скачать книгу бесплатно
…И он, почти не хромая, подняв с земли свое оружие, с диким воплем ринулся на Дома.
Теперь оруженосец крутил тяжелый меч, делая им широкие дугообразные движения, стремясь ошарашить соперника и не дать ему даже пустить свое оружие в ход. Маневр Жан-Жака удался: Дому все еще не удалось сосредоточиться, и он начал отступать, обороняясь и не пробуя нападать, видя перед собой одно сверкающее лезвие, которое, казалось, атакует со всех сторон.
Его единственным преимуществом было проворство, так как раненный в ногу парижанин не мог теперь быстро двигаться и поворачиваться. Филипп, ломая от ужаса руки, воскликнул:
– Святители небесные! Надо их разнять!
– Поздно, – мрачно изрек Жерар. Он никогда не видел Жан-Жака в таком исступлении, и был уверен, что минуты Дома сочтены. А Жан-Жак готовился нанести свой венецианский удар; правая рука его, вращавшая клинок, начала уже уставать; надо было одним ловким движением перебросить его в левую – и тогда… Он был уверен в победе! Он видел, как герцог Черная Роза в бою с тремя противниками уложил их всех по очереди этим ударом!
Дому же больше не хотелось крови.
«Да, – сказал он себе, – я хочу остановить это! Но как сделать так, чтобы мы оба остались в живых, если этот безумец поклялся убить меня?»
…Прервем ненадолго эту трагическую сцену и вернемся в залу, к герцогу Черная Роза. Расставшись с де Брие (граф вышел из башни в тот момент, когда мальчики поднимались по лестнице на площадку), он дожидался Руссильона. Последний, отдав распоряжения Бастьену и переговорив с отцом Игнасио, возвращался к своему будущему зятю в несколько расстроенном состоянии.
Слова священника не успокоили старого отца, как он того ожидал; наоборот, они породили в сердце графа сомнения и неуверенность.
Капеллан сказал, что Мари-Флоранс была очень нежно привязана к Гийому Савиньи и надеялась, что, несмотря на бедность юноши, Руссильон даст согласие на их брак. Отказ графа был для девушки очень сильным ударом.
«Ваша дочь – натура глубоко чувствующая и очень впечатлительная, – говорил священник, – хотя внешне она всегда так выдержана и спокойна…»
Однако, продолжил он, после отъезда графа Дюваля и его пажа из Руссильона, Мари-Флоранс ни разу не пришла к нему на исповедь; капеллан лишь видел, что она стала очень много времени проводить в часовне, и порой выстаивала на коленях перед распятием всю ночь.
«И что бы это значило, святой отец? – спросил граф священника.
«Я полагаю, что Гийом Савиньи по-прежнему держит в плену сердце Мари-Флоранс; но, как послушная дочь, она покорилась вашей воле, и теперь молитвами и постом наказывает себя за не одобренное вами чувство к этому юноше.»
Это, несомненно, было правдой. Итак, его дочь была влюблена – герцог Чёрная Роза был прав!
И теперь Руссильону предстояло принять важное решение, -решение, от которого зависела судьба Мари-Флоранс, – и не только её.
Он нежно любил всех своих пятерых девочек, и Мари-Флоранс не была исключением.
«Я могу сказать монсеньору, что сердце её занято, и тогда… тогда он должен будет жениться на одной из трех моих младших. На ком? Мари-Николь и Мари-Анжель – совсем крошки. Конечно, браки нередко заключаются и между детьми гораздо младше; но все же… все же… А – если не они, тогда остается Мари-Доминик, моя любимица! Ей уже тринадцать, и она почти взрослая. Наверняка, герцог выберет её! – старик даже вздрогнул. – Боже всемогущий! Она ненавидит самое имя Черной Розы, её трясет, когда она слышит упоминания о нем! И ей – стать его женой?!! Да она или выбросится из окна замка, или… или зарежет его в постели в первую брачную ночь!»
И граф снова содрогнулся, представив себе, что будет, если в его замке совершится такое страшное преступление – да ещё против кузена короля! Нет, допустить этого нельзя… Что же делать?
И тут Руссильон вспомнил, как много лет назад он посватался к прекрасной и юной Мари де Шеном. Ему уже было около сорока, а ей не исполнилось и шестнадцати. Но он был знатен, могуществен и богат, – и родители Мари с радостью дали свое согласие. Поговаривали, что девушка любит другого – своего дальнего родственника, бедного, но очень красивого. Но – Мари вышла за Руссильона и, хотя и не сразу, своей нежностью, доверием, безграничным обожанием граф завоевал сердце рыжекудрой красавицы. Они прожили в мире и согласии много лет, и он готов был поклясться, что его жена счастлива в замужестве!
