скачать книгу бесплатно
– Недавно герцог показал мне один прием… Смотри! Надо вот так перебросить клинок из правой руки в левую… и вот так нанести удар! Здесь все дело в быстроте и неожиданности для противника! Монсеньор сказал, что этому удару он научился у одного венецианца, и что мало кто сможет отразить его.
– Да, хитроумно, – снова зевнув, довольно равнодушно согласился его товарищ. Он уселся поудобнее, прислонился головой к древку знамени и закрыл глаза.
Жан-Жак продолжал свою тренировку; но неожиданно его внимание отвлекла странная процессия, показавшаяся из-за угла крепостной стены.
Впереди с важным видом шли две белокурые девочки в одинаковых голубых платьицах, лет десяти и одиннадцати; одна из них несла в руке длинную палку, к верхушке которой были привязаны за лапки пять голубей со свернутыми шеями. За девочками шествовали трое мальчишек-подростков, одетых в домотканые льняные рубашки и штаны, изрядно перепачканные грязью. На поясе у каждого мальчика в веревочных петлях болтались заостренные палки, отдаленно напоминающие мечи; на голове одного из подростков была шапочка с петушиными перьями и, в отличие от своих босых приятелей, он был обут в сапожки из мягкой белой кожи.
Все трое имели весьма победоносный и гордый вид. За ними следовала толпа детей, от трех до десяти лет, одетых совсем в лохмотья, смеющихся и галдящих, как стайка воробьев.
– Николь и Анжель! – звонко крикнул мальчик в шапочке. – Несите эту великолепную дичь на кухню, и пусть старуха Жанна немедленно зажарит её! И скажите ей, чтоб вам она дала по два крылышка, мои маленькие ангелочки!
Девочки с голубями, а за ними остальные детишки бросились к кухне. Подростки, смеясь, смотрели им вслед.
– А я хочу грудку, – произнес, облизываясь, один из них, самый рослый парень.
– Ну уж нет, Пьер! – живо возразил ему мальчик в шапочке. – С чего бы, черт тебя возьми, тебе получать самый лакомый кусок?
– А кто вам напомнил, что на заднем дворе, где сложили поленницу, был месяц назад рассыпан мешок с пшеницей, и надоумил вас разобрать её и найти зерна, чтобы приманить голубей?
– Верно; но ведь трудились-то мы там все вместе, и здорово, кстати, перепачкались! – рассудительно сказал второй паренек, очень смуглый и щуплый. – К тому же, если бы мы решили стрелять по голубям из лука, как хотели вначале, мы подбили бы одну, ну – двух птиц, а остальных бы спугнул; а идея Дом взять сеть и накинуть на голубей сверху оказалась просто гениальной!
– Смерть Христова, Филипп, – сказал мальчик в шапочке. – Кто бы мог подумать, что сворачивать шеи этим милым птичкам окажется таким приятным занятием! – И он плотоядно улыбнулся.
– Ну, не грудку, так хоть крылышко, – не сдавался рослый Пьер. – Я это заслужил, Дом!
– В замке полно детей гораздо младше тебя, и есть они хотят не меньше! – жестко ответил ему мальчик по имени Дом – хоть и самый низкорослый, именно он, судя по всему, главенствовал в этой компании. Немного смягчившись, он добавил: – Не переживай, Пьер! Скоро мы все наедимся вдоволь! Осада не продлится долго! Сегодня утром мой отец сказал Бастьену, что он с часа на час ждет подкрепления из Монсегюра! А граф Монсегюр – самый сильный, ловкий и отважный воин в Лангедоке! Он разобьет проклятую Черную Розу, отрубит этой скотине голову и водрузит её над воротами Руссильона! – И синие глаза этого дерзкого юнца сверкнули холодной ненавистью.
– Аминь! – с надеждой ответили его приятели.
И тут мальчик в шапочке оглянулся – и увидел оруженосцев герцога – спящего Жерара и Жан-Жака, который все ещё сидел верхом и, поняв, что его заметили, опять принялся играть со своим кинжалом.
– Откуда, черт возьми, взялись эти двое? Ведь замок осажден, – сказал Дом, – и что это ещё за разряженный попугай?
