Пирс

– Щенок…

– Шо?! – приготовился к драке Никола.

– Да не ты, – Тарас грузно хлопнулся на лавку, – сучий потрох.

– Ты объяснишь наконец?

– Жинка-то моя, девка грязная. Еще и дня не прошло, а она уже снюхалась с кобелем здешнем. На берегу. Каково тебе? Убью!

– Бог с тобой, девка молодая…

– Да нее, с нее я еще денег своих обещанных не получил. Этого казака. Придушу , как муху!

– Я все понимаю, – почесал лоб Никола, – да зачем тебе руки марать? Сделай вид, что ничего и не было.

– Это ты, Никола, горазд виды делать.

Купец тут же вспыхнул, но быстро остыл:

– И шо? На кой она тебе? Возьмем да и уедем, оставишь ее тут одну. И пущай вертится, как знает.

– Нет уж, дружок. Кто на мой каравай рот разевает, тому худо, – он уперся взглядом в Николу, отчего тому стало не по себе. – Я-то руки о грязь марать не стану, да и ждать, пока он мой кусок пирога жрет, тоже не буду, – Тарас промолчал о том, что был настолько пьян, что с женой ложе не разделил. Еле до кровати добрался, да и все. Его задетое самолюбие порождало в нем страшную бурю, – Убью. – закончил он.

Никола надел картуз, сбил его набок. В зубы взял самокрутку.

– Делай, как считаешь должным, но меня сюда не вплетай. Я тебе так скажу; пахнет это дело паленым. Не оберешься. Плюнул бы. Не стоит она того. Тем паче что денег-то у них совсем нет, – кинул он своему другу, идя к двери. Тарас быстро остановил купца:

– Почем знаешь!?

– Да на свадьбе за столом услыхал, мол, у Авдотьи Филипповны ни гроша за душой нет, – Тарас тупо глядел на Николу. – Нет, понимаешь, без денег они.

– Чего же ты сразу не сказал?

– Не могу, занят был, – заулыбался Никола вспоминая род своего занятия на вчерашней свадьбе.

– Нет, дружок! Ты просто нос мне утереть хошь!

– Да ты что, белены объелся?

– Тебе просто завидно! И к тому же я видел, как ты на Соньку смотрел! А!? На мое место хочешь?!

– Тарас! Сдурел! Ты шо мне такое говоришь?!

– Щенок! – рассвирепел Тарас и с размаху врезал кулаком в веснушечное лицо Николы. Тот пошатнулся. На губе появилась капелька крови. Никола сплюнул.

– Ты так-то забыл, видать… – тихо промолвил он, – что это я тебя сватал. Собака ты, Тарас, – Никола сплюнул на пол и хотел было ударить в ответ, но, как всегда, лишь замахнулся, поправил сбившийся картуз и вышел вон из дома.

– Никола! – раздался женский крик.

К нему бежала счастливая Таисия. Она крепко обняла Николу.

– Вот где ты солнце мое, я знала, что этот твой дружок меня обманывает, что спишь ты крепким сном и будить он тебя не хочет!

– Не сейчас, Тамара…

– Таисия, – обиженно сказала девушка, отпустив из объятий Николу.

Купец хотел было идти. Он не переносил любовных сцен.

– Никола! – догоняла его девушка еле поспевая. – Что с тобой? Батюшки! Да у тебя губа разбита! Это из-за меня, да?

– Что, мир вокруг тебя ходит?

– Я ждала тебя, – продолжала девушка, не обращая внимания на холодность своего возлюбленного.

– Это лишнее, я тебе вовсе не подхожу, найди другого.

– Другого, – в ужасе повторила Таисия, – почему не подходишь, Никола?

– Я ужасный человек.

– Почему ужасный?

– Да что ты пристала, в самом деле?

– Я с отцом говорила, – отчаянно залепетала Таисия, – он у меня понимающий, я все рассказала.

– Все? – ужаснулся Никола.

– Нет, – смутилась девушка, – то, что ты любишь меня, что ты ждал меня всю свою жизнь. Вот все, что ты мне говорил, то и рассказала. И что хочешь сватов послать.

– Кто? Я?

– Да, ты. Все, как ты мне говорил, все отцу сказала, а он сказал, чтобы ты пришел! Он теперь тебя ждет! Сказал, поглядим, что за купец! – Таисия в оба глаза глядела на Николу, она ловила каждый его взгляд, движение, малейшую перемену настроения. Она все предугадывала и, как только могла, подстраивалась под купца.

