В гости через форточку

Игорь был человеком воспитанным, а потому он держал руки в карманах и кивал на каждое слово.

– А я же за вас беспокоюсь, вы все перемараетесь… Так не дело, это нельзя… Ты придешь на работу запачканный, а тебя и наругают. Надо чистым приходить. А до лифта мне дела нет, что мне эта машина? Фью… Я же для людей всё! Не для себя. Я ведь, так ведь нельзя, нельзя так! Игорек, понимаешь ты?

– Я понимаю. Но, только вы, Раиса Семеновна, к людям-то не лезьте. Вы о хорошем думайте… Лето ведь, Раиса Семеновна, вы посмотрите какое небо светлое.

– Лезу?.. – переспросила она, но сосед уже скрылся в подъезде. – Игорек… Игорь!

Бабушка хотела догнать его, но от едкого предательства сделалось так гадко и мерзко внутри, что она лишь махнула рукой и, скрипя от злобы зубами, села на лавочку.

«Только бы вернуться… – промелькнуло в голове. – Только бы в юность». Она зажмурила глаза и загадала заветное желание. Если б можно было продать всех и каждого, если б можно было отдать всё, она бы так и сделала. Но продавать было некого, отдавать было нечего – она вдруг поняла это и к горлу подступили слёзы: бабушка всхлипнула.

Вспомнился мальчик, его большой, красивый велосипед. Разве он виноват? Он не виноват. Он добрее остальных в этом доме. Ей хотелось взять его за плечики, развернуть к себе, посмотреть в глаза и ласково спросить: «да разве я лезу?», а если б он ответил: «лезете», она бы извинилась и не лезла бы. И все тут. И разошлись бы… Да разве он скажет? Ей захотелось попросить у него прощения, дать конфетку и сказать: «Живи! Живи!» – вот так сказать. Ей казалось, что эти два слова, а вернее одно, навсегда задержится в маленькой головке и станет его гимном жизни.

Бабушка подняла глаза и увидела, что её новый друг совсем рядом и открывает дверь подъезда.

– Постой, – оживилась она. – Мне сказать тебе…

Семёновна взяла мальчика за локоть и повернула к себе.

Но вместо лица ей открылась голая кожа. Ни глаз, ни носа, ни рта. Только кожа, изрезанная десятками чёрточек. Десятками щелей, в которых можно было подсмотреть какие-то другие жизни. В одной щели было темно, из другой мелькал свет улиц, из третьей проглядывало небо. Дальше она не смогла. Руки разжались. Хотелось кричать, но с ней вдруг случилось почти то же самое, что случается с каждым третьим пилотом. … Ба! – волнение, дрожь, страх, радость. – Ба!.. – и героиня наша отправилась в самое желанное своё место.

***

Раиса Семёновна перестала быть Раисой Семеновной и стала Раечкой.

Она достала из шкафа затёртый пиджак, напоминающий форму стюардессы, обвязала красным платком шею, надела каблуки, чепчик, накрасила губы, глаза, и в таком виде вышла на первый этаж.

Если мимо проходили соседи, она громко и чётко объявляла, что на протяжении всего подъёма нужно соблюдать правила поведения в лифте, говорила, что кабины снабжены специальными кнопками, предлагала людям закуски и напитки, говорила про время в пути, говорила, что лифт едет только до восьмого, а если же вам надо на девятый – придётся пройти один этаж пешком. Раиса улыбалась, кокетничала и была очень вежлива с пассажирами. Но, если в подъезде появлялся мальчик на велосипеде, она жутким голосом кричала: турбулентность! хваталась за голову и садилась в угол, громко повторяя какую-то молитву.

Когда это безобразие увидел Игорь Палыч, он тут же позвонил куда нужно, и уже через час Семёновна встречала каких-то странных пассажиров в белых халатах.

– А вы кто такие? – встрепенулась она. – Предъявите билеты?

– В машине.

