Три месяца, две недели и один день

скачать книгу бесплатно

Три месяца, две недели и один день
Ксения Васильевна Шишина

Говорят, что браки совершаются на небесах. А где тогда совершаются разводы? Тоже там же? Или развод это другое? На самом деле неважно. Развод как ампутация. Развестись – всё равно что быть сбитым грузовиком, но выжить. Ты остаёшься в живых, но тебя стало меньше. Меньше на целого человека. Ты чувствуешь себя мёртвым, а о ней думаешь, что она забрала твою душу. Тебе ничего не надо. Но забыть, что ещё вчера было нужно всё, не так и просто. Это не происходит ни за день, ни за месяц. И когда ты узнаёшь то, что меняет всё вновь, ты просто хочешь исчезнуть.

Ксения Шишина

Три месяца, две недели и один день

Пролог

– Что происходит, Дерек? Ты наконец скажешь мне, для чего мы здесь?

Я слышу недоумение, требование внести ясность и даже возмущение в голосе Оливии, сидящей по другую сторону стола вместе со своим адвокатом, но если всё пройдёт так, как задумано, то ни сегодня, ни когда-либо впредь она больше ничего от меня не услышит. Не испытывая никакого желания не то что говорить с ней, а даже просто видеть её, я приехал сюда, только чтобы со всем окончательно разобраться и покончить. Со всеми формальностями, нашим браком и напрасными иллюзиями о совместно проведённых отведённых нам годах, которые, несмотря на всю свою близость к реальности, уже никогда ею не станут. Но я не произнесу ни слова. По крайней мере, очень постараюсь. В конце концов, для этого у меня есть адвокат, который обязан отрабатывать те немалые деньги, что получает за свою работу, а для этого недостаточно просто связаться со своим коллегой и созвать эту встречу. Необходимо ещё и провести её на уровне и достичь результата, который меня всецело удовлетворит, ведь иного развития событий я просто не приму. Нужно только сосредоточиться на главной задаче и не думать о второстепенных вещах, чисто теоретически способных сбить с толку. О платье, у которого, я знаю, внушительно открытая спина, и о холодной, но всё равно притягивающей и провоцирующей на эмоции красоте. Это всё пустое. Должно быть таковым.

– Миссис Картер…

– Я спрашиваю не вас, а своего мужа.

– Ну, это ненадолго, – вопреки всем недюжинным усилиям взять себя в руки и максимально не обращать внимания на эту… эту… женщину, не сдержавшись, твёрдо и непоколебимо заявляю я, потому как вся эта ситуация с самого начала здорово меня угнетает, и я не хочу задерживаться тут дольше необходимого. Поставить одну подпись это дело двух минут. Достаточно прелюдий и вежливо-лестных обращений. Это ещё нужно заслужить. Но это не про неё. Видимо, пора брать всё в свои руки, а не ждать, когда мои мозги и мысли волшебным и мистическим образом перекочуют в голову юриста.

– Что ты такое говоришь?

– То, что я развожусь с тобой, Оливия.

И только я заканчиваю произносить свою фразу, как сразу же следом возникает он, ожидаемый мною эмоциональный если и не взрыв, то уж точно всплеск.

– Оставьте нас, – это громко, озлобленно и яростно, и ещё это нисколько не просьба, ведь Оливия в принципе не знает таких слов, как «пожалуйста», «прошу» и «спасибо», и никогда ни о чём не просит, их нет, да никогда и не было в её лексиконе, и вам не стоит ожидать от неё ничего, кроме приказов и распоряжений. С самых малых лет не ведая отказов, она привыкла получать то, что хочет, и этим всё сказано. Но всё когда-либо бывает в первый раз.

– В этом нет нужды, – качаю головой я, чтобы наши адвокаты даже и не думали вставать и уж тем более покидать этот кабинет, но Оливию это явно не устраивает. Кто бы сомневался.

– Разве я неясно выразилась? Я сказала оставить нас. Выполняйте, чёрт побери! Вы двое, пошли вон!

– Мистер Картер?

