Любаша

Однако Софья Алексеевна уже устала от этого разговора, и она не стала этого скрывать.

– Иосиф Аристархович, от ваших заумных речей у меня всегда начинает болеть голова, – заявила она, нимало не беспокоясь, какое впечатление произведут её слова. – Лучше причаливайте к этому столу и кидайте якорь. Прошу, прошу!

После этого она повернулась к дочери и зятю и тоном, не терпящим ослушания, приказала:

– Вера, Павел, а вы что мечетесь, как салаги при аварийной тревоге? Быстро за стол!

Никто не рискнул ей возразить. Едва все успели разместиться на стульях, вошли Надежда и Алексей, сопровождаемые Любашей.

Увидев их, Софья Алексеевна почти радостно воскликнула:

– А, вот и наши любители поэзии! Присаживайтесь рядом со своими благоверными.

И уже совсем другим тоном произнесла:

– Любаша, что стоишь как истукан? Налей всем вина!

Услышав это, Алексей поморщился.

– Вина? А нет ли на камбузе водки?

Софья Алексеевна сурово взглянула на него.

– Водки не будет. Не забудь, пожалуйста, по какому поводу мы собрались за этим столом.

Алексей усмехнулся и, ничуть не испугавшись её сердитого тона, насмешливо произнёс:

– Я помню. Ещё не отряс кладбищенский прах со своих ног. Но покойному Андрею Олеговичу это бы вряд ли понравилось. Он-то сам любил водочку. Да под соленый огурчик!

Вдова нахмурилась. Только что возвратившееся к ней хорошее настроение снова начало портиться.

– Алексей, прекрати травить баланду! – приказала она. И, обведя взглядом остальных присутствующих, повелительно произнесла: – Вера, утихомирь своего мужа. А ты, Павел, вытри слёзы жене.

У Надежды и в самом деле катились слёзы по щекам. Услышав слова матери, она опустила голову, чтобы скрыть их. Слова Алексея произвели на присутствующих тягостное впечатление. Все молчали, не зная, как реагировать на них. Только Павел в привычной для себя шутовской манере произнёс:

– Будьте покойны, Софья Алексеевна, отдраю её глазки до солнечных зайчиков, как медную рынду на судне!

Однако никто не улыбнулся над его шуткой. Софья Алексеевна осадила его взглядом и примирительно произнесла:

– Сегодня за этим столом не должно быть страдающих лиц. Мы поминаем Кичатова. А он любил веселую компанию, не выносил нытья и меланхолии.

– Лично я не против, – заметил Алексей. – Я ведь как раз об этом и говорил, разве нет?

Но его никто не поддержал. Даже обычно кроткая и всепрощающая Надежда взглянула на него с укоризной. А во взгляде жены было столько ненависти, что если бы Алексей заметил его, то встревожился бы. Однако он смотрел только на Надю, и только её взгляд заставил его замолчать.

А вдова, словно не услышав Алексея, продолжала:

– И сегодня я хочу воздать Кичатову должное. Поэтому мы не будем рыдать и рвать волосы на голове. Мы проводим его в последний путь с грустной улыбкой на губах, но не более того.

Надежда привстала на стуле, словно прилежная ученица, которая хочет привлечь к себе внимание учителя, и тихо произнесла:

– Мама, я хочу прочитать в память о папе стихотворение…

Однако Софья Алексеевна отмахнулась от неё.

– Если можно, то позже, – сказала она равнодушно. – А сейчас мы просто выпьем по бокалу вина и помянем твоего отца минутой молчания.

Надежда смутилась и не стала настаивать. Видя её разочарование, Алексей снова не сдержался и с вызовом выкрикнул:

– А я бы хотел послушать!

Но остальные промолчали. А Софья Алексеевна, недовольно поморщившись, сказала, не скрывая своего раздражения:

– А я бы хотела, чтобы ты выпил минеральную воду вместо вина. Но не всегда и не все наши желания осуществимы. Увы!

Глава 4

После того, как все выпили, подчиняясь неумолимому желанию Софьи Алексеевны, голоса в гостиной стихли. Каждый думал о своём, невольно вспоминая Кичатова и события прошлых лет, связанные с ним.