– Что ты, что ты, голубчик. В самом деле. Что тебя так расстроило. Ай, дура я, что сама к отцу пошла. Прости меня, прости. Что ж я наделала.

– Вот именно, – отрезал Никола, – ты меня обидела.

– Что ты, голубчик, ведь я только как лучше хотела сделать. Я о тебе одном думала, чтобы тебе удобнее было. Чтобы не пришлось самому знакомиться да что-то объяснять.

– Могла бы меня спросить, надо оно или нет.

– Ты прав, прости – прости меня. – Никола молчал и смотрел куда-то в сторону.

– Я тебе платочек вышила, – протянула Таисия свой подарок с детской улыбкой. – Только не злись на меня, прошу тебя, только не злись.

– Хочешь, не пойдешь сегодня к моему отцу, хочешь?

– Хочу. – Таисия испугалась такого ответа.

Остановились они у лошади. Никола запрыгнул, Таисия смотрела на него детскими глазами.

– Далеко ты едешь? Когда вернешься?

Никола развернул лошадь, оставив Тарасу лишь одну телегу:

– Тамара.

– Таисия.

– Да, Таисия, ты прости, – он взял ее руку, нагнулся с лошади и поцеловал, девушка расплылась в улыбке. – Ты достойна лучшего. Я нищий купец, что с меня взять. А ты вон какая ягода.

– Что ты такое, Никола, говоришь! Ты лучше всех, да я только с тобой быть хочу!

– А ты знаешь, – Никола усмехнулся, – что Сонька твоя гулящая девка.

– Знаю, знаю, и что же?

– А то, что она твоя подруга.

– И что? Что с того, Николушка?

– С того, что, значит, и ты такая же.

– Я? Бог с тобой!

– Да я вижу, глаза у тебя какие, нет тебе доверия. – Таисия смотрела на Николу и не верила своим ушам. – К тому же я у тебя не первый.

– Что ты такое говоришь, – шептала Таисия, и из груди вырывались рыдания. – Ты первый, Никола, ты сам все видел.

– Нет, не видел, твоя подруга лгунья, и ты такая же. Видеть тебя больше не хочу, – и купец, пришпорив коня, помчался прочь. Девушка упала на колени и рыдала сотрясаясь всем телом, руками выдирая траву .

– Никола! Никола! – кричала она в землю, заливаясь горючими слезами. – Это же ты на что обрек меня… за что же ты так…

– Бабы… – вздохнул Никола, потрогав припухшую губу. – Но! Поехала… – И Никола покинул деревню. Про Таисию он забыл быстро, и часу не прошло. Только на друга он затаил злость, но и то было позабыто, когда он вернулся в свой отчий дом, где правили его дядя и бабушка. Его приняли радушно. Он объявил, что больше не купец, и проводил свои дни с наслаждением. Хоть семья была и небогата, бабушка его обхаживала, кормила поила и от всякой работы отговаривала.

Глава 17

Если бы знали люди, где их ждет беда, другой бы дорогой шли. Трифон, разжалованный атаман, из дома стал выходить редко. Он мучился ужасным стыдом. Немощности своей он боялся больше самой страшной смерти. Часто рубил дрова, домом наконец-то занялся. Когда по двери ударил кулак, он стругал из дерева ложку, та никак не получалась. Дверь была последней каплей, и он отбросил это позорящее на его взгляд занятие. Отворил дверь.

– Трифон Михайлович?

– Он самый! – выпрямился старик, в нем проснулась жизнь, кто-то в нем еще нуждался.

– Разрешите?

Трифон жестом пригласил гостя. Они сели на лавку за стол друг на против друга.

– Война идет.

– Идет, – нахмурился Трифон.

– В селе почти никого нет из военных. Меня отправили к вам как к старшему, так сказать.

– Слушаю.

– Скажите, Трифон Михайлович, есть ли устав военный у казаков?

– А то как же! Без него никуда!

– Тогда скажите, когда человек вот родину свою предает, что ему полагается?

– Полагается. Смотря что, конечно, совершил… Мог например..

– Бросить своих друзей на поле боя и уехать на печи валяться. – «Да жен чужих отбивать», – продолжил он мысленно.

Трифон нахмурился еще пуще:

– Это страшный грех. Это крупнейшее преступление. Дезертирство! За такое полагается казнь.

