ПХЖ и тоталитаризм

– Да вот, сижу, Археолога жду.

– Ясно. Потом куда?

– Не знаю.

Артем присел рядом на лавку. Кожаные штаны от трения о дерево захрустели. Оба ехидно и громко засмеялись.

– Как там «Кафе»?

– Не знаю. Я там очень давно не был. Да как всегда, пьянство и разврат. Блин, у меня тут проблемы с учебой, я, наверное, документы заберу.

– Зачем?

– Желания нету. Зачем учиться без желания? Аморально как-то.

– Ды прям все.

– Нет, ну правда… Зачем себя насиловать из-за бумажки?

– Хотя бы потому, что за тебя еще родители платят.

– И что? Деньги не должны ничего решать.

– Думай сам.

– Где же этот чертов Археолог?

Штаны начали промерзать, и Саруханов начал нервничать.

– Ой, ну где, где! Сейчас, смотри, опять за бутылкой коньяка Минину побежит. А потом после пузыря начнутся «диалоги об археологии», Минин доцент ведь. Слушай, а скажи «Рюрик»?

Артем картавил, но был весьма склонен к нордической мифологии, поэтому Четвертый часто над ним так шутил.

– Бл-, Четвертый, не могу.

– Ну ты прям викинг! – Четвертый дико и раскатисто засмеялся.

– Сейчас получишь у меня!

Четвертый посмотрел на его тонкие пальцы с выгнутой в обратную сторону первой фалангой, на его худое, почти дистрофическое тело, и засмеялся еще больше.

– Ну ты и фашист.

– О, Саруханов, где мои сто рублей? – Археолог выбежал из корпуса явно навеселе.

– Какие?

– Которые ты мне должен уже сорок восемь дней.

– Да отдам. Мне, правда, нужно разменять.

– Тогда пошли в «Пивовар», там разменяешь.

– Ладно, пошли…

Все трое встали и пошли в пивную.

– Слышь, Археолог, а что ты зимой в кроссовках ходишь? – Это, как всегда, не удержался Четвертый.

– Они новой коллекции. За четыре тысячи рублей брал.

– Взял бы хоть постирал, еще в грязи осенней.

– Ты че несешь? Это грязь из лужи, я в лед провалился!

Четвертый и Саруханов засмеялись.

В кабаке народа было немного. Выпив по три кружки пива, все трое собрались расходиться, но Артем пошел еще за порцией.

– А что ты сегодня Минину за коньяком не пошел?

– Да сегодня Яблоков пошел. У меня другое задание…

– У тебя, или «у остальных кроме Яблокова»?

– У всех.

– Какое?

– Да потом скажу.

Оба погрустнели. Четвертый хотел пошутить, но издеваться над реальностью было уже кощунственно. Пришел Артем с тремя стаканами. Археолог пошел еще за тремя, так как «рокерское» пиво кончилось за десять минут. Начались разговоры за жизнь. Пришла очередь Четвертого идти за пивом. Артему позвонили с репетиционной базы.

– Я сейчас тут занят по учебе, не знаю, когда буду.

Пока Саруханов отвечал на звонок, Четвертый спросил еще раз:

– Какое задание?

– Да завтра надо нам могилу копать ехать.

– Какую?

– А потом тело в гробу с морга забрать. Там еще будут Второй и Шестой, тоже с кафедры археологии.

– А Деревянко?

– Не знаю. Отказался вроде, но потом ему Минин аспирантурой пригрозил.

– А причем здесь Минин? Он же у Медведева писал.

– Они друзья. Минин и Медведев.

– Вот это пятый курс. Не зря я документы забирать собрался, – Артем кое-как присоединился к беседе.

– Ох – ть, ох – ть… А смысл? На гробовщиках денег сэкономить?

– Не знаю. Завтра видно будет.

Допив последнюю кружку пива, все трое разошлись. У каждого в голове крутилось свое.

