Человэльф

По-видимому, Борис лежал на каменистом берегу уже долго, потому что тело его затекло, ноги не слушались. Он с трудом перевернулся со спины на живот. Подтянул ноги к животу и сначала встал на колени. Попытался опереться ладонями о землю, чтобы приподняться. И только сейчас увидел, что все это время правая рука его была сжата в кулак. Он так увлекся, рассматривая звездное небо и слушая пение, что совсем не обратил на это внимание. В кулаке, когда Борис разжал его, он обнаружил небольшой медальон на оборванной золотой цепочке. Он нажал на крышку медальона, и та с мелодичным звоном раскрылась. Внутри оказалось изображение незнакомой ему и очень красивой девушки. Она с улыбкой смотрела куда-то вдаль. Но глаза ее цвета предзакатного неба были печальными. Светлые волосы струились пенистым водопадом по обнаженным плечам. Взгляд Бориса невольно скользнул вниз, но кромка медальона оборвала полет фантазии.

Борис даже не пытался вспомнить, каким образом медальон оказался в его руках. В памяти был мрачный провал, на дно которого у него не было ни времени, ни желания спускаться. Во всяком случае, в эту минуту. Он закрыл крышку медальона и опустил его в задний карман джинсов, единственный, до которого смог дотянуться, стоя в своей неудобной позе на четвереньках. Сейчас у него было дело поважнее, чем разгадывать ребусы.

Он оперся руками о большой валун, оказавшийся поблизости, и приподнялся. Выпрямился. Сделал один шаг. Нога ступила на мокрый камень, и он опять едва не упал. Но ему удалось удержаться на ногах и сделать второй шаг. Затем к нему вернулась уверенность в своих силах, и все стало проще. И он не спеша пошел вдоль берега, посчитав, что так будет вернее, чем карабкаться на холм, а затем спускаться с него. Пение доносилось из-за холма, а не с его вершины. На вершине холма одиноко стоял маяк и мертвенно-бледным светом освещал окрестности. Но звездам это удавалось лучше.

Остров был невелик, но путь растянулся надолго. Борис боялся в темноте оступиться и упасть, поэтому шагал осторожно, словно по льду. Камни под ногами иногда разъезжались в стороны, трава была влажной и скользкой. Казалось, сама природа была против него. Как будто остров вдруг ожил, подобно большой рыбе из рассказов о путешествиях Синдбада-морехода, и пытался помешать ему дойти. Но все же, по ощущениям почти вечность спустя, Борис обошел холм и очутился по другую его сторону. Еще издали он увидел огромный валун на берегу моря, на котором спиной к нему сидела длинноволосая женщина и пела.

Слов Борис разобрать не мог даже сейчас. Это был другой, незнакомый ему язык, а, быть может, слов и не было вовсе. Они были не нужны, чтобы выразить ту вечную печаль и бессмертную надежду, которые незнакомка пыталась высказать своим пением. Отсвет маяка падал на нее, но лица не было видно. Светила луна, выстелив серебрившуюся на волнах дорожку с небес до самых ее ног. Звезды замерли в вышине, заслушавшись. Стих ветер, боясь не расслышать мелодии. Все они были зрителями этого чудесного концерта на острове Эйлин Мор. И, кроме них, человек.

Борис подошел уже близко, когда нога его ступила на скользкий голыш и сорвалась с него. Он упал, больно ударился коленом о камень и невольно застонал. Незнакомка, услышав его, обернулась. И он увидел ее лицо. Борис узнал ее сразу. Это была девушка из медальона. Она, заметив его, тихо вскрикнула. И внезапно исчезла, как будто растаяла в воздухе. Или соскользнула с камня в море. Или воспарила над землей. Борис допускал любой вариант. Ведь она была ангелом. Пусть даже во плоти.

Он поднялся с земли и, хромая, дотащился до валуна, на котором до этого сидела девушка. Камень, казалось, еще хранил тепло ее тела. Борис присел на него. Достал медальон, раскрыл и долго смотрел на изображение. Он не ошибся, это была она, только в реальности еще прекраснее. Затем он лег спиной на теплую сухую поверхность камня и начал смотреть в звездное небо. Свет маяка падал на его лицо. Оно было безмятежно, как будто все плохое, что с ним происходило до этого, было начисто стерто из его памяти ангельским пением таинственной незнакомки.

Затем он встал и начал подниматься на холм, где по-прежнему светил маяк Эйлин Мор, указывая путь проходящим кораблям и ему, Борису Смирнову.

