А ты помнишь?..

Зима…

Снег небольшой, идёт медленно, большими хлопьями, укладывается на всё, что под небом, теряется привычность взгляда, обновляется…

Смотрю на Дом, мой Дом…

Сруб деревянный, наличники голубые, завалинка охватывает по низу, для тепла.

Поленница дров вдоль забора, на улице, ведь никто не возьмёт, посовестится.

Стоит в огороде стог, весь в снегу, а вокруг всё утоптано конём и видны собачьи следы, порезвились, однако, день-деньской стоял лай. Облаивал коня до надоедливости, до хрипоты своей. Знать любит его!

Стайка старенькая к земле присевшая, вся скромная, застенчивая, а в ней…

Пофыркивание коня, да глухое мычанье из нутра рождает корова, слышные её тяжёлые вздохи, зовёт хозяйку, доиться пора, молока прибыло…

Явственно представляется медленное пережёвывание сена.

Кто-то подошёл к колодцу, лязгает цепочка, ведро полетело вниз, послышался удар видимо о лёд, что урожайно нарос по стенкам колодца, затем цепь натянулась и, чуть поскрипывая, давно смазанным воротком «скрип-скрип…» ведро потянулось, задевая наросший лёд, чиркая, коловоротом наверх.

Потом всплеск, и полные вёдра чистой, прозрачной воды повисли в чьих-то руках.

Рядом повизгивая, крутится чёрная с прогалинами собачонка, вся радостная, что увидела своего, для неё родного, и всячески оказывает посильную собачью преданность.

При этом внимательно заглядывает в глаза и виляет хвостом так, что за ним и сам зад собачий ходуном ходит, то кто-то из родных вышел к колодцу за водой.

Следом раздаётся стук топора, рубят толстые поленья для растопки печи и вот уже совсем скоро маленькой тоненькой струйкой потянулся дымок из трубы, пахнуло смолой листвянки, пошла тяга…

Вскоре дым пошёл споро, клубно, и взвился вверх.

Хорошо видно его на фоне зимнего неба, морозно кругом…

При морозе дым свечой вьётся в небо и там пеленой рассыпается и неторопливо исчезает в поднебесье.

Ещё не темно, но серость вечера всё-таки медленно и уверенно наползает на день, он пятится, сопротивляясь, отползает куда-то и прячется до завтра.

Какой-то миг и темень уже охватила округу…

Там и здесь в домах зажигается свет…

Светящих окошек становится всё больше, там жизнь своя течёт, бежит по руслу проторённых дорожек, крутится, вертится…

Упали по снегу жёлтые пятна света от окон, временами перечеркиваясь хождением жильцов в избе.

И лай собак, куда без него…

А на небе вдруг начинают проступать светящиеся точки, из каких-то грандиозных глубин они врываются своим неземным светом к нам на маленькую планету, к нам домой, на нашу зимнюю улицу.

Улица наша тоже освещена этим неземным светом, а значит и очевидец этого…

Художник Тормосов Виктор Михайлович. Зимняя сказка.

Подобно поплавкам светящимся они выпрыгивают из бездн бесконечности, загадочные и непознанные в своей далёкости.

Через мгновение или несколько минут, что за диво! выхватывается на небе уже целый сонм звёзд.

Сколько их?.. Миллионы, миллиарды?.. Сколько?..

Через всё небо разметался хвост космического чудища, что пролетел над галактиками и оставил свой шлейф млечного пути.

А точек всё больше и больше, не сосчитать…

Уж! какой раз пробуется, напрасно всё, счёт сбивается, и сокрушаешься поэтому, почему не получилось?..

Заворожён, очарован великолепием и глубиной непостижимого, убегающего в беспредельность сущего, не высказать!..

Поразительно, но звук возвращает разгулявшееся воображение назад, на улицу…

Где-то недалеко под самым этим небом слышится скрип снега, да, да хруст морозного снега.

Спешит путник в тепло, к очагу, к ужину, а главное к родным.

Его совсем не видно только звук, только скрип снега под валенками спешащего домой человека.

По пути его всенепременно облаивают собаки, они вдруг встрепенулись, заголосили, причина же есть, вот пешеход, он вторгся в их тишину, тревожит их, как он посмел…

И не без этого, хлеб отрабатывают, а потом колотун и стынь вокруг, брехнул в пространство и гляди…, высказал признание хозяину, мол сторожу, и теплее стало.

