скачать книгу бесплатно
А лифт не работал. Что-то сломалось. По какой причине? Черт его знает. Больничные лифты выходят из строя регулярно и без предупреждения.
Лифт не работал, но его бездействие не сбивало весь рабочий коллектив с общего рабочего бодрого ритма, потому что пользовались им нечасто, а лишь по особой нужде, в случае острой необходимости. По этой же причине, лифт не принадлежал никому! То есть – не был составной частью какого-то конкретного отделения. Иногда им пользовались сестры-хозяйки, чтобы спустить вниз белье, предназначенное к стирке, иногда – чтобы вывезти, как уже живописалось, труп. Лифтеры о его поломке, конечно, знали, но по своей природе лифтеры люди неторопливые, не на экспрессах гоняют, и молчаливые. То ли такие идут сюда, то ли профессия их делает такими, кто разберет. Флегматичные люди – лифтеры! Да и работы им поменьше, если один из лифтов вдруг замер, встал, превратившись на время – то ли в телефонную будку без аппарата, то ли в подлодку без перископа, то ли в крошечный бордель.
Но, наконец-то, информация пошла по инстанциям. И дошла до заместителя главного врача по хозяйственной части. Тот срочно и строго вызвал бригаду лифторемотников. Да, строго!
Но и в бригаде люди оказались не слишком торопливыми. Бригадир бригады, как положено руководителю, наезжал в больницу. Дружески тряс руки многим. Уединялся с начальником хозяйственной части в его кабинете, где они подолгу пили коньяк или, на худой конец, спирт и говорили про лифты. Иногда бригадир подписывал бумаги. Иногда бумаги подписывал завхоз.
Так продолжалось недели три-четыре.
Наступила осень, разъехались курортники. Опустели пляжи. Теперь по их пустому овдовевшему пространству прохладный морской бриз метал легкие пластиковые бутылки, стаканчики из-под вина и обрывки газет, на которые еще совсем недавно отдыхающие опускали свои радостные зады, ловя остаточные лучики последнего летнего, уже не греющего, солнца. Бегали местные мальчишки, высматривая среди серых голышей потерянные беспечными отдыхающими вещи: очки, авторучки, плавки, купальные шапочки, выискивая мелочь, выброшенную на берег в шторм, заброшенную в море – в надежде.
Семья дяди Вани, конечно же, не дожидались этого грустного момента. Они спохватились сразу. Дня через три, может быть четыре. Прозвонили санатории. Обратились в милицию. Самое страшное – больницы и морги – проверили.
Милиция предприняла свои меры, в эффективность которых, впрочем, сама не верила. Но всероссийский розыск объявлен был! Но безрезультатно!
Недели через две и жена, и дети уже не надеялись увидеть своего мужа и отца живым. И мертвым – тоже. Да и что оставалось думать? Человек уехал отдыхать – здоровый, любимый, добрый, беззащитный, дорогой, немолодой. В одиночестве. Отдыхать – значит кое-какие деньжонки при нем были, а летний курорт – очевидно-опасно-криминогенный район. Да! Здесь меняются судьбы. Тела устремляются друг к другу в порыве… сметая прошлое, разбивая, попутно, фарфоровую хрупкость детских глаз и прозрачную остекляненность супружества. Любовное сумасшествие, как преступление, а преступление, как игра, охватывает толпу. Нетрезвый ресторанный взгляд. Шезлонг, пирс и прыжок в бурлящее море, заполненное опаленными солнцем телами – и не протолкнуться, и случайные объятия под водою, скользкие и мимолетные. Невольное прикосновение к руке у кассы, потом – соседние места в кинотеатре под открытом небом, и стиснутость бедер на заднем автобусном сидении – всё, каждый эпизод, каждое слово объединяют людей в таинственные законспирированные общества, чтобы через неделю разметать их по необъятной нашей стране, как декабристов, оставив след – сквозь годы. И мелькают лица, и звучат голоса, и люди, как силуэты, безмолвны и призрачны. А в курортном городе полно “гастролеров”, злых и безнравственных. И здесь легко затеряться и скрыться.
О чем еще думали – жена, сын и младшая дочь?