«Так же может произойти и с Мари-Флоранс, – подумал он, – в конце концов, браки заключаются на небесах! Её сердце сейчас принадлежит Гийому Савиньи, но, я уверен, герцог будет ей достойным супругом, – я знал его когда-то в Париже как истинного рыцаря и шевалье и, хотя о нем и при дворе, и в Лангедоке ходят ужасные слухи, -возможно, все это – выдумки? Ведь доказал же он, что умеет тонко чувствовать, когда сразу понял, что она влюблена! Он был с ней безупречно учтив и даже ласков. Он не сделает моей Флоранс больно! А если все же то, что говорят о нем, правда, и он действительно сжигал, насиловал женщин и детей, распарывал животы беременным?.. Нет, нет! Это все гнусная ложь! В конце концов, Мари-Флоранс будет его женой, герцогиней, и он не посмеет с ней дурно обращаться!»
И граф вошел в залу, твердо решив, что женой Черной Розы станет Мари-Флоранс.
Подойдя к герцогу, Руссильон сообщил ему о сделанных приготовлениях и добавил:
– Отец Игнасио, духовник Мари-Флоранс, считает, что нет никаких препятствий для вашего с ней союза. Моя дочь будет вам прекрасной и верной женой.
– Очень рад это слышать, – отвечал рыцарь.
– А теперь, монсеньор, остается подумать о том, какие покои предоставить вам и вашей будущей супруге. Я бы с радостью поселил вас в комнатах моей покойной жены, -они лучшие во всем замке, -но, к сожалению, после её кончины в них уже несколько лет никто не жил…
– Поверьте, граф, мне не нужны роскошные апартаменты, я довольствуюсь самой скромной комнатой.
– В таком случае, господин герцог, если вы не будете возражать… очень удобна спальня моих младших дочерей, Мари-Николь и Мари-Анжель. Она расположена в самом конце коридора, весьма уединенно, а из окна там открывается очень живописный вид.
«Вряд ли у меня и у моей жены будет время и желание в нашу первую брачную ночь любоваться видами из окна,» – подумал герцог. Вслух же он сказал:
– Если вы, любезный граф, считаете это удобным, и если я не стесню ваших дочерей, я с удовольствием займу эту комнату.
– О, вы нисколько не стесните моих девочек! Они переночуют в спальне Мари-Доминик, – и ведь это только на одну ночь! К тому же… – и Руссильон слегка покраснел, – кровать в этой комнате весьма удобная и широкая. Если хотите, мы осмотрим это помещение; я распоряжусь только, чтоб там убрались.
И граф вызвал Бастьена и приказал ему приготовить для Черной Розы комнату своих дочерей. Уже через десять минут старый слуга вернулся и доложил, что все выполнено.
– Идемте, монсеньор, – сказал Руссильон.
– Я в вашем распоряжении, – отвечал герцог; и они вышли из залы. Это было в тот момент, когда Дом ранил Жан-Жака в ногу.
Они пошли по коридору, опоясывавшему башню донжона; в самом его конце, перед высокой дверью светлого дерева, хозяина замка ждали две женщины. С низким поклоном одна из них подала ему ключ; в руках другой был тюк с одеждой или бельем. Увидев же следовавшего за их господином замаскированного герцога, обе женщины в ужасе прижались к стене, крестясь и шепча молитвы.
«Правду говорят – худая слава по дороге бежит, а добрая в углу сидит, – с горечью подумал Черная Роза. – И меня, как и этого зверя Монфора, всегда будут вспоминать в Лангедоке вот с таким ужасом, ненавистью и отвращением; тысячью добрых дел мне не смыть позор жутких деяний моего «союзника»!
Граф между тем отпер дверь, и они вошли. Спальня дочерей Руссильона была просторная комната с большим окном на северо-запад, прикрытым ставнем. Посередине комнаты стояла широкая кровать с голубым парчовым балдахином на резных столбиках, обвитых золотыми шнурами с тяжелыми кистями внизу. Пол устилали мягкие ковры глубокого синего цвета, стены были обиты белыми шелковыми обоями с незабудками.
Около окна стояли два столика для рукоделий с мозаичными столешницами, инкрустированными яшмой и бирюзой, и два невысоких стульчика.
– Прекрасная комната, – сказал, оглядываясь, герцог, – я очень благодарен вам, граф.