Наступившая тишина обманула мальчика, притаившегося под столом, и придала ему решимости. Он осмелел и, встав на четвереньки, начал осторожно пробираться по направлению к двери, нижний край которой был виден ему из-под свисающей скатерти.

Путешествие по лабиринту Минотавра могло показаться увеселительной прогулкой в сравнении с этим.

Иногда мальчик задевал чьи-то ноги, и тогда сердечко его начинало учащённо биться от предчувствия, что его обнаружат. Он останавливался, пережидая, а затем двигался дальше. Это был долгий, полный опасностей путь, целью которого было обрести свободу, и, несмотря на свой страх, мальчик намеревался пройти его до конца. Он ругал себя за то, что ушёл из сада, где было скучно, но зато ничто ему не грозило. А собственная комната, ещё недавно казавшаяся наказанием, теперь выглядела райским уголком, где его ждали любимые игрушки, покой и радость.

Но его странствие под столом имело непредсказуемые последствия, о которых он даже не догадывался.

Почувствовав чьё-то прикосновение к своей ноге, Надежда вздрогнула и досадой тихо произнесла:

– Павел, пожалуйста, оставь меня!

Юрков удивлённо посмотрел на неё.

– О чём это ты, жёнушка?

Она брезгливо поморщилась.

– Убери свои руки, я прошу тебя!

Ничего не понимающий мужчина оскорбился не из-за её слов, а из-за тона, которым те были произнесены.

– Ну, извини! – с обидой сказал он. И обратился к сидевшему напротив Мышкину. – Алексей, ты не займёшь мне свои руки?

– Это еще зачем? – поразился тот нелепому вопросу.

Юрков криво усмехнулся.

– Может быть, они понравятся моей жене больше, чем мои.

Тусклые до этого глаза Алексея сверкнули, и он процедил сквозь зубы:

– Шут гороховый!

Лицо Надежды, слышавшей их разговор, вспыхнуло, а затем побледнело.

– Прекрати, я умоляю тебя! – тихо произнесла она.

Было непонятно, кому эти слова адресованы – Павлу или Алексею. Но замолчали оба, наклонив головы к тарелкам, чтобы не выдать свои чувства взглядами…

А мальчик под столом, пробираясь дальше, наступил коленом на ногу Мышкина. Подумав, что это Вера, услышавшая их с Павлом перепалку, пытается его остановить, он разозлился. Бросив на жену неприязненный взгляд, Алексей почти грубо сказал:

– Вера, это неприлично!

– Что это? – не поняла она.

Но Мышкин не мог долго сердиться. Гневная вспышка лишила его сил, и он, чувствуя себя бесконечно усталым, промолчал, прикрыв глаза. Не дождавшись ответа, Вера яростно прошипела ему в ухо, чтобы её никто не слышал:

– Тряпка! Жалкое ничтожество!

Мышкин изумлённо посмотрел на неё.

– Какая муха тебя укусила?!

– И он ещё спрашивает! – возмутилась Вера. Она действительно всё слышала. – Павел только что оскорбил тебя и меня. А ты смолчал!

– Юрков дурак, – равнодушно ответил Мышкин. – Не стоит обращать на него внимания.

Вера презрительно усмехнулась.

– А ты-то сам кто? Трус и размазня.

Мышкин, желая прекратить этот неприятный разговор, покорно согласился:

– Ты права. Как обычно.

Они замолчали, отвернувшись друг от друга и глядя в разные стороны…

Мальчик под столом уже проделал значительный путь, когда, пытаясь сохранить равновесие, покачнулся и ненароком задел колено Софьи Алексеевны.

Почувствовав неожиданное прикосновение, вдова бросила вопрошающий взгляд на Заманского. Тот сидел ближе всех к ней, и кроме него никто не мог бы дотянуться до её ноги. Ничего не подозревающий Заманский улыбнулся в ответ на немой вопрос в её глазах. Эта по обыкновению извиняющаяся улыбка невольно подтвердила её подозрение. Вдова, выпив бокал вина, чувствовала себя как никогда одинокой и никому не нужной. Она нуждалась в сочувствии. И то, что оно было проявлено по-мужски, без ложной скромности, даже обрадовало её. Софья Алексеевна не любила ходить вокруг да около, предпочитая, как она сама говорила, резать правду-матку в глаза. Это правило касалось и её отношений с мужчинами.

