Мир был на пороге конца

– Не совсем, – откровенно ответила я на его запутанное объяснение.

– Прибыв сегодня вечером в Визенхольм, – продолжал незнакомец, – я вдруг обнаружил, что меня обокрали в дороге. Я заснул и когда проснулся, то оказалось, что у меня вытащили бумажник, утащили чемодан и даже шляпу. Если бы мой друг оказался здесь, то все было бы в порядке. Наконец, если бы я мог здесь пробыть до завтрашнего утра, то я дал бы телеграмму о том, чтобы мне прислали деньги. Но мне совершенно необходимо уехать еще сегодня вечером. Поэтому мое положение не из легких, а вы являетесь единственным знакомым мне лицом в Визенхольме, и я решил попросить вас дать мне взаймы некоторую сумму. Мне бы хватило ста марок. А если бы вы могли меня к тому же снабдить шляпой…

Мы продолжали беседовать, стоя, – я у письменного стола, а он у двери в сад. При этом рука моя покоилась под связкой бумаг на рукояти револьвера.

– Это все? – спросила я, выждав окончание его речи.

Услышав мой тон, он перестал улыбаться.

– Да… кажется, все… – заметил он. – Вы… ведь мне верите, Наталья…

– Нет, не верю, – ответила я решительным тоном.

– Но почему? – вырвалось у него.

– Да потому, что мой отец умер за три месяца до моего отъезда в Визенхольм.

На мгновение он утратил самообладание и провел рукой по волосам.

– Боже, – вырвалось у него, – теперь всему конец!

– А теперь, – продолжала я, – быть может, вы покинете наш дом тем же путем, каким вы проникли в него?

Он продолжал смотреть на меня, и лицо его приобрело жалкое выражение. Лоб его был озабоченно нахмурен, и он в отчаянии запротестовал:

– Этого я не могу сделать, во всяком случае я не могу уйти без денег и без шляпы.

– От меня вам не получить денег, господин майор, – резко заметила я, – и настоятельно советую вам исчезнуть, прежде чем домой возвратится герр Кауфманн. Он судья, советник юстиции и не будет столь снисходителен по отношению к вам, как я.

– Вы не понимаете меня, – мрачно заметил он, – я не могу уйти так. Послушайте, Наташа, – и в его голосе зазвучала теплота, – думайте обо мне, что вам будет угодно, но дайте мне сто марок. Вы их получите обратно и тем самым окажете мне огромную услугу…

– Я и не думаю вовсе оказывать вам услугу, – заметила я, – вы самый обыкновенный обманщик, чего ради стану я вам давать деньги?

– Потому что мне они необходимы, говорю вам!

– Очень сожалею, но эта причина для меня еще недостаточна!

Он нерешительно огляделся и на мгновение застыл, прислушиваясь к шорохам в саду. Не знаю почему, но его поведение напугало меня, и я вытащила из-под бумаг револьвер и стала таким образом, что, держа револьвер наготове, не показывала его ему, укрыв оружие за пишущей машинкой.

Когда он снова повернулся ко мне, я прочла на его лице выражение мрачной решимости.

– Вы очень отягчаете мое положение, – сказал он. – Я должен раздобыть деньги.

И он решительно направился ко мне.

Я направила на него свой револьвер.

– Револьвер заряжен, – воскликнула я дрожащим голосом, – еще один шаг и я стреляю!

Он остановился и закрыл лицо руками, словно пытаясь защититься от выстрела. Мне бросилось в глаза, что в его жесте было больше отчаяния, чем испуга.

– Разве вас не учили никогда не направлять на человека дуло заряженного револьвера? – воскликнул он. – Отложите оружие в сторону?

Я сердито топнула ногой, чувствуя, что близка к тому, чтобы расплакаться.

– Уходите, говорю вам! Здесь вы ничего не добьетесь!

Но он не трогался с места. Несмотря на то, что револьвер был направлен на него, он продолжал приветливо смотреть на меня, и на губах его играла улыбка.

– Боже! – сказал он, обращаясь к самому себе, – ваша смелость нравится мне! Но…

В это мгновение раздался оглушительный грохот. То выстрелила крепостная пушка.

Глава четвертая

Синий конверт

Жители Визенхольма хорошо знают пушку, из которой инвалид, старый Генрих, ежедневно в полдень дает выстрел. За все время моего пребывания в Визенхольме не было случая, чтобы из пушки палили в какое-либо другое время, кроме полудня.