– Казнь? – наигранно ужаснулся Тарас.

– Да, на площади у колокольни стоит позорный столб, к нему привязывают проклятого, и забивают киями.

– Киями?

– То ж палки, дубовые бичи.

– И что, дезертирство, правда, так страшно?

– Этого нельзя простить!

– Тогда, – гость встал, – разрешите доложить, как бы мне ни было тоскливо, но у нас, у купцов, свои законы есть, порядки, и мы их блюдем, и значит, блюсти чужие порядки тоже надо.

Трифон также встал по военной привычке.

– В деревню Недельскую прибыл дезертир с поля сражения. Бросив своих товарищей по бою. Отдыхает и развлекается. Это предательство государства, как вы сами сказали, страшный грех. Я тоже так считаю. Нужно соблюдать… – но старик уже не слушал, он засиял. Ну конечно, конечно. Вот оно. Он сможет снова проявить себя, как атаман. Он снова возвращается к своей деятельности. Он быстро накинул на себя китель.

– Я как кошевой атаман в этой деревне. Накажу окаянного! А бумагу вы у него спрашивали? Может, он на побывку?

– Нет бумаги, – в наигранном изумлении развел руки Тарас.

Он свистнул несколько соседских ребят, которые по разным причинам остались дома. И во главе гостя они отправились искать дезертира.

Старик по дороге сильно возмущался.

– Что за людей воспитывают? Что за время такое поганое? На моем веку такого не было, каждый нес свой крест достойно.

– Таких веником гнать надо, – поддакивал Тарас.

– Веником! – возмутился Трифон, – таким полагается смерть!

Сонька и Иван шли, крепко держась за руки, в этой одежде они походили на ряженых. Люди, попадавшиеся им на пути, показывали на них пальцем, смеялись. Но пару это только забавило.

– Теперь, Сонька, все иначе будет. Вот обещаю тебе! Заживем с тобой. Буду я казаком отменным, а ты будешь меня ждать.

– А вот и не буду. Вишь, чего удумал! Кто тебя отпустит? – Сонька улыбалась лучезарною улыбкою.

– Гляди, голуба моя, а вон и отец мой!

– Это Боженька нам его послал, – почувствовав безопасность, залепетала Сонька.

– Бежим! – и молодые припустились навстречу своему спасению, но чем ближе они подбегали к отцу, тем медленнее становился их бег.

– Боже мой, – прошептала Сонька, потерявшая дар речи, увидев рядом с Трифоном Михайловичем ненавистного Тараса. Иван не мог понять, что за люди рядом с его отцом, реакция девушки его насторожила.

– Вот он, голубчик ваш! Дезертир! – пробасил незваный гость.

Трифон встал как вкопанный:

– Вы точно ничего не путаете? – стараясь скрыть дрожь в голосе, проговорил старик.

– Нет, Трифон Михайлович, это он!

– Пес! – посыпалась брань, и парни рванули в сторону Ивана, быстро схватив его, заломив руки.

Кто бы из молодых казаков знал, что это был сын уважаемого ими Трифона Михайловича. Конечно, все слышали историю про потерянного сына, но то, что это он, никому и в голову не пришло, Иван внешне был очень похож на мать, и не было у него никакого сходства с отцом. Сам Трифон молчал, ему было сложно произнести хоть слово. Огромный позор упал на его голову. Он поглядел снизу вверх на довольную улыбку его гостя, которая так и блистала за его нечесаными усами.

– Беда… – только и проговорил несчастный старик.

Сонька в ужасе думала, что Тарас все рассказал атаману, что тот решил наказать своего сына.

– Пустите! Пустите его! Черти! Я виновата! Меня бейте.

Но никто не обращал внимания на жалкие попытки девушки освободить Ивана из цепких рук казаков. Она плакала, вцеплялась в рукава, кусала руки, но все было бесполезно. Тарас с высоко поднятой головой глядел, как при всех унижается его жена.

– Да отпустите вы меня, – вырывался Иван.

Бросив всякую попытку уговорить злополучных парней, Сонька бросилась к Тарасу, она упала перед ним на колени:

– Прости меня, дуру! Я во всем виновата! Меня бей, его оставь! – этот поступок Соньки еще больше разозлил Тараса. Трифон и не заметил, что происходило подле него, все его мысли были заняты только одним: «Сынку мой. Да не может того быть. Дезертир, щенок, да не может. Господи боже, что за наказание. Позор какой. Грех страшный. Предатель».

