скачать книгу бесплатно
Римма снова почувствовала растерянность. Этого с ней еще не бывало. Вернее, с ним. Вел он себя с похмелья по-разному: и огрызался, и ругался, и выпихнул как-то раз. Но так равнодушно – это было даже страшно.
Чувствуя, что теряется от непонятности происходящего, Римма пошла напролом. А что ей оставалось делать?
– Что ты пялишься? – закричала она. – Пялится он. Мы там убиваемся, а он даже не подошел. Хоть бы на пять минут пришел, помог немного! Никто не говорит, чтобы ты всю работу делал. Но хоть немного можно помочь? Что мы там наколем, с Костиком этим, с Михалычем? Михалыч сейчас уйдет, он психует, что тебя нет. А ты тут сидишь, и Костика посылаешь? Совсем совесть потерял. Я должна за тобой бегать? Да? Должна?
Спасаясь от растерянности, гибельной и бесполезной, Римма кричала первое, что приходило в голову. Почти не думая о том, что кричит. Как птица, бьющаяся на земле. Ей больно, и она кричит. Молит о пощаде и спасении.
И Римма молила, и крик ее был не грозен, а скорее жалок: «А-а-а!»
И долго бы она еще кричала, если бы Валера вдруг не перебил ее:
– Не бегай.
Сказал мертво, без интонации, словно не ей, а кому-то другому. То есть, вообще никак ее боль не почувствовав. А выразив только одно: «отстань». В глобальном смысле «отстань». То есть, начисто. Навсегда.
Навсегда?
Римма, пораженная не словом, а этим безразличием в его голосе, замолчала.
Посмотрела на него внимательнее, остывая после бега.
Что происходит?
Ничего не происходило. Валера сидел за столом, широко, как обычно, раздвинув локти, смотрел на приборную панель. Ее не замечал. Не хотел замечать. Словно ее действительно не было – не существовало.
– Так ты что, совсем не придешь? – спросила Римма.
Голос ее упал – и уже не было силы его поднять. Так поразило в нем нечто новое, неподвластное, что она и за голосом, и за интонацией следить перестала.
И оттого спросила так тихо – себя еле услышала.
Больше всего она боялась, что он совсем перестанет говорить. То есть сочтет ее за пустое место. Как-то вдруг это в нем промелькнуло – и это больше всего потрясло Римму. Она – и вдруг пустое место.
Она?
– А чего я должен идти? – спросил Валера.
Заговорил.
Но как он заговорил?
С такой злобой, будто она жизни его лишить хотела. Как с врагом заговорил. Это с ней-то?
И ведь прав был. Не обязаны операторы соль колоть. Ни в каких инструкциях это не прописано. Соль – это дело лаборанток. И никакого права не имела она тащить себе в помощь ни операторов, ни, тем более, слесарей. Те могли помочь по доброй воле. Или по приказу начальника. Но Валере никто ничего не приказывал. И он действительно имел право отказаться от этой работы.
И вот отказывался.
Формально Римме нечем было ему и возразить. Он был прав, и в этом своем праве неколебим. Он делал свою работу, она – свою, какие претензии?
Но… Но так мог говорить новичок, человек чужой и не очень хороший. Были такие случаи, проходили. В котельную, как в чистилище, попадали разные люди. Много их перевидала Римма за свою работу. Были и те, кто вспоминался добрым словом. Были и чудаки, дававшие повод для смеха на многие годы. Были и уроды, само собой. Как без уродов? Всех пережили, и жили себе дальше. Тишком да ладком.
И вдруг такие заявки.
Самое смешное, что Римма не находила аргументов для спора. Какой-то ступор ее одолел. От неожиданности, конечно. А что говорить? Сказать, что должен идти? С ударением на «должен»? Не скажешь. Не должен.
Тогда что? Сказать, что он… А что он? Ее мужчина и обязан помочь ей? Но ведь он не ее мужчина! То есть, как бы ее, но, если разобраться, совсем не ее. Она замужняя женщина, ее мужчина – дома, и именно на него она имела свои, вполне определенные, права и могла предъявлять ему свои, вполне законные, претензии. Валера же для нее – посторонний человек. Формально. Суть их отношений совсем другая, но формально – посторонний.
И именно так он сейчас себя и вел, как посторонний, чужой человек, и именно это поразило Римму больше всего.
Чужой человек.
Вот как.
– Так а… помочь? – тихо спросила она, глядя на его неподвижное злое лицо.
Валера не ответил. Достал из пачки сигарету, закурил. Как будто спрятался за сигарету. Мужчины любят прятаться. За сигарету, за рюмку. За смерть. Иногда им легче умереть, чем посмотреть женщине в глаза.
«Трусы», – подумала Римма. Вечные трусы. И этот не лучше!