Глава 12

Фергюс, на правах члена Совета ХIII, вошел в кабинет премьер-министра Эльфландии без доклада, молча миновав растерявшегося секретаря в приемной и повелительным жестом принуждая того не следовать за ним.

Лахлан сидел за письменным столом, работал. Читал какие-то документы, некоторые сразу подписывал, на других оставлял резолюции, требующие пояснений. Он был прирожденным чиновником, бюрократом до мозга костей, и за это Фергюс презирал его еще сильнее. Сам Фергюс никогда ничего не подписывал, и вообще не оставлял никаких вещественных доказательств своей деятельности. Он предпочитал устные договоренности. Бумагу придумали люди, говорил он, слово дано нам от рождения. Люди лжецы по природе своей, поэтому им необходимо документальное подтверждение слов. Духи никогда не лгут, и каждое сказанное ими слово – это документ, подписанный их родовой честью. То, что его утверждение насчет повальной честности духов было весьма сомнительным, а люди пользовались бумагой вот уже более двух тысяч лет, не имело для него никакого значения. Заочный спор между Египтом и Китаем за право называться родиной бумаги вызывал у него сардоническую усмешку. Сам он не дал бы за это и фунта.

Когда Фергюс получал из канцелярии премьер-министра какие-либо официальные письменные сообщения, он рвал их, не читая. Он знал, что однажды Лахлан, словно бы в шутку, сказал:

– Не стоит укорять за это нашего друга Фергюса. Вероятно, он просто неграмотный, как большинство эльфов. Бедняга не умеет ни читать, ни писать, но стыдится в этом признаться.

Слова эти были донесены до Фергюса. Он ничем не выдал своих эмоций. И не стал требовать от Лахлана извинений. Но ничего не забыл. И не простил. Однажды он услышал от кого-то из людей, что месть – это блюдо, которое следует подавать холодным. И придерживался того же мнения, несмотря на всю свою ненависть к людям и отвержение всего, что с ними связано или исходит от них. Это был, пожалуй, единственный случай, когда он что-то взял от людей. Но поскольку Фергюс взял это на вооружение, то и не считал предосудительным. Бей врага его же оружием, говорил, а вернее, думал Фергюс, и ты непременно победишь. Ведь никто же не осудит воина, поднявшего на поле боя меч своего врага и продолжающего сражаться. Это может принести ему только славу, а не позор.

– Приветствую тебя, премьер-министр, – сухо произнес Фергюс. – Прошу извинить за нежданное вторжение, но у меня к тебе срочное дело.

– Я к твоим услугам, достопочтимый Фергюс, в любое время дня и ночи, когда только пожелаешь, – любезно ответил Лахлан, вставая из-за стола. Жестом он пригласил Фергюса занять одно из мягких кресел, стоявших в углу кабинета и предназначенных для менее официальных бесед. Но Фергюс пренебрег этой возможностью. Он присел на жесткий стул по другую сторону письменного стола премьер-министра, всем своим видом давая понять, что между ними не может быть даже намека на доверительные отношения.

– Мне стало известно…, – начал Фергюс, не дожидаясь, пока премьер-министр снова опустится в свое кресло. В этом тоже был свой психологический расчет – он говорил, а Лахлан выслушивал его стоя. Это как будто подчеркивало разницу в их общественном положении – член Совета ХIII на иерархической лестнице стоял на много ступенек выше, чем премьер-министр какой-то там Эльфландии. Он хотел унизить Лахлана в его же собственных глазах.

Но и Лахлан был по-своему горд, а потому не собирался терпеть унижение даже от члена Совета ХIII, учитывая, что тот был такой же эльф, как и он. Поэтому он перебил Фергюса вопросом:

– Ты хочешь сказать, что до тебя дошли какие-то слухи, достопочтимый Фергюс?

Произнесено это было с видом полнейшего доброжелательства. Но мечи в их невидимой дуэли скрестились и высекли искры.

– Я не пробавляюсь слухами, премьер-министр, – голосом, в котором не было и тени эмоций, произнес Фергюс. – Только достоверные факты. И очень не радостные для тебя, поверь.

– Поэтому, как я понимаю, ты и поспешил мне их сообщить, – самым невинным тоном заметил Лахлан. – Чтобы я имел время и возможность опровергнуть их, когда о них узнает Совет тринадцати. Благодарю тебя, достопочтимый Фергюс. Мы, эльфы, должны держаться друг друга.