– Какой такой машине? Ручную кладь сдайте…

– Пройдёмте, пройдёмте, – успокоили пассажиры и взяли бабушку под руки. – К машинке, билеты там.

Она вцепилась в лестницу и заорала:

– Игорь Палыч!!! Куда меня?!

(Игорь Палыч был у неё в голове за капитана)

– Куда ведут?! – визжала она и кусалась так, будто её хотели выбросить с самолёта.

Из квартир вышли соседи, но вышли осторожно, чтобы если что – зайти тут же. Игорь Палыч, кстати, только сейчас понял, что он за капитана, и прежде чем пассажир в белом халате уколол бабушку шприцом, успел скомандовать:

– Это надо! Раиса Семёновна… Самолёт падает. Парашют!

– Где парашют? – забегала глазами.

– Вон парашют, в жидком виде, в шприце! Новая модель.

И пока фельдшеры ставили Раисе Семеновне парашют, глаза её наполнились любовью к храброму капитану. Она успокоилась, размякла и томно спросила:

– А вы как же… Игорь… алыч?

– А я как-нибудь, Раиса Семенна.

Ослабевшее тело сложили на носилки и вынесли из подъезда. Старший фельдшер спросил у Игоря: «кто такая? давно ли страдает? родственники у неё есть?», на что он ответил: «соседка моя, ещё вчера здорова была, родственников нет». Фельдшер поблагодарил за находчивость, пожал руку и пожелал всего хорошего.

Но ничего хорошего не случилось, как впрочем, и плохого. Случилось такое, что и не сразу скажешь какое. «Каждый день люди умирают и сходят с ума. Значит, ничего не случилось» – вот что решил для себя Игорь, глядя на старые стены подъезда, но стоило ему на миг представить, как с ума сходят его родители, тут же стало ясно – случилось, и случилось плохое.

***

Всю неделю Игорь решал: идти – не идти, а затем перестал решать, купил апельсины, бананы, шоколадку, и пришёл со скромным пакетиком гостинцев в городскую психбольницу. Жаль только, что его туда не пустили.

Лечащий врач (ему всё рассказали) остановил Игоря в коридоре. Врач оказался с чувством юмора и припомнил:

– Парашют раскрылся, но парашютистка приземлилась в дремучем лесу. Когда вернётся домой – не знаем-с!

Игорь не оценил шутку.

– Гм… Хм. То есть, поймите… – заговорил доктор серьёзнее, но всё ещё смеясь глазами. – В какой бы лес человек не попал, он почти всегда найдёт тропу домой. Вопрос только: хочет ли? У Раечки всё хорошо. Она за больными ухаживает, она кормит их, спать укладывает – в ней душа – да-да, душа и бодрость студентки. Это знаете, как у Поля Словецкого в книжке – «Доктора его лечили-лечили, и вылечили. А он им: уроды! Я в безумии своём счастливее вас был». Читали же?

– Нет.

– Как! Хм… Ну, впрочем, ладно. Не про это. Мы про Раису Семеновну говорили, чудесную вашу соседку. Мы её любим, врачи любят, санитары любят, все любят. Она как солнышко из-за серой тучки, всегда улыбается. Только вот, бывает, под вечер сядет у окошка, подопрет щеку и вспомнит своего капитана-героя, который погиб за неё. Понимаете? Мы вас только потому не пускаем, чтобы Раечку не ранить.

Игорь сглотнул.

– Я пойду тогда.

– Да-да, идёмте, – и доктор повёл гостя до самого крыльца, продолжая говорить о больницах и больных.

Игорь хоть и был хорошим человеком, он не имел тех самых чёрточек, что имела Раиса Семеновна. А вообще, первое не всегда есть второе, хороший человек не обязан быть с чёрточками, а значит, строчки эти вода водой и абзац получился не такой весомый, как следующий.