И вся троица с удивлением уставилась на Жан-Жака, делавшего вид, что не обращает на них никакого внимания. Если бы он понял, что сказал про него и про его господина мальчик в шапочке, то вряд ли стерпел бы такое оскорбление, – но подростки говорили на окситанском языке, неизвестном ему – жителю центральной Франции.
– Когда мы ловили голубей, – сказал смуглый Филипп, – я слышал звуки трубы. Наверное, в замок явилось посольство…
А Дом, между тем, увидел коня Черной Розы.
– Кровь Господня! – воскликнул он в восхищении. – Что за красавец!
– Да, таких коней и на графской конюшне не сыщешь, – согласился Пьер.
– Такой жеребец самому королю впору! – выразил свои чувства и Филипп, которому само его имя должно уже было внушать любовь к лошадям.
Дом между тем продолжал с видом знатока рассматривать коня.
– Надо выяснить, кто же на нем приехал, – наконец, решил он, – спрошу у этого разряженного пугала.
И, подмигнув приятелям, он подошел к лошади, на которой сидел Жан-Жак, и обратился к пажу с весьма вежливой речью, перейдя на прекрасный французский язык:
– Приветствую вас в Руссильонском замке, добрый господин! Не будете ли вы так любезны сказать, кому принадлежит этот великолепный жеребец?
Жан-Жак с презрительным удивлением воззрился на дерзкого мальчишку-деревенщину, который умел, однако, так изысканно выражаться. У юнца было загорелое веснушчатое лицо, на котором ярко сияли большие синие глаза в обрамлении длиннющих ресниц; из-под его шапки выбивались спутанные рыжие кудри.
Нос и подбородок Дома были испачканы засохшей грязью; рукава рубашки закатаны, и на правой руке от запястья до локтя тянулся свежий, только начавший заживать порез.
Держался этот мальчишка непринужденно, а за его видимой почтительностью оруженосцу герцога почудилась скрытая насмешка.
Но восхищение жеребцом Черной Розы было, несомненно, искренним; и Жан-Жак сказал, не отвечая, впрочем, на приветствие:
– Это конь моего господина, монсеньора герцога Черная Роза. Его зовут Сарацин.
Паж никак не ожидал, что слова его вызовут такой эффект: рот юнца вдруг исказился, лицо побледнело так, что даже веснушки на нем стали серыми; он судорожно схватился рукой за длинную палку на поясе и, задыхаясь от злобы, воскликнул:
– Что?!! Смерть Христова! Не может быть! Это ложь!
Неожиданная ярость этого деревенского простофили, видимо, насмешила Жан-Жака. Но он не привык, чтобы его слова ставили под сомнение.
– Кто посмел сказать, что я лгу? – надменно произнес он и, соскочив с коня, подошел к своем спящему в обнимку с о знаменем товарищу, выхватил последнее из его рук и, развернув, продемонстрировал Дому герб и девиз Черной Розы.
– Et post Mortem Constantia est… – прочитал мальчишка, к изумлению Жан-Жака, по-латыни и тут же перевел на французский: – И после смерти – постоянство…
Он недоверчиво поднял свои потемневшие синие глаза на все еще спокойного пажа, как бы не в силах осознать происшедшее. Но вдруг ярость Дома прорвалась с новой силой; не в силах справиться с собой, он с невнятным криком выхватил из веревочной петли на боку свою заостренную палку – и рубанул наотмашь по герцогскому знамени.
Бархатная ткань с треском порвалась, – так силен был удар, – и стяг расстелился на камнях двора; черная роза и девиз герцога оказались под ногами Дома, и он стал с ненавистью топтать эти загадочные символы своими белыми сапожками.
– Ты… что ты делаешь, гнусный мерзавец?!! – закричал ошарашенный Жан-Жак, оцепеневший в первую секунду от неожиданности и растерянности. Его товарищ Жерар, проснувшийся, но еще не совсем пришедший в себя, с выпученными глазами и открытым ртом смотрел на поругание гордого стяга Черной Розы. Пьер и Филипп тоже стояли не двигаясь, видимо, изумленные этой дикой выходкой своего друга.
– Вот, вот и вот! – крикнул Дом, топча бархат своими сапожками. – Вот так надо поступать с теми, кто грабит, насилует и убивает невинных! – он был в полном исступлении. – И ваш подлый герцог, и вы – все вы грязные собаки, и вас надо повесить на первом же столбе!
