скачать книгу бесплатно
Клиффорд-младший погашал естественную потребность, словно бы выплачивал еженедельную ренту за сущность человеческую, падкую на удовольствия и страсти, и больше ничего, кроме этой выплаты, его с людьми не связывало, больше незачем ему было с ними взаимодействовать настолько близко. В остальном ему хватало собственной личности и исследования ее интеллектуальных границ. В этом была его правда, до того чистая, что даже горькая.
Преодолев поток ненужных, но навязчивых мыслей, Ларс оторвал взгляд от зеркала и обернулся через плечо. Реальность оказалась прозаичнее и скучнее отражения (так бывало всегда), его, как он заметил, довольно легко романтизировать и даже увлечься этим ввиду приятной иллюзорности зазеркалья. Лоуренс старался избегать сентиментальности, как и любой другой переменной, мешающей рационально жить. Если говорить прямо, перед ним сейчас раскинула углы небольшая захламленная комната девочки-подростка, кричащая обо всех ее увлечениях и достижениях. Натренированный подмечать детали, пытливый взгляд ничего не упустил. Должно быть, он мог поведать об Энни даже больше, чем ее так удачно отсутствующие родители. В этой комнате жизнь девочки разделилась на до и после, а сама она безмятежно спала, натерпевшись боли, о которой вряд ли будет жалеть. Боли, которая открывает двери во взрослую жизнь, потому что иначе не бывает.
Есть ли во всей истории человечества более обыденный сюжет, чем только что свершившийся? Ларс готов был поручиться, что нет. Ощущать себя безотказно работающей шестеренкой вечного механизма движения «жизнесмерти» было смутно приятно. Как будто выполняешь то, что должен, находишься на своем месте в уравнении неизбежного взросления – в той самой роли, что никогда не устареет, покуда существуют люди и внутренняя потребность к размножению.
Осмотревшись, мальчик приступил к привычному ритуалу: бесшумно передвигаясь по комнате, собирал свои вещи, натянул джинсы и коричневый свитер, затем методично уничтожил следы своего пребывания, стараясь не упустить ни одной мелочи, – от сдвинутых вещей, к которым прикасался, до презервативов и надорванной упаковки из-под них. В ближайшем будущем ни одна улика не должна раскрыть, что он побывал в этой комнате и что в ней сделал. Разорванные трусики Энни с мультяшным рисунком, как будто повстречавшие когтистую лапу, тоже придется ликвидировать: у родителей от такой находки могут появиться вопросы, а пропавшая вещь вызывает меньше подозрений, чем испорченная.
Что еще? Ну, разумеется, самое основное, без чего редко обходится, и в этот раз не обошлось. Ларс неслышно распахнул лэптоп девочки и проклацал по маленьким и аккуратным, словно пластиковые зубки, клавишам. В строке поиска выстроилась фраза: вывести свежую кровь с одежды. Поиск. Готово. Если она не идиотка, то воспользуется подсказкой. Глупой Энни Киз точно не казалась, значит, все путем, и пора убираться отсюда.
Ларс подошел к окну, ведущему на внешнюю железную лестницу с тыльной стороны здания, и медленно приподнял раму на нужную высоту, стараясь шуметь как можно меньше. Энни не должна проснуться сейчас, когда он, не попрощавшись, покидает ее обитель тем же путем, каким и попал в нее. В идеале ей нужно проспать минимум полчаса, чтобы Ларс успел нарастить дистанцию. Он ненавидел неловкие сцены, равно как и пустые разговоры, гарантированные в случае, если девочка не спала, поэтому предпочитал удаляться таким образом, чтобы избежать бессмысленных действий. При появлении долгие беседы тоже не велись: юноша коротко озвучивал свои намерения и переходил от слов к действиям, а в процессе и подавно ничего не говорил.
Благодаря своей ловкости мальчик довольно быстро оказался снаружи. Повиснув на наружном подоконнике, он несколько секунд раздумывал, не оставить ли окно открытым. С одной стороны, стоило проверить комнату: воздух там густо напитался интимными испарениями и его парфюмом. С другой стороны, на улице прохладно, и разгоряченная сейчас Энни может замерзнуть… нет, вовсе не здоровье девочки беспокоило его не самом деле! Если не закрыть окно, она может услышать, как он уходит, и проснуться. Нежелательный исход.
Предстоял опасный прыжок от окна на лестницу, практически спиной вперед, оборачиваясь на лету. Все-таки прикрыв окно, Ларс немедля оттолкнулся от него, перегруппировался в воздухе и с лязгом врезался в металлические перила. Благо, сразу удалось зафиксироваться на них руками и ногами, как какой-нибудь жук. Цепко хватаясь за прутья, мальчик продолжил движение к сетчатому пролету.
Взбираться было значительно проще, чем спускаться (это правило касалось не только лестниц). Три минуты спустя юноша достиг земли обеими ногами и мельком глянул на уровень третьего этажа. Никакого движения ни в ее окне, ни в соседних. Он остался инкогнито, все по расчетам. Ларс глубоко вдохнул очищающий воздух ранней весны, оправил свитер, сунул руки в карманы и пошел прочь. Промозглый ветер взъерошивал белоснежную шевелюру, казавшуюся матовой при отсутствии прямых солнечных лучей. Ему было хорошо и спокойно.
С Лорой они встречались чуть более полугода, пока ее отец не решил переехать. Точнее, ему пришлось это сделать из-за финансовых проблем. Девушка была без ума от Ларса, ведь он красиво и галантно ухаживал, воплощая собой все, чего только посмеет желать юная мисс. Он мог бы честно назвать это время самым эмоционально насыщенным в своей жизни. Пусть оно закончилось без возврата, но о нем приятно вспоминать. Возвращаясь мыслями к Лоре, мальчик нащупывал твердое убеждение в том, что обладание тем, чего долго и усердно добивался, реализует истинную сущность человека, делает его счастливым до умиротворения. Остальное – полумеры.
