скачать книгу бесплатно
«Странно, – продумал Стах. – Никто не работает. Картошку под дождём копать, конечно, не будешь, но в хозяйстве всегда работа найдётся».
Мужиков на площади было немного, в основном, совсем молодые парни, лет по пятнадцать – шестнадцать. Всех остальных забрали на войну, и тот, кто выступал перед ними, был немногим старше – лет восемнадцать.
– Нашу украинскую армию надо создавать, – звонким мальчишеским голосом говорил парень.
– Мы будем сильными, если у нас будет своя рабочая крестьянская армия! Никто не сможет нам указывать с кем и когда воевать! Мы создадим Первый Украинский корпус! И командовать им будет гарный украинский хлопец Павел Скоропадский! Послал он меня к вам, чтобы в вашей станице сформировать отряд добровольцев! Записывайтесь, парни. Будем воевать не за Россию, не за Польшу, не за Австрияков, а за нашу матушку – Украину! – закончив пламенную речь, парень спрыгнул с телеги.
– За Украину! За ридну Украину! – кричали некоторые в толпе.
На молоденьких мальчиков пламенная речь произвела впечатление, парни стали подходить к телеге и записываться.
Ой! – заголосила баба в толпе. – Последних сынов забирают! Как жить будем! Мужиков не осталось! Пахать некому, косить некому! Мы, бабы, без мужиков пропадём, состаримся никому не нужные! Ой, господи, помоги!
– Да чего ты голосишь, – крикнул оратор. – Это ж наша украинская армия, а не чужестранная.
– Да один чёрт! Чем украинская лучше? И в ней наших парней поубивают. Не убьют, так покалечат, – продолжала расстроенная женщина.
– Ещё и лошадей заберут, надо ж на чём-то ездить, а потом и овёс – надо для лошадей, – поддержала её другая. – А кто вас всех кормить должен? Мы, бабы?
– Так, зато потом у нас своё государство будет! Какие-то вы не патриотичные! – с трудом подобрал слово парень.
– А вы – патриотичные! Всё в свои игрушки играете, в пистолетики! Стрельнем туда, а потом туда! Наши дети и мужья гибнут, а вы всё играетесь! Шёл бы ты, пацан, в своё село, да там командовал, а нам никаких армий и войн не надо!
– Мам, не позорь меня! – подошёл к говорившей женщине сын и увёл её с площади.
Долго ещё гомонил народ. Кто-то записывался, кто-то расспрашивал оратора, кто-то спорил с ним. Стах незаметно удалился, ему нужно было найти ещё две рубахи и хлеб. Стах забрался в один из дворов, где тоже сушилось бельё во дворе, но снять было нечего, сушилась только женская и детская одежда.
«Придётся Анджею опять женское платье носить», – усмехнулся про себя Стах.
– Кто такой? Чего надо? – Раздался за спиной низкий женский голос.
Стах оглянулся. Перед ним стояла молодая женщина с вилами наперевес.
– Хозяйка, прости, не со злом пришёл. По нужде, – заикаясь от неожиданности, сказал Стах.
– По нужде в калитку входят с поклоном, а не через забор крадучись. Что высматриваешь здесь? Кто ты?
Стах замялся, медля с ответом. Версия, подготовленная заранее, о том, что он отстал от отряда, не подходила к ситуации. Даже если отстал от отряда, во двор лезть не гоже.
– Не пойму, сапоги и штаны солдатские, рубаха крестьянская. Что за маскарад? Что ты скрыть хочешь, от кого прячешься? – спросила приметливая баба, внимательно, с интересом разглядывая Стаха.
Он был высок, слегка сутулился. Седина уже тронула виски, но лицо было молодым, приветливым. Правильные черты: красивые брови, зелёные глаза, прямой длинный нос, ровные белые зубы. Было в его внешности что-то основательное, домашнее и уютное.
