скачать книгу бесплатно
Сильно толкнув Нину в плечо вместо приветствия, он кривы улыбнулся и подумал, что в лагере бойскаутов ее очень не хватало для полной картины. Почему-то он только сейчас понял, что она была бы там как рыба в воде и всех обошла по скорости бега, скалолазанию, прыжкам, вязанию узлов. Вообще во всем, включая поиск неприятностей в диком лесу (особенно в этом). Нина ударила его в грудь – не менее сильно – в качестве ответного приветствия. Потом они крепко обнялись, вспоминая запах друг друга, и пошли в класс, где весь урок обсуждали, как провели время, пока были не вместе.
Оказывается, Нина тоже кое-чему научилась. По традиции она гостила у своего русского деда по материнской линии, который жил в Бостоне, а это еще ближе к восточному побережью, чем Спрингфилд, и примерно на одной широте. В Бостоне было несколько русских общин, в одной из которых и осел пожилой родственник – в одиночестве после кончины супруги. Нину отвозили к нему, начиная с десяти лет, и каждый раз она возвращалась нехотя, обогащенная невероятным межкультурным опытом.
Стоит ли говорить, что дедушка с труднопроизносимым именем Константин во внучке души не чаял? По природе общительный и мягкий, он мог проводить с нею время с утра до вечера, удовлетворяя любой каприз. Было ему, кажется, лет под семьдесят. Он обожал август, потому что с внучкой ему повезло. В сферу ее интересов как раз входили гараж и мастерская, а также знание его родного языка.
Месяц пролетал незаметно, оставляя воспоминаний и пищи для размышлений на весь грядущий год. После историй о пребывании у «деда Кости» Отто тоже испытывал жгучее желание погостить в Бостоне. Вот уже третий год желание усиливалось.
У Нины ушло несколько дней, чтобы полноценно пересказать Отто, чем они с дедушкой занимались в этот визит. То и дело она вспоминала всякие мелочи, если что-нибудь в нынешней обстановке с ними ассоциировалось. Отто по-доброму завидовал Нине. Своего деда он видел только на фото, он умер до того, как близнецы появились на свет.
Нина, а вместе с ней уже и Отто, наперечет знала всю бытовую технику в доме деда. Вместе они постоянно что-нибудь разбирали и собирали обратно. В этом не было ничего удивительного (по крайней мере для тех, кто более-менее Нину знал), ведь она и дома занималась подобным, сколько Отто ее помнит. Если бы она могла разобрать человека с помощью отвертки, она бы давно это сделала (и понятно даже, с кого бы начала).
В этом они с дедом нашли друг друга более, чем полностью. Увлечение внучки не пугало человека, который всю жизнь проработал инженер-электриком. Особенно Нине нравилось возиться со стареньким пузатым телевизором «Toshiba». По форме он напоминал ей граненый космический шлем для кого-то с головой вдвое больше человеческой. Она представляла, что разбирает шлем пришельца, чтобы выяснить, как он работает, и ей за это обязательно дадут какую-нибудь награду. Желательно межгалактическую.
Распотрошив телевизор, она долго могла сидеть на полу, перебирая провода и платы, расспрашивая деда, что и как работает. В такие моменты Константину казалось, что у него берут интервью, о котором он мечтал всю жизнь, и охотно делился познаниями. Кто знает, может, она пойдет по его стопам, если проявляет такой интерес к технике. Причем с малых лет, если послушать родителей.
То, что Нина действительно вникает в получаемую информацию, Константин понял, потому что она не спрашивала дважды об одном и том же. девочка впитывала его ответы, словно сухая земля редкий дождь, и это был не праздный интерес. Она запоминала и анализировала, выстраивая в голове систему. Иногда вместо вопроса Нина выдвигала личное предположение на основе ранее полученных данных. И хотя случалось это редко, дедушка не переставал удивляться ее сообразительности.