Несмотря на болезненное расставание, избежать его было невозможно, и Ларс запретил себе впадать в уныние. На удивление, его самоконтроль оказался столь высок, что внутренний запрет сработал с точностью физического закона. Мальчик пережил разрыв легче, чем ожидал, и точно легче, чем отчаявшаяся и непрерывно рыдающая Лора. Он подозревал, что задушить в себе чувство сильной привязанности удалось только благодаря тому, что его эмоции навсегда деформировалось, если не сказать атрофировались.
Свою первую любовь он позабыл, но с тех пор активно интересовался девушками ее возраста и младше, словно пытался зашпаклевать ими кровоточащий где-то глубоко внутри гештальт. Лоуренс Клиффорд ни с кем не встречался и ни к кому не привыкал, у него физически не получалось влюбиться – даже при условии, что кто-то из кандидаток, возможно, достоин был его симпатии. Заработав статус эгоистичного сердцееда, он осознавал, что не нуждается в чем-то ином, чувствует себя полноценным и уверенным без постоянной пары, а самое главное – в этом нет фальши или притворства перед самим собой. От переизбытка гормонов, побуждающих терять рассудок от «любви», юноша, в отличие от сверстников, не страдал: всегда удовлетворенный, его организм так же мало нуждался в интимной привязке к кому-то конкретному, как и в мастурбации. С самого начала вопрос решался естественным путем, и пока изменений не предвиделось.
Через пару кварталов Ларс наткнулся на столб-рогатку, обклеенный одним и тем же объявлением о пропавшем ребенке. Обхватив руками плечи под порывами ветра, Лоуренс задержался на пару секунд, чтобы прочесть текст и навсегда запомнить его. Так уж было устроено: он не забывал ничего, что однажды попадало в его визуальную память. Хорошо это или плохо, судить он не брался, но в учебе помогало: посмотрел на формулу – и мозг ее как будто сфотографировал, с теоремами и правилами то же самое. Это здорово спасало от зубрежки, а смысл он и так понимал. Только время от времени посещало чувство переполненности, будто голова пухнет и пульсирует изнутри, и не проходило, пока как следует не выспаться (не менее 10 часов).
А если игнорировать тревожный сигнал, начинаешь путать и забывать слова, не можешь выполнить простейшие действия, буквы на письме сливаются в одну, строго говоря, ничего приятного не происходит. Хорошо, что такое с ним случалось всего пару раз, и он вовремя вычислил причину.
Интересно, почему для подобных объявлений всегда подбирают наиболее жизнерадостное фото пропавшего и, возможно, уже мертвого ребенка? Мысль показалась злобно-ироничной, на грани запретной улыбки. Получается, новость о том, что чей-то сын или дочь исчезли (сбежали, потерялись, похищены или убиты), приклеена к столбу желтым скотчем и светится от радости, словно там внутри, под фото, не написано ничего тревожного, нехорошего. Или это намеренно, чтобы путем диссонанса привлечь внимание, вызвать сопереживание? Подстегнуть память прохожего.
Ларс поежился на ветру, но от столба не спешил отходить. Мимо проносились машины. Черно-белый кусок плотной бумаги как будто разговаривал с ним. Вы точно не видели этого ребенка? Посмотрите, как он был счастлив, пока не исчез. Посмотрите на эту улыбку, в которой обязательно недостает молочных зубов, на идиотскую стрижку и веснушки на носу. Может, что-нибудь вспомните? Точно нет? Уверены? Ну, что ж, если вы так безразличны к чужому несчастью, пусть эта фотография врежется вам в память и снится по ночам.
Должно быть, улыбки пропавших детей призваны преследовать совесть каждого, кто их увидит. Причастен он или нет, пока виновный не найден, обвиняется общество, которое это допустило.
Ларс обратил внимание на дату исчезновения. Прошло уже два месяца. Обычно, если пропавший человек не обнаруживается в течение недели, вероятность того, что он не найдется никогда, возрастает до семидесяти процентов, а вероятность того, что он при этом уже мертв – еще выше. Особенно это касается детей, которые довольно глупы и слабы, чтобы защитить себя, к тому же не обладают статусом полноправного гражданина, то есть не могут вдруг взять и уехать в другую страну или иным способом исчезнуть с радаров. Пропажу детей не объяснить стремлением взрослого скрыться от закона, например, или какой-нибудь подобной прихотью.
Неутешительной статистикой поделился с ним отец-полицейский, но эти данные хранили в строгом секрете от родственников пропавших. Отнимать у людей надежду, как говорил Клиффорд-старший, – тяжелое моральное преступление, способное спровоцировать суицид или серьезное психическое расстройство, за которые ни одному копу не хочется расплачиваться бессонными ночами.
Фото ребенка серым прямоугольником отпечаталось в безупречной фотографический памяти Ларса, а сам он двинулся дальше. Архив его воспоминаний хранил неисчислимое множество статичных данных, достаточное для того, чтобы объективно судить о привлекательности того или иного человека, включая себя. Если у тебя на руках есть крупный каталог чего угодно (например, лиц), полистав его, можешь с уверенностью судить, что в нем красиво, а что плохо. Вот и с внешностью людей, в понимании Ларса, то же самое – чем больше видел, тем точнее суждения.
Юноша жил с установкой, что внешность решает все. Эту мысль ему внушило общество. Точнее говоря, реакция общества на то, как выглядел он сам. За несколько лет Лоуренс Клиффорд похорошел настолько, что эпитеты в стиле «элегантный» и «притягательный» казались всего лишь набором звуков с затертой семантикой. Слова, утратившие истинное значение, затасканные рекламными слоганами и сериалами, потеряли способность описать его физическую оболочку, в которой всего было в меру. Лучше один раз увидеть своими глазами, чем сто раз услышать описание.
