скачать книгу бесплатно
А на дворе и так уже было утро. Закончив операцию, Саша присела на крыльцо, переминая в руках окровавленное полотенце. Орине приложили к груди ребёнка, и он сразу же принялся сосать, умело и настойчиво, чмокая. Ганна вымыла избу, села рядом с Сашей. Саша вдруг разрыдалась, как маленькая, и уткнулась Ганне в плечо, она, по сути, и была ещё маленькой наивной девочкой.
Солнце вставало. Начинался новый день, а вместе с ним начиналась ещё одна новая жизнь.
12. Дорога
Анджей уехал с анархистами. Понравилась ему их уверенность, свобода; открылась перспектива какой-то новой, неведомой жизни. Возможность попасть домой с каждым днём представлялась всё более призрачной, так как Австро-Венгры наступали, и линия фронта продвигалась вглубь России. Анджей бросился навстречу неизведанному, с малознакомыми людьми, сам не понимая, куда и зачем идёт, увлечённый волной авантюризма и сомнительной романтики. Неожиданно свела судьба Анджея со Стахом и Якубом, потом внезапно развела. Увидятся ли они ещё когда-нибудь? Неизвестно.
Стах и Якуб же упорно стремились к дому, у них не было никаких идей, как перейти линию фронта, и даже если они смогут это сделать, трудно даже предположить, как встретят их на родине. Сейчас их села заняла австрийская армия, а они являются солдатами русского войска, то есть врагами, но и здесь, на территории России, они были преступниками, сбежавшими из-под стражи. И там, и здесь они были чужими. Такие мрачные мысли одолевали их. Они шли по дороге, отстранённо наблюдая за жизнью, занятые бесплодными попытками найти выход из безвыходного положения. Враги для всех, чужие в своей стране, предатели и преступники. Думали ли когда-нибудь эти простые крестьяне, что окажутся в таком положении?
Шли Якуб и Стах от села к селу, почти не разговаривая, уже ни на что не надеясь. Питались, чем бог пошлёт. То подаст кто-нибудь, то на работу наймутся, а порой и воровать приходилось.
Время от времени по дороге, направляясь к линии фронта, проезжали повозки, груженые провиантом, следом гнали гурты скота, тоже предназначавшегося для питания армии, но в основном, на телегах, на грузовиках к фронту везли ящики с патронами и снарядами. Проходили отряды новобранцев.
А обратно ехали вереницы подвод с ранеными, искалеченными бойцами. Будто какой-то монстр поглощает людей, продукты, снаряды, а выплёвывает отработанный, ненужный фарш. Вся страна живёт, чтобы только прокормить этого ненасытного великана. Всё новые и новые отряды бойцов, вооружение, продовольствие, но ему всё мало, аппетит увеличивается, люди – лишь пища для этого великого монстра под названием Война. Трудно представить, что от одного приказа, отданного правительством, вся жизнь целой страны кардинально изменилась, подобно тому, как круги на воде уходят бесконечно далеко от единственного брошенного камня.
Иногда на дороге встречаются группы испуганных людей: женщин, детей, в последний миг под пулями покидающие свои жилища, а порой и совсем странные картины предстают перед глазами. Не обращая внимания на звуки боя, на снаряды, которые взрываются совсем близко, крестьяне, всего в нескольких верстах от линии фронта, продолжают убирать урожай. Даже если люди уцелеют от пуль, они могут умереть от голода.
Над всеми этими «кругами на воде» летает аэроплан, вероятно, производящий разведку, но он кажется отстранённым, будто не от мира сего, живущий по каким-то своим законам, среди медленно плывущих мягких облаков безмятежных и равнодушных к человеческой суете, к человеческой жизни и смерти, как, наверное, равнодушен и камень, от которого пошли круги по воде.
Якуб и Стах подошли совсем близко к линии фронта. Уже слышен свист пуль, не только взрывы снарядов. Тонкий писк шрапнели, эффектно взрывающейся в высоте. Отбивают дробь пулемёты, трещат ружья. А вот совсем низко разорвалась шрапнель с визгом и глухим треском, осыпая осколками и пулями большой участок земли. Жуткая музыка войны. Наш ненасытный монстр ещё и музыкант, оказывается.