– Вот именно, – буркнул Фергюс. – Мне сообщили, что пропал без вести новый главный смотритель маяка. Если об этом узнает Совет тринадцати, у тебя могут быть большие неприятности. Это бросает тень на тебя, как на премьер-министра Эльфландии. Могут сказать, что ты не справляешься со своими обязанностями.

– И кто, позволь узнать, сообщил тебе этот факт? – с улыбкой спросил Лахлан.

Эта улыбка очень не понравилась Фергюсу.

– Позволь сохранить в тайне мой источник информации, – ответил он. – Это тебе ничего не даст.

– Разумеется, – согласился Лахлан. – Тот, кто дезинформировал тебя, достопочтимый Фергюс, не стоит того, чтобы знать его имя. Я бы на твоем месте просто прогнал его взашей в следующий раз, когда он принесет тебе, как болтливая сорока на своем куцем хвосте, какие-то лживые слухи.

– Лживые? Ты так полагаешь? – недоверчиво спросил Фергюс.

– Я точно знаю, – снова улыбнулся Лахлан. – Незадолго до твоего прихода мне сообщили, что новый главный смотритель маяка благополучно добрался до острова и приступил к исполнению своих обязанностей.

– И кто это тебе сообщил? – презрительно усмехнулся Фергюс.

– Мой помощник по особым поручениям. Ее зовут Катриона. Возможно, ты встречался с ней. Во всяком случае, она говорила, что да.

Фергюс промолчал. Удар был слишком неожиданным, а потому особенно болезненным. Он собирался привести премьер-министра в замешательство своим известием, запугать жесткими санкциями Совета ХIII, а затем заключить с ним сделку, пообещав сохранить для него пост премьер-министра в обмен на лояльность в вопросе о снятии заклятия с маяка Эйлин Мор, которое не позволяло силам Сопротивления его разрушить. Единственное, что они могли – это убивать смотрителей. Но эти убийства не могли продолжаться вечно. Еще один-два смотрителя – и угроза нависнет уже не над премьер-министром, а над ним, Фергюсом, который до того увлекся местью, что позволил ассоциировать себя с Сопротивлением, передавая его требования Совету ХIII. Эльбст Роналд не настолько глуп, чтобы однажды не суметь свести концы с концами. Кроме того, у Совета ХIII есть еще тайная полиция, которую курирует сам эльбст, не доверяя никому другому. И уж она то, только дай ей в руки кончик ниточки, сумеет распутать весь клубок.

– Катриона? – повторил Фергюс, чтобы выиграть время и прийти в себя. – Да, да, кажется, мы встречались на конгрессе.

И вдруг в его затуманенной голове сверкнула, как спасительный луч света, мысль. На то, чтобы обдумать ее, у Фергюса не было времени, но она казалась удачной. Одним выстрелом он поражал сразу две мишени.

– Кажется, мать этой очаровательной девушки зовут Арлайн? – спросил он как бы между прочим.

И премьер-министр попался в расставленные ему силки.

– Возможно, – ответил он. – Скорее всего, да. Она как-то упоминала имя своей матери в разговоре с моей женой. Кажется, речь шла о декорировании помещений с учетом фэн-шуя.

– Та самая Арлайн? – многозначительно переспросил Фергюс.

Теперь пришел черед волноваться уже премьер-министру. Разумеется, он знакомился с личным делом Катрионы, где было упоминание о ее родственных связях. Но второпях, и не особенно вчитываясь. Было много более важных дел, а Катриону ему рекомендовала жена, которой Лахлан привык слепо доверять.

– Что ты подразумеваешь под «та самая»? – осторожно спросил премьер-министр.

– Отщепенка Арлайн, – глядя на него с нескрываемым сожалением, уточнил Фергюс.

Лоб Лахлана покрылся холодной испариной.

– Я… Я не знал об этом, – пробормотал он.

– Не знал? – нарочито преувеличенно удивился Фргюс.

– То есть, не то, чтобы не знал, но… упустил из виду, – пытался выкрутиться Лахлан, и еще сильнее запутывался в силках.

– И тебе кажется, что эльфы сочтут это за смягчающее вину обстоятельство, когда узнают, что премьер-министр Эльфландии пользуется услугами дочери отщепенки? Той, что опозорила свой народ, спутавшись с человеком? А что хуже всего – родила от него дочь. Эту самую Катриону.

– Но ведь это невозможно, – пробормотал Лахлан. – Чтобы у человека и эльфийки…

– То есть ты об этом никогда не слышал, – заметил Фергюс. – Но, как известно, незнание не освобождает от возмездия. Ты понимаешь, к чему привела тебя твоя беспечность?