Представительницы противоположного пола разных возрастных групп единогласно отмечали помутнение обычно здравого рассудка, когда видели этого юношу. Словно затмение, он очаровывал фактом своего присутствия, не прилагая усилий. Ему почти не приходилось стараться, чтобы вскружить голову, а ведь он так любил добиваться цели сложными путями, действуя в соответствии с точным расчетом и подробным планом. Генетика позаботилась, чтобы стратегий не требовалось.
Однако в повсеместном преклонении таилось что-то лицемерное. Эта червоточина беспокоила Ларса время от времени, но не могла оформиться в более четкую претензию к происходящим в его жизни событиям. Все это только из-за того, каким ты родился, – вещал внутренний голос, – это везение, а не твоя заслуга. Выгляди ты иначе, неужели полагаешь, они бы кокетничали с тобой, привлекали внимание, приглашали к себе? Никто не смотрит на обычных парней, будь они тысячу раз хороши внутренними качествами. Никому они, честные и добрые, не нужны, не пляшут вокруг них, как вокруг тебя, последнего говнюка. «Ну и что с того?» – зло спрашивал Ларс, но ответа никогда не слышал, как будто ему оставляли возможность самостоятельно его найти.
Он действительно не встречал кого-то привлекательнее себя, кроме матери, если быть объективным (удивительно, что она не завела себе десяток любовников, будь это так, сын догадался бы). Но факт собственной исключительной привлекательности давно перестал удивлять его, не вызывал ни гордости, ни звездной болезни. Эгоцентризм его, как он сам считал, был врожденным психологическим фактором, и от общественных стандартов красоты не зависел. Свою внешность юноша воспринимал как научную константу, не нуждающуюся в оценке или рефлексии, и вращал ее в уравнениях с новыми и новыми неизвестными, а они не заставляли себя долго ждать… Такой математической моделью и виделась Ларсу собственная жизнь.
Блуждая в лабиринтах умозаключений, никогда не оставляющих его разум, в физической реальности юноша вынужден был остановиться, чтобы осмотреться. Он заметил, что стало темнеть, а до дома оставалось несколько районов, один из которых не предполагает прогулок в одиночестве, особенно в темное время суток. Огни кафешек и пабов главной улицы зажигались раньше положенного, привлекая потенциальных клиентов в теплые уютные помещения. Но Ларс торопился домой. Он замерз и вымотался, его контакт с людьми на сегодня был исчерпан более, чем полностью. Да и в любой другой ситуации желания провести лишнее время в людном месте у него не возникало.
С целью сэкономить время подросток свернул в переулок сразу за сияющей желтым светом закусочной, где обычно обедали ученики из его школы (те, кто мог себе позволить не столовую, а нечто большее), но сам там он ни разу не бывал, избегая знакомых компаний – не из скрытности, скорее из брезгливости. Мелкие группки учащихся, мнящие себя надменной элитой, вызывали в нем невзаимное презрение: эти люди многое бы отдали, чтобы Лоуренс Клиффорд примкнул именно к ним, но самый популярный мальчик старшей школы Уотербери, несколько лет возглавлявший команду местной шпаны, повзрослев, предпочитал оставаться одиночкой.
Привыкший машинально выбирать самый рациональный путь, юноша намерился срезать через пустырь, что начинался через две минуты быстрого шага, сразу за железнодорожной насыпью, по которой много лет не ездили настоящие поезда, только дрезины или одиночные вагоны. Расстояние, представляющее потенциальную опасность, не было большим, и чем быстрее его преодолевал, тем ниже становился уровень неизвестной угрозы. Ларса не пугали безлюдные места, ему, напротив, нравилось в них бывать, нет людей – нет проблем. Однако низину за железной дорогой Ларс неосознанно стремился преодолеть побыстрее. Он не признался бы себе, что скорость передвижения прямо пропорциональна желанию не только попасть домой, но и избежать смутных неприятностей. Здесь ему было некомфортно, но мальчик презирал суеверия и не слушался интуиции, полагаясь только на сухие расчеты.
С насыпи из крупного темно-серого гравия отлично просматривался пустырь, и Ларс остановился, чтобы этим воспользоваться. Перед ним, как на ладони, простиралась заброшенная местность, подернутая вечерней дымкой. Когда-то здесь, на отшибе, ютились промышленные здания, но много лет назад всю восточную промзону снесли, и теперь от нее оставались редкие руины да асфальтированное покрытие с огромными трещинами, из которых проглядывала растительность – трава, кустарники и хилые деревца. Солнце садилось на противоположной стороне, поэтому здесь уже было темнее, чем там, откуда он пришел.
Осмотрев местность, Ларс не заметил ничего необычного. Все, как всегда, пусто и неподвижно. Он быстро сбежал с насыпи, рассчитав траекторию так, чтобы совершить минимум ненужных движений. Камни, словно твердая пористая чешуя, задорно перекатывались под подошвами. Скопившаяся в низине сырость заставила поежиться. Разделившись на белесые ленты, невесомая влага плавала над остывающей землей, неприятно касаясь открытых частей тела. Нерационально было одеваться так легко, даже ветровка сейчас спасла бы.
Ярдов через пятнадцать, стараясь привыкнуть к местной температуре, Лоуренс услышал неподалеку собачий вой. Его тут же подхватили несколько новых глоток. На его собственной холке волоски приподнялись и зашевелились, словно пиявки на дне болота. Мальчик не остановился и не замедлил шаг, но стал внимательнее смотреть по сторонам, чтобы найти подходящее орудие для обороны и не пропустить появление противника, если оно вообще состоится. Его интересовали палки, гвозди, прутья арматуры, а еще лучше – кусок трубы, но шанс найти такую роскошь на давно заброшенной и разграбленной территории стремился к нулю. Но должно же быть хоть что-то? Не может ему так не везти!