– Делайте так, как она говорит, – несколько внезапно для самого себя иду на попятную я, но это не потому, что ещё неделю назад я боготворил, умирал и воскресал от силы любви, и был готов на всё ради счастья, благополучия и осуществления всевозможных желаний одного конкретного человека, к которому её испытывал, а лишь в силу того, что так проще, быстрее и терпимее. Всем будет легче, если я позволю себе высказать ей в лицо всё или, по крайней мере, почти всё, что о ней думаю, кем с недавних пор её считаю и как отныне к ней отношусь, а потом надавлю и заставлю её сделать то единственное, что мне от неё ещё нужно, и добьюсь того, чтобы на этой ноте она исчезла из моей жизни раз и навсегда, чтобы мне больше не приходилось вспоминать то, что я очень хочу похоронить.

– Почему? – мы уже наедине друг с другом, и я благодарен судьбе, что тут нет ничего такого, что при желании можно использовать, как холодное оружие, потому что после этих вопросительных слов, я клянусь, мне хочется причинить боль. Но никакая физическая травма не сравнится с тем, что терзает меня изнутри, но со временем, готов поспорить, понимание всего придёт и к Оливии. Пусть пока ей не жаль, но она прочувствует это сполна. Так чаще всего и бывает. Если, конечно, ты не совсем дрянь, в чём лично я уже не уверен. Как по мне, так есть вероятность того, что она так и не осознает, что вырвала сердце из моей груди и растоптала меня. Лучше бы моя жизнь по-прежнему состояла из одноразовых связей, не затрагивающих душу, чем вот это всё. Но поздно горевать о том, что уже не изменить. Последствия уже настали, и с ними придётся как-то жить… ну или не жить, а так, существовать. После целого года словно в раю никак иначе, пожалуй, и не выйдет.

– Ты знаешь, чёрт тебя дери, – вскочив на ноги и сжав прядь женских волос около левого виска в своём кулаке, хотя вместо этого моя рука и предпочла бы сомкнуться на шее, я нависаю над ней, и мне так хочется, чтобы она задрожала или, как минимум, хотя бы вздрогнула от испуга, или выдала себя как-то иначе, но… ничего. Ни в подведённых и накрашенных традиционно двумя слоями туши глазах, ни в очертании красных из-за помады губ, ни в единой клеточке ухоженного лица нет ни вспышки страха, против наличия которой у меня бы не нашлось ни единого возражения, и в первое мгновение я теряюсь, но быстро напоминаю себе, что это она должна робеть, замыкаться, бояться или напрягаться. Не я поступил с нами дурно. Не я здесь подлая сволочь, действующая за спиной. – И не смей больше… Не говори со мной, ни о чём меня не спрашивай, просто бери ручку и подписывай, – что-то внутри моего тела всё равно чешется и зудит, требует продемонстрировать силу и наказать хотя бы внешне, но я никогда не бил женщин и не собираюсь начинать, и потому просто оседаю обратно на стул, ожесточённо, резко и грубо подталкивая папку с документами вперёд. – Подписывай, я сказал.

– А если я не подпишу?

– Тогда нас просто разведёт суд. Только и всего. В любом случае я не останусь твоим мужем, Оливия, – давая клятвы про горе и радость, про богатство и бедность, про уважение, почитание и любовь, я и не думал, что спустя всего двенадцать месяцев всё это сгинет в небытие и превратится в тлеющий пепел, но вот мы здесь, и ничего уже не вернётся. К тому, что было, нет пути назад.

– Но мы ведь можем… можем… справиться?

– Думаешь, я этого хочу? – меня невольно пробирает истерический смех, но более-менее мне удаётся взять себя в руки и обрести контроль над расшатанными эмоциями, – пытаться, прилагать усилия, лезть из кожи вон? Как бы не так.

– То есть мне это не исправить, да? – придя к первому за все эти минуты по-настоящему здравому и правильному суждению, одновременно она пытается совершить нечто более невозможное, невероятное и в корне недопустимое, и, отшатнувшись, как от обжигающего огня и будто от прокажённой, я снова встаю и отхожу настолько далеко, насколько позволяет окружающее пространство. Но чтобы чувствовать иммунитет перед прикосновениями, и целого мира было бы мало. – Мы должны поговорить, Дерек, – но чёрта с два. Я более ничего не обязан делать. Всё кончено. Ей ещё предстоит это реально осознать, но тогда я уже не буду в одном с ней городе.