Важное здесь то, что докторские слова казались Игорю бессмыслицей. Для Игоря было так: больной человек за стеной, а здоровый – на улице; больному было плохо, а здоровому – хорошо. А если больной и улыбается – это он от горя улыбается, думал Игорь и всегда жалел таких людей. Он не знал, что весь его огромный мир, есть только так, как он есть из его глаз, и больше никак. Именно поэтому, все слова доктора были для него соринками и пылью.

– Но если хотите что-то передать, – сказал врач, глядя на пакетик. – Это можно устроить.

– Не хочу. Я видеть хотел.

Светило солнце. Ветер качал деревья и нёс торопливо рваные облака. За оградой проезжали машины и ходили люди, а рядом – никого.

Доктор шуршал рукой в кармане и осторожно оглядывался по сторонам. Игорю казалось, что врач сейчас достанет из кармана сигарету и закурит в неположенном месте. Но доктор ничего не достал.

– А вы ей точно не родственник? – спросил он. – А то знаете-с… Увидеть-то можно. Есть один вариантик. Вы обойдите больницу, там дверь во второе отделение. Красная, железная дверь. Подниметесь на шестой этаж, постучитесь в кабинет Власова. Там так и написано «Власов». Скажите: от меня. У Власова есть щель в стене. Знаете куда? В палату Раечки. В неё можно и подсмотреть, тихонечко. Хотите?

Игорь покосился на собеседника: губки того дрожали точно перед хохотом и вообще, доктор этот меньше был похож на доктора и больше на гардеробщика, который только взял примерить халат доктора. Он говорил-говорил-говорил что-то непонятное. И это даже хорошо, что непонятное, потому что если станет понятно – тогда уж конец всему: голове конец и мозгам.

– Хотите?

– Не хочу, – ответил Игорь. – Мне идти надо.

И чтобы случайно не понять, он свернул пакетик с гостинцами и быстро пошёл к остановке.

Выстрел

Пару дней назад я получил анонимный конверт с одной строчкой:

«Если моя история покажется интересной – расскажите людям. В ней есть мистика».

Я хочу извиниться перед читателями за то, что достал письмо спустя две недели. Я почему-то думал, что у меня есть дела поважнее.

***

В учебниках по писательству говорят, что новички начинают с описания героев, а профи – с действия…

Бах! Иван Кулагин треснул кулаком по столу.

Это был кудрявый блондин: нос прямой, лоб широкий, глаза голубые, гигант души и красоты. Ваня очень любил людей, животных, птиц, рыб, всяких мышей и тараканчиков. «Тоже ведь пригодилось зачем-то, – думал он. – Хоть и козявка!» Сам же Ваня родился на свежем воздухе, в сибирской деревне Кумчакова, в жарком августе… и на время нашего рассказа ему исполнилось двадцать пять лет.

За все годы жизни Ваня даже мыслями плохими не думал. Иногда, конечно, дрался. Но ведь каждому известно, что люди и без плохих мыслей дерутся. У нашего героя, сразу скажем, был изъян – большое сердце; а такому в наше время тяжело, такое не терпит грязи.

Бывало от возмущения он как стукнет по столу – стол пополам! «Ну куда ты… – подумает. – Исправляй теперь, дурак». Извиняться не будет, зато стол ваш, лучше чем был сделает.

***

Одним июльским вечером наш герой лежал в сарае – на сене, руки за голову, травинка в зубах – лежал и смотрел через открытые ворота на краешек белого облака, на розовый закат, на стену елового леса.

Весь день Ваня строил соседям новый забор. Он должен был защитить семью Волковых от деревенских собак и кабанчика Бориса, который любил иногда пакостить на чужих огородах.

Когда Ваня проводил глазами летящего коршуна, ворота сарая показались ему границами холста, а розовый закат, лес и трава – картиной какого-нибудь великого художника.

«Жаль я без таланта, – думал наш герой. – А то бы…» Не успел он закончить, как с левой грани холста выглянула знакомая белая головка.

Ваня закрыл глаза, выплюнул травинку. Через прищур он видел, как на холсте появляется одна, затем другая тонкая ножка, как Рита в голубом платьице тихо к нему крадется.