Упорно продолжая поиск, Ларс запустил просчет возможных вариантов развития событий, чтобы не терять времени. Самым логичным в сложившейся ситуации было немедленно повернуть назад и на всех парах помчаться обратно к насыпи, за которой – цивилизация и спасение. Но почему-то, и он не мог себе объяснить, почему, он этого не сделал. Напротив, ускорил шаг, отмеряя расстояние к неизбежному, упираясь, как будто хотел доказать самому себе, что не трус; что его интеллекту любая задача по зубам; что он годится на что-то еще, кроме как быть красавчиком и портить девчонок. «Если ты такой умный и способный, – шептал злорадно внутренний голос, – должен уметь выбираться не только из комнат всяких простушек, но и из сложных ситуаций».
Что-то в тот вечер заставило Ларса проверить себя на прочность, что-то, что зрело в нем очень давно. Он вознамерился запустить ситуацию, а затем найти из нее филигранный выход, чтобы тот мерзавец внутри понял, каков Ларс на самом деле, и заткнулся. Юноша сосредоточился на одном: к моменту, когда ситуация станет критической, в руках он должен держать что-нибудь увесистое (в идеале), а на уме – подробный план действий.
Не прошло и минуты, как он снова услышал вой, на этот раз гораздо ближе и с нескольких сторон – они перекликались между собой, приближаясь по флангам. Ларс понял, что стая намерена взять его в клещи, значит, они делают так не в первый раз, а для слаженной работы нужен сильный вожак, альфа, которому все подчиняются (все как у людей, ну или наоборот). Только при наличии безоговорочного лидера схема нападения будет действовать как часы. Лоуренс не испугался. Да, это осложняло ему задачу, но в то же время открывало потенциальный путь ее решения.
Удача повернулась в нему лицом, и он обнаружил в останках развалин не ахти какой кусок ржавой трубы – фута три в длину и два дюйма в диаметре. Грозным такое оружие не назовешь, несколько сильных ударов, и оно рассыплется, но в умелых руках и кредитная карта представляет угрозу. Мальчик продолжал идти вперед, и короткое время спустя боковое зрение уловило движение слева – это псы сокращали дистанцию и уже не сдерживали голодного рычания. Ларс не сбавлял шага, но его плану погоня должна достигнуть кульминации, к которой стремится стая, этот маленький успех притупит их бдительность.
Параллельно он пытался спрогнозировать, как много особей увидит, и рассчитать исход столкновения в зависимости от этого. Если до трех, то проблемы почти нет, но и вероятность мала – не станут трое псов идти на сложные комбинации, они нападут сразу, не заботясь о том, чтобы нагнать страха на жертву. Если от трех до пяти, сносно, шансы есть, и вероятность высокая. Ларс вспомнил все бродячие стаи, которые когда-либо видел в городе, и пришел к выводу, что более семи особей в одной группе не встречал. Неплохой прогноз в его ситуации, но не стоит забывать, что в этом мире не существует невозможного, лишь маловероятное, именно оно сейчас могло сойтись с реальностью по закону Мерфи и загнать его в тупик. Если придется иметь дело с более чем семью псами, оголодавшими и отчаявшимися настолько, что готовы задрать человека, – дело дрянь, и это абсолютно точно. Целым ему не выбраться, а поворачивать уже поздно.
Мягкие сумерки прямо по курсу зашевелились нетерпеливыми силуэтами. Звуков вокруг стало больше, как будто темный пустырь ожил, зашевелился, зажевал гнилыми зубами. Оставалось менее двадцати секунд, чтобы прогнать в голове генеральную репетицию события, которому предстоит случиться, и множество вариаций этого события. Первостепенной задачей было вычислить среди них вожака (это несложно) и успеть приблизиться к нему до того, как получишь столько ран, что ослабнешь и не сможешь ударить как следует (это уже сложнее).
Естественно, альфу будут защищать, да и сам он просто так не высунется, нужно к нему пробиться, чтобы расстроить их слаженную командную работу. Если удастся, нападение тут же разрушится, кто-то, скорее всего, подожмет хвост и ретируется. Это почти единственный шанс выбраться из ситуации.
Лоуренс Клиффорд взял трубу в зубы, чтобы расстегнуть пряжку, выдернул ремень из шлевок джинсов и обмотал вокруг кисти на манер боксерского бинта.
***
Майкл и Скарлетт Клиффорд смотрели фильм «В порту» 1954 года с Марлоном Брандо в главной роли (Скарлетт всегда казалось, что муж чем-то на него похож). Они молча сидели в гостиной, погрузившись наполовину в сюжет, наполовину в личные переживания схожего характера.
Было уже довольно поздно, но их сын приходил и уходил из дома, когда ему вздумается. В этом плане отец не имел на него влияния, запрещать что-то силой было просто глупо, поэтому оставалось только ждать. Почти каждый день супруги смотрели вместе кино после работы, стараясь при любом раскладе выделить на это время. Традиция зародилось много лет назад, еще во время первых серьезных свиданий, поэтому им важно было делать это вместе.
Ларс обучался в первую смену, освобождаясь от учебы не позже трех часов дня, а где пропадал остальное время до позднего вечера – никому не докладывал, даже если спрашивали. Видимо, правду говорить не собирался, а придумывать отговорки и тем более обманывать было для него унизительно, он предпочитал молчать. Обычно сын возвращался к окончанию фильма, где-то в начале одиннадцатого. Но сегодня что-то было не так, оба родителя это чувствовали, молчали и ждали исхода. Тут еще как на зло в финале главного героя очень сильно избили, он едва поднялся на ноги, и Скарлетт, тяжело вздыхая, переживала и за него, и за сына.