Тарас грубо поднял Соньку за руки и змеиным страшным шепотом цедил слова, щекоча своими усами ухо:

– Встань, грязь подсапожная. Встань, не позорься на людях-то. Никто о вас не знает. Потому, что муж у тебя такой. Хороший муж, – на этих словах по телу девушки пробежали мурашки. – Добрый муж. Это он сбежал с войны. За то его и накажут.

Сознание у Соньки помутилось.

– Но у него же отпускная грамота есть.

Тарас с такой силой сжал ее запястье, что девушка лишь тихонько простонала.

– Не было грамоты. Не было.

– Почему тебе знать… я видела!

– Еще слово, и вся деревня узнает о твоем позоре, и дом тетки я к чертям спалю и Ивана твоего потоплю собственными руками.

Девушка от беспомощности залилась слезами. Парня подтащили к Трифону:

– Отец, скажи им! Что за черт, – Иван был уверен, что отец обознался и сейчас все само собой разрешится. Купец с удивлением поглядел на Трифона, он никак не ожидал, что старик приходится батей этому щенку.

– Я тебе не отец, – процедил старик после долгой паузы и со всего маху ударил юношу по щеке. Тот пошатнулся, Сонька взвизгнула, Тарас прижал ее к себе силой.

– Почему ты так странно одет? Где твой мундир?!

– Я купался, отец.

– Почему на тебе одежда с чужого плеча?! – Иван не знал, что ответить.

– Бумагу! – приказал Трифон.

– Какую бумагу?

– Под дурака закосить решил, тварь такая?

– Я, правда, не понимаю!

– А так понимаешь? – и Трифон снова ударил Ивана по лицу, – где бумага о том, что тебя отпустили с войны? Где?

– Отец, она на берегу.

– На каком берегу?

Сонька с испугом посмотрела на Ивана.

– Я купался, один там, как вернулся.

Тарас ухмыльнулся: «Один, как же».

– Веди к месту! – приказал старик. И тут Иван с ужасом вспомнил, что рядом с его вещами лежат вещи Соньки, он перевел взгляд на девушку. Та стояла очень бледная и глядела с испугом на Ивана.

– Не помню, отец.

– Как так, ты купался, а где не помнишь?!

– Именно, отец.

Стал бы Иван прикрывать честь своей возлюбленной, если бы знал, какую участь готовит судьба для дезертиров, но на этот вопрос никогда не будет ответа. Иван не знал, он верил, что все обойдется, и свято защищал честь своей невесты. Ярость вздымалась и роста в Трифоне. Всю жизнь он хранил верность своей родине, она ему заменила и жену, и сына. И не было любви в его душе другой, кроме как к земле своей. Но поменять родину на сына он не мог никак, к тому же, может, и сына он в своей душе давно похоронил. У Ивана дрожали ноги.

– Не смей меня так называть, щенок, – отрезал Трифон, – ты совершил ужасный поступок, которому нет прощения.

– Что же я такого сделал? – Иван был уверен, что речь шла о его любви к замужней Соньке, иначе он не мог объяснить злость отца и грузную фигуру Тараса здесь.

– Ты предал родину!

– Как моя любовь могла предать родину!?

– Ты сбежал с войны, – отрезал Трифон.

– Нет, отец, ты что, мне дали отпуск на пятнадцать дней!

– Бумага! – Иван осекся.

– Отец, дай срок, я принесу ее тебе.

– А чего место показать не можешь? – сверкнул глазами Тарас. Иван кинул на него полный ненависти взгляд.

Сонька беспомощно ревела на груди купца, который держал ее так крепко, что реветь в другом месте у девушки просто не представлялось возможности. Несколько местных ребятишек, уже побежали в деревню рассказывать и пересказывать историю о Ваньке – дезертире.

Самого Ивана повели в сарай, где обычно запирали до решения общего суда. Трифон зашел в дом, не узнавая комнат. Стал стругать, но тут же бросил это дело. Зачерпнул воды, но не сделал и глотка, поставил чарку на место.