Перейти на ту сторону фронта даже ночью не представляется возможным, прожектора освещают разделительную полосу. Если попасть в этот луч –выстрелят, причём и те, и другие. Если схватят в расположении частей, примут за вражеских разведчиков. Стах и Якуб идут дальше по дороге, то удаляясь, то приближаясь к линии фронта, не имея чёткого плана, надеясь лишь на счастливую случайность, потеряв счёт не только часам, но и дням. Как загнанные зверьки, прячутся от каждого встречного, от телег, от грузовиков. Взрывы их так не пугают, к взрывам они привыкли. Люди страшнее.
13. Саша
Жизнь Саши изменилась после того, как она спасла Орину. Ганна стала прислушиваться к её мнению, советоваться с ней. Орина была благодарна Александре и предложила быть крёстной мамой её ребёнку.
Орина и Олеся занимались теперь, в основном, детьми. Ганна как-то сдала, не то чтобы болела сильно, но энергии у неё, будто, стало меньше. Постарела, осунулась, а с другой стороны – стала мягче, спокойней. Теперь многие решения в семье принимала Саша, мать лишь озвучивала их для всех. И Ганна позволила себе немного расслабиться, переложив часть ответственности на Сашины плечи.
Семён присмирел, затих немного, но лишь на время. Его жизнерадостная натура не позволяла ему надолго задумываться над проблемами, и вскоре, вновь на лице его засияла улыбка, походка опять стала то ли танцующей, то ли подпрыгивающей, опять зазвучали шутки и смех.
Маринка перестала к ним заходить, но Семён навещал её, выманивал из дома и увозил куда-то время от времени. Ганна ругалась на него, когда тот пропадал надолго. Семён в ответ начинал требовать отпустить его на войну. Договориться у них не получалось, но, вероятно, Семён не так уж сильно мечтал об армии, иначе, вряд ли бы кто-то смог удержать его.
К ребёнку Семён относился очень трепетно и ласково, помогал Орине, нянчился, стирал пелёнки. Он всех успевал одаривать своим вниманием, кроме Саши. К ней относился почтительно и осторожно, не шутил, не балагурил, обсуждал серьёзно хозяйственные вопросы и всё. А Саша вздрагивала от его случайных прикосновений во время совместной работы, замирала, услышав его голос, начинала заикаться, когда он спрашивал что-то и смотрел на неё, ожидая ответа.
Саша не могла понять, что с ней происходит, её бесила легкомысленность и бесшабашность Семёна, его «всеядность» по отношению к женщинам, лёгкость в вопросах морали, но что-то притягивало Сашу к нему. Она сопротивлялась, боролась с собой, злилась и ненавидела себя за это, но сделать ничего не могла. Это притяжение было сильнее её воли. Работа отвлекала Александру от мыслей о Семёне, и девушка старалась загрузить себя делами до предела, работала с рассвета до заката, не давая себе поблажек.
Бабушка останавливала её, порой, принося то кружку молока, то яблоко. Саше нравилась эта тихая, почти безмолвная старушка, которая круглый год ходила босиком, не взирая на погоду, была такой чистой и опрятной, что можно было подумать, что она только что надела свой белоснежный передник. Бабушка была бодрой и активной, глаза светились тихим теплом, она мягко улыбалась, её зубы были безупречными, белыми и ровными, и лишь кожа выдавала возраст. Её кожа была похожа на кору огромного ореха, который рос во дворе, он-то и привлёк, притянул Сашу в этот дом тем тёплым осенним днём, когда та впервые вошла в село.
Это старое, мудрое дерево Саша и любила, и ненавидела одновременно, как и Семёна. И в том, и в другом было что-то общее, какая-то неиссякаемая жизненная сила, радость, любвеобильность и красота, перед которой невозможно было устоять. Обнимая своими ветвями, орех укрывал и дом, и двор, и всех, кто жил там, одаривал орехами, не скупясь, раздавая силы и любовь через плоды всем, кто подходил к нему. Казалось, что орехи не кончатся никогда. Их собирали, ели, складывали на зиму, раздавали соседям, а они всё сыпались и сыпались. Уже выпал снег, орехи падали беззвучно, зарывались в белые хлопья, снежинки быстро прикрывали образовавшуюся норку. Бабушка в белом переднике, неслышно ступая босыми ногами, улыбаясь всё понимающей и всепрощающей улыбкой, собирала орехи в передник, затем подходила к огромному стволу и поглаживала его сморщенной коричневой рукой. И казалось, что родные души встретились: рука и кора, так они были похожи. Саше представилось, вдруг, что это она, много лет спустя, старая и сморщенная, гладит ствол. Всё изменилось, состарилось вокруг, и только орех остался прежним, он – хранитель вечности, хранитель жизни.