Настал долгожданный момент, и бригада треста по эксплуатации грузовых подъемных агрегатов, как спецназ, как тайная группа морских диверсантов, спустилась в больничный подвал…
Привычно откинув маленькую металлическую дверку щитка управления, один из них – тот, кому положено, тот, кто был готов к этому лучше всех, покрутил указательным пальцем небольшое, хорошо смазанное техническим маслом колесико, и двери лифта, кряхтя и постукивая друг о друга от нетерпения, грея застывшей солидол, кровь своего сердца, растворились…
Ну нельзя сказать, что запах был ужасным. За два месяца он выветрился. Пролетел сквозь шахту, спуская пар на каждом этаже понемногу, по чуть-чуть и практически незаметно. Но вид разложившейся, распавшейся, растекшейся органической ткани, совершившей качественный скачок и превратившейся в неорганическую, самопроизвольно преобразовавшей свою внутреннюю глубинную структуру… Ах, лучше не описывать.
То, что ни с кем из лифторемонтомастеров не случилось ничего плохого – это только благодаря тщательно продуманной всеобъемлющей подготовке! (И даже минут за пятнадцать до того, как спуститься вниз и приблизиться к дверям лифта, то есть, по их мнению, приступить к работе, они приняли грамм по сто разбавленного до семидесятиградусной крепости медицинского спирта, который и сыграл роль кардиопротектора. Предвидение!) Да, они все пережили это, но чтобы восстановить душевное равновесие и их дальнейшее спокойствие, администрации больницы пришлось пожертвовать остатком дневного запаса спирта, не считая, как водится по больницам, коньяка и водки.
И начались разборки. В этот же день выяснили, что, кто и когда! Выяснили фамилию больного.
Доктор, дежуривший в злополучную ночь смерти дяди Вани, несмотря на предвкушение отпуска и явного пренебрежения своими обязанностями в оформлении истории болезни, все-таки оставил запись в журнале дежурного врача, содержащую всю ту же паспортную справку. Это спасло его от юридической ответственности. Ему, не раздумывая, влепили выговор, на который он тут же, выйдя из кабинета главного врача, и положил… После чего удалился к себе в отделение, отменил плановую операцию и раскупорил бутылку коньяку, полученную авансом именно за ту операцию, что он отменил.
Паспорт? Да. Был. Положенный рукой деж. врача на обнаженный живот мертвеца, этот документ настолько промок в зловонной черной жидкости и слипся, что никто не мог заставить себя взять его в руки и попытаться прочесть.
Патологоанатом – ему деваться было некуда, подхватил картонный переплет длинным пинцетом и, брезгливо морщась, опустил документ или то, во что он превратился, в полиэтиленовый пакет и тут же сунул его санитарке: – Люба, отнеси главному врачу.
Увидев зловонную бумажку, некогда бывшую документом, главный врач завернул ее во второй полиэтиленовый пакет, затем – в газету, и брезгливо бросил в свой сейф.
Что делать дальше – он должен был подумать. Вообще, как выйти из получившейся ситуации, об этом следовало подумать хорошенько…
За истекший период, а прошло почти три месяца, в горбольницу Сочинска по поводу умершего никто не обращался. Нет! Определенно! Ну и хорошо. Возможно, он бомж, хотя и не похоже. Со слов дежурного доктора – картина типичного инфаркта, криминала вроде бы нет. Как оформить труп, за которым не обратились?
– Никто? Точно, что никто! Проверили?
– Да!
И на следующий день останки дяди Вани в наглухо задраенном гробу были захоронены за счет больницы на дальнем, самом забытом кладбище города.
На фанерке, закрепленной на коротенькой палочке, воткнутой в свежевзрыхленную землю, значились фамилия и инициалы.
Следующий вопрос, что пришлось решать главному врачу, звучал банально – кто виноват?
А виновных вроде бы и не было.
Но так, конечно, не бывает.
– Допустим, дежурный врач отчитался по правилам… Его, кстати, уже наказали. А второй раз, как известно, за то же преступление не наказывают. Хорошо, оставим этого доктора в покое. А почему никто не обратил внимание на информацию о смерти пациента? Очень, очень плохо. Недопустимо! Кто-то должен был обратить! Да! – высказал он свое мнение на утреннем рапорте.