Премьер-министр обреченно кивнул. Он и без подсказки Фергюса знал, как будут развиваться дальнейшие события. Народ эльфов возмутится и выразит свой протест, Совет ХIII рассмотрит его и принесет в жертву общественному и своему спокойствию его, Лахлана. И во всем этом будет принимать самое деятельное участие Фергюс, эльф и член Совета ХIII одновременно. А, следовательно, на его, Лахлана, политической карьере уже сейчас можно поставить крест, наподобие того, что втыкают в грудь вампиров люди, перед тем как захоронить их, чтобы те не вышли из своих гробов. Глупое суеверие, но очень эффективный способ выказать свое отношение к покойнику.

– Но, быть может, мать Катрионы уже умерла? – спросил Лахлан скорее себя самого, чем своего собеседника. Это была случайная мысль. Но, высказанная, она обрела очертания надежды. В глазах Лахлана блеснул радостный огонек. Смерть отщепенки снимала пятно позора со всех ее родственников, а, значит, и ответственность за свой проступок с него самого.

– Это вряд ли, – покачал головой Фергюс. – Я бы знал.

– И все-таки я проверю, с твоего разрешения, – уже твердо произнес премьер-министр. – Или без него. Ты же понимаешь, насколько это важно для меня. Да и для Эльфландии тоже.

– Хорошо, – неохотно согласился Фергюс. Он понимал, что отсрочка давала премьер-министру изыскать какой-либо способ уйти от заключения невыгодной для него сделки, в которой Фергюс был так заинтересован. Лахлан в результате этой сделки не приобретал ничего, а только сохранял статус-кво. Он же, Фергюс, мог достичь почти всего, о чем мечтал столько лет. Маяк, воздвигнутый людьми на острове Эйлин Мор, был символом унижения не только народа эльфов, но и лично его, Фергюса. Не будь этого маяка – и Арлайн в далеком прошлом стала бы его женой, а его собственная судьба сложилась бы совсем по-другому. Он был бы счастлив, у него были бы семья и, быть может, любимые, общие с Арлайн, дети. И ему не надо было бы подчиняться прихотям какого-то замшелого эльбста, который возомнил себя владыкой мира духов природы. Фергюс ненавидел эльбста Роналда не намного меньше, чем людей. Но сначала он должен был отомстить людям. И затем уже придет черед эльбста. А потом будут и другие – все те, кто усомнится в его, Фергюса, праве, быть их повелителем, будь то гномы, водяные, лешие, туди, кто угодно.

Но Фергюс также понимал, что протестовать сейчас было бы глупо. Премьер-министр, до смерти перепуганный, мог заартачиться, и продуманный до мелочей план обратился бы в прах. Даже заяц, загнанный в тупик, может обернуться и броситься на своего врага, пусть даже его преследует волк или филин. Лучше дать ему время – на выяснение истины, на раздумья.

Фергюс был уверен, что его новый расчет безошибочен. Арлайн была его вечным проклятием. Теперь она становилась проклятием своей дочери, прижитой ею от человека. И она будет проклятием Лахлана. По-другому быть не могло. Арлайн становится проклятием для всех, с кем соприкасается. Так было, есть и будет. Пока он, Фергюс, не решит иначе.

Фергюс встал со стула и, глядя поверх головы премьер-министра, произнес:

– Когда ты убедишься, премьер-министр, что Арлайн жива, то найди меня. Только поторопись. У тебя есть время до утра. А затем…

Он не договорил. Но этого и не требовалось. Лахлан хорошо его понял.

Глава 13

Их дуэль не закончилась, это понимали и Фергюс, и Лахлан. Противники только слегка оцарапали друг друга, но вся схватка, с непредсказуемым финалом, была еще впереди. Поэтому, расставшись, оба действовали решительно и молниеносно.

Фергюс, выйдя из кабинета премьер-министра, тотчас же телепатически связался с Гриром и потребовал немедленной встречи. Фергюс был воплощение осторожности, Грир – сама беспечность. Поэтому Фергюсу приходилось думать о безопасности за двоих. Сообщение он послал, используя известный только ему и Гриру код.