Валера молчал, как будто и говорить ему с ней было противно. Или он что-то другое чувствовал?
Так скажи! Не молчи…
Она подождала. У него была такая привычка: долго молчать, прежде чем заговорить. Привычка смешная, иногда он мог так замолчать в середине фразы, что-то до того оживленно рассказывая, и долго молчать, как бы собираясь с мыслями. Свои знали и терпеливо ждали, другие, не дождавшись, могли и перебить. Порой на него нападала словоохотливость, и он мог говорить хоть час, – выговаривался после похмельного молчания. И делал эти смешные паузы, иногда до целой минуты доходящие.
Нет, не заговорил. Курил, пуская дым перед собой, и на Римму даже не взглядывал.
Не замечал.
– Валера, что с тобой? – спросила она ненужное.
Он молча курил. Лучше бы рявкнул в ответ, как он мог. Это, по крайней мере, было бы привычно и понятно. А то курит и не замечает.
Что-то происходило, но что, Римма никак не могла понять. И это пугало ее больше всего.
– Там немного осталось, – чтобы только не молчать, проговорила она. – Надо помочь…
– Кому надо? – не глядя на нее, спросил он. – Мне не надо.
– Мне надо, – сказала Римма.
Он снова замолчал.
И напрасно она ждала, что заговорит. Он молчал и не обращал на нее внимания. Казалось, хоть ты день так простой – не обратит.
Сзади хрустнула дверная ручка – вошел Павел. Такой медведь, а подкрался так тихо. Поганая привычка. Да у него все привычки такие.
Глянул на Римму, на Валеру, все понял. И входил тихо, чтобы ухватить что-нибудь из разговора.
Не ухватил: не было разговора.
Римма в последний раз глянула на Валеру. Он мог еще обнадежить ее взглядом, коротким словом, жестом даже.
Не обнадежил. Ничего не сказал, не шевельнулся, не покосился в ее сторону. Глянул только на Павла, снова перевел взгляд на приборы.
– Говорят, оттепель идет, – сказал Павел, присаживаясь к столу. – Ты не слышала, Римма?
Она покачала головой.
– Дочка позвонила. Говорит, по радио сказали. Надо новости сегодня посмотреть.
Павел говорил и переводил взгляд с лица Риммы на лицо Валеры. И наоборот. И понимал, конечно, что здесь произошло, все прекрасно понимал. Жаль, не слышал только, о чем говорили. Слова – самый смак, они главное при таких делах. Одно слово сколько важного может содержать – бесценного! Но не слышал. Не было слов. И хотел сейчас хотя бы по слабым признакам определить накал разговора и его итог.
И Римма поняла, что она проиграла.
«Зря понеслась, – запоздало подумала она. – Надо было оставаться в сарае. Не бегать. Не просить».
Теперь поздно. Дура.
Она повернулась и быстро вышла из дежурки. Ничего не сказав. И это, конечно, Павел сразу возьмет на заметку. Скажет, выскочила как угорелая. Или что-нибудь в этом роде. А Михалыч добавит, что она так же вылетела из сарая. Пулей, мол, выскочила! А Валера ее послал. И будут смеяться. Все будут смеяться. Если бы Валера пошел вслед за ней, тема отпала бы сама собой. Это было бы нормально, привычно, и не о чем тут было бы говорить.
Но она побежала, а он остался. Вот и дура, вот и посмешище для всех.
Слезы хлынули из глаз – едва не смыло очки. Римма в секунду ослепла, сорвала очки, зажала глаза рукой. Ничего не видя, нащупала первый фильтр, скользнула за него, укрылась за толстым, холодным корпусом. Фильтры стояли в два ряда, по три в каждом, и были густо опутаны трубами. Римма спряталась надежно, как в лесу.
И первым делом уняла слезы.
Плакать – нельзя.
Не сейчас. Сейчас идти на мороз, на ветер, щеки намокнут, покоробятся. Нельзя. Не стоит того. И глаза опухнут, будут красными, больными. Веки вздуются.
Не плакать. Не сейчас.
Хотя поток напирал такой – плотина едва сдерживала.
Но Римма приказала себе еще тверже: нельзя. Потом. С этим можно подождать. Сильные женщины умеют управлять всем, в том числе и слезами. А Римма была сильной женщиной, и всегда об этом помнила.
Осторожно промакнув глаза и щеки платком, она посмотрела вверх, в высокий, как небо, потолок, поморгала. Ничего, главное – лицо. Все можно исправить, разрушение лица – нет. Поэтому сейчас никаких слез.
Римма надела очки, прислушалась, выглянула из-за фильтра.
Никто не видел?
Павел остался в дежурке, Петя сидел у себя наверху. Сверху мог ее видеть, но, скорее всего, не видел.