Начинается перекличка, любимое зимнее занятие «цепных» сторожей, даже захудалый, ленивый пёс тявкнет, не забудет. А тут и луна приспела, как не повыть, да не полаять на неё…

Луна!..

За домами выплывает пятном жёлтым, с кругом вокруг, она в диске, что за диво?

Необычно как-то!..

То преломление лучей небесного светила и разложение в спектр лучиков в мельчайших кристалликах льда, что носятся в пространстве небесном.

И её свет из глубин теряющихся, да прямо на простую поселковую улицу…

Размах жизни! из пространств, да прямо на нас…

Что такое?.. что за грохот? где-то почти рядом ритмично застучали колёса бегущего поезда, однообразным аккордом куда-то вдаль помчался товарный, а может и пассажирский.

Он почти рядом, но нет, то обман морозного воздуха сказывается.

Смотрю на Дом, мой Дом…

Размеренная жизнь.

Там тепло, уютно, там Мама, Отец и сёстры, там пахнет щами, жаренной картошкой, немудрёное блюдо, от Мамы коровой и молоком, там пахнет котом, пахнет Домом, как же я соскучился по нему!

«… Домой!», – пронзает зиму чей-то зов… «… Домой!», – повторяет не понятно где зовущий…

Меня ли зовут, понять не могу, возможно, друга, а может и на соседних улицах крик раздаётся: «Домой!»

«… Домой!»

Туда в уют, в тепло и ничего, что поворчат, так надо, без этого никак нельзя, такое ворчание сейчас слаще музыки всякой…

Ворчите…

Уклад жизни, всё так, как положено, временем, веками положено…

Но вот всё меняется, куда-то уходит…

Сейчас звуки другие или охват восприятия ужался.

Был детский живой, запоминающий, а сейчас взрослый и как-то совестливо мелкий…

Мы стали стыдится перед такими же взрослыми восторгаться красотой, выражать чувства вслух к живому, славному, чудному и поэтичному…

Забываем мы, что каждый человек, подобен Ему, о котором всуе не говорится…

Где это ВСЁ?..

Всё слышится через время и целую жизнь зов детства – «… Домой!»

Бывало такое?..

Вы стояли возле своего дома в детстве?..

[1] Строки из стихотворения Брюсова Валерия «Это я»

Утро

(экспромт)

Мне кажется, что одна из самых больших удач в жизни человека – счастливое детство.

Агата Кристи

Утро… Раннее, раннее…

Солнце едва выглянуло. Оно кучно выплеснуло свет. Лучи скользнули по занавеске, столкнулись со стенкой и остановились на мне. Солнца луч осветил лицо, заставил дёрнуться векам, я приоткрыл глаза, скользнул по мухе, разбудил её… Та встрепенулась, лапками умылась, расправила крылья и ну! ко мне… Устремилась, чтобы донимать меня своей жизнью. Её зум, настойчивость и увёртливость от рук моих завидная… Муха! Какая малость! какое надоедливое существо!.. Вспорхнёт, пролетит по комнате с настойчивым «пением» и сядет на меня… Попробуй прихлопнуть!? Отмахиваюсь… Насекомое играет со мною…

Уже не сплю… Какой тут сон?

Этой игрой, своим «зудением» она выбросила меня в детство, настойчиво напомнила о таких же днях, когда просыпался я под лучами солнца, а вокруг кружились в радости и веселье рой мух! Да, да рой! видимо приветствовали солнце и настоятельно просили меня присоединиться к ним. Сейчас немыслимо, кажется, что можно жить, если тебя окружает несколько десятков играющих утрами надоедливых настырных двукрылых существ. И это всё в духоте и вечном их жужжании. Однако можно и жили! А просыпались в детстве при мысли о том, как жизнь хороша! Даже и осознаёшь это не прямо, а просто тебе хорошо! Посмотрите вокруг – все живы, всё наполнено движением, всё полно жизни!