– Господи, какой позор, все этот барин, это он ему мысли привил о мире. Конечно. Мой сын, плоть моя, и такое бесчестие, – для Трифона эта мысль была гораздо страшнее, чем мысль о самой смерти сына. Слишком много он этой смерти видел, эта колченогая старуха уже его не пугала. Вызывала лишь тошнотворное приевшееся чувство. Трифон сел на край скамьи и глубоко задумался. Думал он совсем не о том, о чем надо бы было. Он почему-то вспомнил как, как-то раз в бою, у него выбили нагайку из рук, а та так удачно приземлилась вражеской кобыле на хвост, что животные встало на дыбы и прям в руки скинула проклятого шведа. Вспоминал он руки матери, жилистые сухие, руки отца, твердые как два камня. Трифон никогда не знал родительской любви. В раздумьях он просидел, сам не зная, сколько времени. Из ступора его вывел стук деревянной рамы, которая отварилась от ветра. Он хотел пойти к запертому сыну, да боль лихо скрутила суставы. Трифон открыл запылившийся ящик и достал не менее запылившуюся бутылку с полугаром. Выплеснул из чарки воды и наполнил ее по новой, тут же осушил и налил еще раз. Он не покривился, пил и надеялся, что хоть ненадолго она заглушит его боль. Между тем смеркалось, в дверь раздался грубый стук, и она отворилась. В дом вошел незваный гость, который сегодня утром принес такие страшные новости. Трифон ничего не сказал, не встал, лишь снова наполнил чарку и выпил до дна. Тарас снял шапку, присел рядом молча. Пододвинул другую чарку, сдул из нее пыль и тоже наполнил. Так они пили молча какое– то время. Тарас пришел за одним, узнать, что дальше будет с проклятым Иваном, когда случится казнь, и не передумал ли старик наказывать, раз это его сын. Только вот купец не знал, с какой стороны подойти, что сказать. Он видел, что Трифон уже достаточно пьян. И потому Тарас решил подливать ему, не останавливаясь, и потихоньку расспрашивать.

– Горе мне, горе, – начал Трифон, уже принявши после пятой чарки Тараса как своего. – Жизнь не медом мазанная, а тут на вот тебе.

– Ну что ж во всяком государстве изменники бывают.

– Изменники! – протянул старик. Это слово, сказанное в сторону его сына, больно задело старика.

– Вы так не убивайтесь, над всеми Бог, над всеми царь, они наши судьбы и решают, – многозначительно произнес купец, погладив здоровенной рукой сырую от выпивки бороду. – К тому же это не самый страшный грех того парня.

– Это в каком это смысле? – проглотил крючок Трифон.

– Ой, даже не знаю, стоит ли говорить, и так все понятно, – сказал Тарас, подвинувшись чуть ближе к старику и выжидательно поглядел на него.

– Говори! Это мой приказ! – стукнул по столу Трифон, теряющий всякое терпение.

– Право – право, Трифон Михайлович, говорить мне как-то не ловко. Он ведь шпион! – без паузы продолжил купец. – Говорят, что он вернулся из шпионского лагеря. Этих… заграничных, – увидев, как меняется лицо старика, Тарас стал все расходиться и расходиться в своих фантазиях, путая нации, даты, показания, – да, да, там еще турки были. Он с ними, заговор. Так что, говорят, что он против России хочет, ну как его. Хочет, чтобы все разведать. И вещи всем говорит странные, нашептывает всем идеи сомнительные. Об измене родине говорил что-то, – Тарас старался как мог, и, если бы Трифон не был так сильно пьян, он бы заметил всю эту путаницу в словах гостя и, конечно же, не мог бы не заметить, как гость переживал. Но вместо этого старик находил каждому слову гостя подтверждение. Он вспомнил разговор с Иваном, его дикое нежелание защищать родину, его странные мировоззрения, и как до последнего Иван хотел убежать. Состояние старика было неутешительным, он глядел на гостя внимательно, кивал. Тарас ловил реакции старика и разгонялся в своей фантазии все больше и больше. И вот из Ивана, который и мухи обидеть не мог, при свете тлеющей свечки, он превратился в страшного врага всего народа российского. Он и дезертир, и убийца, и заговорщик. Тарас остановился, когда понял, что уже перешел всякие границы, а пьяный старик настолько зол, что из его глаз летели искры.

– Не души, сынку, – прорычал каким-то диким шепотом Трифон, – ступай. А мне и так все уже ясно.

Купец потер красный от выпивки нос:

– Да, пойду, пожалуй.

Когда он вышел из дома старика, в нос ему ударил свежий вечерний воздух. Он вздохнул полной грудью.