– Да я едва могу на тебя смотреть. Меня тошнит лишь от одного твоего присутствия. О каком, чёрт побери, разговоре ты говоришь? Этому не бывать, – развернувшись, кричу на неё я, даже не пытаясь остаться тихим и как-то приглушить свой голос и наплевав на то, сколько людей нас могут услышать, и как далеко в случае чего уйдут детали в принципе частной беседы, происходящей в не совсем уединённой обстановке, – Бог свидетель, я могу… – уже не можешь, прошу, не забывай об этом, – мог простить тебе всё, что угодно, что только может прийти в голову, – я бы, и правда, нашёл оправдание и измене в случае неожиданно возникшего увлечения другим мужчиной, попросись она обратно и заверив, что интрижка железно закончена, и меркантильному интересу, если бы вдруг вскрылось, что ей всегда были нужны лишь мои деньги, а не я сам, и что именно он и подтолкнул её к замужеству, и ещё куче разных вещей, которые могут становиться проблемой и разобщать, и всё бы стерпел и перенёс, настолько мне почти невозможно представить без неё хотя бы один день, не то что всю дальнейшую жизнь, но этот список, однако, не бесконечен, и… произошедшее… произошедшее точно не входит в соответствующий перечень, – но только не то, что ты сделала.

– Но мы… мы же вместе всё решили…

– Если ты так для себя всё поняла, это вовсе не означает, что я имел в виду ровно то же самое. Впрочем, теперь это уже неважно. Ни к чему усугублять.

– Дерек.

– Прекрати это, – моё терпение лопается, и глубоко внутри я проклинаю её за повторение моего имени, за то, что она совершила бы всё снова, за нехватку совести или вообще её отсутствие и не в последнюю очередь за то, что её родители произвели на свет девочку, которая спустя много лет встретилась на моём пути, чтобы только показать, что я могу действительно быть счастливым, а не жить сиюминутными радостями, наслаждениями и прихотями, а потом в одночасье всё отнять. – Хватит называть моё имя и на что-то надеяться. Если я был тебе хоть немного небезразличен, ты не станешь меня губить, – на деле я уже в пропасти, и, должно быть, со мной всё совсем плохо, если какая-то часть меня едва дышит и жаждет услышать мольбу, увидеть слезы, обнаружить любую другую реакцию, за которую можно было бы зацепиться и растолковать её, как бессилие, отчаяние и страдание из-за надвигающейся потери, но здесь всё так же, как и с просьбами. Оливия никогда не плачет. И не показывает чувств сверх меры. Только не перед другими людьми. И неважно, насколько они близки. И даже со мной она всегда была частично сдержанной и замкнутой. И потому ждать тут совершенно нечего. И это к лучшему. Порой даже мелочь может разрушить всякую, казалось бы, даже стойкую и непоколебимую решимость. Всего одна влажная капля способна обернуться проверкой на прочность. Но, пожалуйста, не надо.

– Да плевать, – показывая своё, вероятно, истинное лицо, бесчувственное, чёрствое и ледяное, вдруг бросает Оливия, и в ту секунду, когда её рука оставляет размашистую подпись в нужной строке, в моих жилах будто замерзает вся кровь, словно более не разгоняемая, кажется, навеки замершим сердцем, и, отгоняя от себя то, что рано или поздно всё равно придётся принять, из-за следующих слов я становлюсь ещё более разбитым, уязвлённым и сломленным, – и мои поздравления. Теперь ты фактически свободен, но давай посмотрим правде в глаза. Со мной всё равно никто не сравнится. Сильнее, чем меня, ты уже никого любить не будешь. Да и вообще любить, – надменно и высокомерно со странно-торжествующей усмешкой произносит Лив, твёрдо убеждённая в том, о чём тут рассуждает, и её слова, вероятно, не лишены рационального зёрна, но чёрта с два я когда-либо это признаю и уж точно не доставлю ей удовольствия созерцать, как глубоко и сильно встревожила меня вероятная истина.