С лучами, мухами к тебе не просто входит, а врывается извне жизнь, и ты прислушиваешься к ней… В ней столько звуков! Слышу фырканье коня, далёкое мычание коров, какой-то и чей-то колокольчик на шее животного звенит весело и говорит: «Мы здесь!» Вот синица засвистела, ей ответила сородичка, воробей чирикнул, потом второй, третий и уже воробьиный шебутной говорок зазвучал под окном дома. Вспорхнули шумно, унеслись, видимо кто-то согнал этот непоседливый народец с места… И, словно взрывая воздух, присмиревший от посвиста, чириканья, гармонической вокализации пернатых, раздаётся где-то рядом карканье вороны, потом второе, третье – это они распугали чирикающих… Ах вы разбойницы! Так и хочется выйти и шумнуть на них, что же натворили, разогнали умиротворяющую посвистом братию. Но смолкают резкие звуки, и уже на задворках трещит сорока, ей отвечают… Сквозь ситцевые занавески пробивается свет, в доме от него становиться светлее и уже не полутьма царит, а мягкий парящий свет снопом падает на пол. Пол некрашеный, ножами скобленный, чистый. Можно смело ходить босиком, занозу не поймаешь. Но я ещё понежусь, несмотря на шумную, бьющуюся жизнь за окном, ещё немного, ну хоть капельку!.. Опять прислушиваюсь и к звукам и к самому себе…

И так становится хорошо! До нестерпимости, до какой-то боли хорошо! Всё замирает, умиротворяется внутри тебя… Там нежно и мир твой душевный тонко отзывается на внешнее проявления жизни… И ты живёшь! Так ты просыпаешься в день, который не очерчен временем, числом, месяцем, годом. Но он, этот день, был, точно был, день не придуманный и живой! Я встаю и бегу в этот день, бегу жить, смеяться, плакать, страдать от каких-то своих огорчений, да и просто радоваться. Радоваться звукам, солнцу, родным, цветам, запахам и высокому синему небу! Я не знаю, сколько мне лет, какой сегодня день – он просто есть! Вот в него я и бегу!.. [1]

июнь 2020 года

[1] О таком дне можно почитать в моём рассказе-очерке ОДИН ДЕНЬ в книге «МОЗАИКА ДЕТСТВА»

Утро открывает окна в сад

Утро знает стремленье твое,

Вдохновенное сердце мое!

Александр Блок

Уходит ночь, меркнут звёзды и гаснут в предрассветной мгле.

Уже и месяца нет на горизонте.

Наобщался, намиловался со звёдами, притомился, устал…

Пока тишь и безлюдье вокруг.

Сквозь облака, что на горизонте, осторожно, чтобы не повредить их своими лучами просится солнце в жизнь, в утро, а утром и день возгорается желанием разлиться по округе…

И вздохи ночного леса замирают, жизнь ночная затихает и день серым утром стучится, испрашивается войти.

Утро не может не придти – придёт, не подведёт всё живое, но оно оживает солнцем…

Его и ведёт утро в жизнь, с теплом, светом, энергией.

Разливается далёким огнём восход на горизонте, тучки, что с вечера толпились, желая первыми приветствовать светило, окрасились багроватым оттенком и закудрявились на фоне зари, заиграли цветами пурпурными…

Всё замирает в ожидании, ждёт, жаждет солнца луч, даже птицы затихли в ожидании и лес, что в дремоте пребывал ночью тёмною, стал просыпаться, заулыбался весь…

Вот миг, солнце явилось, глянуло из облачности, толкнуло дрёму, всё вздрогнуло, завибрировало жизнью, стало просыпаться…

Здравствуй, солнце лучезарное!.. Здравствуй, утро прекрасное!..

С приходом утра рассыпались по округе всякие звуки: трели, щебетание, стрёкот.

Живое встрепенулось, забегало, задвигалось, чтобы идти в жизнь…

Деревья стали просыпаться, расправили ветви, потянулись, зашелестели листьями, зашептали друг другу: «Дивное утро!»

Проснулся старый пень, весь трухлявый, заросший с одной стороны зелёным мхом, но какой красавец с другой, оброс опятами, кудрявый от них и бурчит про себя, сетуя на годы старческие, но заботливый и охраняющий жизнь грибов.

Кто он был бы без них? – просто пень…

Старый трухлявый пень, а здесь гляди! понадобился чему-то живому, сгодился-таки.

Птица села сверху, стала пёрышки чистить, потом встрепенулась и от удовольствия песнь подала.

А пень аж! загордился своею важностью.

Много ли надо старому? нужность чему-то или кому-то…

Дятел застучал, обследуя дерево.

И надо же!..

Какой-то непорядок видит, постукивает.