Саруханов думал, что если уйдет с универа, то появится больше времени на музыку. Археолог отвечал на вопрос: «почему правда перебралась из кухонь в пивные». Четвертый шел и подавлял все мысли, какие мог, чтобы не прийти в общагу и не зажраться до потери сознания.

Общежитие как-то показушно хвасталось тарелками спутникового ТВ, а их было много. На все общежитие ВГУ №7 было всего два русских этажа, остальные пять были заселены студентами со всего мира: африканцами, арабами, турками, армянами, индусами, таджиками, пуштунами, азербайджанцами и т. д. И каждый народ смотрел свое ТВ, каналы на родном языке, хотя Интернет был почти у всех.

Четвертый прошелся от пивной до учебного корпуса, и лишь затем свернул к общежитию. Собака со стройки увязалась за ним, учуяв запах пищи, которая шла от одежды всех людей, живущих в общаге. Четвертый обернулся, взглянул на собаку и шепотом сказал: «Пойдем домой!». Зверь, услышав в воздухе запах алкоголя, повернул обратно. Четвертый подумал: «Вот тебе и все. В этих городах даже собаки ведутся на квартиры!».

Четвертому удавалось подавлять свои мысли, пока он не протрезвел от холода. В голову начала лезть всякая ерунда, которую лучше вообще не описывать. Уже в лифте пришла тема о доверии. «Ведь Археолог не доверял „тайны“, но выпил – и сразу начал доверять. Как же так? Неужели нельзя просто, по доброй душе…» – лифт открылся, и все: нить оборвалась.

В фойе, которое называлось по-студенчески «расширитель», стоял столбом никотиновый дым. Хотя Четвертый многих знал, здороваться не было желания, и он сразу отправился в свою комнату.

Картина была, как всегда, утопична. Первый пытался приготовить мясо, Второй сидел с пачкой семечек в ожидании выигрыша от ставок на футбол. Третий все-таки начал стирать постельное.

– Ты бы в два часа ночи стирать начал.

– Пошел ты. Не твоего ума дело.

– Ды опять весь день за компьютером просидел. – Второй.

– Кстати, что ты моим порошком стираешь? Или ты опять думал, что я перепохмелюсь и не приду?

– Слышь, а ты сперва докажи, что он твой.

– Во мразь какая. А как хлеба кусок спросишь, так «иди купи».

Третий демонстративно взял стиральный порошок и сунул его в руки Четвертому.

– На, под кровать поставь.

– Спасибо.

Четвертый снял верхнюю одежду и поставил порошок на полку в ванной. Третий начал использовать средство для мытья посуды.

– Слушай, меня что, на лекции отметили?

– Да, отметили. Староста всех отмечает.

– Хорошо, что переклички не было.

– Эт точно. Как там Археолог?

– Отлично!

– Пили что ль? – Второй повернулся на стуле.

– Да как тебе сказать. Ладно, главное отметили, что на лекции был, а значит, день прожит не напрасно.

6

Будильник опять был отключен до того, как Четвертый проснулся. Он долго искал того, кто это делает, но в конечном счете понял, что сам.

– Ты че, опять проспал? – Третий уже сидел за компьютером и играл в футбол.

– С вами тут проспишь…

Второго и Первого не было.

– Слушай, а где Второй?

– Да на работе наверно…

Четвертый встал и подошел к окну. Новый год приближался совершенно незаметно. Сегодня должен быть последний в этом семестре семинар, а завтра – лекция, но идти не было желания. Погода была отвратная. По крайней мере, через окно было именно так.

– А у тебя на кафедре пар нет?

– А тебе какая разница?

– Ох – ть! Типа я проспал, а ты сам не пошел, потому что в компьютер играешь, пока Второго нет.

Третий промолчал.