Добрые люди не умеют притворяться спящими. Стоит им закрыть глаза, так у них сразу губки дрожат и щёчки прыгают. Им это тяжело. Ваня стиснул зубы и чтобы не засмеяться, решил вспомнить что-нибудь плохое… но нет ничего! И ему пришлось лежать с глупой улыбкой.

Шорох, тень над лицом, лёгонькое дыхание, и прохладный поцелуй. В волосы ему забрались тонкие пальчики. Ваня, не открывая глаз, повалил девушку на сено.

У молодых людей была та пора в жизни, когда сердце бушует, когда любовь, когда сено совсем не колется и на нём хоть до утра. Поэтому Ваня и видел все краски жизни. Поэтому он и спросил:

– А ты не думала, Рит, зачем человек самоубийством кончает?

Рита не очень поняла.

– Что тут думать: от горя…

– А от радости бывает?

– Ну нет же… Зачем от радости?

– А может ему до того хорошо, что хочет остановить свою радость, сфотографировать. На белой полосе закончить. Он в этом восторге обмотает шею веревкой и…

– Дурак! – она стукнула его ладошкой по губам. – Ты придёшь к нам завтра?

Ваня улыбнулся, подумал хорошенько и начал:

– Вот не знаю, надо…

Рита остановила его поцелуем и забралась сверху. Ей совсем не интересно было, что там надо. Рита жадно целовала крепкую шею, плечи и грудь, а Ваня всё убеждал, что:

– Землю бы…

Девушка скинула платье и осталась совсем без ничего; Ваня сглотнул.

– Завтра про землю, – шепнула она. – Завтра.

***

Пелагея Федоровна (мать Вани) считала, что долгий сон слишком вреден для молодых людей. Если Ваня не вылезал из кровати до обеда, она принималась греметь над ухом, шипеть сковородой, включать телевизор громче обычного и кричать в окно собакам и кошкам «добрый день!»

Сегодня же, герой наш открыл глаза и увидел, что мать притаилась в уголке, тихонько пьёт чай, смотрит в журнал и даже страницу боится перевернуть, чтобы не разбудить. Часы показывали два.

– Как блинов-то хочется! – зевнул Ваня. – Да с вареньем бы!..

Мать всегда готовила блины в пятницу, иначе бы он не сказал.

– Ты опять всю ночь в сарае проторчал? На охоту чтоль ходишь?

Ваня вспомнил, как пришёл вчера к соседям, снял майку, взял лопату… Вспомнил Риту в окне: ручки сложила, сверкает глазами, а потом как выйдет с кружкой воды, скажет: «отдохни минут пять». Заманит в баню, чтоб не видела мать. Усадит на скамейку, а сама на колени пристроится. «Ты пей» – говорит, и не даёт пить: обнимает, царапает, дышит тяжело под ухо и никак отпускать не хочет.

«Днём она какая, – вспоминал он. – А ночью и подумать страшно…»

– Ванюш, – перебила мать. – Я краску купила. Ты забор нам покрасишь?

– Покрашу, мам, на следующей неделе… Сперва у Волковых закончу.

Но, позже, за столом, когда он съел все блины и выпил чай, мать повторила:

– Сынок, ты бы не ходил. Ты бы лучше нам забор покрасил…

А Ваня – природа так решила – считал, что свои дела всегда подождут. Он не сразу даже понял, о чём его просят; поэтому перед выходом мать строго сказала:

– Иван. Не ходи. Прошу тебя.

И снова не услышал. Он поцеловал мать, сказал, что вернётся чуть раньше и вышел из дома.

Ваня любил дразнить себя в такие минуты. Вот как сейчас, он снял майку и медленно шёл в сторону Волковых, разглядывая на пути каждый дом. Он улыбался детям, небу, солнцу… даже кабану Борису нашел какую-то конфетку. Он хотел обнять каждого человека в деревне и сказать: «Всё будет!», а затем увидел у ворот глянцевый чёрный джип.