Общаясь по телефону с дочкой (матерью Нины), он мягко настаивал, чтобы девочку отдали в кружок юного техника или что-нибудь подобное, ведь нельзя игнорировать ее увлечение. Хелен (дед упрямо называл ее Леночкой) всегда отвечала одинаково. Сначала вздыхала в стиле «пап, ну тебе же тут не Советский Союз…», затем выражала опасения относительно того, что «Нина им там все взорвет или сломает, ты ее не знаешь будто», и в конце добавляла, что лучше они отдадут ее в спорт или на борьбу, чтобы у девочки оставалось меньше энергии к разрушению всего, с чем она соприкасается, и меньше времени на школьные хулиганства.
Последний пункт (отдать Нину на борьбу) со временем воплотился в реальность, но не так, как родителям хотелось бы. Как и покупка перцового баллончика, это оказалась вынужденная мера. В этот приезд Нина уже демонстрировала дедушке то, чему обучилась, на боксерской груше темно-желтого цвета, которая пылилась в пустом гараже (машину он продал лет десять назад).
Довольно часто Константину казалось, что к нему приезжает внук, а не внучка. Он ловил себя на мысли, что ему это нравится.
Несколько раз он брал Нину на рыбалку на Касл-Айленд, но у ребенка оказалось слишком мало терпения, чтобы несколько часов сидеть на одном месте и соблюдать тишину. Энергия и жажда приключений склоняли ее скорее заняться дайвингом или серфингом, чем рыбной ловлей. К последней девочка была равнодушна во всех смыслах, включая гастрономический.
А вот готовить вместе им нравилось, особенно блюда, которые Нина дома никогда не ела. Сначала они вместе ходили за продуктами на маленький местный рынок. Там почти все продавцы говорили по-русски, из-за чего Нине казалось, будто она попала в другую страну, открытую и приветливую, совсем не похожую на ту, где она родилась и выросла. В этой стране можно было все, что на ум придет, хоть танцуй прямо на улице или ложись на землю, никто на тебя косо не посмотрит, потому что все вокруг такие же чудаки. И дедушка здесь становился совсем другой, все время улыбался, шутил и много жестикулировал. Нине это нравилось. Она глядела на него, задрав голову, и тоже улыбалась.
Дедушка готовил для нее борщ, оливье, окрошку на странном коричневом напитке и селедку под шубой. Нина бесстрашно пробовала. От селедки под шубой ее сразу вырвало. Они с этого долго хохотали, но маме решили не рассказывать. Нину удивляло, как много продуктов надо закупить, чтобы приготовить одно подобное блюдо, долго и сложно следуя рецепту. Как можно позволить себе потратить полдня ради кастрюли красного супа? Наверняка этим занимаются только пенсионеры, которым делать нечего. Ведь можно же сварить макароны с сосисками за пятнадцать минут и быть свободным. Это не укладывалось в голове.
Правда, ей очень понравился один странный салат (можно подумать, что-то в русской кухне не было странным), который дедушка готовил по рецепту бабушки (как и многое другое). Нина ни за что не додумалась бы смешать эти ингредиенты. Их совместное пребывание в тарелке, да и в желудке тоже, доверия не внушало. Нужно было смешать определенный сорт томатов (дедушка упрямо называл их розовыми, хотя Нина видела, что никакие они не розовые, а такие же красные, как остальные), белый лук, невероятно злобно щипавший глаза, добавить соль, уксус, сахар и растительное масло, перемешать и дать настояться.
Вкус был необычным. А с каждой новой ложкой становился все более ярким. Апогей удовольствия был достигнут, когда дед показал ей, что оставшийся на дне маслянистый пряный сок нужно непременно вымакивать хлебом. Это был не такой хлеб, как покупала мама – тостовый, сладковатый, не портящийся месяцами и принимающий любую форму, как пластилин. Это был хлеб, который дедушка называл настоящим. Он покупал его в теплой пахучей пекарне на том же рынке, свежий, румяный, хрустящий, никогда не клал в холодильник и не резал, только отламывал. Так действительно было вкуснее, хоть и непривычно.