– Итак, всё моё больше не твоё, но пятьдесят процентов ты получишь.

– Мне ничего не нужно, – это задевает меня за живое, ощущаясь, как негласное подтверждение того, что и я был лишь промежуточной точкой, а не пунктом назначения, и импульсивно я почти задаюсь вопросом, почему она вдруг так пассивна и вроде как великодушна, когда на вполне законных основаниях могла бы прилично меня обобрать, но этот порыв так и остаётся лишь зародышем.

– Ах, да, я и забыл. Ты ведь хочешь лишь танцевать, а в дальнейшем дорасти и до хореографа. Но будь проклята твоя карьера.

– И тебе того же, милый. Думаю, что встретимся в аду.

– Вот уж точно, – ну, по крайней мере, для меня он начнётся сразу же, едва я выйду за эту злосчастную дверь.

Глава 1

– Да иду я, иду. И кого только принесло в такую рань? – стону я, пытаясь не думать о неприятной и тошнотворной пульсации, возникшей в голове в ответ на канонаду громких стуков в дверь, которые и разбудили меня. Еле-еле поднимаясь с дивана, принявшего моё пьяное, уставшее и обезвоженное сейчас тело где-то в четвёртом часу утра, чуть ли не спотыкаясь об опустевшую стеклянную тару, валяющуюся на паркетном полу, и шатаясь, я направляюсь к входной двери. Пожалуй, это хорошо, что я больше не сплю в спальне на втором этаже. Иначе в своём нынешнем состоянии, спускаясь по лестнице, скорее всего, сломал бы себе шею и так и остался бы лежать неподвижным трупом у подножия гладких и чистых ступеней. Представляю, сколько стервятников с камерами наперевес тут же бы сюда стеклось. Ведь, судя по тому, как все вокруг предрекают крах моей спортивной карьере из-за отсутствия новостей о продлении контракта на второй сезон после всего-то одного года, проведённого в новой команде, им никогда не бывает достаточно. Но кое-кто наверняка радуется и лопается от невообразимого счастья. Кое-кто, кто остался в Нью-Йорке, на прощание пожелав мне провалиться. Справедливости ради стоит сказать, что я недалеко от неё ушёл, но в отличие от меня она никогда не полезет в бутылку, не начнёт спиваться и, как следствие, ни за что не сведёт все собственные же успехи к нулю. Это лишь мой сценарий, и только. – Хватит уже, чёрт побери, колотить мне по мозгам, – наконец распахивая оказавшуюся незапертой дверь до упора, несколькими секундами ранее я повышаю голос на того, кто стоит по ту её сторону и никак не прекращает стучать по дереву, но только он предстаёт моему взору, как меня вроде как пронзает сожаление и стыд по поводу своей эмоциональной вспышки в отношении человека старше меня на целое поколение. – Джейсон? Что ты здесь делаешь?

– То же самое я и у тебя хочу спросить, – просто говорит он, проходя мимо меня внутрь дома и фактически не оставляя мне иного выбора, кроме как закрыть дверь и проследовать вслед за ним в гостиную, где царит ужасный бардак, пыль, не самый приятный запах и уныние, несмотря на то, что домработница приходит пару раз в неделю, но для исправления первого спектра проблем было бы недостаточно и жизни со мной под одной крышей и круглосуточной уборки по горячим следам, ну а последнюю и вовсе никак не решить. – Ты спишь прямо тут?

– Верно замечено. Не думали стать полицейским?

– Выглядит всё так, будто я тебя разбудил, – не обращая внимания на мой вопрос, Джейсон садится прямо поверх скомканного постельного белья и тщательно осматривается вокруг, будто анализ окружающей обстановки поможет ему разобраться во всей ситуации целиком, а не только в состоянии моего жилища и одновременно внутреннего мира, – а сейчас уже первый час дня.