Внезапно в коридоре послышались два веселых детских голоса и быстрые легкие шаги, и в спальню вбежали две девочки-погодки, в голубых платьицах, смеющиеся и раскрасневшиеся. Они увидели сначала графа – и бросились к нему, перебивая друг друга и мешая французские и окситанские слова:
– Папа!..– начала одна.
– Мы ловили голубей! – крикнула вторая.
– Доминик накинула на них сеть…
– Это было так здорово!
– Мы отнесли их на кухню…
– Их было целых пять!
– И Жанна нам их поджарила!
– Я в жизни не ела ничего вкуснее!
Руссильон потрепал дочерей по белокурым головкам.
– Ну, ну, Мари-Николь, Мари-Анжель! Погодите! У нас гость, и я хочу вас с ним познакомить…
И тут девочки увидели герцога. Они осеклись и попятились, и на их веселых личиках одновременно появилось выражение растерянности и страха.
– Это герцог Черная Роза, дочки, – сказал граф. – Поздоровайтесь с монсеньором.
Девочки молча слегка присели – без особой почтительности. Мари-Николь, та, что была постарше, смотрела на герцога своими светло-голубыми глазами исподлобья, закусив губу. Младшая, Мари-Анжель, более непосредственная, немного осмелев и, вероятно, думая, что гость не поймет её, пробормотала на окситанском:
– А как же вы говорили, что у него рога, и хвост, и копыта?..
Отец хотел её одернуть, но герцог выступил вперед, ослепительно улыбнулся,
отвесил юным графиням изысканный поклон и сказал на чистейшем окситанском языке:
– Прекрасная госпожа, мне очень жаль, что я разочаровал вас. Но сейчас в аду не носят ни рогов, ни копыт; зато, как видите, в моду вошли черные маски.
Анжель ойкнула от неожиданности, залилась краской и поспешно спряталась за спину старшей сестры.
– Девочки, – торжественно сказал граф, – герцог Черная Роза сегодня вечером женится на вашей сестре Мари-Флоранс.
– Надеюсь, – произнес рыцарь, изо всех сил стараясь оставаться серьезным и опять низко кланяясь, – что мои будущие сестры почтят своим присутствием свадебную церемонию.
– Ступайте, милые мои.. – промолвил Руссильон, – я предоставил вашу комнату в распоряжение монсеньора. Вы сегодня переночуете в спальне Мари-Доминик.
Девочки, не произнеся ни слова, опять присели и вышли.
«Обе белокурые и голубоглазые – как и самая старшая, Марианна, – мелькнуло в голове герцога. – Конечно, они будут очень хорошенькими, когда подрастут! Но до Мари-Флоранс им далеко. Она обладает редкой, бесценной красотой! Так что, Анри, ты был не прав, когда советовал мне взглянуть на остальных дочерей Руссильона…»
Вслух же он сказал:
– Ваши дочери все очень благонравны и послушны, дорогой граф.
– Да, – согласился Руссильон, – все они добры, послушны и кротки, как овечки… Но что это? – вдруг осекся он, услышав жуткий, почти звериный вопль.
Он повернулся к окну, за которым раздался этот страшный крик и, подбежав, поспешил отворить ставень. Герцог, тоже услыхавший вопль, следовал за ним.
Мужчины выглянули из окна. Справа налево тянулись за стеною замка живописные отроги зеленых гор, чьи вершины исчезали в жарком послеполуденном мареве.
Но взоры графа и Черной Розы устремились не на эту благостную картину, а на зрелище куда более страшное: внизу, в десяти туазах под окном, на крепостной площадке, сражались на мечах двое подростков. Услышанный мужчинами безумный крик был издан Жан-Жаком, когда раненый паж герцога вновь бросился на Дома.
То, что это не тренировочный поединок, а схватка не на жизнь, а насмерть, и герцог, и граф, как опытные воины, поняли сразу, – как поняли и то, что бой близится к концу, и чаша весов уже склонилась в пользу победителя.
Оба дворянина узнали дерущихся; герцог – своих оруженосцев, а граф – окаменевшего от ужаса Филиппа и того, кто назвал себя его сыном.
И, увидев этого последнего, Руссильон побелел как полотно и схватился за сердце.
«Что это с ним? – подумал, кинув на него взгляд, герцог, – на нем лица нет!»