Доктор есть доктор…

Художник Виктор Быков. Утро

Луч солнца попал на росинку, разбился на тысячу маленьких лучиков, разметавшихся по округе.

Заискрился, засветился в тысячах росинках, а те в свою очередь разбросали попавшие на них лучи света.

Заиграло, разбилось на семицветие, расцветило округу.

В сером утре бывшее серым, зелёное стало зелёным, красное – красным, синее – синим.

Послышался шорох трав, то в пространстве незаметный их рост обозначился, пока никто не замечал – они росли…

Многие описывали в произведениях утро, тысячи художников писали на полотнах своих его.

Описывали, как туман рассеивался, как оживали, раскрашивались леса, поля, просыпалась земля, отдохнувшая за ночь, чтобы вновь давать живому возможность жить.

И что?..

А то, что у всякого оно своё и это самое главное, сиди и пиши своё утро.

И пусть не так, как великие писали. Оно и утро получается у них великое, а здесь моё, простое, но родное…

Я сижу перед окном в сад, любуюсь утром…

Оно открыло окна в сад…

Свежесть входит в меня тягуче медленно, до какой-то истомы, даже приятной боли…

Она селится во мне, а я сейчас, вот совсем сейчас начинаю вникать в священное действие всего этого…

С томящей приятной болью до мельчайших нюансов всем нутром своим пью утра бодрость…

С нею навеваются давности, когда пахло парным молоком, когда волны утренней свежести доносили до меня запахи земли родной, её звуки, затихала птица ночная мне напевавшая свои удивительные звуки на выдохе…

Сквозь зыбкость парящего воздуха виднеются цветы полевые, слышатся трели птиц и доносится песня, далёкая, прерывистая расстоянием, тревожащая душу…

Звуки, не спрашивая меня, вселяются и закрепляются внутри, чтобы потом волновать, кружить голову своим напоминанием.

Всё просится вон из дома, в природу, ближе к звукам, цвету, чтоб трели и песни утра были рядом – бегу…

Пространство раздвинулось, ограниченность стенами исчезло и взметнулся мир и вверх и в ширь, стало вольно…

И разметался по полю взгляд мой, пробежался по огонькам, что выпрыгнули из своих бутонов, по саранкам [1] красным, по василькам синим и столкнулся с далёким небом.

Остановился на облачке, повалялся на нём, мягко и вспорхнул легко и гибко, помчался по полям и далям земли родной…

Лёг на траву, голова затуманилась картинами, потом ясно увидел тропу посреди мари – дорогу детства.

Где-то там, вдали времени, марь раздвинулась и широко устремилась мне навстречу…

А по ней, по тропе, шли Они…

И больно не взгрустнулось, а благодарно низко в пояс – улыбнулось…

ПОВЕСТЬ СТУДЕНЧЕСКИХ ЛЕТ и ДРУГИЕ РАССКАЗЫ

А ты помнишь?..

* * *

Ночи в мои годы стали долгими…

Лежишь и думы думаешь. А они далеко заводят. Мысли бегают в пространстве, перебегают с одного предмета на другой. Одних чуть касаешься, а на других дольше задерживаешься и дальше, и дальше… То прислушаешься к ночным голосам птиц, их мало, всё пытаешься распознать, да где там, разве в далёком крике можно распознать неизвестное, то услышится цикада и аж! зайдётся в упоении такой трелью, что невольно заслушаешься и ждёшь продолжения, а его нет и уже сетуешь, мол что же ты, я тебя слушаю, не подводи… То цивилизация вторгается в ночную мглу проезжающей машиной. А ты лежишь, полёживаешь, и думы всё картинками пробегают. К моим седым годам всегда их прибавляется всё больше, скапливаются толпой, ждут своей очереди воплощения. Подождите, подождите, придёт и ваш черёд… С детских тропинок, думы сворачивают на дорожки студенческой поры и там находят почву для вселения…

Не знаю, в какой момент дума зацепилась за друга, друга моей далёкой студенческой поры, когда и думать то было некогда, всё было в динамике, в движении… Стремительно и всё счастливо было тогда… Так вот зацепилась мысль моя за друга, и он становился ближе и ближе… Образ его почти отчётливо предстал предо мною и ему тому весёлому, всегда неунывающему Генке, иногда я звал его – Гешка, я седой улыбнулся сквозь время. Предстал он среднего роста, с волнистыми светлыми волосами, чисто из сказки о вольных русских мужиках, бесшабашных удальцов Руси-Матушки. Всё было в нём, словно сжало в комок все достоинства и недостатки человека, спаяло в немыслимое механическое соединение разнородные части и предметы. Какой-то ходячий конгломерат всяких множеств… Рядом с завидным упорством, сосредоточенностью жила какая-то непонятная расхлябанность. С быстрым, почти мгновенным решением алгоритма задачи, невозможность просчитать дальше собственного носа тот или иной поступок свой. Порою диву давался его действиям, когда вдруг загорался какой-то идеей, и тут же быстро охладевал к ней, и всё это топилось водкой, вином и прочими алкогольными зельями.