Он вообще обладал рядом специфических свойств, которые вытекали из его болезни. Многие за ним замечали, что Третий компенсировал свою инвалидность за счет здоровых. Так, он всегда утверждал, что он очень хороший сын, не то, что остальные, потому что платит за учебу сам. Однако никогда не упоминал, что плата – пенсия. Третий на правах старшего по комнате, да в принципе и на этаже, всегда всех критиковал и пытался вставить ума. Очень мудро с его стороны. Кто тронет инвалида? В конце концов к нему стали относиться как к юродивому, а точнее – никак. Жаль, что Третий этого не понимал. Не понимал своей ущербности и никчемности, и все попытки окружающих указать на его недостатки заканчивались руганью.

Правда, никчемен и ущербен он был в плане личности, а не физической полноценности. Получилось так, что Третий своей гордостью, высокомерием и упрямством просто затормозил свою социализацию. Последним, кто надеялся что-то доказать инвалиду, был Четвертый, поэтому они были почти врагами. Четвертый не знал, почему он это делает. Может, из-за природного чувства равенства внутри социума; может, из-за природного упрямства; но в любом случае – из-за традиционных качеств русского человека. Третий все воспринимал как издевательство.

– Ты вот мне скажи, зачем ты вчера до четырех утра шаркал по комнате, то чем-то шебуршал, то с компьютером разговаривал, то колонки включал-выключал, а сегодня тишина. Специально мне спать, что ли, не давал, чтобы я проспал?

– Я перед тобой оправдываться не обязан.

– Ну ты и мразь.

Четвертый успокоился.

– Так, надо к Археологу идти, уже должен с «раскопок» вернуться.

– Ну правильно, пару проспал – надо пить идти.

– О, а разве я вслух сказал?

– А то нет? – Третий засмеялся.

Стук в дверь. Шестой, грустный и трезвый, но глаза блестят.

– О, здорова! Ты откуда?

– Да так, надо было одного уважаемого человека по-человечески похоронить. Там Минин попросил. А че ты в трусах?

– Да ток проснулся. Археолог где?

– Да пьет опять. Голубчик, бл-.

– Ясно.

– Ладно, пойду купаться.

– Ага, иди. Зачем заходил-то?

– Да просто, в гости.

Четвертый принял душ, оделся по-новогоднему и вышел на улицу: март, может, даже начало апреля. Все настолько растаяло, что даже на натоптанных тропинках лужи и грязь из насыпанного песка.

– Опять, бл – ь, не в сезон одет. Да какой тут сезон? Скоро же новый год.

Не видно нигде.

Четвертый попытался волевым усилием навести радостное настроение, но все было тщетно. Реальность, за которой все скрывалось, плотно перекрыла и поглотила окружающее – настолько мягко и плотно, что чтобы выжить, реальность приходилось заменять. Четвертый заменял пока что фантазией, но новый заменитель был уже на подходе. Страх напал, обыкновенный новогодний трезвый страх.

До «Пивовара» дорога была чистая от воды, но посыпана таким количеством песка, что полы джинсов сразу покрылись грязью.

Изо дня в день, из угла в угол в пивной переставлялись столы и стулья, но это все равно не помогало: заведение плавно превращалось рюмочную советского типа. Стыки отделки в стиле фахверк оббивались, края добротных деревянных столов приобретали округлую форму, а самое главное – постоянно стоял неубиваемый даже хлоркой запах сушеной рыбы и перегара, хотя в воздухе ощущался привкус «Белизны».

Археолог сидел с Панком и Сарухановым возле бутылки водки.

– Здорова, пацаны! Вы что, дураки? Тут со своим нельзя…

– Здорова. Давай тогда ерша делать под столом.

– Да не видал тебя давно и увидал дело… А этот тут че? – Четвертый с улыбкой показал головой на Археолога, у которого уже закрывались глаза от непонимания обстановки вокруг.

– Да ниче.

– Саруханов, а ты-то что ржешь?

– Представляешь, нас даже за стол не посадили. Дали два пузыря водки, и все. Свиньи.

– Кого хоть хоронили?

– Да так, друга Медведева и Минина. Он был хозяином базы отдыха, и чтобы ездить туда отдыхать бесплатно и после его смерти, решили вдове помочь. А у этого хозяина отек мозга был. Может, жена его и стеганула.