– Ах… ах ты, скотина! – Побагровел от бешенства Жан-Жак. – Ты слышишь, Жерар?.. Ты слышишь, что эта свинья сказала о монсеньоре?
Но взгляд тугодума Жерара был прикован к несчастному куску бархата, превратившемуся, благодаря стараниям Дома, в грязную тряпку. Ещё никогда герб Черной Розы не подвергался такому беспримерному унижению!
– О всемогущий Боже! – в ужасе пробормотал нормандец, – монсеньор убьет меня за знамя…
…Наконец, Жан-Жак вышел из ступора. Судорожно схватившись за рукоять меча и наполовину вытащив его из ножен, он бросился на Дома с криком:
– Сейчас я вгоню эти слова прямо в твою гнусную пасть!
А тот и не собирался отступать. Размахивая своей деревянной палкой, он, по-видимому, пребывал все еще в состоянии слепого бешенства и не осознавал, что в руках у него не настоящее оружие, и что одного удара стальным клинком будет достаточно, чтобы разрубить напополам и палку, и его самого. Друзья Дома бросились ему на помощь, также достав свои почти игрушечные"мечи».
Но тут и Жерар все-таки опомнился. Зная ловкость и силу юного парижанина, он не сомневался, что тот легко одолеет всех троих. Он схватил друга за рукав и крикнул:
– Жан-Жак!.. Что ты делаешь?!! Ты же убьешь их!
Возможно, это не остановило бы оруженосца герцога; но новое соображение пришло ему в голову. Он вдруг вложил свой меч обратно в ножны и с невыразимым презрением посмотрел на довольно жалкую троицу с деревянными палками в руках.
– Ты прав, Жерар, – сказал он, – негоже благородному дворянину пачкать свой меч этой грязной кровью… Но граф де Руссильон узнает о том, что сделали его сервы*, и их засекут до смерти!
– Это кого ты называешь сервом? – вдруг взвился Дом. – Я – Доминик де Руссильон! Мой отец – граф Шарль де Руссильон!
– Сын графа?.. Скорее, графский ублюдок, – ухмыльнулся Жан-Жак.
– Ах ты подлец! – закричал Дом и, вырвавшись из рук друзей, которые пытались остановить его, подбежал к пажу герцога и наотмашь ударил его по лицу – да так, что кровь хлынула из носа Жан-Жака на его бирюзовое сюрко.
– Ну, мерзавец… Ты мне за все это дорого заплатишь! – зарычал разъяренный оруженосец.
Казалось, вид крови привел Дома в чувство; он неожиданно успокоился и уже довольно спокойно повторил, прибавив формулу, обязательную для рыцарского поединка:
– Я – Доминик де Руссильон. Я клянусь честью, что четыре поколения моих предков были свободными людьми. И я тебя вызываю сразиться со мной!
Наблюдавшие поначалу эту сцену крестьяне давно уже попрятались кто куда, боясь попасть под руку разгневанным господам, – и на дворе замка никого теперь не осталось, кроме Дома, его двух друзей и пажей герцога.
Слова Дома прозвучали в полной тишине и вдруг отрезвили всех пятерых подростков. Тяжело дыша, веснушчатый мальчишка и размазывающий по лицу кровь из носа парижанин мерили друг друга угрюмыми взглядами.
– Я принимаю твой вызов, Руссильон, – наконец, сказал Жан-Жак. – И, клянусь Спасителем, ты не увидишь сегодня заката солнца!
Он обернулся к Жерару:
– Дай ему свой меч. Деревяшкам не место на настоящем поединке!
Пьер и Филипп в это время что-то шептали на ухо Дому, который яростно мотал головой.
– Это сумасшествие, Доминик! – наконец, воскликнул Филипп. – Я немедленно скажу все графу!
– Только попробуй! – сверкнул на него глазами мальчик. – И нашей дружбе конец навсегда!
– Что ж, господа, – сказал он Жерару и Жан-Жаку, – здесь, на дворе, драться неудобно, -нас могут увидеть и помешать нам. Но на крепостной стене есть прекрасное место. Там ровная широкая площадка, подходящая для нашего боя. Предлагаю пойти туда.