– О, ну тогда можно выпить, – я честно полагал, что сейчас нет ещё и десяти утра, настолько организм совершенно не чувствует себя отдохнувшим, но раз время уже перевалило за полдень, то это всё меняет. Но, если честно, даже будь расклад совершенно иным, мне незачем оставаться трезвым. Я никуда не собираюсь, а всё, что мне может вдруг потребоваться вроде еды или продуктов, всегда можно заказать с доставкой на дом. – Тебе что-нибудь налить?

– Вот для этого точно рано, разве ты так не считаешь?

– Ну, у каждого своё понятие времени, – пройдя к бару и наливая себе щедрую порцию виски, отвечаю я, но в реальности дело тут совсем не в часах и не в минутах. Просто после ночи кутежа и загула алкоголь – это, вероятно, единственное, что сможет помочь мне пережить похмелье, унять физическую боль в висках и, если повезёт, смягчить ещё и душевную травму. Хотя на последнее после месяца применения специфических лекарств я уже особо и не рассчитываю, но, тем не менее, только они и поддерживают меня на относительном плаву. В этом смысле ночь никоим образом от дня не отличается. Кардинальная суть вся та же. Отключиться и забыться. Даже временно это за счастье.

– А как же спортивный режим?

– Да бросьте это, тренер. Как вы прекрасно знаете о том, что я выбыл, так и я отлично понимаю настоящую цель, с какой ты здесь находишься, папа, – формально он мне не отец, но именно им он и является для… для… для Оливии, а ещё до того, как на непродолжительное время стать моим тестем, он был нашим с парнями наставником, но из своего первого клуба, с которым мне случалось неоднократно возглавлять баскетбольное первенство страны, я ушёл неожиданно и внезапно для всех, перебравшись в Нью-Йорк, но не только не достиг там большого успеха и не снискал особой популярности, признания и любви у местных фанатов, но ещё и развёлся в придачу ко всему. – Давайте уже начистоту.

– Что у вас двоих произошло?

– А ты что, не читал прессу? Она же лучше всех обо всём осведомлена. Кажется, только ленивый не использовал словосочетание «не сошлись характерами».

– Дерек.

– А почему бы тебе не спросить об этом свою жену или.... – что бы ты ни думал, фильтруй свои мысли и речь, придерживай язык и не смей называть его дочку дрянью, – дочь? – я делаю обжигающий горло приличный глоток, вытесняющий всё, кроме ощущения жжения, спускающегося вниз по пищеводу, и теперь я вроде бы готов. Готов услышать любой вопрос, какой только будет задан, ответить на него максимально ровно, сдержанно, спокойно и бесчувственно и подойти ко всему стоически и с видимым безразличием.

– Думаешь, я не спрашивал? Спрашивал. Десятки раз. Но, хотя Мэриан всё ещё в Нью-Йорке, с ней, она ничего мне не говорит. Меня словно отстранили.

– Что ж, тогда это, должно быть, наследственное, – горько усмехаюсь я, оставляя стакан у телевизора, и, чтобы хоть чем-то себя занять, подойдя к дивану, начинаю собирать с него подушку и простынь, а потом убираю их в выдвижной отсек для хранения.

– В каком это смысле?

– В том, что мне это прекрасно знакомо. Не переживай, ты не первый, кого в этой семье не пожелали поставить в известность. Хотя, о чём это я? Я уже не её часть.

– И как мне следует это понимать?

– Тебе совсем ничего не сказали?

– Что именно?

Ну просто браво. Это надо же. Нет, я знаю, что они никогда не были сильно близки, но это… Ну, она точно самая последняя дрянь. Поставить меня в такое положение… Впрочем, даже не будь он мне бывшим тренером и тестем, я никого не обязан щадить и прикрывать. Думала поступить милосердно и сберечь отцовское сердце от стопроцентного потрясения? Что ж, в таком случае было бы правильнее и честнее рассказать всё самой, а не хранить молчание ещё целый месяц после моего возвращения в Лос-Анджелес в глупом ожидании непонятно чего. Не нашлось храбрости и моральных сил, даже когда всё уже приобрело законный характер? Ну тогда получай.

– Мы… мы развелись, Джейсон.