«Ай да Тарас! Ай да молодец, надо же такую сцену устроить! Конечно. Как теперь уж проклятому Ивану по чужим женам ходить. На мое богатство позарился, а, щенок». – Купец был невыносимо доволен с собой, его распирала гордость за то, какой он, за то, что сдаваться он не намерен и что перед любым препятствием он не растеряется, а всем своим врагам отомстит по счету. Подумав о мести, он еще больше расправил плечи. Довольный, он отправился своей грузной походкой к дому, где взаперти ждала его Сонька. Единственно, что немного омрачало его праздник – так это Никола, радость, какая бы низкая она ни была, не полна, если не можешь разделить ее со своим другом. Он сплюнул и вошел в комнату. Сонька вздрогнула от неожиданного появления своего мужа.

Тем временем, оставшись один, старик не знал, что и делать. Он завыл, схватившись за голову. Страшные мысли и видения мучили его. То ему казалось, что Иван шашку заносит на царя и падает окровавленная корона, то виделось, что Иван и на него, на отца своего, поднимает руку и все заговоры и козни строит против родины.

Сколько Трифон похоронил своих товарищей на поле боя. Товарищей, которые оставили семьи свои, чтобы отдать жизнь за великую империю. Сердце старика надломилось, не мог он, бедный, выдержать всего того, что происходило в нем. Он твердо решил идти к сыну на разговор. Пошатываясь, он вывалился из дома. Темное небо рухнуло на его уставшие от жизни плечи. До сарая, где был заперт Иван, было несколько метров, но Трифону казалось, что он шел очень долго. Шел, как на казнь. Каждый его шаг давался ему с неимоверной тяжестью.

– Что ж ты, гад, режешь меня без ножа, – шипел он переставляя обессиленные ноги.

В углу, на сене сидел Иван. Свет от звезд и луны падал сквозь щели сбитых досок.

– Отец! – обрадовался паренек.

– Я говорил тебе, щенок, – не смей называть меня отцом, ты предал Родину! Скотина! – и тут неожиданно для Ивана отец заплакал.

На фоне открытой двери обессиленная фигура старика издавала тихие рыдания. Иван был в ужасе, он никогда не видел слез отца, он никогда не мог подумать, что отец на это способен. Хотя перед ним был уже не тот атаман. Он видел лишь силуэт убитого горем старика.

– Да что ты, отец, – поднялся юноша, – что ты, отец, – он и не знал, что сказать, – это все пустяки.

На этих словах лицо Трифона переменилось:

– Пустяки? – проревел он, как раненый зверь. Иван отшатнулся назад. – Пустяки! – сам себе эхом отозвался старик.

– Я не предавал Родину, отец, я убил человека там, понимаешь? Я защитил родину, я был в самом тылу, мне бумагу дали, – запинаясь, в страхе говорил Иван.

– Где бумага? Где?

– Я не помню, – после паузы заговорил Иван, – но я, правда, убил человека на войне, – продолжал говорить парень, находя успокоение в том, что хоть кому-то он может донести то, что его так долго мучило.

– Кого убил?

– Турка! Я так жалею, что совершил это!

– Жалеешь, что врага убил, а не отца родного?

– Не говори так! Я никого не хотел убивать.

– В этом и все дело! Снюхался со своим барином, – злился Трифон. – Война, говорит, не нужна. А может, ты вовсе не мой сын!

Иван вытаращил глаза на отца и не зная, что сказать, только безвольно открывал рот.

– Конечно! Я, дурак, обрадовался! Сын вернулся! Сдох мой сын! Еще ребенком! Его цыганские лошади затоптали, – все больше и больше поднималась сила в отце Ивана, его плечи расправлялись. Он скидывал со стен хозяйственные вещи, веревки, подковы и бросал их в стены. – Сдох! Паразит! Оставил меня одного! Сдох!

Иван понимал, что отец, очевидно, сильно выпил, пытался как-то его успокоить, уворачиваясь от летящих тяжелых предметов:

– Что ты такое говоришь. Бога побойся! Я Иван – твой сын! Выжил я, они меня к себе забрали, я говорил тебе, помнишь? Ну вспомни! Папа! Кто же я, если не твой сын? – умоляюще тараторил он.

– Кто? Свинья шведская или германская, шпион! Страну пришел развалить!

– Какую страну, отец?!