Все еще расстроенные после беседы с психологом, родители не услышали, как кто-то вошел в дом и тихо проследовал в гостиную. Лоуренс, слегка покачиваясь, но оставаясь по-прежнему бесшумным, стоял позади дивана и около минуты смотрел вместе с родителями сцену, где только что избитому Терри Мэрлоу нужно любым способом подняться на ноги и повести за собой рабочих портовых доков, чтобы переиграть местных бандитов, которые им манипулировали. Физические мучения героя иронично напомнили Ларсу его самого.
За эту минуту он успел обдумать очень многое. То, что случилось, и то, что он намеревался сообщить родителям, таинственным образом оплавилось в единый монолитный кусок горной породы, определивший его будущее. Еще сегодня утром он не помышлял ни о чем подобном, действуя в иной системе координат, но к вечеру внутренний механизм, запущенный несколько лет назад в парке аттракционов, повернулся так, что все встало на свои места, как в калейдоскопе с единственно верным узором, позволив юноше ясно узреть предстоящую жизнь.
Путь, с которого он сбился, который так истошно отвергал все эти годы, стал для него логичным продолжением настоящего, как пальцы являются логичным продолжением руки. Он много думал об этом, пока добирался домой в темноте. Никто из редких прохожих не увидел грязь и кровь, не заметил порванную одежду. Ларс так и планировал, хотел непременно добраться домой, а там уже все решить. Юноша поморщился от боли и, наконец, позволил заметит свое присутствие:
– Отец, я хочу стать полицейским.
Вздрогнув, на него обернулись две белые маски: лица родителей, освещенные фотонами черно-белого фильма, исказились в удивлении, за ним последовала гримаса испуга.
– Боже мой, Ларс, что с тобой случилось?! – вскрикнула Скарлетт, подскакивая с дивана с мыслью, не убил ли ее сын кого-нибудь этим холодным вечером.
– А еще мне нужны уколы от бешенства и столбняка, – спокойно добавил Ларс, будто и не слышал голоса матери, – так что вызывайте скорую, а я пойду в ванную промыть укусы.
– Укусы? – хором спросили они вслед удаляющейся спине, но ответа не было.
Скарлетт без лишних слов бросилась к телефону, от волнения уронив его на пол, а Майкл отправился вслед за сыном, чтобы помочь обработать и забинтовать раны. При свете яркой белой лампы он увидел, что Ларса здорово отделали, но если он все еще стоит на ногах, то картинка, должно быть, более пугающая, чем суть, и можно так сильно не беспокоиться. Что произошло с сыном, было очевидно, поэтому Клиффорд-старший решил обойтись без глупых вопросов.
– Сколько их было?
– Шесть.
– И как ты отбился?
– Понял, кто главарь, и вывернул ему челюсть. Остальных, кто не сбежал сразу, забил трубой, – индифферентно ответил Ларс.
Отец мысленно присвистнул. Даже если любишь животных, своя жизнь – это своя жизнь, чтобы сохранить ее, пойдешь на что угодно. Это как раз не удивляло. Удивляло то, как его сын вообще добрел домой после такой встречи. До приезда медиков больше никаких вопросов не задавалось. Майкл взглядом дал жене понять, что лучше пока помолчать: как бы не было интересно узнать детали, время неподходящее. Чтобы Скарлетт не потеряла сознание, глубину укусов на руках и ногах сына ей не показали, хотя она требовала, а поскорее забинтовали их. Лицо не пострадало, но покрыто было кроваво-грязными разводами.
Лейтенант Клиффорд думал о том, что теперь перевести сына в социально-математический класс не составит проблемы, стоит только упомянуть, что это поспособствует поступлению в академию, и испытывал приглушенную радость от услышанного, в целом от всей этой ситуации, благодаря которой их сын из неведомого монстра вновь стал уязвимым, телесным подростком, который делится с родителями своими целями. Что-то в нем изменилось, но сейчас было не до этого. Его сын станет офицером полиции. Можно ли мечтать узнать что-то более приятное? Несмотря на сопутствующие обстоятельства, эта мысль согревала душу и дарила надежду. Однако по взгляду жены было очевидно, что она его радости не разделяет.
Во время перевязки Ларс, прикрыв глаза и стараясь отвлечься от жгучей, ноющей боли, пытался вычислить логическую цепочку, что привела его к бескомпромиссному решению пойти по стопам отца и деда. Неужели загвоздка в том, что при расследовании тяжелых, запутанных дел он сможет полноценно проявить свои аналитические способности, реализовать дедуктивный потенциал мышления и восприятия, да еще и к месту применить аморфную эмпатию?
Слабонервным нечего возиться с трупами и убийцами, поэтому в полиции к его эмоциям, а точнее, их отсутствию, не будет вопросов. Так в этом ли дело? Хочешь осесть там, где лучше всего подойдешь и не вызовешь подозрений? Но с каких пор для тебя стало важным просеяться через сито общественной пригодности, отыскав подходящие ниши как достоинствам, так и условным недостаткам? Тебе действительно необходимо стать полезным для людей, которых терпеть не можешь, или есть иная причина ощущать себя кубиком, свободно проходящим сквозь отверстие для кубика?
Ларс прекрасно понимал, на что намекает внутренний голос. Сегодняшнее происшествие, которого можно было избежать, вовремя изменив курс, стало тому яркой иллюстрацией. Все приключилось по задуманному сценарию. Испытав себя, чтобы доказать голосу, чего он на самом деле стоит, юноша пришел к заключению, что создан для чего-то большего, чем быть красивым любовником, и может предложить миру не только свою внешность, которую получил, не прилагая усилий.
Всю жизнь, сколько он себя помнит, отношения большинства людей к нему строилось именно на основе того, с чем он родился, а не чего добивался сам, и от этого временами становилось тошно. Был какой-то непроглядный абсурд в том, чтобы боготворить людей только за их генетические данные, закрывая глаза на остальное, игнорируя прочие качества, прощая что угодно, если внешность приятна. Но так устроен мир, и красивые люди не хотят перемен. Обычно они говорят, что внешность – не главное, но что они могут об этом знать, если вся их жизнь – обратный пример?
