и прочие служащие хвастались на работе безобидным протоколом о нарушении закона о ночной тишине. Я дома.

Каким-то отголоском сознания я понимал, что сейчас пьян и сентиментален, и уже завтра хмельной морок рассеется и мне наверняка снова захочется удрать обратно на Луну. Но это будет потом. В тот вечер мне на Земле нравилось. Мне было хорошо. Настолько хорошо, что моим племянникам-близнецам удалось вытащить меня из-за стола и подбить на поход в ближайший магазин за мороженым для всей компании. Глядя на это и предчувствуя дармовое лакомство, с нами увязались и другие дети. При иных обстоятельствах я бы три раза подумал, связываться ли с этой шумной и явно хулиганской ватагой, но легкий хмель в крови и общее веселье сделали свое черное дело. Мы отправились в вылазку за мороженым.

Разновозрастные дети говорили все одновременно, постоянно разбегались по сторонам, неожиданно сбивались в тесную кучу вокруг меня и каждый чего-то хотел. Удивляя самого себя, я их понимал, искренне смеялся наивным детским шуткам, а пару раз даже рассмешил их сам. Особенно мелюзге понравилось мое исполнение старой песни про остров невезения, половину слов которой я не помнил, но, как мне казалось, сумел их заменить куда более подходящими. А уж когда в магазине я разрешил им купить мороженого и прочих сладостей сколько угодно, мой авторитет в детской среде укрепился окончательно.

Опустошив в ближайшем минимаркете холодильник с мороженым, мы двинулись обратно, по пути производя эффект маленького торнадо. Дети носились по улице, играли во что-то свое безумно-непонятное и ко мне подбегали только за очередной порцией мороженого.

Однако один мальчик не участвовал в их играх. Он как-то обреченно брел рядом и изредка поглядывал на меня снизу вверх. Я его заприметил еще дома, ребенок выделялся на фоне общего веселья, весь вечер безучастно просидев рядом с родителями. Хотя вроде мальчишка как мальчишка – лет девять, белокурый, кудрявый, веснушчатое лицо, строгие умные серые глаза, пузатые синие штаны, болтающаяся на худых плечах застегнутая под горло черная куртка, массивные белые ботинки.

– А в Институте уже внедрены фотонные переключатели?

Я поперхнулся и удивленно посмотрел на него. Судя по буквально осязаемому напряжению, исходившему от ребенка, он очень долго вынашивал этот вопрос.

– Ты сын тети Гали? – спросил я, чтобы сменить тему.

– Внук, – поправил он меня. – Александр.

– Тезка, значит? – я извлек из огромного пакета с мороженым сливочный рожок и протянул мальчику. Он отказался, с каким-то недовольством мотнув лохматой головой, будто я предлагал ему отраву. – Ну как хочешь. Сам съем.

– И тем не менее. Фотонные переключатели используете?

– Понятия не имею, – с улыбкой сказал я и надул щеки, желая рассмешить этого буку. Однако бука, похоже, воспринял это как оскорбление.

– Не нужно со мной как с маленьким, – урезонил он меня. – Мне уже десять.

– Извини, тезка. Но и ты меня пойми. Тяжело воспринимать что-то про фотоны…

– Не фотоны. – В голосе мальчика сталью звенела досада. Он явно не ждал такого развития разговора. – Фотонные переключатели. Вы же занимаетесь кристаллами. Должны знать об этом.

– Должен? Хм… Тем не менее не знаю. Я занимаюсь другими кристаллами.

– Как можно об этом не знать? Это же основы… Чем же вы там вообще занимаетесь в своем Институте? – с упреком воскликнул Александр, сверля взглядом землю под ногами.

– Не обижайся, тезка. Но я действительно не понимаю, о чем ты говоришь. Даже отдаленно.

На самом деле понимал. Просто не хотел расстраивать мальчишку. Тема эта была далеко не нова, уже давно не перспективна и действительно имела самое отдаленное отношение к моей работе.

– А над каким проектом вы сейчас работаете?

– Извини, тезка, но это секретно.

Александр обиженно засопел.