– Привыкай, идеалист х-ев. А что у нас за плазменные панели в коридорах висят?

– Просто надо в университет ходить почаще. Да что, что… Денег много у отечественной науки.

– Ну эт да. А ходить не вижу смысла. На порошке экономлю, а это идти на одну пару по стройке лазить, а потом штаны стирать. Робу куплю скоро…

Раздался общий смех.

– Да так-то, может, и необходимость. Правда, крутят там всего три ролика: «При пожаре – 01, при правонарушении – 02, при смерти – 03», а это уже плачевно. – Саруханов присоединился к беседе.

– Ну а что, тысяч пятьсот потратили.

– Где-то так. Три этажа, по шесть штук на каждый. Лучше бы на дотации в столовую потратили. На первом курсе тарелка борща была двенадцать пятьдесят, а сейчас его вообще нету. Перестроили, называется.

– Мы тут, между прочим, человека поминаем! – кое-как пробуробил Археолог.

– Хех. Еще что-то мурлычет. Наверное, борща захотел. Где же он так нализался?

Четвертый давно не видал его в таком состоянии.

– Да кто его знает, не найдет что ль? – ответил Панк сквозь смех, хотя глаза его, как и у Саруханова, стали заливаться алкоголем.

Четвертый, так как был трезвый, решил поиграть в благородство. В итоге всем коллективом сверху было принято решение отправить Археолога на такси. Археолог, пока его тащили под руки, умудрился наблевать на дверь супермаркета и разбить мусорную емкость и лавку, – и лишь затем позволил засунуть себя в такси.

– Да, конечно. – Саруханову в таких ситуациях было нечего сказать. Кипелов пел не о том.

Проводив такси, все трое решили разойтись, так как несмотря на весь сарказм данной ситуации, грусть было не скрыть.

Первым ушел Саруханов, сказав, что ему надо срочно на репетицию. Вообще, это был удобный повод уйти из любой ситуации. Правда, однажды получилось все наоборот: ему позвонили с репетиции с вопросом «где ты есть?», а Саруханов ничего не мог ответить, так как сидел на бревне и пьяный блевал себе под ноги.

Панк с Четвертым пошли на остановку. Четвертый любил наедине задавать вопросы, которые касались интимной жизни личности, и это был как раз тот случай.

– Че, как там мать?

– Да никак. Слух упал, глаза почти не видят, еле ходит.

– Это излечимо?

– Не-а. Это какая-то болезнь, забыл, как называется… ну как у Ленина, примерно. Ты мне рублей триста займешь?

– Тебе зачем?

– Да племяннице на День рождения купить что-нибудь.

– Купи ей кольцо «Спаси и Сохрани».

– Да я в прошлом году уже ей серьги подарил.

– Ладно, держи.

– Ага, тогда через неделю отдам.

Панк сел на автобус и уехал.

Четвертый посмотрел на часы: 18:20. Двадцать минут до начала последней пары, пары спецкурса. В расписании она была, но по факту – еще ни разу. Никто не знал даже тему этого спецкурса, а сам преподаватель – профессор Мирошников, которого, по слухам, поздравляла даже королева Англии – узнал, что он ведет занятия у пятого курса лишь в середине октября. Именно поэтому в дипломах появлялись предметы, которые не все студенты помнили, а некоторые спрашивали у секретаря, выдающего дипломы, когда это было и кто преподаватель.

Однако делать было нечего, и Четвертый решил сходить на несуществующую пару. Обувь промокла, джинсы в грязи, но он считал себя студентом.

В учебном корпусе было тихо, даже у гардероба ажиотаж конца рабочего дня не наблюдался. Большинство людей ходили в верхней одежде и снимали ее лишь в аудитории на время лекции или семинара.

– Молодой человек, вы куда это собрались?

– Учиться.

– Корпус скоро закрывается.

– У меня занятия по расписанию.

– За – ись, – сказала вахтерша и отпустила палец с кнопки блокировки турникета.

