скачать книгу бесплатно
– Они у меня крепкие, – эта фраза окончательно рассмешила нападавших. Они загоготали в голос.
– Поедешь с нами. Шеф хочет с тобою поговорить. А ты чего такой мрачный? Радоваться должен. И вообще, мы ребята веселые. Скучных фраеров не любим. Имей это в виду, – и совсем другим тоном, отрывисто, как приказ, он добавил, – и не делай глупостей. Выходи и садись в машину. Если удерешь – все равно найдем.
Наблюдавшие за происходящим завсегдатаи пивной, толпившиеся у противоположной стены, увидев, что обстановка разрядилась, тут же рассредоточились по залу и ежедневный праздник пива и пустой болтовни пустился по обычной колее как ни в чем не бывало.
И вот Николай, мрачно потупившись, стоял перед неприметным пожилым человеком, сидевшим в массивном в кресле в трех шагах от него. Это и был шеф, о котором говорили захватившие его “быки”. Впечатления он не производил. Короткая шея, вдавленная в плечи, жирная “бабья” грудь, живот, растекающийся жиром и не умещающийся под ремень, лишали его величия, создавали карикатурный, гротескный образ.
Однако улыбнуться себе, Николай не позволил. Он полностью контролировал свои эмоции, каждую мимическую мышцу лица. Да, Николай не любил таких людей, слабых физически, но обладавших некой толикой власти – помимо равнодушного презрения такие типы вызывали в нем чувство неприязни, гадливости, но он хотел научиться избавляться от этого чувства и уже начал постигать тайны восточной философии и тайны духа японских самураев… Впрочем, абсолютное бесстрастие – недостижимо, знал он, а слово самурай – ему тоже не нравилось. Ведь самурай – всегда слуга. Кому-то. В лучшем случае, чему-то. А Николай стремится быть над обязательствами. И если ему приходилось пока скрывать свои желания и цели – так то, был он уверен, временно.
Увидев “шефа” и оценив его со своей точки зрения, Николай успокоился.
– Это он? – не фиксируя на нем прицел своих близко расположенных зрачков, “шеф” смотрел на Николая и сквозь него, будто его и не было. – Он? – еще раз переспросил он “брюнета”, стоящего у Николая за спиной – поинтересовался, как бы нехотя, лениво, без любопытства.
– Да. Тот самый, – ответил из-за спины Николая его веселый конвоир.
– Ну-ка, ну-ка, как тебя зовут?
– Николай, Ник.
– Ник? Это хорошо. Звучит… эдак, по-ковбойски. Правда, хорошо, Сидор, а? Расскажи-ка нам, Ник, дружок, как ты в армии служил? Служба не в тягость тебе была?
– Не в тягость. Служил нормально. Как все.
– Да? А вот твои однополчане, – он сделал неопределенный жест в сторону, обрисовывая обширный регион, где по-видимому пребывали однополчане Ника в настоящее время, а, возможно, что и в прошлом и не исключено, что и в будущем, – как раз и свидетельствуют, что не как все. Докладывают, что был ты, можно сказать, выдающейся личностью. А салагой – не был. Я правильно выражаюсь, Сидор? – с иронией в голосе он вновь обратился к брюнету.
– Правильно, шеф, правильно, – насмешливо подтвердил Сидор.
– Хорошо. Говорят, ты сам по себе жил. Расскажи, что запомнилось.
– Вы спрашивайте, расскажу. Мне скрывать нечего. Конкретно, – теперь и Ник позволил себе криво усмехнуться.
– Конкретно? Хорошо. Расскажи, как ты убил своего товарища, можно сказать, боевого друга, рядового… как там его?
– Федорова, – подсказал Сидор.
– Точно, Лешку Федорова. Какой был парень! – куражась и насмехаясь, продолжал “шеф”.
– Дерьмом он был. Расскажу, раз просите, – ответил Ник.
Он рассказал. Как в каптерке, среди хлама и мусора, отыскал подходящий гвоздь, как бегал каждый день в магазин, расположенный не на территории части, а прямо напротив проходной, и покупал там водку и растратил на неё все свои карманные деньги, что сунула мать ему в кулак на вокзале. Как убил, а потом выбросил гвоздь и как тот с легким всхлюпом провалился в канализацию, и уж точно в том дерьме его никто никогда не найдет.