Орудийный выстрел заставил моего непрошенного гостя отпрыгнуть от двери. Я настолько была удивлена происшедшим, что машинально опустила руку и отвела от незнакомца револьвер.

– Крепостное орудие, – смущенно прошептал он. – Почему стреляют в такой поздний час?

Однако, не ответив на этот вопрос, он поспешил запереть дверь и опустил шторы на окнах. Одновременно на холме поднялась отчаянная суматоха. До нас доносились отдельные выкрики, затем пропела сигнальная труба, и раздалась дробь барабана. Когда барабаны умолкли, снова выстрелила пушка, и затем пронзительно завыла сирена, прорезая ночную тишину.

Я стояла, поднеся руку к груди, и прислушивалась ко всему этому ужасному шуму. Казалось, что все вокруг ожило и наполнилось дикой энергией. И в третий раз прогремело орудие, и задрожали оконные стекла нашего дома.

– Боже, что случилось? – вырвалось у меня. – Что все это означает?

Незнакомец не потерял самообладания и по-прежнему настороженно прислушивался к окружающему.

– Это значит, – ответил он, вперив в меня свои живые глаза, – что из замка бежал один из заключенных.

– Заключенный? – недоверчиво повторила я. И внезапно мое сознание прорезала истина. – Вы хотите сказать…

Он кивнул головой.

– Но ведь вы русский? – прошептала я.

– Совершенно верно, – ответил он, – и все же мне пришлось просидеть в этом проклятом каземате без единого допроса тринадцать суток…

В Визенхольме не раз толковали об арестованных офицерах, но я никогда не слышала упоминания о том, что в числе заключенных были и иностранцы.

Я даже знала некоторых из содержавшихся в замке офицеров по имени, кое-кто из них сумел составить себе в городке громкую репутацию. Но на этот раз мне не пришло в голову усомниться в правдивости слов незнакомца. Прежнее спокойствие оставило его, и в этих разрозненных, с жаром произнесенных словах, звучала правда.

Внезапно я почувствовала к этому миниатюрному человеку симпатию. Я не раз бывала в замке, знала его высокие стены, окованные железом двери, бесконечные коридоры, в которых так гулко отдавались шаги.

Незнакомец обрел свою обычную манеру говорить и теперь спокойно продолжал:

– Я – действительно русский офицер. Больше я вам ничего не могу сказать, но вы дочь русского офицера и удовольствуетесь сказанным. Забудьте ложь, которую я сказал вам, – но служба и долг не допускают излишней откровенности. Мне доставили туда – и кивком головы он показал на крепость – письмо, в котором было сказано, что Игорь Грошев – по-видимому, вы его не знаете, но он один из наших – подготовит вас к моему появлению. Так, значит, вы ничего не слышали о нем?

– Нет, – ответила я.

– Значит, его нет в живых, – решительно заявил незнакомец. – Игорь еще никогда в жизни не был неточным. Послушайте, вы хотите помочь мне?

– Да.

– Сколько у вас имеется денег?

Я взяла свою сумочку и пересчитала ее содержимое.

– Около трехсот марок, – ответила я. В ту пору это были для меня огромные деньги.

– Вы можете пожертвовать этими деньгами?

– Разумеется.

Он принял банкноты, которые я протянула ему, и спрятал их в карман.

– Вам вернут их, – сказал он. – Я или кто-нибудь из моих людей вернет их вам. А если нет, то вам будет достаточно написать в военное министерство и изложить обстоятельства, при которых у вас взяли эти деньги. Вам их немедленно вернут.

Он потер руки и продолжал:

– Мне необходима шляпа, и еще я был бы не прочь обзавестись пальто.

– Сын доктора Кауфманна учится в Ронне и оставил здесь свою старую шляпу и дождевой плащ. Я сейчас принесу вам их…

– Подождите, – остановил он меня и взглянул на часы, – сейчас половина одиннадцатого. В котором часу вы ожидаете возвращения ваших хозяев домой?

– Не раньше одиннадцати. Кауфманны в гостях, играют в карты. Я не думаю, чтобы они освободились раньше половины двенадцатого. Я не хочу вас гнать, – добавила я, – но не кажется ли вам, что вам следует поспешить?

– Теперь, когда им уже стало известно о том, что я бежал, это не так важно, как раньше, – заметил он. – Лучше переждать первую горячку, прежде чем показаться на дороге. Во всяком случае полчаса в моем распоряжении.

– Если не вздумают обыскать сад, а это очень возможно…

Он покачал головой.