Иногда Ларс испытывал смутный импульс изуродовать себе лицо, чтобы люди оторвались от его созерцания, посмотрели куда-то еще, обратили внимание на интеллект, характер и поступки… хотя знал, что эти вещи интересуют людей меньше всего, и последствия будут необратимы. Сегодня он пошел на этот шаг, понимая, что может быть покалечен или растерзан. Шрамы у него, в итоге, останутся, но не там, где хотелось бы. Как на зло, лицо они не тронули, кусали и драли когтями все, что угодно, только не его прекрасное лицо.
Так что главного достоинства (и оружия тоже) он так и не лишился. Может, и к лучшему, может, глупость все это. Раз уж он обречен всю жизнь носить обманчиво смазливое личико с геометрически безупречными чертами, нужно хотя бы податься в сферу, где оно не будет иметь значения, где форма, дисциплина и устав уравняют всех под одно достоинство. Там к нему будут относиться так же, как ко всем, ни в чем не выделяя и не возводя в ранг идолов (в глубине души Ларс давно мечтал испытать подобное отношение к себе). Там его научат быть полезным простым людям, а не только самому себе. И на примете у Ларса было одно такое местечко.
Благодарность – наверное, единственная вещь на свете, которую человек дает, ничего не ожидая взамен, искренне, чисто и безвозмездно. Оказывая кому-то помощь, Ларс делает это по собственной воле, а не потому что родился с этим и не может избежать. Лоуренс Клиффорд стремился к тотальному контролю над ситуацией в частности и над своей жизнью в целом, и ничто, включая его внешний облик, не имело права диктовать сценарий происходящего. Поэтому он пришел к выводу, что полиция – это для него. Слишком много факторов сошлись в одной точке, как графики функций пересеклись между собой. Там он будет на своем месте, заработает уважение и любовь людей за то, что делает, а не за то, как выглядит. Возможно, добьется известности за раскрытие громких дел, с его умом можно грезить и о таких перспективах.
– Приехали! – крикнула мама от окна, задернув занавеску, у которой стояла без движения минут десять.
По экрану телевизора плыли титры окончившегося фильма, играла старая музыка. Оставалось надеяться, что к Терри Мэрлоу тоже в итоге приехала скорая помощь.
Ларс никогда не думал, что кровь животных имеет такой сильный и стойкий запах. Возможно, дело было в количестве. До сих пор этот ярко выраженный душок железа и чего-то еще, возможно, гноя, стоял в носу, как будто им смазали ноздри. А руки, хоть он и вымыл их с мылом несколько раз, все еще пахли (и всегда будут пахнуть) ржавчиной с той самой трубы, которой он до смерти забил бродячих собак за то, что они испытывали голод.
Episode
4
Коротко стриженный и гладко выбритый мужчина тридцати девяти лет вплотную приблизился к двери с табличкой на уровне его плеч. На матовой поверхности было выгравировано: «ДАРИУС МЭДСДЕН. Заведующий отделением», и совсем мелко, под черточкой, – «психиатрическая лечебница Вудбери».
Мужчина рассеянно пробежался глазами по табличке и переложил аккуратный черный зонт в другую руку, чтобы извлечь связку металлических погремушек из внутреннего кармана длинного строгого пальто. Необходимый ключ он за секунду обнаружил наощупь, но прежде, чем вставить его в латунно поблескивающую скважину, осмотрелся по обеим сторонам коридора, как делал это вот уж на протяжении одиннадцати лет.
В зловещей тишине проворачивая ключ, мужчина прыснул смехом, забавляясь над своей глупой привычкой. Он и сам не знал, почему каждый раз озирается, словно заходит не к себе в кабинет, а тайком прокрадывается в логово заведующего отделением буйных больных, как в шпионских фильмах, чтобы выведать животрепещущие тайны. Ага, например, найти в сейфе (откуда у простого заведующего сейф, вы подумали?) секретные документы о психическом состоянии бывшего пациента, подозреваемого в преступлении, или же просто заклятого врага главного героя, чью репутацию крайне необходимо подпортить.
Боже мой, эти противные врачи в блокбастерах, все как один, никогда не идут навстречу следствию, – с улыбкой входя в кабинет, развивал тему мужчина. Даже если речь о судьбе человечества, что частое дело, или вопрос жизни и смерти, эти пустоголовые докторишки, вроде меня, отказываются помочь в разоблачении злодея, пока еще не поздно. Все твердят о какой-то врачебной тайне и предлагают вернуться с ордером. Вот и приходится без согласия забираться в их кабинеты, где на каждой полочке лежит по государственной тайне, которой они не хотят делиться…
Размышляя таким образом, мужчина в конце концов сдержанно засмеялся, но тут же прекратил. Смеяться в одиночестве в своем кабинете, вешая пальто на крючок, было как-то несолидно, что ли. Того и гляди, можно поменяться местами с пациентами, не отходя от кассы. Возможность в пределах вытянутой руки. Эта перспектива не менее развеселила его, чем дурацкий сценарий в голове, который невозможно остановить. Но пришлось подавить новый приступ веселья, а то было уже как-то неловко перед самим собой. Молчаливое помещение обязывало его вновь сделаться тем, кем он является в рабочие часы – серьезным специалистом.
На улице тихо барабанил дождь, успевший подмочить ему брюки по пути от машины до входной лестницы. Он шел вполсилы, зато крупными каплями, размером, наверное, с фасолину, так ему показалось. Дариус раскрыл зонт и поставил сушиться в дальний угол. В кабинете было прохладно и сумрачно, но по-прежнему уютно, как в обжитой комнате.