Пятиэтажный дом, в котором жил дедушка, находился в русском «гетто» на востоке Бостона. Русскоговорящих там расселилось на целый квартал. Особенно много было детей. Поэтому Нина, находясь там, получала не только новые знания и умения, но и ценный культурный опыт своих корней, от которого мама хотела бы ее уберечь. Матерным словам и некоторым пословицам ее обучили в первую очередь. С каждым визитом багаж пополнялся. По приезде домой Нина считала своим долгом окультуривать Отто, чтобы в школе можно было произносить что-нибудь остро-запретное безнаказанно. Особенная сладость новых словечек таилась в том, что никто их не понимал, кроме них.
В личном общении время от времени эти слова тоже приходились удивительно кстати. Например, если дело принимало скверный оборот, и никакого выхода, кроме самого плохого, на горизонте не маячило (такие ситуации случались с ними чаще, чем с другими подростками), Нина на выдохе произносила слово [pizdets]. Если бы дед слышал при этом ее акцент, его бы инсульт схватил от смеха. А если складывалось так, что на пути им попадался во всех отношениях нехороший человек, поступающий подло и несправедливо (в их школе такие кишели), Отто его характеризовал как [huylo]. От произношения откровенно запретного слова становилось легче, словно справедливость восстанавливалась одним его звучанием.
Ни одно слово в родном языке, по их личным ощущениям, не имело столько выразительности и смысла, как те самые русские запрещенки. Но в целом русский казался Нине избыточно сложным, языком для людей, которые любят страдать и затруднять себе жизнь. Учить его всерьез она не испытывала желания, но частично приобщиться было интересно. Если бы в школе им задали доклад о своем происхождении, она бы с удовольствием выступила. После визитов в Бостон ей было, что рассказать о своей семье.
Еще у дедушки была небольшая мастерская в том же доме на другом этаже. Он уходил туда на несколько часов в день и брал Нину с собой. В мастерской дедушка вырезал из дерева – маленькое хобби, приносящее маленький доход на пенсии. Он рассказывал, что всю жизнь мечтал этим заниматься, но на родине такой работой не прокормил бы семью, вот и пришлось отказаться от мечты в пользу прибыльной должности инженер-электрика. Нина твердо решила, что всегда будет выбирать то, что ближе сердцу, чтобы в старости не сожалеть о потраченной вхолостую жизни.
Девочке нравился запах древесины, как свежей, так и паленой, клея и лаков, но к самому процессу она оставалась равнодушной. Ее мало привлекали занятия, связанные с кропотливым созиданием, особенно если от созданного не было практической пользы. Разрушение ей больше было по душе.
О деструктивной энергии Нины родня догадывалась и местами переживала. Видел это и Отто, но он-то как раз и сдерживал ее, словно живой волнорез. А вот если бы они не подружились в тот зимний вечер, когда их родители впервые решили собраться вместе, что бы тогда было с обоими? Мысль об этом создавала ощущение ирреальности, внутреннего вакуума. Хорошо, что все сложилось именно так, как сложилось.
Отто еще раз посмотрел на Нину и увидел, что она тоже смотрит на него, и неизвестно, как долго. Это его не смутило. Он поднял брови, спрашивая, как она.
– Извини за сестру.
– Ой, да брось. Она же сама.
– Знаю. А еще я знаю, что она все-таки твоя сестра.
– И ты извини за ее поведение.
– Ты-то не виноват, – Нина переложила вытянутые ноги поудобнее, а руки примостила на груди, словно отец, дремлющий у телевизора с пультом. – Теперь она, наверное, вернется от действий к словам. А говорить можно, что угодно. Это меня не колышет.
– Хоть она мне и сестра, ее душа для меня потемки. Одно точно тебе скажу: я всегда на твоей стороне.
– Я знаю, друг, – она помолчала, потом резко заговорила о другом. – У тебя бывало такое, что вдруг чувствуешь, будто больше не контролируешь себя? И готов натворить что-то, ну… непоправимое?
– Только если очень сильно злюсь. Но ты знаешь меня. Это бывает критически редко. И я быстро беру себя в руки. А почему ты спрашиваешь?
Нина хмурилась, глядя на пламя, потихоньку слабеющее, как и солнечный свет. Отто ждал.