Раздался какой-то знакомый смех со второго этажа. Четвертый сразу понял: «Что-то снова как всегда». Поднявшись по широкому пандусу, идущему параллельно основной лестнице, Четвертый увидел Кравцева с красным лицом и стеклянными глазами.

– О, здарова, ты Горобцова не видал?

– Не-а, тем более он у нас должен был быть еще в половине второго. Сейчас вы его уже не найдете. А ты че хотел?

– Да вторую часть контрольной по Китаю хотим пересдать.

– Кто – мы?

– Ну, там, Белов и Коммунист еще, по третьему этажу Горобцова ищут.

– Че пили хоть?

– Ой, да так, по литру пива всосали. А что, не заметно?

– Заметно.

– А что спрашиваешь?

– Да вы опять вмазанные, он вас на – й пошлет. У нас на кафедре кто-то есть?

– Нет. Мирошникова я магазине видал, когда еще пиво покупали, он уже домой шел. В музее Минин с Ковалевским водку пьют. Ты подожди, сейчас вместе пойдем.

– Нет, спасибо, я за пять лет с вами уже находился домой «до разливухи».

Четвертый развернулся и ушел. Выпить-то он был непротив, только разница состояний не позволила бы нормально общаться, а это плохо.

В общаге было тихо и пахло перегаром. Начинался период накопления капитала на русском этаже, период самого беспринципного алкоголизма и работы.

7

Утро началось со звука ерзанья по полу металлического ведра уборщицы.

Бабушка была уже настолько в годах, что если набирала воды больше, чем было нужно, то просто тащила ведро за ручку по кафельному полу. Хорошо еще, что работали лифты, а то этажи выше первого не мылись бы вообще.

По идее, на окладе уборщиц сидели вахтеры, но, когда сильно грязно, вызывали «старую гвардию», чтобы особо не перетруждаться. Тащить ведро тоже никто не помогал: с точки зрения вахтеров, это было даже хорошо, так как от кафельно-металлического звука просыпались те, кто пил накануне, и отходняки у них начинались раньше.

До этой «воспитательной» меры делали немного по-другому. Рано утром после «общажного» праздника кастелянша бегала по самому грязному этажу, стучала в двери и орала: «Пожар!!! Караул!!! Горим!!!!». Люди выбегали кто в чем мог, а там представитель администрации с метлами, ведрами, тряпками и порошками приказывает убраться. Кастелянша долго радовалась такой заманухе. Но опять получалось несправедливо: те, кто пил, не выходили никогда, а те, кто мирно спал с книжкой под подушкой, убирали бутылки, окурки, блевоту, мочу, а для полного воспитания – стекло и двери. Четвертый одно время пытался ориентироваться по детекторам пожара в комнатах, чтобы отличить обман от беды, но быстро понял, что они не работают почти никогда. Пробив у знакомого инженера-бомжа систему, он обнаружил, что по проекту студенты не должны были готовить в комнатах. Для этого в торцевых комнатах существовали общие кухни, но их еще пять лет назад из-за их большой площади переоборудовали под гостиничные номера. Естественно, пожарная сигнализация из-за того, что стали готовить в прихожих, постоянно срабатывала, так как получалось, что она находилась над электрической плитой. Все встало на свои места. Однако кастелянша радовалась недолго. Кризисные явления проявились в том, что все перестали откликаться на ее крики, а потом и вовсе начались умышленные поджоги. При чем в трех случаях из пяти поджигали вахту, пока они там спали. Воспитательный механизм пришлось сильно и в срочном порядке модернизировать.

На звуки уборщицы отреагировал один Второй; он закрыл длиннющей рукой дверь между прихожей и комнатой. Пятый и Шестой только шли домой от африканцев.