Глаза Стаха бегали, не привык врать он, и то, что поймали его за воровством, было очень неприятно. Как мальчишка покраснел Стах под пытливым взглядом хозяйки. Уже сто раз пожалел, что зашёл сюда. Хотелось убежать и больше не возвращаться, но что-то удерживало его. Стах осмотрел двор. Всё чисто прибрано, хотя видно, что старое, крыша покосилась, дверь сарая слетела с петель, в огороде маленькая банька, по окна вросшая в землю, на верёвке и плетне висят рубахи детские, штук десять. Зачем так много? На крыльце стоит ведро с молоком, видно, хозяйка доила корову в сарае. Невольно он сглотнул слюну и чуть не подавился, закашлялся.
– На вора ты совсем не похож, на разбойника тоже, какой-то слишком пугливый – бабы с вилами испугался, – попыталась смутить мужика ещё больше хозяйка, наблюдая за реакцией непрошеного гостя. Стах опустил голову, уже не скрывая своего стыда и смущения.
– Возьми ковш, да попей воды. Вон ведро у колодца! А то я вижу, у тебя язык к нёбу присох! – женщина опустила вилы и рассмеялась.
Стах подошёл к колодцу, зачерпнул воды, попил, оглянулся на хозяйку, увидел, что та опустила вилы, улыбается. Решил рискнуть.
– Хозяйка, вижу, не держишь зла, помоги, дай хлеба кусок.
– Ну вот, дашь воды, ещё и хлеба подавай, дашь хлеба, ещё и одеться начнут просить, – со смехом сказала баба.
Как в воду смотрела, именно такой план и был у Стаха. Он смутился от бабской прозорливости ещё больше, топтался на месте. Не привык он просить. Всю жизнь трудился, лечил скот, даже в соседние сёла люди звали, если конь заболел или корова не могла разродиться, а тут пришлось кусок хлеба просить. Да лучше бы с голоду сдох, чем такой стыд терпеть.
– Ладно, проходи в хату, накормлю, чем бог послал; помогу чем смогу, только не ври, расскажи всё, как есть. Я вижу, ты простой человек, врать не приучен, всё равно не получится у тебя сочинить гладко.
Стах испытал облегчение от её речей, прошёл в хату, огляделся и обомлел. С печи на него смотрели пять или шесть пар маленьких глазёнок. Ручонки крошечные и побольше мелькали среди одеял, совсем маленькая голая ступня свисала с полога. Оглянулся на хозяйку. Решил бежать отсюда. Как можно у многодетной матери хлеба просить! Но пройти не смог, всю комнату заполонили шустрые подвижные ребятишки, скатившиеся с печи после мамкиной команды.
– Дети, ну-ка, быстро все во двор гулять! – крикнула она. Самых младших ей пришлось снимать с печи – ещё еле ходили. Старшие подхватили малышей на руки и быстро убежали во двор.
– Вот батьку убили на войне, теперь сироты все! – сама начала откровенничать хозяйка.
– Как же ты справляешься одна с такой оравой? – изумился Стах.
– А куда деваться? Вы – мужики, нас – баб, не спрашиваете, начинать войну или нет. Идёте и убиваете друг друга. А нам дальше мучиться самим приходится. Лучше б и баб с детьми тоже сразу убивали, всё равно не выжить! Лошадь уже забрали за копейки! Если ещё и корову заставят продать, то всё, конец нам всем. А вам всё нипочём! Всё играетесь! Отряд такой, отряд сякой! То война, то революция! Делать вам нечего? Кто работает, тот о такой ерунде не думает! Это всё баре, да бояре народ мутят! Ладно, садись за стол да расскажи сам откуда?
Стах сел за стол, хозяйка подала борщ и хлеб. Стах не смог удержаться, набросился на еду, хотя сам себя за это ненавидел. Хозяйка с удовольствием смотрела, как ест нежданный гость. Давно не было мужчин в этой хате.