– Что? – он тут же вскакивает на ноги, возможно, собираясь схватить меня за грудки во имя своей дочери и вытрясти из моего тела весь этот бред, и я бы этого хотел, принять удар на себя, чтобы заодно и её забыть, но всё это правда, а не чушь, и, наверняка видя истину в моих глазах, Джейсон обессиленно опускается обратно и на некоторое время закрывает лицо руками, чтобы хотя бы ненадолго отгородиться от мира, в котором я его только что прилично и жестоко огорошил реальным положением вещей, которое мне и не снилось. Но сказка оказалась недолгой. А ведь у нас была такая свадьба… Теперь же остались лишь воспоминания и отныне трудные с точки зрения их просмотра фото.

– Тебе принести воды? – не хочу, чтобы с ним что-то случилось по моей вине. Сердечный приступ или ещё что похуже. Насколько я знаю, у него нет проблем со здоровьем, но в случае чего мне себя ни за что не простить.

– Нет. Просто рассказывай, почему.

– Как-то само собой получилось… – по независящим от людей причинам и без их решения такие вещи, ясное дело, не происходят, ведь это не природные катаклизмы, события и явления, но что мне говорить? Я и не представлял, что настанет день, когда придётся отдуваться и за себя, и за человека, ставшего с недавних пор чужим. Это как минимум несправедливо, а как максимум преступно, будто месть наконец стала достаточно холодной, чтобы преподнести её на блюдечке с золотой каёмочкой, но раз так, то с какой стати я должен увиливать и прибегать к обобщающим выражениям, избегая конкретики и разговора по существу?

– У тебя никогда и ничего не происходит само по себе, Дерек. Думаешь, если у вас когда-либо всё именно так якобы и зародилось, я в это поверил? Такие, как ты, просто так не меняются… – он прав, я не стал другим в мгновение ока и долго был не уверен в себе, в том, что могу признать платоническую нужду в одной единственной женщине и хранить ей плотскую верность, а не цепляться взглядом за каждую юбку, и лукавить тут ни к чему. В одночасье ничто не становится иным. – Но ты изменился и, как мне кажется, не пустил бы это под откос, а значит… Значит, это… это она…

– Не надо, Джейсон, – звучащие обвинительно слова неспроста даются ему тяжело, ведь относятся они к собственному ребёнку, за которого любые родители должны стоять горой и всегда оставаться на его стороне, и, не реально бессердечный и не желающий быть разрушающим семейные узы звеном, я испытываю угрызения совести, что позволил этому разговору развиваться, – правда, хватит.

– Нет, не хватит. Что она сделала?

– Это неважно, – конечно, он её не убьёт и физически не навредит, но, Боже, она будет всё равно что уничтожена. Могу ли я с ней так поступить? Уподобиться ей? Повести себя, словно зверь? Я не такой или не хочу быть таким, но…

– Говори, твою мать!

– Она убила нашего ребёнка… сделала чёртов аборт, ясно? Фактически тайно… Три месяца, две недели и один день. Вот какой срок сейчас бы был, – я делаю второй и на этой ноте опустошающий стакан глоток, а уже в следующую секунду удар о стену вдребезги разбивает стеклянную посуду, и её поблескивающие кусочки вперемешку с остатками янтарной жидкости мгновенно орошают собою пол, – прости, Джейсон, но я… я не могу говорить об этом с тобой. Вообще ни с кем не могу, так она… она ещё и в первую очередь твоя дочь. Джейсон? – он всё ещё не произнёс и слова, и я еле выдавливаю из себя имя бывшего тестя, начиная подозревать, что не стоило не только разбрасываться предметами, но и вообще допускать поражение холодного и трезвого рассудка в битве с эмоциями. Они сделали меня слабым и уязвимым, и мне это претит, а значит, пора возвращать себе силу, непоколебимость и характер на постоянной основе, чтобы больше никто даже думать не смел о возможности проникновения в мою душу. Всё это в прошлом. Я не повторю прежних ошибок.

– Всё в порядке.

– Точно?

– Точнее некуда. Не беспокойся.