Закончив свой рассказа, Николай равнодушно спросил: – А как вы узнали?
– Очень просто. Сидор тебя вычислил. Он у нас наблюдательный. Сидор мне эту историю и представил. Так тебя расписал! И эдак! Скажи ему спасибо, другу своему. Видел он, как ты ночью по казарме разгуливал, а сам он на вахте стоял. Так, Сидор?
– Так точно, – кривляясь, будто вновь на армейской службе, отрапортовал Сидор.
– Зачем разгуливал, об этом он позже догадался. А что ты мозг своему недругу повредил гвоздем или шилом – это доктор мне рассказал. Доктор – очень умный. А я его умнее, я его нашел и все, что нужно узнал. Приплатил ему немного. Так что ты уже мне должен. Впрочем, мне твоя история понравилась, и поэтому я долг тебе прощаю. Словом, решил на тебя взглянуть самолично, на изобретателя и фантазера, а ты – тут как тут. Опять Сидору на глаза попался. Да, да, меньше по пивным надо шляться. А сюжетец – занятный. Порадовал ты меня, старика. Спасибо, Сидор, иди пока. А с мальчиком я еще побеседую.
Сидор кивнул и молча вышел, продолжая улыбаться, будто заранее знал что-то необыкновенно приятное.
Николай по-прежнему стоял посередине комнаты, расставив ноги по ширине плеч, напружиненный, готовый действовать.
– Зови меня пока… шеф. Или патрон. Нет, еще лучше – хозяин. Да, хозяин. Это как-то по-русски. Да ты присядь.
Молча кивнув, Николай присел на кресло, стоявшее рядом. Хозяин по-прежнему не нравился ему, но выслушать его он был готов. Да и выбора, понимал он, не было.
– Как тебя? А, знаю, помню. Ник! Хочу предложить тебе работу, Ник. Почему я выбрал тебя, спросишь? Людей я вижу сразу. Распознаю их с первого взгляда. Научился за тридцать лет. Вижу и – все. И скажу – ты мне нужен.
Ник смотрел перед собою и ни один мускул не дрогнул на его лице.
“Хозяин” усмехнулся: – Не спрашиваешь? Правильно. Значит, я не ошибся. Раз предлагаю – следовательно расскажу.
В комнате было удивительно тихо. Ни шума улицы, ни звука кондиционера. Только дыхание тучного человека и их приглушенные голоса, звучавшие среди этой мертвой тишины удивительно зловеще.
Впрочем, Николай Котов и его собеседник говорили о вещах обычных.
…Потому что представления о страхе и ужасе – всегда относительны. Хирурги смеются над шутками, шокирующими учителей литературы. Надзиратели в тюрьмах смеются о своем. Сутенеры, проститутки и вокзальные бомжи… Даже у палачей собственное чувство юмора и понятие о жизни и о смерти. Для всех – свои категории ужасного и смешного, человеческого и нечеловеческого. Генерал, оповещающий мир о часе, когда бомба, что унесет тысячи жизней, упадет на югославскую землю – убийца, чиновник, солдат или отец семейства?
– Мне нужен убийца!
Он употреблял привычное – убийца, а не новомодное – киллер, неизвестно почему, заменившее в английском murderer[7 - Видимо, здесь имеет место оттенок, определяющий профессиональную принадлежность. Киллер, killer – профессионал, как рабочий или служащий, а убийца, murderer – художник.].
Ник даже не моргнул. А Хозяин и не ждал ни какой реакции.
– Сидор – хороший парень, умный, смелый, трудолюбивый, но нет в нем куража. Нет тех качеств, что есть в тебе. Нужных качеств. Слишком любит жизнь. И поэтому я ему не доверяю. А мне нужен такой, как ты. Такая работа – для нас, для меня и для тебя. И зарплата высокая. Очень.
– Откуда он меня знает?
– Это ты о Сидоренко? Да вы же служили вместе! Я же объяснил. Он мне рассказал… Видел, что убил – ты. Но, главное, как!