– Возможно, что это им сразу не придет в голову. Я намеренно оставил следы, которые ведут как раз в противоположном направлении, и я надеюсь, что сперва меня станут искать там.

– Скажите, вы бежали не через наш сад? – спросила я.

Он весело улыбнулся, словно подтверждая своей улыбкой мой вопрос.

– Но ведь стена страшно высока? – в изумлении воскликнула я. – И унизана гвоздями… К тому же калитка заперта…

Калитка, о которой я упомянула, находилась в самой глубине сада и вела прямо на двор замка. Через эту калитку комендант в прежнее время имел возможность проходить непосредственно в замок, не пользуясь главными воротами. Когда в дом коменданта переехал фон Кауфманн, калитку заперли и ключ повесили в караульную замка.

Незнакомец объяснил:

– Замок можно взломать. Однако, – продолжал он, приветливо глядя на меня, – я вам ничего не скажу. Запомните: чем меньше вы будете знать, тем лучше будет для вас. Вы должны забыть о нашей встрече. Вы еще новичок в этой игре, и вам следует уяснить себе, что тех, на кого падет подозрение, что они помогли мне бежать, ожидают большие неприятности…

– Ба! – заметила я, и не подозревая о том, как мне придется впоследствии пожалеть об этих хвастливых словах, – мне ничего не страшно. Я иностранка, и никто не осмелится тронуть меня.

Внезапно лицо незнакомца стало задумчивым.

– Не говорите так. Хромой не боится ничего.

– Хромой? – повторила я. – Кто это?

Мой вопрос произвел на моего собеседника странное действие, лицо его стало напряженным, и в глазах вспыхнул огонек.

– Да избавит вас Господь от встречи с ним, – серьезно заметил он. Я была удивлена происшедшей в нем переменой и серьезностью его тона. – Запомните то, что я вам скажу. Если обо мне станет осведомляться хромой немец, крупный, плечистый мужчина, то будьте настороже. Постарайтесь не вызвать в нем подозрений, в противном случае – берегитесь!

Наступило краткое молчание. Вокруг снова все затихло, замок словно вымер. Маленький человек поспешно застегнул свой пиджак.

– А теперь, – живо сказал он, – в бой! По причине, которую я вам уже изложил, вам не следует впутываться в эту историю. Вы теперь потушите свет, принесете мне пальто и шляпу и покажете, где здесь главный выход. Затем вы поспешите к себе наверх, нырнете в постель и до завтрашнего утра не шелохнетесь…

– А вы?

Он пожал плечами.

– А я закончу свою задачу. – И он протянул мне руку. – Прощайте, и еще раз спасибо вам. Мне хотелось сразу довериться вам, но однажды женщина предала меня, и с той поры я очень осторожен.

Он протянул свою худощавую руку, и я почувствовала тепло этого пожатия.

– Желаю вам удачи. Мне очень жаль, что я… была такой неприветливой, но я не поняла… Прежде чем вы уйдете отсюда, я должна вам сказать, что, по-моему, вы самый храбрый человек, которого я когда-либо встречала на своем пути.

Он покачал головой и улыбнулся.

– Я не храбр, а азартен, – примерно, как игрок, который просадил свою последнюю ставку. Я запятнал свою честь, попав к ним в руки и дав себя запрятать в эту крепость. Но теперь, честное слово, я верну ее себе незапятнанной.

И, произнося эти слова, он плотно сжал губы.

– Вашу честь? – повторила я. Что он хотел этим сказать? Поддавшись обаянию его слов, я решилась и спросила его: – Послушайте, майор, я так мало сделала для вас, быть может, я еще чем-нибудь могу быть полезной вам?

Он покачал головой.

– Вы вели себя великолепно. Но вы ничего не можете предпринять… по крайней мере здесь.

– Куда вы теперь направляетесь?

Он поколебался и потом ответил:

– В Берлин.

– В Берлин? – повторила я. – На следующей неделе я тоже еду в Берлин.

– Черт побери! – вырвалось у него. Но он поспешил отогнать мысль, которая пришла ему в голову. – Нет, нет, вы не должны впутываться в эту историю, это не дело для такой прелестной девушки, как вы.

– Я вовсе не беспомощная девушка, – сказала я. – Я привыкла заботиться о себе. Я хорошо владею немецким языком. Если я действительно могу чем-нибудь…

Он прервал меня:

– Все это мне известно. Но я должен действовать один.