Лахлан, оставшись один, затребовал из канцелярии личное дело Катрионы и углубился в его изучение. На этот раз он был очень внимателен и вчитывался в каждое слово. Ему не потребовалось много времени, чтобы убедиться в правоте слов Фергюса. Катриона действительно была дочерью Арлайн. Отщепенки Арлайн, опозорившей некогда народ эльфов тем, что она спуталась с человеком и родила от него дочь. Ту самую Катриону, которая сейчас работала на него и считалась подругой его жены Алвы. Лахлан понимал, что это было двойное обвинение, которое ему предъявят. Он поддерживал с дочерью врага народа эльфов не только деловые, но и дружеские связи. Такое нельзя было простить. Как бы покровительственно ни был настроен по отношению к нему эльбст Роналд, но он ничем не сможет помочь, да и не захочет. Идти наперекор целому народу ради него, Лахлана – да такое эльбсту и в голову не придет. Достаточно с него и маяка Эйлин Мор.

Лахлан почувствовал себя жертвенным тельцом. Эльфы, в отличие от многих других духов, никогда и никому не приносили ни человеческих, ни иных жертв, даже Великой Эльфийке. Они отдавали своей прародительнице дань танцами, песнями, плотской любовью. Он, Лахлан, будет первым из эльфов, кого их народ принесет в жертву традициям и своему божеству. Пусть это заклание будет бескровным, но от этого не менее трагическим лично для него, Лахлана. А впоследствии, он был в этом уверен, и для самого народа эльфов. Фергюс, получив после отставки премьер-министра Лахлана безраздельную власть над эльфами, и общественную, и политическую, очень скоро злоупотребит ею.

Целую минуту Лахлан, безвольно понурив голову, жалел себя и свой народ, не отдавая никому предпочтения. И это была минута высшей жертвенности в его жизни. А затем он связался с начальником охраны посольства Эльфландии.

– Грайогэйр, мне нужно встретиться с Арлайн, матерью Катрион, – сказал он. – Это срочно.

Грайогэйр что-то буркнул в ответ. Лахлан по опыту знал, что его приказание будет исполнено беспрекословно.

Фергюс жил в небольшом фешенебельном особняке на Kensington Palace Gardens, расположенной в самом центре Лондона улице длиной чуть более 800 метров, которая считалась одной из самых дорогих в мире. Она была создана в 1840 году как часть парка Кенсингтонского дворца и принадлежала британской короне. Особняки здесь стоили от десятков до сотен миллинов фунтов стерлингов. Когда Фергюс вошел в свой дом, Грир уже поджидал его, сидя в едва освещенной гостиной и попивая коньяк из огромного граненого стакана. Эта нахальная манера Грира входить без стука и разрешения, куда ему заблагорассудится, всегда раздражала Фергюса, но обычно он сдерживал свои эмоции. Грир был ему нужен, при всех его скверных привычках. Поэтому Фергюс даже не поморщился, увидев, что тот откупорил его коллекционную бутылку коньяка и уже наполовину опустошил ее. Он просто включил еще и ее в счет, который со временем собирался предъявить Гриру. В тот день, когда необходимость в нем отпадет.

– Повелитель Фергюс, – ухмыльнулся Грир, увидев его. – Что за срочность? Или я не заслужил права на отдых после той утомительной работенки, которую ты мне задал на этот вечер?

– Нет, – отрезал Фергюс. – Потому что работа не выполнена. Ты обманул меня, Грир. Такое в нашем деле не прощается.

– Я? Обманул? – Грир сразу протрезвел. Была задета его профессиональная гордость убийцы. – Когда и в чем?

– Ты сказал, что с новым главным смотрителем маяка покончено.

– И повторяю это. Я раздавил его лодку своим пакетботом, как орех щипцами. Крак! – и все, только обломки по воде. Ты бы слышал этот звук, Фергюс! Просто мороз по коже.

– И среди этих обломков, по всей видимости, ты не заметил голову человека. И ему удалось спастись.

– Но это невозможно! – пробормотал потрясенный Грир. – Ночь, ледяная вода, на много миль вокруг ни клочка обитаемой суши… Да он сам Сатанатос, если смог доплыть до берега!

– Он человек, а это чрезвычайно живучие существа, – хмуро взглянул на него Фергюс. – Тебе ли это не знать, Грир. Тебе, истребителю человеков! Сколько их на твоем счету?

– Я не считал, – с нескрываемой гордостью ответил Грир. – За то время, что я работаю на тебя, не меньше миллиона. Если начинать отсчет с тех трех смотрителей маяка на острове Эйлин Мор в начале прошлого века. Они были твоими кровными врагами, если мне не изменяет память.

– Замолчи, Грир, – поморщился Фергюс. – Кажется, ты уже успел напиться и несешь чушь.