Мужчина включил освещение и прошел к панорамному окну во всю боковую стену высотой в полтора его роста. Стекла самую малость запотели, и внизу, где они неплотно сходились с сегментами паркета, он увидел заботливо втиснутые вафельные полотенца. Грубая зернистая ткань уже намокла и от скапливающегося конденсата, струйками сбегающего вниз, и от дождя снаружи, всегда проникающего в узкие щели.
«Марта», – подумал он с полуулыбкой.
Единственным минусом красивых панорамных окон была особенность их технического устройства в этом кабинете, и как следствие неизбежные лужицы на полу в дождливые дни. Запенивать щели Дариус не хотел из эстетических соображений. К счастью, его правая рука и старшая медсестра за годы службы выучила, что начальник не переносит сырость (от этого у него портится настроение, если быть честным), и делала многое, чтобы мистер Мэдсден работал в комфорте, в том числе то, что не входило в ее должностные обязанности.
Остальные стены кабинета занимали деревянные стеллажи, до упора заставленные книгами научного содержания, большая часть из них была написана и издана в прошлом столетии. Еще несколько стопок нестройными башнями поселились на рабочем столе. Почти все труды, связанные с психологией и психиатрией, Дариус постепенно перевез сюда, оставив дома библиотеку художественных произведений, как будто вычистил ее таким образом. Мэдсден был из тех, кто обещает себе заниматься профессиональной деятельностью только на работе, а дома полностью отключаться от процесса. Как и все, дающие себе подобные обещания, он мало преуспевал в их исполнении.
Массивный ясеневый стол служил центром притяжения в пространстве кабинета, что вполне согласовывалось с законами физики, учитывая его размеры и вес. Дариус обожал этот предмет мебели, тяжелый и монолитный, словно бы выпиленный единой деталью из исполинского бруска древесины, считал его личным источником энергии, необходимой для работы, и старался держать в чистоте и порядке (не без помощи Марты, конечно). Между столом и креслом на полу лежал теплый коврик, больше напоминающий маленький плед с медово-зеленым ворсом. Иногда Дариус разувался прямо на рабочем месте и опускал на мягкую поверхность свои отекшие больные ноги, как в живую траву.
Несколько лет назад Марта притащила в кабинет несколько огромных горшков с душистой черной землей, из которых торчали не по пропорциям крошечные бледные ростки. Женщина расставила их по помещению в только ей понятном порядке и бескомпромиссно заявила, что тот, кто посмеет сдвинуть их с места, будет иметь дело с ней, и добром это не кончится. Потом оказалось, такие горшки появились не только в его кабинете, а вообще по их крылу клиники, и ультиматум касался каждого из них. Марта планировала лично ухаживать за побегами, чтобы оживить «царство мертвой древесины» (так она и сказала, имея в виду пол, книги и всю мебель в кабинете босса).
Тронутый заботой Дариус не стал сопротивляться. Вскоре ему самому понравилось в свободные минуты поливать ростки и наблюдать за их развитием. А теперь растения, название которых он все время забывал, раскинули пышные ветви свежими зелеными подушками, равномерно разместившись по кабинету. С их появлением дышать и работать действительно стало приятнее. Молчаливые и обманчиво безразличные друзья стали частью интерьера, генерируя кислород в малых дозах. Наблюдая за ними, Дариус часто задумывался о том, что во многих вопросах женщины гораздо мудрее мужчин, и притом в разы скромнее, поэтому мужчинам следует прислушиваться к ним, не требуя никаких объяснений, а просто доверившись их беспроигрышному чутью.
С Мартой ему повезло не только в этом, но и по многим другим факторам. Она была первым человеком, кого он лично принял на работу, вступив в эту должность, и с тех пор они держались негласным и дружным тандемом. Вот, например, когда он приезжал на работу и заходил в свой кабинет, она никогда не беспокоила его сразу, а выжидала от двадцати минут до получаса. Какое бы срочное ни было у нее дело (а в психиатрической лечебнице каждое второе дело – срочное), она давала руководителю время переодеться, настроиться на рабочий лад, выпить кофе, в конце концов, потому что дела – они никуда не денутся, а выполнять их в раздраженном состоянии хуже, чем с ясным умом. Закрывая дверь изнутри, Дариус знал, что у него есть время «акклиматизироваться», ибо в ближайшее время его не побеспокоят, даже если очень в этом нуждаются (да и вообще, иногда его подчиненные демонстрировали убедительную самостоятельность: на них можно было положиться). Эта традиция здорово сберегла ему нервную систему, благодаря ей он все еще любил свою работу и с удовольствием собирался на нее по утрам.
Сегодня Марта вошла без стука через тридцать одну минуту после прибытия заведующего. А точнее, вбежала, распахнув дверь. По выражению ее лица, сбившейся прическе под чепчиком и отсутствующей обуви на одной ноге (весь персонал в здании обувался в мягкие мокасины) сразу стало ясно, что самоконтроль она потеряла не без причины. За долю секунды мужчина прочел в ее взгляде, что, а точнее, кто был этой причиной.
– Дадс! Нужна твоя помощь.
– Опять Сэм?
– Буянит, как никогда. Я уже не знаю…
– Идем скорее.
И они побежали по хорошо освещенному белыми лампами коридору, обсуждая подробности на ходу. Имя «Сэм» было синонимом фразы «самый проблемный пациент» для всей психиатрии Вудбери. Проблемность его заключалась в непредсказуемости, возведенной в абсолют. Семьдесят процентов времени он был отличным пареньком, пообщавшись с которым, задавался вопросом: а что он вообще здесь делает? Оставшиеся тридцать процентов давали полноценный ответ на этот вопрос, предавая анафеме все хорошее, что ты успел о нем узнать.