И, повернувшись к письменному столу, он добавил:

– Вы готовы? Я тушу свет…

В это мгновение у входной двери резко зазвенел электрический звонок.

Незнакомец вопросительно взглянул на меня. Впервые его лицо приобрело выражение сильной озабоченности.

– Кто-то хочет войти в дом, – прошептала я.

– Вы не можете сказать, кто это может быть?

Я покачала головой.

– Кауфманны не имеют обыкновения звонить, у них имеется свой собственный ключ, у прислуги тоже.

– Это скверно. В таком случае мне надо уйти через калитку. Скажите, эта дорожка ведет на улицу?

– Да, – ответила я.

– Хорошо. В таком случае заприте за мною дверь и сбегайте наверх, чтобы накинуть на себя халат. Потом вы спуститесь вниз и посмотрите, кто звонит. А я воспользуюсь удобным мгновением и выберусь на дорогу…

Снова зазвенел звонок.

– Пусть звонят, решат, что вы уже спите.

Он прокрался на цыпочках к двери в сад.

– Готово? – спросил он шепотом.

Затем я увидела, как он застыл на месте. Он предостерегающе поднял руку и потом до моего слуха донесся шорох гравия – осторожный звук шагов.

Дроботов стремительно нагнулся, и комната погрузилась во мрак. Звонок прозвенел в третий раз. Из сада донеслись неясные, приглушенные шорохи.

До моего слуха долетел шепот.

– Вы действительно едете в Берлин?

– Да. В пятницу. Но почему вы спрашиваете меня об этом?

– Если со мною что-то случится, могу я надеяться на то, что вы исправите отвратительную глупость, совершенную мною?

– Я готова помочь вам, если это только в моих силах.

Наши руки встретились во мраке.

– Слушайте! В гостиной оперной певицы Эулалии Пикколомини, проживающей на Гогенцоллерн-аллее, 305, в шкафчике для граммофонных пластинок спрятан синий конверт. Он находится за граммофонными пластинками. Вы полагаете, что вам удастся раздобыть этот конверт без того, чтобы кто-нибудь заметил ваши действия? И вы сможете доставить этот конверт по указанному адресу?

Почувствовав легкий испуг, я ответила:

– Да, я постараюсь. Но как вы можете знать, что конверт действительно находится там?

– Потому что в этом доме никогда не прикасаются к граммофонным пластинкам. Эулалия ненавидит граммофонную музыку.

– Если конверта там не окажется, – продолжал он, – то это будет означать, что мне удалось опередить вас. Она встает поздно, и если вы пойдете к ней пораньше, то вам нетрудно будет завладеть конвертом. Ступайте предложить ей что-нибудь купить, какой-нибудь мех или кружева. Камеристку зовут Эльжбетой, и она проводит вас в гостиную.

Снова зазвенел нетерпеливый звонок.

– А что я должна буду сделать с конвертом? – спросила я.

– Вы его отнесете Аарону Израэлю. Он живет на Таубенштрассе 97, это одна из прилегающих к Фридрихштрассе улочек, у него театральная агентура. Этот конверт вы передадите ему, но только лично в руки. Он знает, что ему надлежит предпринять. К нему не так легко попасть, но если вы скажете, что вы дружны со мной, то он вас тотчас же примет.

Он пожал мне руку.

– Я знаю, что вы не бросите меня на произвол судьбы. Если бы вы знали, какое это имеет для меня значение! Я предал своих людей и теперь должен исправить содеянное. Вы запомнили оба адреса?

Я повторила названные адреса.

– Запомните имя Аарон Израэль – вы скажете ему, что посланы майором Дроботовом. А если…

– А если я его не найду или он будет в отъезде?

– Тогда, будучи в Санкт-Петербурге, передайте конверт в военное министерство, в канцелярию Военно-ученого комитета Главного штаба, отдел «Запад». А теперь заприте за мною дверь.

– Неужели вы уйдете сейчас?

– Это единственное, что мне остается сделать. Вы не имеете представления о том, что может произойти, если меня застанут здесь. К тому же мне кажется, что сейчас путь свободен. Тише!

Рука его легла на ручку двери и дверь бесшумно поддалась под его нажимом. Пахнуло запахом сырой листвы и в следующее мгновение черная беззвездная ночь поглотила Дроботова. Лишь тогда мне пришло в голову, что он ушел без обещанных ему шляпы и плаща.

Я заперла за ним, по возможности без шума, дверь и, миновав погруженную во мрак комнату, забралась к себе в спальню. При свете свечи я сорвала с себя платье и, распустив волосы, накинула на плечи халат. Затем, захватив за собой свечу, я поспешила вниз.