– Не дуйся. Об этом не только тебе, но вообще никому не могу рассказать. Хотя… – Мальчишка вскинул голову, его глаза горели благодарным огнем. – Если у нас получится задуманное, то уже через год-другой мы сможем создавать очень легкие и практически неразрушаемые детали для узлов любых механизмов.

– Выращивать из кристаллов будете? – с восторгом прошептал Александр. Вообще-то, не совсем. Но я не стал переубеждать юного умника, тем более что тема действительно была очень секретной.

В этот момент нас удачно окружила шумная толпа детворы, требовавшая еще мороженого, и разговор пришлось на время прервать. Да и мне дало возможность изменить тактику разговора с тезкой. Что-то меня в нем зацепило. Не хотелось взболтнуть лишнего, но и разочаровать мальчишку тоже было ни к чему.

– Вчера прочитал, что американцы в исследовательском центре в Перу создали работающий прототип ядерного двигателя, – Александр смешно свистнул и снизу-вверх по касательной ударил ладонью по воздуху, изображая, по всей видимости, старт космического корабля. – А мы что же?

Я скептически усмехнулся.

– Создали. Но никому не показываем. Вообще есть мнение, что ядерные двигатели – это вчерашний день. По крайней мере в том виде, какой разрабатывают американцы. Поэтому мы работаем над принципиально новой силовой установкой. Это далеко от моей темы, знаю лишь понаслышке, но, – я развел руки в стороны, – некоторые поговаривают, что еще лет пять-десять и нам будет открыта дорога в дальний космос.

Александр с нескрываемым восторгом смотрел на меня, наконец-то искренне улыбаясь и без стеснения демонстрируя миру просветы на месте выпавших молочных зубов. Но это удивительное мгновение длилось недолго. Скоро мальчишка снова погрустнел, опустил голову и долго шел, не проронив ни слова.

– Чего приуныл? – спросил я и опять попытался всучить ему эскимо. Безуспешно.

– Я вас понимаю, – вдруг сказал мальчик.

– То есть?

– Я же вижу, как вам тяжело с нами. Вы словно кит, выброшенный на берег. Безысходность и отчаяние. А вокруг эти глупые чайки орут, суетятся, дерутся. Я бы на вашем месте умер, наверное.

Ошарашенный недетской образностью мыслей ребенка, я пытался подобрать нужные слова. И не смог.

– Зачем вы вернулись? – вдруг спросил мальчик, не поднимая глаз.

– Если честно… Я не хотел. Но оказалось, что существует закон. Все обязаны ходить в отпуск. А я ни разу не был в отпуске. Вот и заставили.

– Дурацкий закон! – в сердцах крикнул Александр, на ходу пнув бордюр. – Все тут дурацкое! Школа, учителя, родители.

– С законом согласен. Про школу понимаю. Но родители твои-то тут при чем?

– Они переводят меня в другую школу, – на глазах мальчика блеснули слезы. – Я дистанционно участвовал в одном конкурсе для семиклассников. Чтобы получить допуск, пришлось сдать экзамены за седьмой класс и защитить лабораторный проект по химии. Ну я и сдал, но соврал про возраст. Там можно участвовать с четырнадцати. Теперь меня в пионеры не принимают. А мама сказала, что я всех опозорил, поэтому меня переведут в другую школу.

Я улыбнулся и потрепал его по волосам.

– Думаю, эту проблему мы решим.

Александр отмахнулся:

– Не нужно. Они все равно что-нибудь другое придумают. – Он тяжело вздохнул. – Мне бы только до шестнадцати лет продержаться.

– А что потом?

– Как, что? Получу паспорт, сдам экстерном выпускные экзамены и навсегда уеду отсюда. Сначала в университет поступлю, потом отправлюсь куда-нибудь далеко-далеко в космос. И никакой закон не заставит меня вернуться.

С каждым мгновением во мне все больше росло пугающее чувство, будто я смотрю на самого себя. Нет, я в десять лет не приписывал себе годы для участия в конкурсах, не мечтал избавиться от гнета родителей и не жаждал сбежать на край света. Да мы даже внешне не были похожи. Но при всем том я видел знакомый азарт в детских глазах, чуть ли не физически ощущал исходящую от мальчишки энергию. Интересно, чувствует ли он во мне такое же родство или воспринимает как еще одного взрослого, стоящего на пути к заветной цели?