Улыбка пропала.

Ваня забежал бы в дом, но на крыльце показалась мать Риты. Она поймала его под руку и вывела на дорогу.

– Вань… – начала она шёпотом. – Не надо пока забор делать. К нам, видишь, гости приехали. Ты иди… Не сегодня.

– Тогда я завтра приду?

– И завтра не надо, ты через недельку бы пришёл… Иди, пожалуйста, не сегодня.

Хозяйка убедилась, что работник всё понял и идёт назад; и после только скрылась в доме. Ваня, однако ж, ничего не понял. Он как-то от удивления шёл… шёл-шёл и замер напротив кабана Бориса. Свинья щипала траву. Она всегда щипала траву, когда её выгоняли с какого-нибудь огорода.

– Вот так, Боря, – сказал наш герой. – Строишь людям забор, а потом оказывается, что от самого себя строил.

Ване стало интересно, что это за гости такие, с которыми за один стол нельзя сесть. Он развернулся, пролез через дыру в заборе и пробежал вдоль яблонь под окна главной комнаты. Пытаясь не шуметь, он подтянулся на руках и заглянул в дом.

Белая скатерть, мясо, калачи, бутылка высокая (не водка, вино). Рита сидит спиной, а напротив кто? Ваня присмотрелся… и открыл рот.

Это был Жора, или как его называли в деревне за важность – Жорж. Такой себе персонаж: грубый лицом, темноволосый, один раз даже собаку избил. Товарищ детства. «Другом» – язык не повернется назвать. Четыре года назад Жора уехал в город и забыл всю деревню. О нём тоже никто не вспоминал. Разве что родная бабушка, может быть Рита.

«Объявился, – подумал Ваня. – Да ещё и на машине такой. И правда Жорж».

Он слез с окна, хлопнул как следует воротами и побрёл домой.

***

Прошёл день.

Ваня, как и обещал, покрасил забор в красный цвет, но что-то показалось ему слишком «по-деревенски»; поэтому он схватил другую банку и испачкал забор чёрными пятнами. «Вот он я, – решил наш герой. – Клякса ненужная».

Вечером он вернулся в сарай. Ваня видел тот же холст, те же розовые краски заката и леса, но видел только глазами. «Лучше дров наколоть, – решил он. – И прибраться здесь».

Он поставил полено, взял топор, замахнулся… и замер, потому что на холсте опять показалась Рита. Она подошла ближе, встала напротив.

Молчали минут пять.

– Иван, – сказала наконец. – Ты ведь знаешь, что я его ждать обещала?

Ваня отвернулся к полену. Он знал.

– Жора обещал приехать, – продолжала она. – И приехал… За мной.

– Хорош он обещать! – вырвалось у Вани. – Бабушку родную за четыре года не навестил. Ни письма, ни звонка… Она его похоронила! А ты…

– Он работал.

– Как же.

– Вань.

– Что?

– Успокойся.

У него даже кулак посинел, так сильно сжимал топор.

– Ты его любишь? – спросил строго.

Другая бы дважды подумала, прежде чем отвечать, отошла бы, спряталось хоть. А Рита стоит. Риту если ударить топором, то скорее топор в щепки разлетится.

– Ты его любишь? – повторил.

– А это тут причём?

– Ты!.. – он покраснел от волнения. – Дура что ли?

– Не смей.

– Ещё как посмею…

– Молчи. Я обещала.

Ваня швырнул топор в стенку и заходил из угла в угол.

– Раз ты обещала, – метался он зверем. – Раз обещала! Зачем тогда мы здесь по ночам…

Герой наш встретил холодные глаза Риты, и щеки его вспыхнули от стыда. «Дурак, – подумал он и отвернулся. – Молчи лучше».

– Завтра вечером мы уедем, – продолжила Рита спокойно. – Надолго…

– Навсегда.