Начальник тоже где-то укрывался. Или в своем кабинете, или ушел в контору. Куда подальше отсюда. Тоже слабак. Ну, я тебе покажу!
Однако и это – потом. Успеется с начальником. Он-то как раз никуда не денется.
В отличие от Валеры. И хотя тот был совсем рядом – за стеной, но казалось, что он где-то на другом конце земли.
Да что с ним случилось-то в самом деле?
Он не был чурбаном – с чурбаном она бы и не связалась, мог понять ее состояние, и знал, что она сейчас переживает.
А если знал, значит, что, нарочно ее мучил?
Но если так – это еще неплохо. Это даже нормально, потому что это – жизнь. А не та мертвечина, которой от него повеяло.
И это его равнодушие показное? Чтобы ее позлить, сделать ей больнее?
Но за что? Чем она перед ним провинилась?
«Я же столько сделала для него! – подумала с негодованием Римма. – Как он мог все забыть?»
О том, что он сделал для нее ничуть не меньше, она сейчас не думала. Вернее, могла подумать, и это было бы справедливо.
Но она тут же отогнала от себя эту мысль. Даже не мысль, а неприятный ее зачаток. Так думать – значит, начать диалог в душе. А диалога ей сейчас не хотелось. Ей хотелось монолога, яростного, обличительного – целиком ее оправдывающего.
«Бесстыдник! – кричала она. – Сидит он, не смотрит даже. Как будто я ему какая-то… Не пришел он. Ну, и не надо. Без тебя обойдусь. А попроси у меня что-нибудь. Попроси! Получишь. Привык, что я безотказная. Вот и дождалась за свою доброту. Все для него, а он… Такой же, как и другие. Только пользоваться умеет. А как что самому сделать, не допросишься. Все, теперь я не так буду себя вести. Раз ты морду воротишь, то и я в твою сторону не посмотрю. Пока на коленях не подползешь…»
Римма еще продолжала свою обвинительную речь – а сама уже невольно думала о другом.
Нет, что-то здесь не так. Какая-то другая, тайная причина сидела в этом. Валера, конечно, хам и грубиян еще тот. Но мотивы его грубости всегда понятны. В сущности, он как большой мальчик. Обидели – вот и обижается. И мстит, соответственно.
Тогда что же? Надо искать обиду?
Но где? В чем?
Римма быстро прокрутила в голове последние события. Что? Где она допустила прокол? Кажется, все нормально, все, как обычно. Встречались перед работой, вместе шли, вместе уходили. Пили чай в дежурке, решали кроссворды. Болтали, работали.
Ночью… Ну, ночью тоже все было нормально. Немножко был какой-то вареный, но крупные мужчины вообще не отличаются поворотливостью. Да нет, тут все в порядке. Она привыкла.
Что еще?
Она его постригла на днях – хорошо постригла, аккуратно. Дернула пару раз, но это всегда так бывает, машинка не новая, заедает. А волосы у него как щетка, кожи не видно. Но обычно он на это и внимания не обращает. Он вообще терпеливый. Хоть и псих. Нет, машинка – ерунда. Тут что-то другое? Что?
Вчера, на выходных, что-то произошло? Да ничего у него не происходило, она бы знала. Он бы с утра рассказал, пока на работу шли. Всегда все рассказывает, у него от нее тайн нет. А если он с кем-то и заелся из своих и ей не сказал, то она-то тут ни при чем. А он именно на нее зол был. Ох, и зол же. Но за что?
«А-а! – сообразила наконец Римма. – Это за то, что я ему приказала приходить, когда на соль собиралась. Да, резко сказала. А он не любит… Но я и раньше так говорила, и ничего. Не обижался. А тут как подменили. Обида обидой, все-таки, должно быть, обиделся, но работа главное. Он это лучше других знает. И все же не пошел. Неужели это? Да, зря я так. Слишком резко. Ему плохо, а я… Надо было сдержаться. Не командовать. Переборщила. Знаю же его…
Но от того так и сказала, что знаю! Ему не прикажи, он может так и просидеть за столом. Особенно такой теплый после вчерашнего. Вот и хотела оживить, подогнать маленько. Подогнала. Только рассвирепел. И свирепел все больше, сидя в дежурке. И ждал, когда придут. То-то Костика сходу послал. Ждал ее посчитаться».
Ну что ж, посчитался. Получилось. Так огорошил – чуть сознания не лишил. Римма и не знала, что он на такие фортели способен. Как артист прямо.
Или не артист? Или и правда, что-то с ним серьезное случилось. Вон какое лицо было – жуть. Смотреть страшно. Никогда такого не видела.
Нет, что-то случилось. Не за слова он ее обиделся. Не за одни только слова. Тут что-то еще было.