– Ничуть не бывало, – заупрямился Грир. – Во-первых, я не пьян. Во-вторых, мои слова может подтвердить вся команда «Летучего Эльфа». Рароги хорошо поработали в тот день. Люди, завидев их, в ужасе прыгали со скалы, но крыльев у них, в отличие от рарогов, не было, и они разбивались о скалы. Кровь и мозги тут же смывали волны, они же унесли тела в море, а там их растерзали акулы. Чистое убийство! Знаешь, Фергюс, чистым я называю убийство, которое не оставляет следов, а потому его невозможно раскрыть. Люди вот уже более ста лет бьются над этой загадкой, и не могут ее разгадать. Мое преступление, как бутылка со старым вином, от времени становится только ценнее…

Грира уже не заботило, слушает ли его кто-либо, он говорил сам с собой все более заплетающимся языком. Фергюс с отвращением смотрел на него. Он давно уже вынес приговор этому убийце, который был недостоин называться эльфом, возлюбив смерть превыше жизни, пусть даже и та, и другая были чужими. То, что Грир убивал по его приказу, Фергюса волновало мало. Грир, рассуждал он, мог отказаться. И тогда, в начале прошлого века, когда он, Фергюс, потеряв Арлайн, только начал мстить людям, но, не желая рисковать собственной жизнью, чужими руками. И сейчас, уже запятнав свои руки даже не по локоть, а по самые плечи в крови.

– А, в третьих, разве не ты ссудил мне денег, чтобы я смог построить на лондонских верфях своего «Летучего Эльфа»? – выбрался наконец из дебрей размышлений о преступлении как таковом Грир. Он ступил на твердую почву собственных преступлений. – Ведь это не обычный пакетбот, как кому-то может показаться. С виду – милая и очень миролюбивая малышка, перевозит почту. А подойдет поближе, развернется бортом, откинет тайные люки – и нате вам! Жерла пушек, как глаза Сатанатоса, уставились на свою жертву. Люди не успевают моргнуть, как их корабль получает залп ниже ватерлинии, затем еще, и еще, и еще – и на дно, на дно, на дно! И те, кто останутся в живых, позавидуют мертвым… Так говорил сам Сатанатос. Мне рассказывал об этом капитан-призрак, Филиппус Ван дер Витт. И не смей, говорить, Катриона, что я вру!

Фергюс вздрогнул, как лошадь от удара кнутом.

– Катриона? – переспросил он. – Грир! Почему ты произнес это имя?

– Потому что она называла меня обманщиком, – бессмысленно глядя на него, ответил Грир. Он все еще был в другой, своей реальности, далекой от этой комнаты. – А я никогда не обманываю. Ну, может быть, иногда. Но только не ее. А вот ее мать я бы обманул, и с превеликим удовольствием. Она вся такая вежливая, воспитанная, добрая, но это все притворство. Отщепенка не может быть хорошей. Ты согласен со мной, Фергюс?

– Да, – буркнул тот. – В этом ты прав.

– А ведь так хорошо все начиналось, – с сожалением вспоминал Грир. – Такая славная эльфийка… Это я о Катрионе. Ведь я ее уже почти полюбил, Фергюс! И вдруг… Что мне делать, Фергюс, подскажи? Может быть, вернуться и попросить прощения?

– Не сходи с ума, Грир, – встряхнул его Фергюс, взяв за шиворот. – Если ты куда и обязан вернуться, так это на остров Эйлин Мор. И завершить начатое тобой дело. Новый главный смотритель маяка не должен встретить вечернюю зарю. От этого зависит судьба всего народа эльфов, а, быть может, и наше с тобой будущее.

– А потом к Катрионе? – с мольбой посмотрел на него Грир. – Ты не будешь против, Фергюс?

– Потом куда хочешь, можешь даже к Сатанатосу.

– Нет, к Сатанатосу я не хочу, – заупрямился пьяный эльф. – Я хочу к Катрионе. Да, кстати, Фергюс, в доме у Арлайн я видел твой портрет. То есть, не твой, а того, кем ты был сто лет тому назад. Так мне сказала сама Арлайн. Вот только не пойму, что она хотела этим сказать. А ты, Фергюс, понимаешь?

Фергюс побледнел. Он наполнил стакан доверху коньяком и со всего размаху выплеснул его в лицо Грира.

– А теперь убирайся отсюда немедленно, – сказал он, чеканя каждое слово. – На остров Эйлин Мор. Или я сам отправлю тебя к Сатанатосу, Грир.