К счастью, в больнице существовала специальная для подобной ситуации должность. Этакий мальчик для битья, а именно – нач. мед, заместитель главного врача по лечебной части по фамилии Карпенко. В основном потому что был он молод и не умен, и опытные заведующими отделениями, разбирающиеся в своей области, не ставили его ни во что. Он зачитывал приказы и подавал главному врачу бумаги, приносил из кабинета копии методичек и исполнял обязанности “козла отпущения”, если того требовали обстоятельства и производственная необходимость. Его и наказали. Впрочем, что значит – наказали? Сам он отнесся к этому философски – деньги не отняли, по лицу не били, а выговор – пчхи-и!
Позднее сентябрьское солнце пригревало, не оставляя ожогов. И закончился день, суматошный и потный, и прохладное шампанское освежило, взбодрило. И создалось впечатление, что все обошлось.
Не верное сложилось впечатление, ничего не обошлось!
Конечно, об этом случае узнали все! Даже самая распоследняя санитарка в больнице, выжимая половые тряпки в женском туалете, судачила с раздатчицей, что зашла пописать и перекурить, о произошедшем казусе. Знали больные. Знали их мужья жены, знали родственники близкие и дальние. В Саратове, в Куйбышеве, в Таганроге и не весть знает где.
Муж одной из пациенток оказался работником органов. И он узнал. И в прокуратуры – тоже! И узнал весь город – город одного дня, одной новости, одной смерти.
В больницу нагрянули.
Эксперты извлекли из сейфа главного врача паспорт. Подсушили его и, через некоторое время, прочли. И выяснили, что умерший был родом из города Н.
Запрос – ответ. Оказывается его давно разыскивают!
Теперь весь удар гидравлической мощи негодования пришелся по главному врачу. Впрочем, несправедливо! В конечном счете он избавил родственников от лицезрения тела их отца и мужа, безвременно их покинувшего. А это, на момент захоронения, было дело благое, (если верить очевидцам из семейства лифтеров). Этим волевым поступком наш безымянный главный врач мог бы гордиться в своей заслуженной старости, если бы сам так плохо себя не чувствовал.
Но когда через месяц страсти улеглись, он “сунул” в мэрии и облздраве, кому надо и сколько, и сохранил свою должность. А нач. меда, так же безусловно сохранившего свою предначертанную ему должность и судьбу, продолжали пинать и царапать. Ведь именно для этого он и назначен!
Глава IX
– Костя.
Не услышал, подумал Павел, когда идущий впереди завернул за косяк и скрылся из виду. Слишком громко кричать в затихшем отделении не хотелось. Больные улеглись, многие уже задремали, а сон у них тревожный. Без особой нужды тревожить его не стоит.
Продолжая размышлять о Малове, Павел поравнялся с дверью своего кабинета и после секундного раздумья отпер ее и вошел. Не присаживаясь, он достал из тумбочки стола бутылку коньяку, выполняя движения почти автоматически, машинально, и наполнил рюмку.
“А все-таки, что ему надо? В реанимации-то? Кроме жены Куваева – больных из отделения нет… Уж не собирается ли он к ней подкатить? А через нее – и к мужу? Денег ищет спонсорских? Хм, моя больная, я оперировал… Или он направился в опер. блок? Тем более, странно. Пожалуй, придется подняться”.
Павел поднес рюмку ко рту и задумчиво выпил.
“Стоит подняться, стоит”.
Павел поставил рюмку на стол.
Он опять вышел в коридор.
Проходя мимо сестринской, он постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул.
Две девушки, словно замороженные, сидели в тех же позах. За два с лишним часа, с того момента, как он заглянул к ним в первый раз, они, кажется, не сдвинулись с места.
– …Угу, Кати нет, угу, еще не вернулась.
Он вежливо улыбнулся и закрыл дверь. Дойдя до конца коридора и никого более не встретив, Павел подошел к двери, препятствующей выходу из отделения… Она была заперта.
“Правильно, нечего шляться посторонним”, – подумал он машинально и поднял дверной крючок, открывая дверь.
Поднимаясь по лестнице вверх, где-то между восьмым и девятым этажами, какая-то беспокойная мысль заерзала, засверлила у него в мозгу. Но что было не так. Но поймать, ухватить её, он так не смог.