– Я не помню его, но в любом случае – уберу. Это – условие! Но не сейчас, – добавил Ник в ответ на вопросительный взгляд Хозяина из-под нахмуренных бровей. – Позже. Вы не будете против. Я вам обещаю! А пока – он и мне пригодится. Я согласен на ваше предложение.
– А расскажи, что-нибудь еще. Как ты убивал? Кого?
Они беседовали долго.
Ник рассказывал…
Николай быстро завоевал доверие своего работодателя – уже через две недели ему представился случай доказать свою изобретательность и хладнокровие.
Хозяин получил заказ. Требовалось убрать журналиста. Журналистку.
Заказ, сам по себе, был дешевым. Серьезной фирме не стоило и браться. Но, с другой стороны, не так давно организованному предприятию “по устранению людей” было необходимо утвердиться на рынке услуг – создать реноме, утвердить репутацию, повысить рейтинг. Да и сам процесс – развлекал хозяина фирмы. Кроме того, появился случай проверить нового сотрудника.
Кому потребовалось убрать девицу (заказ, разумеется, “пришел” анонимно) – было неясно. Она не имела в городе ни серьезного политического веса, ни авторитета. Она лишь изображала акулу пера, по мере своих сил редактируя местную страничку одной из крупных московских газет, относящихся к разряду желтых. Не могло быть в том заказе и романтических мотивов – внешне она выглядела совсем непривлекательно: коренастая, невысокая, толстая, с круглым лунообразным лицом, в коем проскальзывало нечто деревенское, какой-то скрытый намек на вырождение – то ли скошенный подбородок, то ли низкий лоб создавали подобное впечатление.
Но, может быть, действительно имели место личные отношения, которые пытались выдать за политические, а может быть, у заказчика просто отказало чувство меры и юмора? Кто знает?
Заказ поступил. На стол легла фотография.
Сидоренко вертел её в руках минуты две, а затем – искренне расхохотался: – Нет, такую я насиловать не буду. Не получится. Не смогу.
И добавил, что удара под дых этой “соплюшке-шлюшке”, было бы достаточно.
Кивнув, Хозяин мягким щелчком переадресовал фото Николаю.
– Егорова. Журналист. Слышал о ней? Нет? Я тоже. Да и работа – дешевая. Но для разминки – сойдет. Только не создавай из нее святую. Пристрелить её – и на тебе, пожалуйста, заказное убийство журналиста, борца за правду и справедливость. Не надо. Но не надо и бытовухи. Булыжником по голове? Фи. Не люблю. Некрасиво. Ты, дружок, подумай. Пофантазируй, – лениво цедил Хозяин, насмешливо поглядывая на Ника.
И Ник придумал.
Старенький компьютер, приютившийся в офисе редакции, расположенной на окраине города, медленно грузился и пока на экране монитора выскакивали непонятные символы, обозначающие сколько бит полезной информации еще можно разместить в его таинственных недрах, какие кластеры в нем свободны, а какие заняты и сломаны, Егорова, сменив дорогую выходную оправу на дешевую, повседневную – эти очки она и домой-то не брала, вечно они валялись рядом с компьютером, курила. Щелчок зажигалки. Первая сигарета из пачки, что опустеет за день. На мерцающем экране курсор ищет символ – файл открыть.
Любила журналистка Егорова начинать свой рабочий день традиционной корреспондентской сигареты. Почему “корреспондентской”? Потому что образ корреспондента без напряженно зажатой в зубах сигареты – не полный. Не лепится образ без никотинового облака, как ореола.
Вот и в этот день… Держа сигарету двумя пальцами левой руки, но уже слегка придавив фильтр губами, как и сотни и тысячи раз ранее, как миллионы и миллионы людей в других помещениях и на улицах, и в парках и за городом, и в других странах… большим пальцем правой руки она крутанула колесико дешевой одноразовой зажигалки, китайского производства. Искра – сжиженный газ – и крохотный огонек вспыхнул.
Энергии этого крошечного нагревательного прибора оказалось предостаточно!
За соседним столом сидел Антон Геев. Он давно перестал обращать внимание на Егорову. Совместные перекуры, неформальное общение, состоящее из диалогов в выражениях, которые эмансипированные редакционные дамы считали стильными и соответствующими статусу журнала…
– Я ему говорю, дай, гад, денег к косметологу сходить. Хоть сто долларов!