– Может быть, – она обхватила его сзади, прижалась к спине. – Может и навсегда…

Ваня был сильным от природы. Он мог так закрутить пробку на бутылке, что её не каждый мужик бы открыл, он мог поднять теленка и пройтись с ним всю деревню. И всё же, если бы Ваня захотел отнять тонкие ручки Риты, ничего бы не вышло.

– Вань, а помнишь, ты про самоубийство вчера говорил?

– Помню, – ответил тихо.

– Я раньше не думала об этом, а вот сегодня, пока шла к тебе, десять раз про веревку вспомнила.

– Нельзя! И Словецкий ведь писал, что грех…

– Знаю.

Пока они стояли в обнимку, розовый закат сменился тёмным небом, проступили звёзды. У них случился разговор, который лучше всего понимается молчанием. И Ваня его понял.

– Мне пора, – шепнула Рита. – Я обещала.

Герой наш закрыл глаза и представил, что Рита с ним, сзади, всё ещё обнимает. Он вдохнул медовый запах волос, взял её за руку, подтянул ближе, к губам… поцеловать не успел – звон калитки вернул его на землю. Ваня проверил, не спряталась ли Рита где-нибудь за сеном, за ящиками, за бочкой? Нет, не спряталась. Поэтому он закрыл сарай, и, бормоча что-то под нос, вернулся в дом.

***

Как мы говорили, Ваня любил поспать. Если он не спал, то на утро к нему лезли очень дурные мысли. Но, такое случалось всего дважды. Первый раз когда умер отец; тогда Ваня встал с мокрой постели и отправился пешком до города. Хотел рассказать людям, что отец был чудесным человеком, что самый светлый был, самый добрый, самый умный, и что если б он захотел, то непременно бы стал великим.

Вторая бессонная ночь случилась после разговора с Ритой.

На этот раз Ваня решил идти к Жоржу.

Зачем? Он не знал. Хотел поговорить, но без ругани, без вопросов, просто поговорить, детство вспомнить.

«Росли вместе как-никак – думал наш герой, – Что-то да значит».

Из родных у Жоржа была только бабушка. Они жили на окраине деревни, в маленьком доме, почти сарайчике, без бани и участка. Бабушка его зарабатывала тем, что помогала вспахивать соседские огороды, продавать соседский урожай и вообще делать всё за соседей. Бывало она выйдет на дорогу, продаст огурцов или картошки рублей на сто пятьдесят, приходит с деньгами к хозяину, а ей говорят: «Да забирай, Лизавета Степанна, всё себе».

Жорж испортился от такой доброты. Он думал, что дети смеются над ним из-за «бабки-попрошайки», поэтому все попытки подружиться видел как насмешку. Не было у него друзей. Никого, кроме Риты.

«Жора может потому и пошёл дальше всех, что в сарайчике жил, – подумал Ваня и упрекнул себя за вчерашние мысли. – А я куда лезу?»

Он подошёл к дому.

Чёрный джип стоял не у дороги, а чуть дальше, за деревом, будто спрятан. Дверь открыта, на ней кожанка, а машина качается из стороны в сторону. Ваня подкрался ближе и увидел Жоржа на пассажирском сидении, увидел девушку сверху: лифчик спущен, грудь прыгает вверх-вниз, стрижка короткая, бормочет от радости. Герой наш узнал в ней деревенскую девушку Машу.

Внутри у Вани всё сжалось от холода, всё загудело, затрещало. Он собрался с силами, развернулся и пошёл прочь.

***

Через минуту на деревню обрушился ливень, но Ваня не спрятался под ближайшую крышу, не побежал. Он шёл твёрдо, с твёрдыми мыслями. Он и гвоздя бы не заметил, если бы наступил.

В сарае Ваня схватил топор и начал рубить всё, что попадалось на глаза. Досталось граблям, лопатам, сараю, носилкам… Он и дальше бы рубил, но топор треснул пополам.