Правды ради надо сказать, что в студенческие годы меня окружали многие удивительные ребята, не просто весёлые, а удалые, бесшабашные, бесстрашные, в то же время начитанные, много знающие. Ведь студенчество это не только зачёты, экзамены, но и окружение, которое тебя вбирает, прессует, обнажает несовершенства, отбрасывает шелуху с тебя ненужную, формирует тебя как личность. Студенчество это как другой мир, куда ты попадаешь, и он своим резцом подобно скульптору вытачивает из тебя то, что заложено природой. Однако, как и везде есть свои ловушки, особенно связанные с вольницей… Вольница, которую схватывают студенты, имеет две стороны. Кто-то из мудрецов сказал, что вольность есть мать всех бед, всех катастроф, провалов, падений в жизни человека. Именно с вольности все начинается. Вольность – это беда для живущего. Стоит прислушаться к словам древних, они знали то, о чём пишут… Почему я заострил внимание на этом?.. Всё такое прошёл и испытал на себе… Снимаются запреты, снимаются внутренние преграды для разудалости и вольного, лёгкого поведения, то есть это значит «снять с себя крест». Всё зависит от того кто попробовал её, вольности вкус… Однако это совсем большое исследование, которого возможно частью коснусь, и то вскользь. А пока вернусь к товарищу…

Воспоминания стали наворачиваться одно на другое, и я стал к нему обращаться, словно находился он рядом и физически мог слышать меня…

– Знаешь, Генка? Я не ведаю, где ты сейчас, что с тобой, кем ты стал, да и жив ли… Сама жизнь по краям земли разбросала нас. Раскидала в стороны, где линии жизни нашей уже не пересекались. Но там, давно, они соприкоснулись и рядом одна возле одной шли долго, годы… Помнишь ли это?.. Я не знаю, дожил ты до нынешних дней, не знаю… Зная твой неукротимый нрав, твою независимость и твой зов куда-то, в какую-то даль неведомую, который ты частенько топил в вине, всё это у меня вызывает сомнения, что ходишь по земле, и всё же надеюсь, слышишь? надеюсь… К тебе далёкому, в каком бы из миров ты не находился, к тебе я обращаюсь, к тебе пишу.

А когда мы с тобой впервые встретились? Ты помнишь?..

Мы бок обок прошли не год и не два – много больше. У нас за спиной только по топтанию кирзовых сапог в одной роте два года, где ты прошёл замкомандира взвода, а я комсоргом роты. Почему меня избрали отцы-командиры комсоргом? Начальству виднее, наверное, что мог красиво сказать и грамотно писать, а всё остальное так себе, напридумано. Идеологически я не был комсоргом никогда… А ты везде был в десанте брошенном на объекты, где требовались твои золотые руки, мозг твой чертовски изобретательный и твой инженерный склад ума. В тебе, парне из периферии, жило странное умение всё делать правильно, и диву можно было даваться, как ладно многое выходило из-под рук твоих… И драться ты умел мастерски, без злобы, но те, кто попробовал твой отпор, уже более не решался на драчливую авантюру.

Так разные по характеру, внешности, привычкам, увлечениям, по каким-то странным причинам, мы притянулись и были довольно долго неразлучны друг с другом. Ох! и чудили мы, крепко чудили!.. Годы студенческие были вольницей для нас, что ставала порою основанием полного развинчивания нашей дисциплины, основательного расхлябанного существования. Но ты такое должен помнить. Помнишь?..

1

Пусть людям состариться всем суждено,

С научной точки зрения, —

Но мы ведь студенты, и мы всё равно

Бессмертное поколение.