– Я все равно поговорю с твоими родителями и, думаю, на самом деле все не так драматично. Но главное, завтра ты мне покажешь свой проект по химии, обсудим детали.

Глаза мальчишки снова загорелись, на губах мелькнула тень улыбки.

– А давайте сегодня! У меня с собой, на флешке…

– Нет, тезка, завтра. Все будет завтра. Сегодня ты будешь просто маленьким мальчиком, а я буду бездельником в отпуске.

– Ну, тогда послезавтра. Завтра вы в девяносто второй школе будете свою табличку открывать.

– У меня есть именная табличка?! – я достал из пакета пару мороженых и одно протянул Александру.

– А то! – Мальчик привычным движением снял обертку и, подхватывая языком стекающие по вафельному рожку тягучие капли, принялся уплетать лакомство. – Вы знаменитость.

***

Уже далеко за полночь, когда многочисленные гости утихомирились, и ставший тихим дом медленно засыпал, в дверь моей комнаты постучали:

– Можно? – Почему-то не распахивая дверь полностью, в узкую щель буквально втиснулся отец. – Не спишь еще? Так и знал, что не спишь.

Я похлопал рукой по дивану рядом с собой, приглашая присесть.

– Почему без света сидишь? – Прошептал он, вызывая невольную улыбку. В этом он весь. Сплошные условности, подчинение каким-то своим правилам, придуманным традициям. Если на дворе ночь, то нужно ходить тихо, говорить вполголоса, дверь открывать осторожно. Почему? Потому что так нужно. В детстве, помню, меня это дико раздражало. А сейчас умилило.

– Свет мешает. – Я кивнул на едва подсвеченный потолок, где на леске висели старые модельки самолетов, космических кораблей, коряво раскрашенные неумелой детской рукой, с отломанными шасси или с недостающим остеклением кабины пилотов. – Не верится, что вы сохранили этот кошмар. Дом ведь столько раз перестраивали, а мою комнату сохранили нетронутой.

– Я хотел их убрать в коробки и спрятать в подвал, но что ты! Мать чуть не убила. Мы часто сюда приходим… Вдруг оказалось, что это лучшее место в доме, чтобы просто поговорить, старое время вспомнить. Кстати, тебе на Луну звоним всегда отсюда.

Мне почему-то стало неловко. С чрезмерным вниманием родственников и соседей я невольно смирился, хотя и не понимал его причины. Но узнать, что и твои собственные родители к тебе относятся также, было неприятно. Хотелось простоты в общении, искренности.

– Да уж, – сказал я, – прямо культ личности.

– А ты думал! – Отец обнял меня за плечи. – Когда ты успешно вырастил первую кристаллическую оболочку и испытал ее прочность, у нас входная дверь не закрывалась наверное месяц. То журналисты, то глава администрации с посланием от председателя правительства, то делегации школ.

Я этого не знал. Нас в Институте тогда просто собрали, объявили благодарность от правительства и пообещали премию. На этом все. Через полчаса все разошлись по рабочим местам.

– Да все я понимаю, пап. Просто не привык к такому вниманию. А если честно, то не понимаю всей этой суеты вокруг меня. Ну создали мы что-то. Понимаю, что вещь получилась стоящая и перспективная. Но не устраивать же из этого фетиш какой-то со встречами в аэропорту, пиром на весь мир… Не мое это. Раздражает.

Обнимавшая меня рука отца напряглась, а затем он отстранился и строго посмотрел.

– Ну и дурак, если действительно не понимаешь. – Он поднялся. – Мы семья не потому, что у нас одни гены. Мы опора друг для друга. Да, для большинства этих людей ты просто знаменитость и повод прихвастнуть родством с тобой среди знакомых. Но если у тебя что-то случится в жизни, именно эти люди всегда будут рядом, чтобы разделить с тобой радость или горе.