Саша вздрогнула, почувствовав, что кто-то подошёл к ней тихо. Это был Семён. Подобрался неслышно, протянул Саше горсть очищенных орехов.
14. Станция
Якуб и Стах подошли к железнодорожной станции. Здесь народу было много, и мужики могли, смешавшись с толпой, побродить немного среди людей, послушать разговоры, найти какую-нибудь нормальную еду. От диких фруктов, растущих повсюду вдоль дорог, у них уже сводило животы.
На станции кипела бурная деятельность: разгружали вагоны, ящики с патронами ставили на подъезжающие подводы. Прибыл эшелон с новобранцами. Крестьяне всех возрастов, оторванные от своих привычных дел, выглядели растерянными, но старались держаться бодро. Новый отряд из местных жителей присоединился к общей колонне.
Женщины, провожавшие молоденьких новичков, рыдали и хватали их за руки. Чтобы навести порядок, военные были вынуждены оттащить нескольких баб в здание вокзала, так как на уговоры те не поддавались. Наконец, колонна тронулась, и взгляду открылось огромное пространство железнодорожной развязки, заполненное пустыми составами.
Поезда замерли, открыв зияющие рты – ворота грузовых вагонов и маленькие зевы пассажирских. Множество пустых вагонов скопилось на запасных путях, но отправить их не было возможности. Дело в том, что подъезды к прифронтовым областям были организованы хорошо, а об обратном движении думали мало, когда готовились к войне, это и привело к жуткому кризису в железнодорожном сообщении. Все крупные узлы были перегружены, буквально заполонены пустыми составами, поезда с грузами прибывали со всей страны в прифронтовую область. Других направлений во время войны просто не существовало. Казалось бы, логично предоставлять приоритетный проезд составам с боеприпасами, но постепенно пустые составы стали настолько большой помехой, что почти полностью блокировали движение.
Всё это, и отряды новобранцев, и разгрузка вагонов, и даже обозы раненых, не произвели на Стаха и Якуба удручающего впечатления. Всё было организовано. Люди работали, занимались важным делом, ругались, покрикивали. Жили. Даже рыдающие бабы, провожавшие своих сынов на фронт, вписывались в общую картину. Поразило наших путников другое. Беженцы. Они сидели кучками в здании вокзала, подолгу ожидая отправки поезда. Взгляды женщин и детей, а также инвалидов, были затравленными и безжизненными. Взрослых здоровых мужчин среди них не было. Эти люди потеряли свой дом, свои поля, работу, некоторые из них и части своих тел, а главное – надежду на будущее. Раненые и врачи в вагонах с красными крестами боролись за жизнь. А эти уже нет.
Стах подобрал упавшую с подводы и растоптанную армейскими сапогами булку хлеба и вместе с Якубом поспешил уйти со станции. Здоровые мужики в штатском выглядели странно на фоне раненых и беженцев. Они, порой, уже сожалели, что не искалечены, тогда бы им легче было найти место в этом мире.
15. Маринка
Как-то утром у ворот остановилась повозка, кто-то в сапогах и шинели вбежал на крыльцо и остановился. Это была Марина.
– Здравствуйте, товарищи! – громко сказала она.
Семён чуть с крыши не свалился, он там печную трубу ремонтировал. Все выскочили на крыльцо кто откуда: из дома, из сараев, и окружили пришедшую к ним гостью.
– Что это ты как мужик оделась? – удивлённо рассматривая Марину, спросил Семён.
– Я с товарищами анархистами пойду строить новый мир, – радостно произнесла Марина.
– Это с какими товарищами? Сразу с несколькими? – мысли Семёна работали только в одном направлении.
– Мы создадим коммуны! Все будут равны! Всё будет общее! – воодушевлённо рассказывала девушка.
– И бабы общие? – опять осадил её Семён.
Во двор вошли несколько парней, которые приехали на повозке вместе с Мариной. Первым шёл Анджей, за ним его новые товарищи Богдан, Валентин и Гаврила.