Натыкаясь на определенные звуковые триггеры, Сэм перевоплощался в неуправляемый ураган психической нестабильности. Трое санитаров с трудом удерживали его на месте, пока медсестра на свой страх и риск приближалась с единственным спасением – уколом успокоительного транквилизатора. Приходя в себя, Сэм ничего не помнил и не мог объяснить вспышки агрессии, подавляющие его сознание. Это был безнадежный случай, сколько бы ни пытались выявить истинные причины такого поведения, найти хоть какие-то связи, ассоциации – тщетно, его лечащий психиатр сломал себе голову.
Родственники вынуждены были сдать Сэма под постоянный надзор и время от времени навещали. Как правило, визиты становились все реже. Это расстраивало не только Сэма. Персонал привязался к нему за семь лет, как и другие пациенты. В спокойные периоды он вел себя адекватнее прочих больных и сам ужасался тому, что делает здесь, рядом с неуравновешенными, неполноценными людьми, каковым себя не считал. Большого труда стоило в такие моменты напоминать себе о тридцати процентах, когда Сэм давал фору всем остальным психам, вместе взятым. Убедить его в собственной опасности для окружающих удалось, продемонстрировав записи с камер видеонаблюдения. Шокированный, Сэм больше не поднимал этот вопрос, только просил вылечить его поскорее, чтобы вернуться к обычной жизни.
В этом заключалась главная трудность их работы: помнить о том, кто перед тобой, даже если почти все время он ведет себя совершенно нормально, как будто случайно сюда попал, а еще – знать, что к обычной жизни никто из них не вернется, но не отнимать надежду на такой исход. Быть кем-то между палачом, ученым и просто человеком. Психиатрия и психотерапия – очень разные вещи, и процент выздоровления среди попавших в лечебницу первого типа ничтожно мал, из всех инстанций сюда стекаются априори безнадежные.
Однако это не значит, что для их выздоровления, пусть и маловероятного, ничего не предпринимают. Напротив, имея в наличии статистически неоправданный лучик мнимой надежды, приходится выполнять много ненужной и бессмысленной работы исключительно из соображений гуманности. По крайней мере, так все происходит в отделении для буйных пациентов, которым заведует Дариус Мэдсден. Выучив добрый нрав начальника, близкие коллеги по отделению сокращали его имя до краткого Дадс[5 - Дадс от dad (папа, отец) – игра слов, намек на то, что Дариус – отец их отделения.] и не стеснялись обращаться к нему в приятельской форме.
Угомонив Сэма пятью кубиками экстренного седативного, персонал выдохнул и разошелся по рабочим местам, потирая ушибленные части тела и с привычным юмором переговариваясь о том, что утро начинается вовсе не с кофе. Пациента увезли в его палату и уложили в постель. Сегодня досталось всем, включая заведующего. Пока Дадс пытался дотянуться до шеи, чтобы ввести транквилизатор, навалившись на Сэма вместе с санитарами, парень так мотнул головой, что лбом заехал ему в челюсть и разбил губу. Мэдсдену показалось, что все его зубы сейчас же веером рассыплются по полу, и на секунду-другую на глаза опустилось опасное затмение.
Позавчера они вместе играли в шахматы в этой же столовой, а сегодня Сэма, другого, подмененного как будто, без чувств увозили в палату, а сам Дадс, потирая челюсть, возвращался в свой кабинет, по пути отдавая распоряжения. Медсестры, натренированные Мартой, с мягкими голосами витали по помещению и успокаивали легко возбудимых больных. Завтрак продолжался, будто ничего не случилось. Старшая медсестра благодарно кивнула ему на прощание, все еще в одном мокасине (где же искать второй? – бегло подумал Дариус, и от улыбки его лопнувшая губа стала пощипывать).
Марта с подопечными усаживала пациентов обратно за столы, гладила по плечам и головам, поднимала посуду и опрокинутые стулья. Кто-то пошутил, что в следующий раз для Сэма нужно будет вызывать национальную гвардию США. Замечание разрядило обстановку. В психиатрической лечебнице даже эксцентричные происшествия приедаются, перетекая в разряд стандартных. Такая же часть работы, как и все остальное, с плюсами и минусами.
С этими мыслями Дариус вернулся в свой кабинет и как на духу проработал до одиннадцати часов, ни на что не отвлекаясь. На краю стола каждое утро его ожидала оставленная с вечера стопка документов, рассортированная по степени важности. Так он по очереди разбирал вопросы, добираясь до самого несрочного (обычно это случалось к обеду). К полудню Дадс добрался до бумаг, нуждающихся в его подписи, и внимательно изучил.
Помимо всяких формальностей здесь был запрос на перевод одного из пациентов в отделение общей терапии. Дариус приподнял брови. Запрос в письменной форме, составленный строго по протоколу, направил лечащий психиатр пациента, прикрепив историю болезни и дневник наблюдений. Быстро пролистав бумаги, Мэдсден обнаружил на последней странице то, что ожидал – личную записку – и сразу выложил ее, чтобы не затерялась среди обильной документации.
Перевод из буйного отделения в терапию – вопрос серьезный и требует времени, а до обеда оставался всего час. Добросовестно изучить все прилагаемые бумаги за шестьдесят минут невозможно, тут даже начинать не стоит, и Дадс задумался, не отклониться ли ему от заданной хронологии. Сейчас логичнее взяться за что-то небольшое и закончить к часу, чтобы не разрывать дело обеденным перерывом (это было бы неприятно), а вопросом перевода заняться сразу после обеда, на свежую голову и сытый желудок. Возможно, это дело займет его вплоть до вечернего обхода, прерываться не хотелось бы.
Дадс побарабанил пальцами по поверхности стола, еще раз пробежался глазами по бумагам в поисках имени пациента и сразу же его нашел. Та-ак. Он хорошо знал больного, и это осложняло ситуацию, и без того чрезвычайно нестандартную для их отделения. Его наблюдающий психиатр ни разу не упоминал, что успехи подопечного столь хороши, чтобы поднимать вопрос о переводе.