Он пошел к двери, но на полпути остановился:

– В жизни каждого человека тысячи развилок, каждая из которых способна изменить судьбу кардинально, и от стоящих у этих развилок людей зависит многое: они могут подтолкнуть или наоборот оттолкнуть. В твоем большом успехе есть и малая доля чужого участия, особенно наших родственников. Твоя тетя Света лично знакома с двоюродной сестрой вашего Филиппа Игоревича и показала через нее твои работы. На свой факультет ты поступил потому, что тебе посоветовал дядя Витя, вы с ним тогда много говорили о науке. А ты ему с тех пор хоть раз позвонил? Мы с мамой впервые смогли поехать в санаторий отдохнуть только после окончания твоей учебы. Иногда приходилось занимать, у той же тети Светы или у бабы Гали. Никто не задавал вопросов, когда узнавали, что деньги пойдут на твое обучение. Все помогали. Поэтому они сейчас радуются твоим успехам как своим. Поэтому искренне гордятся тобой. И кстати, мы не только сегодня собрали всех. Мы это делаем всегда, отмечаем все твои достижения. И дом перестроили, чтобы он всех вмещал.

Лежащий на столе служебный коммуникатор пискнул, извещая о пришедшем сообщении. Вставать было лень, поэтому я вслух велел гаджету прочитать его. Кроме того, я надеялся, что это окажется что-то серьезное и прервет разговор, который мне не очень нравился. Так и оказалось: Филипп Игоревич прислал запрос на сеанс связи.

– Извини, пап, служба… Институт вызывает.

Отец похлопал меня по плечу.

– Ладно, служба так служба. Но не засиживайся у компьютера, – строго сказал он, как когда-то в детстве, и тут же улыбнулся. – Тебе нужно хорошенько отдохнуть. Завтра у тебя напряженный день.

Подключив коммуникатор к моему допотопному, но все еще надежно работающему компьютеру, я вызвал Институт. Спустя минуту на экране возникло лицо Филиппа Игоревича, время от времени искажаемое помехами.

– Привет, Саня! Не спишь еще? Как дела?

– Замечательно дела. Оказывается, я тут знаменитость. В честь меня устраивают приемы, открывают мемориальные доски!

Изображение на экране зависло и тут же в нижнем углу включился таймер обратного отсчета времени. Сигнал запаздывал на доли секунды, но делал это постоянно и в итоге проходил по телекоммуникационным сетям с раздражающей задержкой.

– Если бы вы почаще выбирались из своих лабораторных нор на свет божий и интересовались происходящим на Земле, то много нового узнали бы. Твои кристаллы стали сенсацией. Американцы попытались повторить наш эксперимент и провалились. Был небольшой скандал и обвинения в фальсификации результатов. Но индийцы и новозеландцы одновременно подтвердили твой метод. Так что патент за нами. А тебя и твой проект от Союза выдвинули на соискание сразу нескольких премий. «Нобеля» отхватить тебе, конечно, не светит, но какую-нибудь медаль Ньютона на грудь повесишь.

Ну что ж, это многое объясняло в событиях минувшего дня. Больше того, я с удивлением понял, что мне приятно это слышать, особенно из уст наставника.

– Надеюсь, дома все хорошо? Как встретили?

– Все хорошо, Филипп Игоревич, спасибо!

– По твоей довольной пьяной физиономии вижу, что хорошо. Признавайся, когда перестал меня ненавидеть? И перестал ли?

Я тяжело вздохнул:

– Было дело. Не ненавидел, конечно, просто не понимал. Да и если честно, до сих пор не понимаю.

– Не понимаешь, значит? – Филипп Игоревич вперил в экран черные пронзительные глаза и я невольно отвел взгляд. – А теперь скажи честно, когда бы ты сам выбрался на Землю?

– Ну… – я замялся, не зная, что ответить. Вернее знал, только озвучивать не хотел.

– Вот то-то и оно. А теперь скажи честно, когда ты задумывался об этом?

– Никогда, – честно сказал я.

– То есть даже гипотетически не допускал этого? – Филипп Игоревич начал постукивать пальцами по столу. – Перед тем, как тебя выкинуть с Луны на Землю, я проверил статистику твоих звонков домой. За пять лет интенсивность снизилась на семьдесят процентов. Еще немного, и ты вообще перестал бы общаться с родными.