– У меня иногда бывают боли в переносице… Из-за них мне кажется, будто я перестаю управлять своим телом. В такие моменты я сначала, знаешь… будто цепенею. Если заметишь за мной такое – сдерживай меня. Я не хочу никому навредить.
– Понял, буду внимательней. А ты не рассказывала об этом?..
– Психологу? Нет. Если начать таким делиться со взрослыми, ничего хорошего не случится. Я бы до сих пор к нему ходила, вот и все, что было бы. А мне хотелось поскорее от него отделаться.
Отто не стал спрашивать, почему, это был слишком глупый вопрос. Такое спросить мог только тот, кто Нину вовсе не знал. Да и кому понравится, что посторонний человек копается в твоей голове, заставляя рассказывать то, что тебе и вспоминать неприятно? Трата времени, которое можно провести более полезно.
– А у тебя это началось не после того, как?.. – догадался Отто.
Он не хотел говорить прямо не потому, что боялся задеть Нину. Просто эта тема, как и само происшествие, были ему неприятны. Даже больше – пугали его.
– Трудно сказать, – Нина почесала ухо. Ее взгляд затуманился воспоминаниями, а лицо – порывом дыма.
По неизвестной причине они ни разу не обсуждали случившееся полноценно, хотя в остальном могли рассказывать что угодно, включая кто как сходил в туалет. Может быть, они становились слишком взрослыми, чтобы затрагивать неприятные темы. У взрослых всегда найдется табу, о котором они молчат, даже если очень близки, даже если доверяют друг другу. Просто в жизни есть обстоятельства, обсуждать которые не только неудобно, но и бессмысленно: разговоры ничего не изменят, поэтому их избегают.
Отто не хотелось взрослеть, если это влияло на его отношения с Ниной. Нужно проговаривать все, что беспокоит, так твердила ему прямая и правильная логика ребенка. Молчание убивает взаимопонимание.
– Трудно сказать, – повторила Нина более твердо. – Я думала об этом. Но ответа у меня нет. Возможно, это было со мной и раньше. Но, знаешь… как бы…
– В другой форме? – подсказал Отто.
Нина щелкнула пальцами, сделавшись от этого совсем взрослой.
– Что бы там ни было, это часть тебя. Моего отношения это не меняет. А если захочешь от этого избавиться, ну, если оно начнет мешать тебе жить, я уверен, взрослые тебе помогут.
– Сейчас меня это не сильно беспокоит, но ведь ничего пока не случилось. Это ощущается как… просто… типа головная боль. Внезапная и сильная.
– Может, это просто мигрень. Как у моей мамы. Когда у нее болит голова, она тоже готова крушить и убивать. А проходит само по себе?
– Да. Но эмоции, которые оно вызывает, напоминают мне какого-то… паразита. Который врос в меня однажды и заставляет делать то, чего я не сделала бы сама по себе.
– Как черная слизь в комиксах про Человека-паука?
Нина улыбнулась, но не ответила. Это был хороший знак. Отто решился на вопрос, который давно откладывал в долгий ящик.
– Расскажи, что ты чувствовала, когда…
– Договори уже, наконец, эту фразу, – дружелюбно потребовала Нина, – чего ты боишься? Я тебе друг или кто?
Услышав тон ее голоса, Отто осознал, что весь год сам выстраивал стену вокруг этой темы. Нина была не против ее обсудить, только навязываться не хотела. А вот сам он опасался, и теперь ощущал себя дерьмовым другом. Он набрал воздуха и закончил:
– В тот момент, когда тебя пытались похитить.
Они помолчали, пробуя на вкус последнее слово, позволяя ему разойтись в воздухе. Все стало как-то по-новому, но точно не хуже, чем было.
– Удивительно вот что, – довольно непринужденно начала Нина, – не так уж давно это случилось, а я практически ничего не помню. Кроме своих ощущений, и то частично. Доктор сказал родителям, что моя нервная система блокирует этот фрагмент памяти, потому что на тот момент мне было очень страшно.
Отто слушал как зачарованный, напоминая себе дышать.