– Баба – не вещь, – уверенно сказал Анджей. Он был горд, что смог быстро разобраться в теоретических основах анархизма, наслаждался этим, используя новые знания. – Баба не может никому принадлежать!
– Это на него ты меня променяла? – с укоризной спросил Сёма. Выглядел он в этот момент так, будто его предали, растоптали его светлые чувства. Только пелёнки, которые трепетали на верёвке за его спиной, напоминали о реалиях.
– Ты ничего не забыл, Семён? – Марина кивнула на выходящую из дома Орину, с ребёнком на руках.
– Ты же не знаешь этих парней, Марина, – быстро сменил тон Семён, – это опасно. Неизвестно, что они за люди. Кругом война. Куда ты собралась?
– А что, в хате всю жизнь сидеть? Здесь я заранее знаю, что будет через год, через пять, через десять. Веками ничего не меняется. Думала, власть сменилась, хоть что-то и у нас произойдёт. Нет! Всё тоже! Пашешь, как лошадь, упала, проснулась, опять пашешь. И люди всё одни и те же, и говорят об одном и том же, а если замуж вышла, ещё хуже. Родила, покормила, опять забеременела, и так всю жизнь, пока в старуху не превратишься. Лучше убьют пусть где-нибудь. Хоть день прожить без скуки!
– Жалеть потом будешь, дурёха. – вступила в разговор Ганна. Но всем уже было понятно, что её не переубедишь.
– А вы, парни, не могли себе мужиков для компании найти? Девчонку уговорили? – завёлся Семён, – Не отдам я вам её. Семён скинул тужурку и засучил рукава.
Маринка рассмеялась, любуясь парнями, которые собрались за неё драться.
Анджей скинул шапку и вплотную подошёл к Семёну. Сашка взяла вилы и встала рядом с парнями. Маринка рассмеялась пуще прежнего.
– Ой, гляди, какая у тебя защитница!
– Отойди, Александра, не позорь меня, – еле сдерживаясь, сквозь зубы проговорил рассвирепевший Семён.
– Их трое, а ты один, – спокойно ответила Саша.
– Не дам смертоубийство у меня во дворе устраивать, – встала меж ними Ганна. – Давайте за стол сядем, да обговорим всё спокойно. Горилки налью, расскажете, откуда идёте, что видели в дороге, кого встречали, что в мире происходит. А то мы, правда, как в норе живём, ничего не видим, ничего не знаем. Александра, опусти, негоже на гостей с вилами.
– Правильно, хозяйка, – поддержал её Гаврила, – мы вам не враги. Мы с теми, кто власть, да богатство хотят захватить, бороться будем, а вас защищать надо. Вы такие же, как мы, крестьяне.
– А за себя я сама решу, Семён, без тебя, – ласково сказала Марина всё ещё агрессивно настроенному Семёну. – Но за защиту спасибо.
В доме расселись по лавкам. Ганна достала горилку. Орина вытащила чугунки из печи.
– Интересуешься, хозяйка, кого встретили по дороге? Да кого тут встретишь? То обоз с патронами на фронт идёт, то новобранцы тоже в сторону фронта, а обратно только раненых везут. Вон Анджея с друзьями встретили недавно. С плена сбежал.
– Ты поляк, Анджей, по выговору слышу. С какого ты села? – спросила Саша, которая несколько месяцев не получала от родных весточки.
– Я с Подгайцев, – ответил Анджей.
– А я с Рованцев, мы соседи! – обрадовалась Саша. – Что там сейчас у нас?
– Я уже несколько месяцев новостей не получал.
– Так ты у немцев в плену был?
– Нет, у русских, – ответил Анджей на новый вопрос Саши.
– Ты за немцев воевал?
– Нет. За русских. Я стрелять отказался. Вести пришли, что батьку моего и других односельчан австрияки завербовали в армию. Я в своих стрелять не стал. Русские меня вместе с пленными австрийцами заперли. Не только меня. Там ещё двое поляков было. Один тоже с Рованцев, кстати. Стахом зовут.
– Стахом? – подскочила Саша. – А фамилию знаешь?
– Нет, не спрашивал.
– А какой он из себя?
– Да, как ты, почти, только старый.
Саша поднялась с лавки.
– Ты что? – спросила Ганна.
– Так это батька мой, наверное. Где он сейчас?