– Да нет, просто времени мало, работа все без остатка сжирает. Вы же знаете, мы иногда поспать забываем…

– Знаю, – кивнул он. – Но вы и раньше поспать забывали. Однако звонить домой не прекращали.

Связь снова пропала и, глядя на застывшее лицо наставника, я пытался угадать, к чему он ведет. Не угадал.

– Еще год-другой и перед нами замаячит перспектива экспедиций в дальний космос, – продолжил Филипп Игоревич. – Но еще тридцать лет назад кто-то из башковитых психологов провел исследования, после которых я психологию признал настоящей наукой. Они выяснили, что самой большой проблемой этих экспедиций будут не энерговооруженность и нагрузка на организм, а разрыв социальных связей. Через год полета без связи с Землей члены экспедиции утратят потребность общения с ней, еще через год они обретут самодостаточность как представители вида, а еще спустя какое-то время – от трех до пяти лет – безвозвратно станут ассоциировать себя с исключительными представителями человечества, для которых развитие внутри своей группы окажется превалирующим над интересами всего человечества. Так произошло с переселенцами из Европы в Америку и Австралию, это же мы наблюдаем сейчас на Луне, где уже созданы все предпосылки для создания своего государства. Америка всеми силами проталкивает этот проект в ООН и если у нее получится – а у нее непременно получится – то здесь не поздоровится всем международным и государственным базам, в том числе и нашему Институту. Придется либо передавать их новому государству с неясной перспективой, либо сворачиваться. Китай, например, втихаря перебрасывает сюда военных и вряд ли отдаст хоть горсть своей лунной пыли американским марионеткам.

Он и сам не заметил, как сошел на зыбкий лед политической болтовни. А я уже хорошо знал, если его вовремя не остановить, то про тревожное лунное будущее человечества можно будет слушать часами.

– Но к нам это каким боком относится? – удачно вклинился я в его рассуждения, воспользовавшись очередной паузой в связи.

– Тем самым боком, Саня. Мы ведь вместе с китайцами Институт построили не просто так. Инцидент в Буш-дю-Роне, под Марселем когда случился? – он сморщил лоб, задумавшись. – До или после твоего рождения?

– До.

– Повезло… После того, как ветер развеял оставшийся от «Кадараша» пепел, «зеленые» в Евросоюзе продавили запрет на любые подобные эксперименты в Евразии. На волне охватившей всех истерии даже закрыли все АЭС во Франции, Испании и Италии, ликвидировали большинство научных центров и лабораторий. На радость янки! Думаю, они и стояли за катастрофой во Франции. И уж точно американцы подогревали антинаучный ажиотаж в СМИ. Потому что словно по волшебству через два года после инцидента два мощных исследовательских центра появились в Перу и Аргентине, в которых работали оставшиеся не у дел ученые из Европы. Но США хорошо, у них под боком безропотная Латинская Америка. А нам с Китаем куда деваться, когда за каждый чих на тебя накладывают очередные санкции? Вот мы и сдюжили постройку Института на Луне. Понимаешь? Если бы не давление извне и не наша зависимость от Запада, то и не пришлось бы идти на такие жертвы. Работали бы где-нибудь в Новосибирске и горя не знали. А так пришлось бросать семьи, не видеть детей и родственников годами, рисковать здоровьем и жизнью. Беда в том, что мы это помним, а вы даже не знаете. Это сейчас Институт похож на комфортабельный город со своим коммунизмом, когда вы не задумываетесь, откуда берутся продукты в столовой и сколько стоит комплект одноразовой одежды на день. А еще совсем недавно нам приходилось собственные отходы жизнедеятельности фильтровать, чтобы получить лишний литр воды. Сегодня здесь стало комфортно, скоро американцы достроят развлекательный центр для туристов и вам наконец-то будет где тратить заработанные деньги и проводить свободное время. И тогда необходимость связи с Землей отпадет сама собой, незаметно. Любая попытка землян намекнуть, что все на Луне появилось лишь благодаря им, у вас будет вызывать недоумение и раздражение. А потом вы прямо скажете, что ничего не должны Земле и будете независимыми. Но на самом деле…