– Кто там? Что случилось?

В ответ раздался голос майора Гагенбека. Майор спросил меня на ломано русском:

– Это ест ви, фройляйн Наталья? Прошу фас, отпирайт шнеллер! Это ест я – майор Гагенбек.

Голос обычно веселого майора звучал сейчас хрипло и напряженно.

– Что вам угодно? Я одна в доме и не одета. Я уже спала…

Его рука нетерпеливо застучала по стеклу двери.

– Отоприте! рявкнул он уже по-немецки. Мне необходимо немедленно же переговорить с вами. Это не терпит отлагательства.

Я отперла дверь, и майор быстро вошел в дом. Его полное лицо было разгорячено, и светлые его глаза горели гневом. Он набросил на плечи серую шинель, а в руках у него был карманный электрический фонарик.

Происшедшая с майором перемена напугала меня. Я еще никогда не видела его в таком состоянии. Обычно этот полный, веселый и добродушный человек, очень забавный в обществе, всегда он был особенно внимателен ко мне. И тем более тяжело мне было увидеть сейчас его дико озирающееся лицо, слышать его резкую отрывистую речь.

Он повернулся и бросил кому-то невидимому, продолжавшему стоять в саду, приказ:

– Останьтесь со своими людьми у калитки и никого не пропускайте.

– Слушаюсь, господин майор, – прозвучал в ответ грубый голос.

Майор запер за собою дверь. Я была вне себя от страха за моего маленького друга.

– Один из наших заключенных бежал, – сказал майор, – теперь он говорил по-немецки, хотя обыкновенно он блистал передо мной своим ломаным русским языком. – Предполагают, что ему удалось бежать через ваш сад. Вы говорите, что уже спали. Вы ничего не слышали?

– Только выстрел из пушки, – ответила я, в надежде, что он не обратит внимания на мое волнение. – И потом отчаянный шум.

Майор провел электрическим фонариком по комнате, и его внимание привлек выключатель на стене. Он повернул его, но комната продолжала пребывать во мраке.

– Проклятье! Как раз в эту ночь выключен ток! – Повернувшись ко мне, он сказал: – Когда я звонил вам по телефону, вы мне сказали, что барон Кауфманн еще не возвратился домой. Теперь он дома?

– Нет.

– В таком случае я, с вашего позволения, осмотрю дом. Мы начнем с кабинета, выходящего в сад.

Майор отлично знал расположение комнат и, не теряя времени, прошел через столовую в кабинет. Он по-прежнему освещал фонариком путь, и я следовала за ним, опасаясь, что мой неизвестный гость оставил в кабинете какие-нибудь следы пребывания. Что я скажу майору, если ему вздумается подвергнуть меня допросу?

В то мгновение, когда мы прошли в кабинет, из сада донесся выстрел. У майора вырвалось восклицание, и он бросился к двери, ведшей в сад. Он распахнул ее, и мы услышали второй выстрел. Затем комната наполнилась гулом голосов, и я слышала в саду тяжелые шаги.

Майор выбежал в сад, захватив с собой фонарик. Я осталась во тьме.

Вне себя от страха, я прислонилась к косяку, не решаясь спросить себя, что означали эти выстрелы.

Глава пятая

Мне пора уезжать

Два выстрела… И затем снова тишина… Я стою у двери и тщетно спрашиваю себя, что могло произойти в саду и что мне следует предпринять.

Потом я услышала шум автомобиля, голоса и хлопанье входной двери, то возвратился фон Кауфманн. Вне себя от злости, он прошел в кабинет, за ним следовала его жена.

– Черт побери, кто вздумал стрелять в моем саду! – воскликнул он. – И что хуже всего, они даже не хотят сказать мне, что все это значит! Я скажу этому болвану Гагенбеку свое мнение по поводу того, что у моего сада ставят часовых, которые отказываются пропустить меня в мой собственный дом.

– Наталиа! – воскликнул он, завидев меня, – что здесь произошло? Видно, они все там в замке посходили с ума?

– Убежал один из заключенных, – ответила я, – и майор в поисках его пришел к нам. Они все сейчас в саду…

– Чепуха. Не хватало еще, чтобы каждый раз, когда кто-нибудь из этих бездельников вздумает ночевать у своей дамы, в замке открывали пальбу и расставляли у меня в саду караулы.

– Фриц, – перебила его жена, – нельзя же подобные вещи говорить в присутствии нашей гостьи.