– Мы вместе бежали из плена, решили в сторону Польши идти, но я вот товарищей анархистов встретил, запали в душу их речи, и расстался я с солдатами Стахом и Якубом. Пошли разными дорогами. Где они теперь, я не знаю.
– Жив, батька мой, уже хорошо, –прошептала Саша.
– Может, бог даст, свидитесь ещё, – сказал Анджей.
– Что за вера у вас такая странная? – спросила Ганна.
– Да не вера это, мать, – ответил Гаврила. –По вере мы христиане, как и вы.
– А как же девку берёте, не венчаясь? – уточнила взволнованная Ганна.
– Да никто её не берёт, она сама едет, куда хочет, – пытался втолковать Анджей.
– А мамка с батькой отпустили не уж-то? – не могла разобраться Ганна.
– Да что я – маленькая? У мамки спрашивать, куда идти? – возмутилась Маринка. – Я свободный человек!
– А вдруг обидит кто? – не унималась мать.
– Что может хуже, чем жить здесь? Заниматься ненавистной работой? Здесь меня не обижают? Семён на Орину променял. Батька из дома совсем теперь не выпускает, мать всю домашнюю работу на меня свалила. Каторга, а не жизнь.
– А я подумал, что разлюбила ты меня, – улыбнулся Семён, – сердишься, значит, ещё любишь.
Маринка взглянула на раскрасневшегося Анджея, стройного, высокого красавца, с большими карими глазами, с прямым носом, кудрявыми тёмными волосами, брови вразлёт. Сравнила с Семёном. Не такой яркий, но до боли родной и милый. Марина остановила себя, не давая себе углубиться в эту тему, откинула за спину косы и вновь начала увлечённо говорить.
– Мы создадим новое общество для всех. Мы будем жить счастливо и свободно. Все люди будут братья и будут любить друг друга. Всё будет общее. Никто никому не будет завидовать, ни у кого не будет врагов!
– Маринка! – вдруг раздалось со двора, – Ты здесь? Куда бежать вздумала?
– Это батька мой! – взвизгнула Маринка, – Бежим скорей! – она схватила Анджея за руку и побежала из хаты. Парни спохватились, вскочили, на ходу допивая горилку, побежали следом.
– Во девка! Огонь! – воскликнул Богдан, – Да за такой хоть куда пойдёшь, отца родного продашь!
Парни выскочили из хаты, перемахнули через плетень. Маринка прошмыгнула мимо разинувшего от удивления рот отца.
– Я не вернусь, батька! Не поминайте лихом! – крикнула Марина, запрыгивая в повозку на ходу. Парни подхватили её, и повозка понеслась, а вслед ещё долго неслись проклятья Марининого отца, который пытался догнать телегу, да подбадривающие крики подростка Пашки: «Давай, Маринка, молодец!»
– Вернётся, – тихо напророчила бабушка, поглаживая ствол ореха. – Ещё вернётся.
16. Перемирие
Якуб и Стах плелись по дороге. Они потеряли счёт дням и часам, спали то в стоге сена, то в чьём-то сарае. Еду воровали или выкапывали остатки овощей на убранных полях. Одежда порвалась и испачкалась, волосы и бороды отрасли, оба кашляли. Рваная обувь не просыхала. Появлялись мысли сдаться русским или австрийцам, сил уже не было, и не понятно было, куда нужно идти.
Смеркалось. Поляки искали стог сена, чтобы отдохнуть. Увидели в поле группу людей, сидящих у костра. Ночь была холодной, шёл снег. Стах и Якуб решили подойти попросить еды. Риск умереть от голода и холода был больше, чем риск быть схваченными или убитыми.
– Вечер добрый, братья, – осторожно начал Стах.
– Здорово, коль не шутите, – ответили мужики, сидевшие у костра, одетые в солдатские шинели русской армии, но без оружия.
– Позвольте погреться у костра, – еле шевеля замёрзшими губами, произнёс Якуб.
– Садитесь, места в поле много, – пошутили мужики.
Якуб и Стах уселись у костра. Солдаты с недоумением их рассматривали. Штаны и сапоги солдатские, рубахи и зипуны крестьянские. Заросшие, оборванные, грязные.
– Откуда и куда путь держите, – спросил рыжий мужик, сидевший рядом со Стахом.