– Может, и так. Я могу отталкиваться только от чувства страха, которое испытываю в нынешнем возрасте. А это… происшествие случилось со мной как будто в далеком прошлом. В другой жизни или во сне. Но да, пожалуй, я боялась. Просто не так, как сейчас. Но сильнее было чувство, что это происходит не со мной. Даже не чувство – уверенность. Что это шутка, на которую я смотрю со стороны.
Сколько Отто знал Нину, не замечал в ней страха – в привычном ему понимании. Ему всегда казалось, что она усилием воли умеет подавлять испуг в зародыше, ведь внешне он на ней никак не проявлялся. Даже в самые опасные ситуации она отшучивалась и храбрилась. Например, когда на них напали бродячие собаки и гнали около полумили по загородному шоссе. Или когда на стройке Нина стала съезжать и вспорола себе ногу.
Он был уверен, что она не боится, поэтому сам тревожился за обоих.
Но когда тебе всего двенадцать, ты в одиночестве идешь домой по безлюдной улице и вдруг появляется человек, срывает тебя с места и пытается уволочь в машину, трудно не испугаться.
– Происходит не с тобой? Что ты имеешь в виду?
– Когда он появился рядом, словно из воздуха возник, мне, кстати, казалось, что двигается он слишком быстро, и я сначала не вкурила, что происходит. Все длилось несколько секунд. Он схватил меня под мышки и так легко оторвал от земли, будто я ничего не весила. Потащил к машине, буквально побежал. Шаги у него были большие. Он торопился, это чувствовалось. В те мгновения, что я плыла над землей, я даже не отбивалась. И не кричала. У меня было состояние, как будто меня всю обмотали полиэтиленом или скотчем, и я могу только висеть. Как свиная туша на крюке.
– Ну он же тебе ничего не вкалывал? Вонючий платок к лицу не прижимал? – Отто заерзал от волнения.
– Нет. Ничего такого. Он бы тогда точно не успел. Поэтому мне и повезло. Пять секунд разницы – и меня бы не заметил тот прохожий.
Дальнейшее Отто было как раз хорошо известно, а вот сам момент похищения он впервые услышал так подробно. Ему стало легче. Теперь было нестрашно задавать вопросы.
– И ты совсем не помнишь, как он выглядит?
– Не успела разглядеть. Я хорошо помню, что он высокий и быстрый. Как Слендер. Он был в пальто, и от него пахло чем-то вроде лекарств. Как в аптеке. Или больнице.
– И прохожий не запомнил? Ни его, ни машину?
– Смутно. Он был сконцентрирован на том, чтобы вытащить меня с заднего сиденья, пока тот не дал по газам. Когда прохожий подбежал к машине, этот… человек уже сел за руль. Тогда он распахнул дверь и вытянул меня наружу за руку и за ногу. Не знаю, что было бы, не успей он этого сделать. Фоторобот, вроде, составили. Но никаких совпадений. А машина в угоне числится, вообще даже не из нашего штата. Ее тоже не нашли.
– Все прямо как в детективных сериалах, которые смотрит папа.
– Да он дилетант, говорю тебе.
– Почему? – Отто почти засмеялся.
– Мог бы хоть маску надеть или очки, платок повязать. Номера снять. Накладная борода, усы. Словом, обезопасить себя. Кто угодно мог его увидеть и запомнить. Ему повезло, что этого не случилось. Он очень быстро уехал, меня еще из машины толком не выволоки, а он так и помчался с раскрытой задней дверью, чуть двигатель не сжег. Как будто испугался до смерти. Но не того, что его могут запомнить или поймать. Он испугался, что все пошло не по плану. Что прохожий вообще появился. Как будто был уверен, что этого не случится, и просчитался.
– Может быть, это был его первый раз? – пошутил Отто, но сразу понял, что шутка неудачная, и приуныл.
– Мне вообще кажется, что он меня с кем-то перепутал. Ну вот скажи, зачем меня похищать? Кому я потребовалась?
Отто пораскинул мозгами, подбирая остроту.
– Кажется, я знаю, кто это был.
– Серьезно? Ну и кто?
– Да тебя же точно наш физрук заказал!
– Это почему? – девочка почти смеялась от нелепости озвученного предположения. Но еще смешнее было то, что она не знала, почему оно не может быть правдой.