Много ещё было знаков свыше, которые говорили ему: успокойся. Он их не заметил. Ваня залез в погреб, нашёл отцовский тайник и достал пистолет. Давно из него не стреляли. Лет пять. Ваня проверил патроны, зарядил пистолет, завернул в чёрный кулёк и спрятал под майку.

«Так, – подумал он. – На всякий случай».

Дождь не закончился и через два часа. А через четыре главная дорога превратилась в маленькое болото. Но Ваня не испугался этого болота и пошёл через огромные лужи и грязь. Если бы его спросили: «Куда идёшь?» Он бы ответил: «За правдой». Но никто ему не встретился, потому что на такую дорогу – правда там или нет – даже дурак не выйдет.

***

Ваня забежал к Волковым будто к себе домой. Он оглядел всех дикими глазами.

– Бог ты мой! – подскочила хозяйка, но подскакивать было поздно.

На столе белая скатерть, ананасы, мясо, коньяк, не смотрел больше; не за едой пришёл.

За столом сидели Рита, Жорж (в кожанке), его бабушка и два деревенских мужика Фёдор и Пётр, которые сердцем угадывали всякий праздник и попойку. Все вылупились на мокрого гостя и ждали продолжения. Гость продолжил:

– Чего празднуем?

Жорж приподнялся.

– Давно не виделись, – сказал. – Садись.

Ваня сел на место хозяйки, как раз напротив Жоржа.

– А что у нас, – оглядел он стол. – Водку теперь западло пить?

Фёдор и Пётр переглянулись.

– А что мы, правда, без водки? – Жорж посмотрел на хозяйку.

– Не знаю, – задергалась она, поднялась, вышла на порог… и громко закричала: – Он свинью! Свинью затащил! Свинью!

– Ну-ну! – ответил Ваня. – Свиньи получше людей бывают. Неси водку, мать, и рюмку мне.

Выпили.

Рюмка помогла Ване разглядеть старого товарища. «Товарища?» – подумал он и захохотал.

Все переглянулись. Нет, для такой мерзости слов не подобрать. Чем он живёт? Совесть у него хоть есть? У этих щёк красных, у этих глаз. У этих…

Прошло десять минут. Тишина нарушилась одним, вторым, третьим словом. И вот, гости стали говорить. Не замечать Ваню, не замечать кабана Бориса, который зашёл в комнату и тёрся пяточком о шкаф.

– Хорошая у тебя куртёха, Жор.

Никто не ответил. Как будто гроза, где-то там громыхает далеко, и нечего её бояться. Только Рита сидела тихо и ждала: что дальше? Она бы остановила всё это одним взглядом, если б захотела.

– Жорж! – закричал наш герой. – Выпьем! Водочки.

Никто не ответил. Водку же разлили, но как будто по своему желанию. Как будто Ваня был мыслью, которая одновременно пришла каждому в голову.

Выпили.

– Деревня, – говорил Жорж, посматривая на всех, кроме Вани. – В деревне хорошо…

– Но в городе лучше, – перебил наш герой.

– Здесь красота, молоко…

– И воздух чище, – добавил Ваня

– Но и в городе хорошо: и кинотеатр близко, и больница, и магазин…

– И в кожаночке походить можно.

Все замолкли на пару секунд.

– Ночью там красиво…

– Выпьем! Водочки. За городские ночи.

Выпили.

Жорж рассказывал дальше: про бизнес, про квартиры, про жизни… После седьмой рюмки Ваня притих, он плохо разбирал слова. Голос Жоржа походил на поросячье хрюканье. А потом свинья вспомнила Риту…

– Сучара ты! – подпрыгнул Иван и запустил рюмку в стену; вдребезги. – Совсем охерел?!

Вилки застыли в руках. Ваню наконец-то заметили.

– Утро что ли забыл?!

– Какое утро?

– Как! Я ведь приходил к тебе в десятом часу. Забыл?!

В глазах у Жоржа промелькнул хитрый блеск.