– Вика, привет, Костя Малов здесь? – операционная сестра смотрела телевизор в комнате отдыха.
– Нет, – медленно, как-то нерешительно, словно не зная, что и ответить, протянула Вика и опустила глаза. – У нас тихо. Убираем.
Павел знал Вику довольно давно. Она работала в больнице лет десять. И ее смущение показалось ему неестественным. Что происходит? Что тут делает Костя? Зачем он пришел? Вика не могла его не заметить. Дверь распахнута. Но не ведь призналась.
Павел прошел дальше, вдоль операционных. Всего их было пять. Каждая состояла из небольшого сан. пропускника, предоперационной, моечной, и, наконец, самой операционной комнаты, посередине которой стоял операционный стол. По очереди – он заглянул во все. Четыре операционных были пусты, а в одной – торопливо суетилась санитарка. Разговаривать с нею особенного смысла не имело, ничего путного она сказать не могла и Павел лишь молча оглядел знакомое помещение. Несмотря на разобранный стол и только что помытые полы, создавалось впечатление, что здесь недавно работали. Оперировали.
“Что за черт! Почему я не знаю, – негодуя подумал Павел. – Опять аборты? Или кто-то из наших, из хирургов, занимается халтурой?”
Действительно, такая практика существовала. В вечерние часы – за деньги, разумеется – занимались тем, что сами называли мелочевкой, – оперировали грыжи, удаляли небольшие доброкачественные опухоли – фибромы, липомы, родинки, папилломы, атеромы, выполняли несложные косметические операции – накладывали новые косметические швы взамен старых безобразных рубцов, увеличивали молочные железы, гинекологи прижигали эрозии, делали аборты, восстанавливали девственность. Словом, подрабатывали.
Но сегодня Павла что-то беспокоило. То ли излишняя таинственность, то ли недоброе предчувствие. Он и сам не знал.
Он прошел до реанимации. Нет, и здесь Костя не появлялся.
– Хотя дд-да… он-н, в больнице, не-е так давно звонил поп-п-по местному… Что? Да, н-нет. Тебя спрашивал. Я-я-я и сам знаю, что делать. Ну-у-у, лад-д-дно, и ты не обижайся. С Куваевой все в порядке. Д-да, банкир появится завтра, уже в-в-в отделении, да, главный предупредил, чтобы его сюда категорически не пускали. А я откуда знаю почему? Ну, д-д-а, специально предупредил. Пока, доброй ночи, всем нам, надеюсь сегодня больше не увидимся, – дежурный анестезиолог немного заикался, но не имел по этому поводу ни единого комплекса. Он весело улыбнулся и напоследок пихнул Павла в плечо: – С-спи-и.
Надежда не увидеться до утра была обоюдной.
21.15. Только Павел вошел в кабинет, как в коридоре раздались шаги. Он выглянул. Теперь уже с противоположного конца, то есть со стороны лестницы и лифта общего пользования, приближались двое.
“Кто, – прищурился Павел. – Ага!”
Впереди на полшага шел Костя Малов, за ним, степенно и как будто с неохотой, Тускланов Петр Семенович.
– Вот видите, Петр Семенович, он на месте, как и положено дежурному врачу. Привет, наливай, – громко и бодро, полностью игнорируя шестьдесят пар ушей и их право на покой и отдых, заговорил Костя. Вечерней усталости в нем не чувствовалось вовсе.
– Добрый вечер, Петр Семенович, проходите.
– А я что? Не проходите?
Костя выглядел возбужденным, а Петр Семенович, как показалось Павлу, напротив, смущенным, не в своей тарелке.
– И ты! Куда от тебя денешься? – смирившись с неизбежным, сказал Павел, жестом приглашая за собой.
Все трое прошли в кабинет.
– Что я говорил, – завопил Костя, увидев на столе бутылку и наполненную рюмку. – Удачно зашли.
Павел пожал плечами: – Ты всегда заходишь удачно.
Делая вид, что ворчит он поставил на стол еще две рюмки.
– Вы знаете, Павел, Константин так настойчиво звал, не сумел отказаться, – робко стал объяснять Тускланов.