– Нина, это же элементарно. Потому что ты достала его своими просьбами взять тебя в хоккейную сборную. Если тебя не будет, он заживет спокойно!
Нина хохотала до хрипоты. Она даже с кресла поднялась, чтобы согнуться пополам и удобнее переживать вибрации, которые били ее, словно электрошокером. Отто несколько секунд держал лицо, но потом тоже сдался и свалился на землю. Смех Нины был до чертиков заразительным. Как будто падала с полки и билась об пол гора стеклянной посуды, и нужно было удержаться, чтобы не посмотреть, но это никогда не удавалось. Пустырь вторил густым эхом, в подлеске взлетели птицы.
Наконец, Нина отдышалась и села обратно. Выглядела она довольной. Такое лицо у нее бывает, если где-нибудь на свалке она откопает аккумулятор и несет ему показать, предвкушая, как утащит домой сокровище.
– Идея хорошая, но реализация подкачала. Вот увидишь, я заставлю его принять меня! Осточертело мне играть с девочками в треть силы. Каждый раз одни и те же схемы, одни и те же приемы. Никакого риска и скорости. Тухло! До смерти тухло.
– А ты спешишь угробиться.
– Я, друг, спешу делать то, что мне действительно нравится. А угробиться я не боюсь, меня сдерживаешь ты и родители.
– Ни меня, ни родителей на льду не будет, чтобы защитить тебя от опасности быть покалеченной.
– Это спорт, – отрезала Нина, эмоционально махнув рукой. – И он мне нравится. Риски есть всегда. Не только для меня, для любого игрока. Ограничений по полу официально нет, а по возрасту я уже подхожу. Так что я заставлю его меня принять. К тому же, я неплохо играю.
– С этим никто не спорит, но…
– Нет никаких но, если человек что-то решил. Так мне говорит папа.
– А как твои родители к этому относятся?
– Мама в ужасе, – скучающим тоном ответила Нина. Это была самая частая реакция матери на ее планы или выходки. – Отец говорит пробовать, если так хочется. У него политика «дай человеку ошибиться, чтобы доказать свою правоту». А я не боюсь играть с мальчиками своего возраста или старше. Не прошу жалеть меня, поддаваться. Мне это не нужно! Тот, кто считает иначе, просто не знает меня.
– Уверен, тренер понимает, что они этого делать как раз не будут. Поэтому он против. Тебя вытравят из команды. Как ты сама сказала, они тебя не знают. Вот, как они думают: зачем нам тут девчонка? Мы и сами хорошо справляемся. Тем более, такая наглая и шумная, уж извини за честность. Другие команды будут считать нас слабачками и дразнить, если в составе появится девочка. Для них это как клеймо. Да и как с ней играть, если мы друг друга знаем, притерлись, а от нее вообще непонятно, чего ожидать?
– Пустые страхи и глупые предрассудки. Все это перестанет их беспокоить после первой игры со мной.
– А если они тебя специально выведут из строя?
– Меня? – ошеломленно спросила Нина, у которой пока не случалось настоящих врагов и физических конфронтаций (проще говоря, драк), а все увечья она в основном наносила себе сама. – Ну, я этого не позволю. Я сильная и могу за себя постоять. Не на ту напали.
Проговаривая это, Нина изобразила несколько ударов рукой и ногой. Ее движения рассеивали дым. Правда в этих словах была. Отто давно заметил, что Нина сильная. При ее комплекции она почему-то больно била, даже если в шутку, в одиночку поднимала что-нибудь тяжелое, играючи гнула ложки в столовой или скручивала железные линейки, устраивая из этого шоу. А на счет того, что Нина могла сломать, что угодно, вообще отдельный разговор.
И все же Отто было тревожно из-за ее упорного стремления играть в более серьезный хоккей, чем ей пока позволяли. Эдакий безопасный режим без травм, лайт-версия, идет следом после настольного, – подумал он. И тут же вспомнил про игровые автоматы, про пинбол, который Нина обожает, и подумал, и заметил, что между хоккеем и пинболом есть какое-то сходство. Осознает ли его Нина?