И мы убеждаемся вновь и вновь,

Что сердце вечно пламенно,

На дружбу великую и на любовь

Сдадим мы, друзья, экзамены. [1]

Осенью, в начале октября общежитие собою представляла истинно улей…

Все разом, гурьбой стали возвращаться с колхозов абитуриенты, ставшие студентами первокурсниками, куда после поступления в институт нас забросили выполнять дерективы партии и правительства, помогать сельскому хозяйству по уборке урожая. Надо было так, значит надо, не ропща, ехали и выполняли, и потом было в этом какая-то романтика, а в нас молодость вся сочилась энергией, и ей надо было дать какой-то выход, его быстренько находили управляющие всеми рангами и уровнями государства. Мы не артачились, не сетовали, не играли со взрослыми тогда в демократию, нам говорили, мы под козырёк и ехали строить БАМ и помогать реализовывать планы пятилетки. Плохо такое?.. Да кто вам сказал? Наоборот, было здорово! и не слушайте тех, кто сейчас орёт на каждом шагу гадость про «совок». В нём ВСЁ было, но было и хорошее, вот о нём я и говорю вам!

Здание общежития по проспекту Кирова, 2 (К2)

Село, куда забросили нас по студенческой «путёвке» первокурсника – Терсалгай, что на северо-запад от Кожевниково. До речи Кожевниково и было твоей родиной… Через Обь на пароме и далее автобусом до села… И сейчас помню дом, где нас поселили. Рядом старая деревянная полуразрушенная церквушка с покосившейся колоколенкой и без креста, жалкое зрелище… Есть во мне какое-то смутное давнее воспоминание, даже не воспоминание, а живёт боль за всё такое разрушенное. Везде, где был, где видел разрушение и опустение, всегда было больно глядеть на покосившиеся культовые храмы, на облупленные стены со следами давних картин, изображавших евангельские сцены. Я подходил к деревянному остову, к тому, что осталось от храмового строения и что-то протяжно ноющее говорило во мне: «Зачем? Кому понадобилось разрушать то, что веками возводилось и строилось, что пусть в несовершенной форме, но способствовало укреплению нравственности народа…». Конечно, я не беру частности, всякое было, а в общем – да!..

Тогда я не знал, что в подобных моментах надо было поклониться тому, что символизировало остатки храмового строения, ведь за его руинами проглядывались судьбы ушедших поколений и кто знает? прислони руку к остаткам стен, тонко вслушиваясь, я различил бы церковные песнопения, службу Божественной Литургии, её духовные пения и молитвы «Святый Боже…». Поговаривали в старину, что там, где звенели колокола, где звучали молитвы и гимны, прославляющие Всевышнего, там они вечно будут звучать в Мирах Нездешних… Немало свидетельств говорили о том, что слышался колокольный перезвон в таких местах.

Вот кто скажет мне, откуда такое?.. И ведь напридумают, нафантазируют всякого, но не близкого к истине… А я скажу, что живёт в каждом человеке память его предков и память предыдущих его жизней. Просто у одних она спрятана до веку, а у других находится почти на поверхности… Откуда в одной семье растут совершенно разные по характеру и даже внешности дети, притянувшиеся по каким-то законам друг к другу, и обвязались семейными узами… Подумайте над этим, поразмышляйте…

Чем мы занимались в колхозе? что входило в наши обязанности?

В основном были на подхвате, где требовался аврал, и большей частью провеивали, просеивали собранное зерно. Временами бросали нас в поля, собирали картофель по мешкам, потом грузили на транспорт… В общем, всякое делали, что поручали, однажды в полях жгли солому в кучках… А случались дожди?.. Тогда усидеть десятку человек в одной комнате было невмоготу… Хорошо, если попадалась интересная, захватывающая книга, тогда короталось время интереснее. Кстати мы сразу же записались в местную библиотеку, но там кроме классики и военных романов почти ничего не было… В то время я, недоросль, классику не читал, уже позже к классической литературе меня привела девушка, с которой я дружил в институте, это она сумела привить любовь к ней, и открыть целый мир прекрасного. Валерия! такое её было имя… Лерка! Лера! так я её звал… Без сомнения, я бы и сам со временем подошёл, подполз к этому, но здесь срабатывало чувство и стыда за себя, за своё незнание, и соперничество, как так!? она знает, а я нет, и природное желание узнавать… Я быстро наверстал упущенное, постарался загладить такой пробел. Желание знать, учиться – было всегдашней внутренней моею потребностью.