– А он? Гад.
– А он дал. Посмотрел на меня и дал. Триста. Гад.
– Какой гад! А ты?
– Я ему, естественно, говорю, да пошел ты в жопу! Подавись своими деньгами.
– А он?
– Он, естественно, в ответ… Шлюха, говорит, сама отправляйся.
– Вот гад!
– А ты думала!
…Надежно гасили потенцию у единственного мужчины-корреспондента и тем самым практически полностью обезличивая половую принадлежность редакционного состава.
В соседней комнате – это была даже не комната, там отсутствовала дверь, а просто очень большая ниша, куда удалось втиснуть еще один стол с компьютером, сидела еще одна дама, Ершова. Стиля – аналогичного. Такая же безлико-оплывшая. Более того, практически точная копия журналистки Егоровой, только на пять лет старше.
Утро. Сотрудники редакции заняты своим привычным делом. Они сидят и думают. Геев пьет растворимый кофе, а женщины собираются перекурить.
Щелкнуло, прокручиваясь, зажигалкино колесо…
И безусловно, этого звука не расслышал никто.
А через секунду страшный душераздирающий крик пронзил атмосферу обыденности: – А-а-а.
Она кричала на одной ноте, разом взятой, один единственный звук: —А-а-а-а.
Сигарета и зажигалка выпали из рук.
В последнем осознанном порыве отстраниться от того, что случилось с нею, с ее лицом, она, откинув голову назад, в неимоверной непроизвольной судороге оттолкнулась руками от края стола, будто хотела отпихнуть от себя боль и ужас, и… Стул покачнулся. Она потеряла равновесие и упала назад, некрасиво и смешно, вскинув ноги. И потеряла сознание.
Вскочил Геев. Он уже подбежал, нагнулся, подхватил ее под плечи, но в этот момент его взгляд упал на ее лицо. Вместо глаз, через оправу без стекол, в потолок смотрело два выжженных кратера, две бездонные ямы, две поляны пепла на пол-лица, два сгоревших очага боли – ночь и угли, обрамленные опаленными бровями и сожженной до пузырей кожей нижних век, щек и переносицы.
Он задрожал – сначала у него задрожали ноги, потом руки, потом мелко задрожал подбородок, смешно задергалось лицо, застучали зубы, и застыл, не в силах разогнуться, чуть согнув ноги и немного разведя ягодицы, бессильно, словно плети, опустив руки, будто приступ радикулита сковал его в одну секунду. Так и замер. Потом что-то забурлило у него в желудке. Волна изжоги подступила к корню языка и его вырвало. В последний миг он качнул головой и содержимое желудка – полупереваренная утренняя яичница и чашка кофе, выпитая две минуты назад, не попало на распростертое на полу тело.
Подошла Ершова. И посмотрела. Тончайший, наисложнейший инструмент человеческого тела, именуемый глазом – просто испарился. Она увидела черную воронку взрыва с запекшимися склонами. Будто миниатюрная атомная бомба сдетонировала внутри глазных яблок, и взрывная волна, прорвавшись через зрачок, как через жерло вулкана, сожгла и уничтожила человеческие органы в радиусе своего действия. Теперь в образовавшиеся отверстия можно было опустить кончик пальца на одну фалангу и дотронуться… через эти страшные, черные, как преисподняя, дыры, можно было, наверное, дотронуться до мозга.
Ник жалел только об одном, он всего этого не видел. Не видел того момента, когда Егорова ленивым жестом двинула свой большой палец по зубчатой поверхности и запустила крохотную шестеренку в смертельное пике. Не видел Ник срежиссированного им самим спектакля!
А вот что произошло!