– Что вы, я очень рад. Дежурство спокойное. Скучно. Рад, что вы зашли, а Константин… У него интуиция, знаете какая! Если в нашем заведении где-то наливают, неважно где, на каком этаже, он этот процесс чувствует сердцем.
– Скажи, печенью, – поправил его Костя.
– Хорошо, что он человек серьезный и положительный, а то – давно бы спился, – улыбнулся Тускланов.
– Да, вы правы, – Павел посмотрел на друга. – А что ты здесь делаешь? Рабочий день давно закончился.
– Знаю, – Костя энергично закивал. – Ну и что? Я человек серьезный и положительный, и на работе – горю.
– Вижу. Вон в глазах огни какие-то шальные.
– Не обращай внимания, – отмахнулся Костя и взял рюмку. – За наше здоровье.
– Ну а все-таки, – как только они опустошили рюмки и осторожно поставили их на полированную поверхность письменного стола, раздвинув в разные стороны разбросанные по нему истории и амбулаторные карты, повторил свой вопрос Павел. – Чем ты занимаешься в такое время?
Вопрос как бы относился к обоим. Не только Малов, но и Тускланов находился в больнице в неурочное время, что казалось еще более странным.
Петр Семенович смутился окончательно, Костя же – лишь расхохотался.
– Выпиваю, – подмигивая ответил он, и после паузы загадочно добавил. – Дела. А чего мы ждем? Разливай по второй.
– А у меня, знаете ли, студенты отрабатывают пропуски, сдают зачеты, – будто оправдываясь, несвязно стал объяснять Петр Семенович.
Павел удивленно посмотрел на Тускланова. Тот определенно нервничал.
“А ведь он занимался тем же, чем и я… там, в палате, на шестом, – догадался Павел. – Ну, конечно! Что еще могло так смутить старика? Наверное, действительно студенточка. Ах, Петр Семенович, врать совсем не умеете. А как дома с женой будете разговаривать? С другой стороны, не в бордель же вам ходить”.
Да, Павел в своих подозрениях оказался абсолютно прав. Смазливая пятикурсница без больших усилий затащила Петра Семеновича в постель. То есть – в постель, говоря образно. Без излишних церемоний она удовлетворила его своим языком, присев перед ним на корточки. А когда Петр Семенович выпил кофе и немного отдохнул, она сняла колготки, легла на стол и, забросив свои бедра ему на предплечья, как на стойки гинекологического кресла, и, равнодушно, снизу вверх, поглядывая на немолодое напряженное лицо своего педагога, ерзая по полированной поверхности профессорского стола, закрепила свою уже выставленную в зачетку пятерку.
Сейчас ему было непередаваемо стыдно. С самого начала, с первой минуты, когда неровное дыхание успокоилось и сердечный ритм вернулся в рамки физиологической нормы, ему стало стыдно. Что он наделал! Как он мог! Он, Тускланов Петр Семенович, хирург, доцент, уважаемый отец семейства, да чем он занимался в течение последнего часа, возможно, самого сумбурного часа в его жизни!
А девица, получив в руки зачетку, девица вежливо сказала спасибо, лукаво улыбнулась и добавила, что если он захочет ее вновь – все возможно. Например, за деньги или за те же зачеты, но – по наиболее сложным предметам. Простые она сдает сама. Она написала свой номер телефона, под ним аккуратным почерком школьной отличницы первых трех классов указала свою фамилию, имя и номер группы и, чмокнув Петра Семеновича в залысину, небрежно опустив зачетку в сумку, исчезла.
Но не исчезло чувство вины у доцента Тускланова и потому – жег этот последний поцелуй Петру Семеновичу голову и казался ему самому дьявольской отметиной.
Разлили по третьей.
Они сидели уже минут тридцать и в этот раз Павел шагов не расслышал.
В дверь настойчиво постучали.
– Да ладно, не убирайте, кого бояться, кто здесь сейчас главный? – не то чтобы опьянев, но уже набравшись алкогольной бравады, сказал Павел своим собеседникам.
– Ты – главный! Тебе виднее. Ты – ночной главный врач, – Костя сделал паузу, как видно для того, для того, чтобы и Павел и Тускланов оценили остроумие его фразы в целом, и закончил. – Юридически.