– Не жалейте меня, Иосиф Аристархович, не надо, – произнесла она томно, придвигаясь ближе. – Я сильная женщина, я выдержу.

Заманский кивнул, соглашаясь, однако счёл своим долгом заметить:

– Я ничуть в этом не сомневаюсь, Софья Алексеевна. Но немного жалости ещё никогда и никому не повредило.

Софья Алексеевна ласково прикоснулась к его руке и проворковала:

– Так вот вы какой! А я-то считала вас этаким скромником. Верно говорят про тихий омут…

Заманский поразился как её прикосновению, так и непривычному тону. И не смог этого скрыть, спросив:

– Это вы о чём, Софья Алексеевна, позвольте узнать?

Но вдова не стала торопить события.

– Не сейчас, – сказала она, многозначительно глядя на него. – Давайте продолжим наш разговор позже, когда все гости разойдутся. Вы не возражаете?

По своей привычке никогда и ни с кем не спорить без насущной на то необходимости, Заманский покачал головой, словно игрушечный китайский болванчик.

– С превеликим удовольствием, Софья Алексеевна! Если бы я ещё хоть что-нибудь понимал из того, о чём мы только что говорили…

Гул от всех этих разговоров, то стихающий, то усиливающийся, наполнил гостиную. Недавнее молчание, воцарившееся после выпитого в память о Кичатове вина, было нарушено. Снова заслышав оживлённые голоса, мальчик, который сам же и вызвал эту лавину, сообразил, что выбраться незаметно ему не удастся. Путешествие на четвереньках под столом было слишком утомительным и непредсказуемым по последствиям. И по здравому размышлению он решил выждать. У него оставалась надежда на то, что мама спохватится, придёт и спасёт его.

Печально вздохнув, мальчик достал из кармана пиджачка остывшую и изрядно помятую котлету и начал её есть, отщипывая маленькие кусочки…

Глава 5

Софья Алексеевна постучала вилкой о бокал, привлекая к себе общее внимание, и, дождавшись, когда все взоры обратились на неё, тоном, не допускающим возражений, произнесла:

– Вот мы и помянули Кичатова, да обретёт вечный покой его беспокойная морская душа. А теперь каждый из вас должен сказать о нём что-нибудь.

Приветливо улыбнувшись, она полувопросительно-полуутвердительно сказала:

– Иосиф Аристархович, может быть, вы начнёте первым, на правах старого друга семьи?

Заманский не был готов к такому, однако он не стал возражать, верный своей привычке ни с кем не спорить. Да ему это было и не трудно. Он любил поговорить, мало интересуясь тем, слушают ли его окружающие. Для него было главным, чтобы его не перебивали. И тогда он мог говорить бесконечно, за потоком слов умело скрывая свои истинные мысли и чувства, если это было необходимо.

– Благодарю вас, Софья Алексеевна! – сказал он, вставая. – Все вы знаете, что я был поверенным в делах Андрея Олеговича Кичатова много лет. С того самого дня, когда он учредил свое первое рыболовецкое предприятие.

Он немного помолчал, словно вспоминая. Потом качнул головой, будто прогоняя эти воспоминания, и продолжил:

– Это было лихое время. И, говоря откровенно, тяжкий рыбацкий труд был в те дни не самым тяжёлым испытанием. Ведь в открытом море не было ни бандитов, ни чиновников. Они поджидали рыбаков на суше. И те, и другие хотели урвать свой кусок от рыбацкого пирога, и побольше.

Почему-то решив, что Заманский говорит это про него, Юрков возмущённо заявил:

– Ну, это вы зря, Иосиф Аристархович! Я лично живу по принципу – на чужой каравай рот не разевай. Свой бы кусок прожевать.