– Фройляйн Наталиа больше не ребенок, – продолжал он. – Как и все обитатели Визенхольма, она знает, что у содержащихся в крепости офицеров имеются в городе возлюбленные. Черт побери, если майор воображает, что я потерплю его мелодраматические выходки, он жестоко ошибается. Это неслыханно! Я буду жаловаться генералу!

И он поспешил в сад.

Госпожа фон Кауфманн покачала головой, ее некрасивое, но вдумчивое лицо озарилось улыбкой и, подойдя ко мне, она обняла меня.

– Фриц очень рассержен. Солдат вздумал преградить ему путь и угрожал ему штыком. Эдакий болван! Должно быть, какой-нибудь рекрут из Польши, не владеющий немецким языком. Дорогое дитя мое, – продолжала она, – мне кажется, вас все это очень взволновало.

– Да, я перепугалась, – ответила я.

– Расскажите, что здесь произошло.

Я собралась с мужеством и начала лгать. Что мне оставалось делать? Ведь тайна эта была не моей тайной, и я не вправе была разгласить ее. Поэтому я сказала, что меня за работой стало клонить ко сну и что я поспешила лечь. Потом меня разбудил выстрел из орудия и поднявшийся шум. На случай, если бы майор выразил свое удивление по поводу того, что я, проснувшись раньше, заставила его так долго ждать, я поспешила добавить, что выстрел так напугал меня, что я поспешила укрыться одеялом и не осмеливалась сойти вниз и выяснить, в чем дело.

По мере того, как я говорила, мое волнение улеглось, и я почувствовала, что мое повествование звучит очень правдоподобно. Оглядевшись по сторонам, я убедилась, что никаких следов пребывания незнакомец после себя не оставил. Только бы мне удалось узнать, что стало с ним! Я чувствовала, что пока меня будет томить неизвестность в этом вопросе, я не обрету покоя. Я все еще продолжала слышать раздававшиеся в саду выстрелы…

– Я не удивляюсь тому, что Фриц так рассердился. Майор действительно не знает, что он творит. Вы говорите, что майор лично явился сюда? Неужели он настолько потерял голову, что вздумал беспокоить вас?

– Да, он был здесь и говорил со мной именно здесь.

Госпожа Кауфманн направилась к двери и выглянула в сад.

У ворот виднелся фонарь и оттуда доносились голоса.

– Хотела бы я знать, где так долго пропадает Фриц. Вам майор не сказал, кто был тот человек, которого они разыскивают?

– Нет…

– Будем надеяться, что они не попали в бежавшего. Если с беглецом что-нибудь приключилось, майор может спокойно заказывать себе штатское. Будем надеяться, что новый комендант окажется холостым человеком, потому что для меня было бы ужасно, если бы пришлось расстаться с этим домиком.

– Но почему вы предполагаете, что с майором что-нибудь случится? Ведь если кто-нибудь из заключенных бежал, то он ведь обязан приложить все усилия, чтобы поймать его.

– Не забывайте о том, что все заключенные, содержащиеся в замке, являются германскими офицерами, – продолжала госпожа фон Кауфманн, – а офицеры в нашей стране – это божества, это священные коровы, к которым нельзя прикасаться, даже если им и случается порой посидеть под арестом. Вы живете в насквозь военизированном государстве, душечка моя…

Ее слова пробудили во мне воспоминание – когда мне приходилось слышать эту фразу? Я вспомнила почтальона Фрица, ведь это именно он сказал мне те же самые слова: «штатские здесь не имеют никакого значения». И тут же во мне снова ожило все то, что я услыхала от Фрица, его предсказания относительно возможности войны, и я подумала о маленьком человеке и о возложенной на него миссии. Впервые я задумалась над тем, что могло содержаться в том синем конверте, который имел такое большое значение для моего странного гостя.

Фрау Кауфманн закурила папироску.

– Офицеры – это высшее сословие в нашей стране, единственные существа, мнение которых имеет здесь какое-нибудь значение. Наше правительство весьма печется об армии. Если бы сегодня ночью какой-нибудь солдат ранил моего мужа, то неужели вы думаете, что мой муж получил бы какую-нибудь компенсацию? Несмотря на то, что мой муж видный чиновник, прав оказался бы солдат. Более того, майор был бы представлен к награде, а солдат получил бы нашивки. Вот как в Германии обстоит дело с армией. Она всегда права. Это – прусская система и, живя здесь, надо свыкнуться с нею.