Неровное, колеблющееся крохотное пламя зажигалки обладало достаточным инфракрасным излучением для того, чтобы изменение его количественных параметров уловил и тут же чутко на это отреагировал специальный раствор, нанесенный Ником на внутреннюю поверхность оптических стеклянных сфер, вставленных в характерную пластмассовую форму, что, собственно, мы и называется очками. Крошечный взрыв, а точнее два синхронных взрыва, направленных своею разрушительной силой от поверхности стекол к глазам, со всеми надлежащими характеристиками – эпицентром, взрывной волной, зоной термического повреждения имели в своем разрушительном эффекте и некоторые особенности. Воспламенение вещества, присутствовавшего в то утро на поверхности очковых линз, сопровождалось достижением сверхвысокой температуры, что не просто выжгла ткани, а испарила их. А само стекло в момент взрыва превратилось в порошок, часть из которого, унесенная взрывной волной, микроскопическими стрелами вонзилась в живую плоть. Эта стеклянная пыль за тысячные доли секунды до того, как ткань, содержащая, по сути, девяносто девять процентов воды, улетучилась, запорошила, словно снег, кристалл стекловидного тела, превратив его на краткий миг в тусклое матовое стекло.
Теперь крохотные осколки стекла, врезавшиеся в кожу, можно было различить среди поврежденных тканей лица, если, набравшись мужества и поборов отвращение, присмотреться. Они поблескивали мелкими крупицами, словно слюда в горной породе.
Ради такого зрелища, Ник не пожалел бы и остаток этого чудесного состава.
Это химическое вещество, изобретенное в засекреченных военных лабораториях, использовалось только при спецоперациях, проводимых секретными службами типа ГРУ и КГБ. Нанесенное тончайшим слоем на поверхность предмета, подсыхая, оно превращалась в абсолютно прозрачную пленку и взрывалось сине-оранжевым пламенем, отреагировав на незначительные колебания температуры.
Предыдущей ночью Ник без хлопот пробрался в редакцию и при свете карманного фонарика, действуя осторожно и не спеша, обработал этим составом линзы очков, принадлежащих Егоровой.
Щелчок зажигалкой. Огонек. Волна вмиг потеплевшего воздуха коснулась поверхности стекла… Взрыв!
Егорова умирала мучительно и долго. Ее вывели из болевого шока и какое-то время она жила в темноте, в полудреме и наркотическом дурмане. В сущности, она почти обезумела и до полной потери личности оставался один короткий шаг… Но ей повезло! Воспаления глазного нерва с правой стороны, осложнилось развитием менингита, и она умерла.
Геев и Ершова из газеты уволились. Антон поначалу запил, а когда месяца через три вышел из этого состояния, стал писать сценарии для детских утренников. Уже приближался Новый год.
Ершова три недели отлежала в неврологическом отделении Волгогорской областной больницы. Затем, так и не справившись со страхом перед реальным миром, все-таки выписалась. Еще две недели она провела дома, ни на минуту не покидая собственной спальни. А затем устроилась на работу. В библиотеку. Зарплата была мизерной, зато у неё появилась возможность целый день читать «женские» романы со счастливым концом.
Для сотрудников местной милиции причина, приведшая к трагедии, так и осталась загадкой. Секретный состав исчезал полностью и взять что-то на исследование, помимо обуглившейся ткани и стеклянной пыли, было нечего.
Через год в одном из полунаучных-полуфантастических периодических российских журналов этот случай описали, как случай «самовозгорания глаз».
Через полгода подобная публикация появилась на английском. Автором был даже предложен термин – феномен Егоровой. Термин не прижился.
И только в одном очень секретном отделе ГРУ провели дополнительную проверку. Из холодильника достали два небольших контейнера, маркированных десятизначным кодом, содержащим, помимо цифр, буквы на латинском и на кириллице, и устроили контрольное взвешивание.
Начальник лаборатории полковник Матрин, пока оно проходило, сидел в своем кабинете держа ствол табельного Макарова во рту. Такой выход был бы для него самым легким.
Но все обошлось. Вес совпал. С точностью до тысячных грамма. И тогда, проведя ретроспективный анализ, вспомнили про подполковника Дворникова, ушедшего не так давно на запад, и вздохнули с облегчением – по крайней мере этот секрет он оставил на российской территории.
Как этот сверхсекретный состав попал к Нику? Почти случайно. Его любовницу звали Ольга. Однажды, одурманенная наркотиками и сильным молодым телом Николая, она предложила ему избавиться от мужа. Мужем был тот самый подполковник, будущий перебежчик и предатель Родины.