– Уже прекратил. Вообще-то, если всё хорошо, и тебе не нужен врач, я предпочитаю остаться один, – прямо говорю я, не откладывая перемены в долгий ящик, и хотя от меня не укрывается то, насколько Джейсону становится неприятно от моих слов, и как в связи с этим каждая чёрточка его лица и морщинка искажается в обиде или, возможно, гневе, одинаково направленном на всех причастных, он быстро стряхивает с себя возникшую реакцию и просто поднимается с дивана, чтобы уйти, но, проходя мимо меня, вдруг останавливается и, замирая на полпути, сжимает моё левое плечо:

– Я не знаю, что говорить…

– А ничего и не надо.

– Просто… это исключительно между вами двумя, – так всё и было, по крайней мере, до тех пор, пока не оказалось, что наши планы всё-таки не совпадали, и что смотрели мы, однако, не в одном направлении, как я до последнего думал, но теперь нас нет, и всё, что было, уже далеко позади. Это прямые последствия любого развода. Кому-то невольно приходится выстраивать общение ради детей, но наша ситуация этого не предполагает. Я бы в любом случае не перестал заботиться о них, а сейчас же с меня хватит и риска случайных встреч с той, которая могла бы мне их дать.

– Это более не так.

– Но, знаешь, ты, по крайней мере, можешь подумать о возвращении в команду.

– Это в Лейкерс что ли? Не смеши меня, – качаю головой я, сжав зубы и стряхнув тяжёлую ладонь со своего нуждающегося в личном пространстве тела, которое сейчас словно загнали в угол и лишили свободы, – я всех бросил и предал, когда поехал за своей женой, а теперь у меня нет ни её, ни работы. Ну разве это не карма? Даже если ты будешь мне рад и уладишь всё с владельцем, ведь я, пожалуй, всё-таки вам нужен, парни больше никогда не смогут мне доверять. Предательство это не то, что можно простить, – ведь в рамках своей личной жизни я уже его не простил, и даже если это ради дела и профессиональных достижений, почему кто-то другой должен забывать о прошлом ради светлого будущего? Пусть в моё отсутствие команда не смогла подняться на первую строчку в турнирной таблице, и в течение сезона несколько ценных игроков получили травмы, это ещё не повод соглашаться на возвращение в свои ряды вчерашнего перебежчика. На однажды продемонстрировавших свои худшие человеческие качества, возможно, уже никогда снова нельзя будет полноценно положиться.

– И всё-таки подумай, Дерек. Ты не единственный, кто провалился в этом сезоне. Карма кармой, но, быть может, это ещё и знак?

– Почему ты это делаешь?

– Потому что не хочу, чтобы ты пропил весь свой потенциал… и чтобы однажды кое-кто обвинил меня в том, что я не сберёг ни его, ни… тебя.

– Уверяю, до меня ей нет никакого дела, – если бы было, она бы по-прежнему носила под сердцем моего ребёнка, но она, можно сказать, собственноручно убила его, когда подписала ему смертный приговор, а я даже не понял, что слова, обещавшие ещё детей, подразумевали появление ребёнка лишь в отдалённом будущем, но никак не в ближайшие семь месяцев. – Лично мне так точно нет.

– Ну как скажешь. Надеюсь, увидимся на тренировке.

Глава 2

Я сижу почти на самом верху трибуны, одетый в форму цвета золота с написанным фиолетовым тиснением названием команды на майке и толстовку с капюшоном, наброшенном на голову, и от нечего делать наблюдаю за традиционно проходящем в межсезонье отбором в группу поддержки, проходящем на паркете арены. До тренировки ещё вагон и маленькая тележка времени, но я уже на месте, потому что, находясь дома, либо снова начинаю предаваться тоске, либо нет-нет да и склоняюсь к тому, чтобы напиться, но я не дурак, способный разрушить то единственное, что у него ещё есть. Продолжительный разговор, клятвенные заверения и убедительный вид позволили мне восстановить, казалось, навсегда сожжённые мосты, и после длительного диалога с владельцем и его представителями с моей стороны будет невероятной глупостью сделать хоть что-то, что снова очернит меня, нарушит хотя бы один пункт подписанного контракта и приведёт к его немедленному разрыву. Я же здесь, чтобы остаться, а для этого мне ни в коем случае нельзя выходить за рамки правил и обязательств и в целом где бы то ни было представать в негативном свете. Но этого и не будет.