После обеда Стах рассказал Ярославе (так звали хозяйку) о том, как его забрали на фронт в русскую армию, о том, как отказался стрелять в своего сына, в своих земляков поляков, которых мобилизовали во вражескую австрийскую армию, о том, как бежал с друзьями из плена.
– Где ж друзья твои? – спросила Ярослава.
– Прячутся в лесу. Боятся в деревню зайти. Они – поляки, которые воевали на стороне Австро-Венгрии, одеты в австрийскую форму, – ответил Стах.
– Голодные тоже, наверное? – посочувствовала Ярослава.
– Да. Они меня послали еды и одежды добыть, – объяснил гость.
– Дам я тебе одежду мужа моего, ему она уже не пригодится, – сказала Ярослава, оглянувшись на образа и перекрестившись.
– Спасибо, хозяйка, – тоже перекрестился Стах, вставая из-за стола.
– И хлеба для них возьми, – предложила добрая женщина.
– Не могу я просто так ничего взять, у тебя у самой куча ребятишек. Давай, отработаю. Картошку могу выкопать, дров нарубить, – наконец нашёл приемлемый выход из положения Стах.
Не дожидаясь ответа, Завадский вышел во двор, взял топор и начал рубить дрова. Через два часа ровненькая поленница лежала у хаты.
– Если в огород выйду картошку копать, меня односельчане твои властям не сдадут? – спросил Ярославу работник.
– Никакой власти сейчас в селе нет. Царя нет. Временное правительство до нашей губернии так и не добралось.
– А армейские командиры?
– Командиров разных много появлялось. Кто в армию украинскую агитирует, кто в революционеры зовёт. Выбирай – не хочу, кому что больше нравится! Лишь бы не работать! Болтать-то веселее! А хлеб можно просто у баб забрать. Защитить нас некому, мужиков всех поубивали на фронте.
– Тогда, дай, пожалуйста, одежду. Я пойду друзей своих позову. Мы живо всю картошку тебе выкопаем!
Ярослава принесла одежду, отдала и долго грустно смотрела вслед уходящему гостю, опершись на плетень. Видно, не верила, что Стах вернётся.
7. Новая жизнь
Резкий крик прорезал глубокую, вязкую тишину ночи, разорвав её надвое, как рвётся ткань, делясь на две половины. У Олеси, жены старшего сына Ганны, начались роды. Тишина в ближайшее время в этом доме не предвидится. Новая жизнь громко заявляет о своих правах в этом мире, в этой семье, претендует на место в доме, на место в сознании каждого, кто здесь живёт, и будет напоминать о себе регулярно, будто опасаясь, что кто – то подумает о чём – то другом, отвлечётся от главного хоть на миг. А главное в этом доме отныне – эта новая жизнь, новый человек, пока ещё ничего не понимающий и едва видящий, но уверенный, что его жизнь важнее всего вокруг.
И действительно, всё в доме с этого момента начинает крутиться вокруг младенца: распорядок дня, смена периодов шума и тишины в доме, всё зависит от того, спит малыш или бодрствует. «Такой маленький комочек, а столько власти» – так думалось мне. Скоро появится и второй ребёнок – у Орины. Но что-то пошло не так. Прошло уже десять месяцев с тех пор, как муж Орины, Виктор ушёл воевать, а ребёнок не рождался. Ганна приглашала, знахарок, даже врача привозила из города, но они говорили, что у Орины всё нормально. Чувствовала она себя хорошо. Когда пошёл одиннадцатый месяц, Ганна запаниковала окончательно, ходила сама не своя. И вдруг, как-то утром Ганну осенило. Новая мысль прожгла мозг. Ганна позвала Орину и ушла с ней в сарай. Через полчаса Орина вышла из сарая заплаканная, быстро, насколько это возможно с её пузом, убежала к себе в комнату, следом вышла Ганна, злая, свирепая, взлохмаченная, как ведьма, схватила вожжи и громко крикнула Семёна. В ответ тишина.