Черная Роза был тоже взволнован, хотя и не так сильно, как его будущий тесть; за своего пажа он не беспокоился, хотя и заметил, что тот ранен – неужели этим веснушчатым деревенским пареньком? – он молниеносно просчитал в уме все шансы противника Жан-Жака, понял, что они ничтожно малы, – и жалость к бедолаге уколола его сердце. Сделать герцог ничего не мог, кроме как крикнуть из окна; но он прекрасно видел, в каком исступлении находится его паж, и какое безумное у него лицо, – вряд ли Жан-Жака бы остановил даже гром, грянувший над самой его головой!
Оруженосец между тем все-таки загнал Дома в угол между стеною и парапетом.
Кровь обильно текла из раненой ноги, но Жан-Жак, казалось, не замечал этого. Он, как тростинку, вертел в руке свой клинок, в то время как Дом явно устал и с трудом отражал каждый выпад оруженосца. А паж весь собрался для решающего удара, -победа, чувствовал он, была близка!
Из окна комнаты графских дочерей Черная Роза видел, как Жан-Жак, заложив левую руку за спину, незаметно для противника, быстро разминает пальцы, чтобы удобнее перехватить тяжелый меч.
«Он хочет нанести венецианский удар! – понял герцог. – Удар, которому меня научил Марко Анунцио!» Да, этот удар был практически неотразим – и уйти из-под него живым тоже почти никому не удавалось. Он наносился сверху вниз и слева направо – и, при большой физической силе, вполне мог пронзить противника насквозь от шеи до бедра.
«Этот рыжий мальчишка погиб!» – мелькнуло в голове рыцаря.
Вся описанная выше сцена заняла по времени не более одной минуты.
И вот – наступила кульминация. Жан-Жак стремительно перебросил меч из правой руки в левую – и с диким криком ударил… Но его клинок, молниеносный и смертельный, рассек воздух, – и отрезал лишь петушиное перо на шапочке Дома; сына графа спасли мгновенная реакция и – случайность, которую вполне можно было бы назвать и божественным провидением.
Дом успел пригнуться, но, скорее всего, все равно был бы тяжело или смертельно ранен, если бы Жан-Жак не поскользнулся на собственной крови, обильно орошавшей каменные плиты площадки. Вместо того, чтобы нанести свой венецианский удар сверху вниз, он, уже начиная падать назад, взмахнул мечом слева направо, – и, все же потеряв равновесие, грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком.
Не воспользоваться этим данным Фортуной шансом Дом не мог. Он прыгнул, как тигр, на поверженного противника и, прижав его грудь коленом и приставив свой меч к его горлу, задыхающимся голосом, но громко, потребовал:
– Сдавайся – или умри!
Полуоглушенный падением и ударом, придавленный ногой противника, чувствуя, как начинает невыносимо болеть рана, и из неё продолжает сочиться кровь, паж герцога не сопротивлялся более. Он прохрипел:
– Я сдаюсь… сдаюсь, черт возьми!..
Но эти слова, довольно грубо отступающие от тех, которые произносились побежденными на турнире, не разозлили Дома.
Его охватила невыразимая радость – поединок был выигран, оруженосец Черной Розы повержен… и они оба остались живы!
Дом высоко поднял свой клинок и – ликующе крикнул на окситанском языке:
– Победа Руссильона! – и прибавил звонким, ясным голосом: – И, клянусь всеми святыми, когда-нибудь и проклятый герцог Черная Роза будет так же лежать под моим коленом и скулить, моля о пощаде!
*Лютеция – древнее название Парижа
* Сервы – (от лат. servus – раб) – в средневековой Западной Европе категория феодально-зависимых крестьян, наиболее ограниченных в правах: в переходе из одной сеньории в другую, отчуждении земель, наследовании имущества, свободе брака и др.
*Туаз – (фр. toise) – французская единица длины, используемая до введения метрической системы. 1 туаз = 1,949 м.
4. Две сестры
Стоявший у окна герцог вздрогнул; светлые глаза его сузились и метнули молнию на дерзкого мальчишку, осмелившегося так оскорбить его, – это был чуть ли не открытый вызов! Рука рыцаря непроизвольно легла на бедро, нащупывая меч, который, войдя в комнату, он вместе с плащом положил в ногах кровати.
– Что? – произнес Черная Роза. – Я не ослышался?..
Граф Руссильон, который на время всего поединка, казалось, превратился в соляной столб, после того, как Дом прыгнул на Жан-Жака и потребовал сдаться, немного пришел в себя. Краска вернулась на лицо старика, дыхание стало ровнее.
Сейчас же, при этих словах герцога, он вспыхнул, как девушка, и пробормотал:
– Простите мою дочь, монсеньор, она сама не знает, что говорит…
– Она? – воскликнул рыцарь, в недоумении поворачиваясь вновь к окну.