Растерявшийся Заманский, робко улыбаясь, запротестовал:

– Простите, Павел, речь, конечно же, не о вас, а о тех, кого нет за этим столом. Я сожалею, если…

Но его перебил Мышкин, с усмешкой спросив:

– Паша – совесть наша, а ты себя к кому причислил – бандитам или чиновникам?

Привстав на стуле, словно собираясь броситься на него, Юрков зло бросил:

– Эй, ты, рыба летучая, сложи плавники, пока не оборвали!

Но ссора не успела разгореться, этому помешала Софья Алексеевна.

– Тише, тише! – потребовала она, словно успокаивая расшалившихся детей. – Давайте послушаем Иосифа Аристарховича. Он так красиво говорит! А вас я выслушаю позже.

В её голосе было столько невысказанной угрозы, что притих даже взбешенный Юрков. Бросив ненавидящий взгляд на Мышкина, он откинулся на спинку стула и демонстративно уставился в окно. А Алексей налил в бокал вина и залпом выпил его, морщась так, будто пил горькую настойку. Он старательно не смотрел на Надежду, которая пыталась удержать его взглядом. Её глаза влажно блестели от готовых пролиться слёз. Вера с презрительной гримасой переводила взгляд с сестры на мужа, обнажив зубы, словно оскалившийся волк. Софья Алексеевна бросала на всех предостерегающие взгляды, напоминая укротителя в цирке, который держит зверей в повиновении резкими ударами хлыста. И только Заманского она одаряла ласковой улыбкой, предпочитая в этом случае кнуту пряник.

Неприкрытая лесть пришлась Заманскому по душе. Он заметно воодушевился, и теперь смотрел лишь на вдову, казалось, обращаясь только к ней.

– Благодарю вас, Софья Алексеевна, – с церемонным полупоклоном снова произнёс он, откашлялся и невозмутимо продолжил свою речь с того самого места, на котором её прервали. – Однако Кичатов выстоял. Не многим это тогда удалось. Как говорится, много званных, да мало избранных. Он оказался одним из таких избранных. И судьба, которая любит сильных, щедро вознаградила его.

Заманский поднял руку с направленным вверх указующим перстом, чтобы придать больший вес своим словам.

– Я говорю не только о материальных благах, – возвысил он голос, заставив вздрогнуть от неожиданности своих слушателей. – Но и о семье. Любящей жене, обожающих его дочерях, их мужьях, ставших для Кичатова опорой в его неустанных тяжких трудах.

Перечисляя, он сопровождал свои слова взглядом. А перехватив ответный взгляд, Заманский кивал, словно подтверждая, что он говорит именно об этом человеке и здесь нет никакой ошибки.

– И его скоропостижная смерть уже ничего не изменит, – печально, и в то же время радостно провозгласил нотариус, завершая свою речь. – Наш дорогой и всеми любимый Андрей Олегович Кичатов оставил после себя на этой земле не брошенные на бесплодный камень или в тернии зёрна, которым не суждено дать добрый урожай, а плоды, во много раз превосходящие посеянное. О таком может мечтать любой человек. Ибо прах ты и в прах возвратишься, но добрая память о тебе будет жить вечно.

Софья Алексеевна промокнула глаза платочком и прошептала так, что её было слышно даже на самом дальнем конце стола:

– Как это образно и трогательно!

Заманский вежливым наклоном головы поблагодарил её и опустился на стул с обессиленным видом. Он протянул руку к своему бокалу, чтобы промочить пересохшее горло, но тот был пуст. Заметив это, Софья Алексеевна нахмурилась и распорядилась:

– Любаша, не стой столбом, налей ещё вина Иосифу Аристарховичу!

Проследив, чтобы её приказание было исполнено, она обратилась к дочери.

– Надя, ты хотела произнести что-то поэтическое? Самое время.

Однако та, выглядевшая расстроенной, отказалась.

– Уже нет, мама. Я вспомнила, что папа не любил поэзии.

Опустив голову, она тихо проговорила:

– Поэтому я была вынуждена поступить в институт иностранных языков вместо литературного.

Однако Софья Алексеевна услышала её и возразила:

– Мне помнится, была другая причина.

Надежда растерянно улыбнулась, словно её уличили во лжи. Однако не стала спорить.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.