– Сёмка! Не выйдешь, найду и пришибу, – орала Ганна не только на весь дом, но и на всю улицу.
– Ты в любом случае меня пришибёшь, – ответил, медленно сползая с крыши сарая, Семён, – Что ж, бей! Орину только не трогай!
– Ах, он ещё мне указывать будет, кого трогать, кого нет! Ты хоть трошки думал бы иногда! – ругательства и удары попеременно сыпались на Семёна. Вожжи опускались Семёну на плечи, на спину, на голову. Ганна буйствовала. Семён терпел, молчал, не отворачивался, не закрывался. Кровавые рубцы покрыли его плечи, вожжи раскромсали рубаху, лицо тоже было в крови. Орина выскочила из хаты.
– Мамо, покалечите! Остановитесь, не надо больше, – пыталась перекричать Орина Ганну, но та не обращала на неё внимание. – Я подскочила к ней и схватила за руку, поднявшуюся для замаха перед очередным ударом. Ганна попыталась вырвать руку, но моя хватка была мёртвой, какое-то бешенство проснулось во мне, отступать я не собиралась. Ганна остановилась на секунду от неожиданности, затем, забыв о Семёне, переключилась на меня, схватила свободной рукой за волосы.
– И ты туда же, – завопила мать.
Я не сопротивлялась.
– За что вы его так? – спросила я.
– Перед тобой я отчитываться должна? – взбесилась Ганна, накручивая на кулак мои косы, но вдруг остыла, выпустила волосы, как-то осунулась сразу, и стала медленно оседать на землю, затем заплакала тихо и безутешно.
Подбежала к ней Олеся с младенцем, стоявшая всё это время на крыльце, не решаясь приблизиться к матери, она обняла Ганну, уткнулась ей в плечо и тоже зарыдала. Ребёнок, почувствовав неладное, к ним присоединился. Так они рыдали втроём: Олеся с облегчением, от того, что всё раскрылось, и не надо больше ничего скрывать, мать, горько виня себя за то, что не уследила за девкой и воспитала непутёвого сына, а малыш просто громко орал, весело и настырно.
На крыльцо вышли Орина и Семён. Встали перед матерью на колени.
– Прости нас, мать, – сказал Семён.
– Так что ж делать то теперь! – бесцветным голосом сказала Ганна и пошла мимо детей куда-то в поле.
Издалека она казалась девочкой худенькой и одинокой, с расплетёнными косами, со сбившимся на бок передником, всё ещё держа в руках вожжи. Орина хотела побежать за ней.
– Оставь её, – сказала Олеся.
И все растерянно смотрели на стройную фигурку матери, удалявшуюся к реке. Это зрелище производило на них куда большее впечатление, чем крики и бойня. Всем взрослым детям было невыносимо стыдно, больно, и каждый чувствовал себя в одиночестве, как будто семья распалась, как только мать вышла со двора. Они будто осиротели без неё.
Я пыталась понять, что же здесь сейчас произошло. Понимание приходило медленно, прорываясь через пелену, через струю горячих живых чувств боли и страсти, которые накрыли меня с головой, будто это касалось лично меня. И я чувствовала, что всё здесь касается меня лично. Какая-то неразрывная связь существовала между мной и этой семьёй, хотя ещё два месяца назад я о них даже не слышала.
И только огромный орех стоял невозмутимый и уверенный, закрыв своими ветвями, как лапами и дом, и двор, и всех его обитателей.
8. Картошка
Стах вернулся к друзьям, отдал им рубахи и хлеб, те переоделись и перекусили. Стах рассказал им о том, что увидел в деревне, о тяжёлой доле женщин, о вдове с кучей детей. Якуб вспомнил о своих детях и жене, об их доле.
– Пойдём, поможем бабе, – сказал он. – Может и нашим бабам кто вспомогнет.