– Вынуждена вас предупредить, что, как бы многие из вас не были хороши и изумительны, в команду попадут только лучшие из лучших. Это лишь двадцать девушек, а все остальные смогут попытать счастья в следующем году, – тем временем говорит Кейт, капитан группы, как всегда требовательная, строгая и относящаяся к процедуре отбора предельно серьёзно, словно ей все сорок, а не каких-то там двадцать пять лет, и я склоняюсь вперед, чтобы лучше видеть то, что будет происходить внизу, когда движение слева переключает всё моё внимание на себя, и, повернув голову, я обнаруживаю Тимоти, который, хромая, спускается по лестнице ко мне.

Его коленный состав окружён лангеткой, выдающей полученную не так уж и давно серьёзную и потому ещё не вылеченную до конца травму, и я думаю, что, может, должен помочь ему преодолеть эти несколько ступенек, но он мой лучший друг, и кому, как не мне, знать, что он не потерпит снисхождения и жалости. Только понимание этого и удерживает меня от вставания, пока Тим устраивается рядом, но в остальном мне совершенно непонятно, что делать или говорить. Это первая наша встреча за долгое время, но будь она связана чисто с воссоединением друзей, мы бы, я думаю, крепко обнялись, а у нас же всё не так. Он ещё и мой партнёр по команде, и я подставил его наравне с остальными, когда ушёл и даже не нашёл в себе сил лично сообщить об этом, и с тех пор мы ни разу не общались. На самом деле я даже не пытался ни отправить сообщение, ни позвонить. Будучи уверенным, что меня либо просто проигнорируют, либо и вовсе пошлют куда подальше, я в одинаковой степени опасался и того, и другого. Теперь же былое проявление некой трусости не вызывает во мне ничего, кроме стыда и запоздалых угрызений совести. Поступив так во имя пресловутой любви, я лишь всё потерял, и только одному Богу известно, сколько времени уйдёт на то, чтобы снова стать своим.

– Ты не сможешь сидеть здесь вечно. Все сразу поймут, что ты где-то в здании. Твоя машина на парковке не оставит в этом сомнений. И даже в этой толстовке тебя можно узнать за версту, – говорит Тимоти, указывая на сплошь очевидные вещи, но я и не прячусь, если он намекает именно на это. Всего лишь коротаю время, находясь в относительно обществе, ведь танцующие девушки, показывающие, на что способны, и пытающиеся завоевать своё место под солнцем, так или иначе попадают под эту категорию.

– А разве ты не должен соблюдать постельный режим, выбираясь из дома только ради реабилитации и посещений физиотерапевта?

– Должен. Но мне захотелось увидеть своего друга. Меня привезла Лилиан, – если бы с такой теплотой, нежностью и благоговением он отзывался не о моей сестре-двойняшке, а о ком-то другом, то всё содержимое моего желудка наверняка тут же бы попросилось обратно, но хоть в этом смысле со мной всё отлично.

– Ну уже может забирать, – отвечаю я, ведь от всего этого мне ужасно не по себе. Не хочу, чтобы на меня глазели и пытались по одному моему виду понять, что пошло не так, и перемывали мне косточки за моей спиной. Но, с другой стороны, а как иначе? Моя персона скорее обрастёт сплетнями, чем будет принята с распростёртыми объятиями. Тимоти не совсем не прав. Смогу ли я вообще спуститься вниз, когда придёт время, и предстать перед парнями так, будто ничего и не было?

– Дерек…

– Кто-нибудь ещё знает?

– О том, что ты снова с нами и будешь на тренировке?

– Да.

– Разве что Митчелл. Джейсон сказал только нам двоим.

– Думаю, он ненавидит меня.

– Кто? Джейсон?

– Возможно, и он тоже, но сейчас я о Митчелле.