Жан-Жак кивнул; но его друг сказал:
– А как же конь герцога и наши лошади?
– Поскольку нас трое, а вас всего двое, будет честным, если здесь останется один из моих друзей, – промолвил Дом. – Пусть Пьер посторожит лошадей, пока мы… пока не вернется тот, кто победит, – мрачно закончил он.
– Справедливо, – сказал Жан-Жак. – И если твой друг, Руссильон, захочет помочь тебе и вступить в схватку – Жерар возьмет его на себя!
– Но у меня же не будет меча! – возразил нормандец.
– Я дам тебе свой кинжал, а ты дашь свой другу Руссильона. В таком случае вы будете одинаково вооружены, так же как и мы.
И четверо мальчиков направились к лестнице, ведущей на крепостную стену.
Пока они поднимались по крутым ступеням наверх, идущие впереди Дом и Филипп вели между собой разговор на окситанском языке.
– Одумайся, Дом, остановись! – сказал очень бледный Филипп. – То, что ты делаешь, – безумие! Оскорбление нанесено тобой и, возможно, если ты извинишься…
– Извиниться? Кровь Господня! Да никогда в жизни! Я могу повторить тысячу раз все, что было сказано мною! Герцог Черная Роза – чудовище, монстр, заливший вместе с Монфором кровью невинных весь Лангедок! Он – убийца, насильник женщин и детей, гнусная, омерзительная скотина! И эти двое вполне под стать своему господину…
– О Боже, если бы я остался с лошадьми… – пробормотал как бы про себя Филипп.
– Да, я прекрасно знаю, что ты бы сразу бросился к моему отцу. Поэтому внизу и остался Пьер, – он-то не предаст меня, как сделал бы ты.
– Послушай, Дом. Этот оруженосец выше тебя и явно сильнее… И потом, потом он… он…
– Ну, договаривай! – гневно промолвил Дом. – Он – мужчина, ты это хотел сказать? А кто я? В его глазах я – жалкий мальчишка, деревенский увалень, умеющий размахивать только деревянной палкой! Но я заставлю его изменить обо мне мнение! Он не знает, что мой отец давал мне уроки с трех лет, не знает, что я и с вами каждый день упражняюсь по нескольку часов… Не знает, что сам граф де Монсегюр – лучший меч Лангедока! – сказал, что я – достойный для него противник, и что только мужской силы не хватает моим рукам, а в ловкости и проворстве мне нет равных!
– О чем это они там переговариваются? – спросил Жерар Жан-Жака.
– Видимо, совещаются, какую тактику выбрать в поединке, – насмешливо отвечал его друг. – Щенок, конечно, не трус. Но вряд ли этот деревенщина знает больше пяти самых простых приемов! Вот увидишь – я уложу его на первой же минуте! И, на крайний случай, – прибавил он с кровожадной радостью, – у меня есть ещё венецианский удар монсеньора!
– Жан-Жак! Убивать сына графа де Руссильон, в его собственном замке… это очень плохо пахнет!
– Ты что, не помнишь, что говорили монсеньор и граф де Брие о Руссильоне? У него нет сыновей, одни дочери!
– Тогда… тогда как же этот мальчишка называет себя графским сыном… и как ты ему поверил? Ты же не можешь драться неизвестно с кем! – недоумевающе воскликнул Жерар.
– Ты не понимаешь, простак? – ухмыльнулся парижанин. – Этот щенок – графский ублюдок, прижитый им от какой-нибудь замковой потаскухи! И, голову даю на отсечение, у Руссильона он не один – наверняка, целая дюжина. Так что невелика потеря. А я решил все-таки биться с ним, потому что он, во-первых, страшно оскорбил меня и монсеньора, и, во-вторых, в этом юнце все-таки течет графская кровь – пусть и наполовину!
Но вот мальчики вышли на площадку, о которой говорил Дом. Она была прямоугольная, около двадцати туазов* длиной и десяти-шириной, и представляла идеальное место для предстоящего поединка. С площадки открывался чудесный вид на цветущие отроги Пиренеев; слева высилась башня донжона, которая служила жилищем уже нескольким поколениям Руссильонов. На площадку выходило всего одно окно, и оно привлекло внимание Жан-Жака.