Пятый – абсолютно пьяный – страшен. Глаза смотрели в разные стороны, нога из-за ДЦП сильно хромала, и все его 90 килограмм по синусоиде вело туда-сюда, тем более если учесть, что на одной ноге был тапочек, а на другой нет. Шестой был абсолютный флегматик, и, как всегда, был на своей волне. Бабушка, увидя эту картину, ничего не сказала, так как годы ругани и мата уже давным-давно угробили ее крестьянский голос. Она ничего не сказала, но ей не все равно, что для нынешнего времени огромная редкость, ведь всегда удобней наоборот.

Как-то совершенно по-изуверски шло время на девятом этаже, и непонятно как – на шестом. Утро начиналось в обед, или вообще ближе к вечеру; день начинался с похода на занятия, то есть вообще мог не начаться; а вечер наступал часов в двенадцать ночи, когда люди стягивались в центральное фойе – в просторечии расширитель – и пили. Вот так, незаметно, утро для всех остальных становилось ночью для русских.

В девятьсот третьей комнате двое друзей только ложились спать, а в девятьсот двадцать второй все, кроме Третьего, уже проснулись. С кровати не вставал никто. Это было странное состояние, наступавшее через два дня после запоя. Такое чувство, что люди вокруг тебе незнакомы, погода тебя не интересует, тараканы и не мытая посуда – не твои проблемы; твое – лежать между реальностью и антиреальностью в кровати и радоваться. Иногда, правда, на вторую ночь снятся кошмары, а затем наступает дикая бессонница. В этом случае утро начинается с жуткой депрессии и холодного пота, и липкой постели. Повезло…

Четвертый лежал и уже минут сорок пять думал, бриться ему или нет. Второй думал о работе и зарплате. Первый сидел в «Аське», но никому ничего не писал. Наверно, это и была настоящая свобода молодости – по крайней мере, для Пушкина и девятнадцатого века. Свобододействие было уже недостижимо.

Тут неожиданно Третий вскочил и побежал в санузел.

– Круто, позавчерашняя водка выходит.

Все засмеялись. Второй снова закрыл дверь между комнатой и прихожей. Однако едкий запах переработанной кишечником желчи все равно распространился по всей комнате.

– Бл – ь, сегодня же Пятому должны деньги перевести. Как бы он сразу не свалил пропивать. У тебя зарплата когда?

– За – ал ты чужие деньги считать… Когда у меня зарплата… Как получу, так и будет.

– Второооой, Второй! Разница огромная… Пропивать-то вместе будем…

– Нахрен ты мне нужен! Алкаши, бл-. Включи лучше телевизор, ты ближе.

– А что там?

– Биатлон, повтор. Я вчера не посмотрел.

– Там же Первый спит.

– Четвертый, ну хватит.

– Мне вставать неохота.

– А мне, думаешь, охота? Тебе же ближе.

– А немки победят?

– Да, вроде Нойнер…

– Ты же не смотрел…

Третий выбежал из сортира и сам включил телевизор.

– Заебали, бл-. – Третий с умным самодовольным видом стал заправлять кровать.

– Это, будь другом, настрой спорт, там антенну подергай. Учись, Четвертый, как надо людям помогать. Это тебе не пьяному орать: «Русский, помоги русскому»!

– Да он просто чурбан, – Третий засмеялся.

– Ничего вы не понимаете. Я всегда говорил о бескорыстной помощи по принципу национальной солидарности, основанной на расизме и порядочности. А это что? Чтобы в компьютере твоем посидеть, пока ты будешь биатлон смотреть.

– О-о-о-о, ну начал развозюкивать. Тебя пьяного послушать – и сразу понятно, какой глубокий смысл ты вкладываешь. Такую тоже несешь х – ню, проповедник х-ев. – Второй встал и пошел в санузел.

– На – й так жить, Третий? – спросил Четвертый и сел на кровать.

– Зачем, зачем… за шкафом! Никогда не лезь в залупу.

Первый засмеялся, так как увидел, что Третий крутит антенну с выдернутым штекером. Третий подумал, что Первый смеется над Четвертым, и тоже засмеялся. Первый был непрочь пойти в санузел, но там отмывался Второй.