И три польских мужика в расшитых украинских сорочках пошли помогать одинокой хохлушке. Копать картошку закончили в сумерках. Соседи Ярославы дивились на таких помощников, Ярослава набрехала им, что родственники приехали. Ночь выдалась тёплая, лунявая. Мешки перевозили при свете луны. Ярослава нарадоваться не могла на работников, накормила их, затопила баньку.
В бане мужики, выпив квасу, а затем ещё и горилки, разомлели. Анджей, не выдержав жара, быстро ушёл спать на сеновал, пьяный Якуб долго шатался по двору и пытался петь польские песни. Ярослава то и дело выбегала из дома и останавливала его, наконец, он угомонился и уснул, зарывшись в сено. А Стах, устав от длинного, тяжёлого дня, уснул прямо в бане.
Сквозь пар ему то ли чудилось, то ли снилось, что баба голая в бане – румяная, жаркая, пышная, волосы распустила до колен. Капли пота выступили на белой, почти прозрачной коже, и вся она светится, покрытая этими капельками, отражающими пламя свечи. И так сладок был этот морок, что не хотелось просыпаться, стряхивать наваждение, прогонять прекрасное, неземное и, в то же время, такое жизненное, плотское видение. Почудилось ему, что подошла прекрасная дева к нему, и он, Стах, протянул к ней руки, смахнул с неё капельки, выпил оставшиеся, слизал пересохшим от внутреннего жара языком, потонул в омуте наслаждения, погружаясь в мягкое, сильное, тяжелое и невесомое одновременно, пульсирующее страстью, тело.
Проснулись утром мужики от резкого стука в калитку. Адриан Ковалько, тот, который агитировал всех вступать в украинскую армию, тарабанил в дверь. Ярослава, накинув шаль, выскочила во двор.
– Чего шумишь? Детей разбудишь, – шикнула она.
– У тебя, похоже, не только дети тут спят. Что за родственнички к тебе понаехали? Дай-ка я с ними погутарю.
– Какое тебе дело до моих родственничков? Ты мне кто? Муж? Чтобы проверять, кто тут у меня спит?
– Я прислан сюда командующим первого украинского корпуса, Павлом Скоропадским, – пафосно произнес Адриан. – За этой армией будущее всей Украины! Эта армия будет тебе и муж, и царь, и бог! – продолжал языкастый парень.
Заспанный Стах вышел из бани, разбуженный шумом.
– Что шумишь? Чего надо? Кто такой? – сказал он, позевывая.
– Адриан Ковалько! – прищёлкнув каблуками отрапортовал военный. –Старший уполномоченный по мобилизации Первого Украинского корпуса.
– И что? – скрыл за зевком подступившую к горлу тревогу Стах.
– Предлагаю вам вступить добровольцем в Украинский корпус, – с прежним пафосом произнес Адриан.
– А зачем? – продолжая лениво позёвывать, сказал Стах.
– Мы создадим свою, украинскую армию! Мы станем сильными и самостоятельными! – продолжал транслировать лозунги Адриан.
– Мы – это кто? – уточнил, подошедший к ним Якуб.
– Мы – это весь украинский народ! Мы все вместе завоюем себе свободу!
– Ты у всего народа спросил? Что, все хотят воевать? Ой, сомневаюсь, – процедила сквозь зубы насторожённая Ярослава.
– А с кем вы собираетесь воевать? С немцами, поляками или русскими? – уточнил Якуб.
Адриан на секунду смешался, не зная, как ответить на вопрос, затем бодро выкрикнул.
– Мы победим всех!
– А ты сам-то на фронте хоть раз был, сопляк? – недовольно пробурчал Якуб.
– Настоящие украинцы не могут быть равнодушны к судьбе своей страны, – проигнорировав вопрос, продолжал молодой оратор.
На вопросы ему отвечать явно не нравилось. Ему нравилось говорить одному, когда никто не перебивает, а только восхищённо слушает.
– Мы должны завоевать свободу! Для своих жён, матерей, для будущих поколений! – глядя поверх голов собеседников, вдохновенно говорил великолепный Адриан.