– Что это за окно? – подозрительно спросил он. – Нас могут увидеть оттуда и помешать нам.
– Это окно комнаты моих младших сестер, Мари-Николь и Мари-Анжель, – отвечал Дом. – Они сейчас на кухне, где кухарка жарит голубей, и не скоро вернутся к себе.
Жан-Жак успокоился. Он снял свое сюрко и бережно сложил его на камнях парапета, оставшись в своей алой рубашке-котте, рукава которой он засучил выше локтей. Затем, опустившись на колени, он прочитал» Отче наш» и поцеловал висевшее на груди золотое распятие. Дом последовал его примеру и тоже прочитал молитву; ибо оба мальчика чувствовали, что только один из них покинет площадку живым.
…Теперь, когда поединок был близок и неминуем, оба соперника стали серьезны и сосредоточены. Встав с колен и беря в руки мечи, они обменивались оценивающими взглядами. Впрочем, Жан-Жак был полностью уверен в своем превосходстве; хотя ему и не приходилось еще убивать противника в подобном поединке, он был – много раз – свидетелем подобного, и никогда ни жалость к побежденному, ни ужас при виде предсмертных мук не трогали его кровожадное сердце. Разглядывая сейчас невысокого, тоненького, почти хрупкого Дома, оруженосец Черной Розы даже досадовал, что в первом серьезном бою ему достается такой слабый и неумелый противник.
Однако, когда Дом взял в руку длинный обоюдоострый одноручный меч и несколько раз ловко перекинул из правой руки в левую, примеряясь к его тяжести и проверяя баланс и центровку клинка, Жан-Жак невольно насторожился.
Но вот мальчики встали в боевую стойку – и поединок начался. Оруженосец герцога сразу пошел в наступление, делая неуловимо быстрые выпады. Дом отступил, почти не парируя; но, как заметил паж, отступил так, чтобы Жан-Жак повернулся лицом к солнцу.
«Хитрый, щенок!» – подумал юный парижанин; но подобная тактика была ему хорошо известна, и он не купился на эту уловку. Он теснил Руссильона к парапету, стремясь зажать юнца в угол, так как понимал, что тому не по силам ближний бой. Дом же стремился к схватке на расстоянии, потому что в ней нужны были больше быстрота и ловкость, а именно эти качества давали сыну Руссильона некоторое преимущество перед явно сильнейшим противником. Парируя удары Жан-Жака, мальчик ускользал в сторону, не давая прижать себя к стене, выжидая и одновременно экономя силы, зная, что в бою с тяжелым мечом они терялись очень скоро.
Глаза Дома были сощурены, рот плотно сжат, лицо было бледным и напряженно-сосредоточенным; он ждал ошибки противника… и дождался. Жан-Жак, обманутый отступлением Руссильона и не ожидающий нападения, замахнулся для рубящего удара, -этот удар легко мог раскроить череп, -и тут Дом легко упал на колено, нанес молниеносный выпад – и клинок его вонзился в левую ногу оруженосца Черной Розы, ниже бедра. Оба мальчика вскрикнули одновременно: сын графа – победно и радостно, герцогский паж, уронивший свой меч, – болезненно и удивленно.
Опустив клинок и не пытаясь напасть на обезоруженного соперника, Дом смотрел на кровь, струящуюся между пальцами Жан-Жака, который прижал к ране руку; и последний с изумлением увидел, что на лице Руссильона, сменяя гордость и торжество, появляются новые чувства – раскаяние и сострадание.
«Этот ублюдок смеет меня жалеть!» – и бешенство овладело оруженосцем, утроив его силы и заставив забыть о боли в раненой ноге. Бросившиеся к соперникам Жерар и Филипп были остановлены резким криком парижанина:
– Нет, я не сдаюсь! бой не окончен! Это просто царапина! Мы продолжаем схватку!
Тяжело дыша, Жан-Жак с ненавистью смотрел на очень бледного и немного растерянного тем, что раненый противник хочет продолжить поединок, Дома.
– Ну, Руссильон, – негромко процедил паж, – это была просто разминка… А теперь будет настоящий бой – и, клянусь Всевышним, я не буду сыном графа де Сю, если мой клинок не напьется твоей крови!
