Люди хаоса

ШУМЯКИН. Так, я бы попросил налить, Семён Аркадичу. Штрафную, он с нами не с самого начала…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Самообслуживание… Витал Талыч!..

КОРОБОВ. Агусеньки?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Говорят, после ремонта в филармонии будет три сцены.

ПОДГУЗЛО. Обязательно! Для оперы и балета, для симфонического оркестра, для эстрадников…

ШУМЯКИН. Какие на хрен три сцены! Мы на одной-то не знаем чего показывать. Они в управлении себе галочку поставят, в Москву отрапортуют о завершении ремонта, а у нас элементарных прожекторов нету. Оперу они захотели! Эстраду! Семён, сыграй им эстраду…

СЕМЁН. Жалко баяна нет… Я могу на ложках постучать… (Стучит ложками по бутылкам.)

КОРОБОВ. Сеня, стекло кокнешь! И так денег нету.

ШУМЯКИН. Не ссы, Виталик, на столичных гастролёрах бабки заработаем – стёкла купим.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, не выражайтесь! Говорите «сикать».

ПОДГУЗЛО. Я могу вместо музыки себе по животу постучать… Смотрите, целый номер!.. (Стучит себя по животу и издаёт ртом пукающие звуки.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА (напевая). «Я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра!.. Как будто два крыла… тари-ра-ра-ра-ра…»

СЕМЁН. Я с детства мечтал на ударных играть… Чё мне этот баян сдался?..

КОРОБОВ. Завтра сам пойду концерты продавать… Я сам! Пусть смотрят, уроды тупые!..

ПОДГУЗЛО. Надо рукой, рукой вот так вот надо!..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Ай, я щас упаду!..

ШУМЯКИН. Хоп, хоп!.. Ножкой топ, топ!..

СЕМЁН. Ещё, ещё!.. Где, бли-ин?..

КОРОБОВ. Ничё уже нету…

ШУМЯКИН. Всё есть… всё есть…

СЕМЁН. Да там они…

ПОДГУЗЛО. Ничего не понимаю…

КОРОБОВ. Куда он хотел-то?..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Отстаньте…

СЕМЁН. Ну да, ну да… Прямо так…

Дальше уже слышатся нечленораздельные звуки, человеческие фигуры превращаются в тени, которые барахтаются в сером сумрачном кабинете, как мухи, которых бросили в банку с водой и плотно закрыли. Свет гаснет.

Второе действие

На следующий день. В фойе библиотеки на пуфике сидит Карина Дугова: слегка полноватая высокая женщина с красивым ожерельем на шее и пуховым платком на плечах, на коленях у неё раскрытые ноты, она что-то разучивает, открывает рот и беззвучно поёт, слегка дирижируя себе рукой. Из-за колонны, за которой находится коридор, ведущий к кабинетам дирекции, появляется Подгузло. Он несколько секунда наблюдает за женщиной, затем осторожно подходит к ней.

ПОДГУЗЛО. Добрый день, Карина Викторовна. Работаете?

КАРИНА. Здрасьте, Николай Василич. Смех это, а не работа. Как я могу вокальную партию в библиотеке репетировать. Уж лучше б нас в баню переселили, там хоть и петь можно, и париться заодно. Сижу как карась на песке, воздух ловлю.

ПОДГУЗЛО (пытаясь шутить). Куда заселился, там и сгодился, как говорится… Карина Викторовна, вам бы надо с директором почаще встречаться, оказывать на него, так сказать, творческое влияние…

КАРИНА. Интересно, что я могу бывшему директору горсада рассказать о классической музыке? Оно ему надо?

ПОДГУЗЛО. Карина Викторовна, вы уж себя так сверху позиционируете – к вам и подступиться страшно!

КАРИНА. Николай Василич, не юлите, скажите прямо, что от меня надо?

ПОДГУЗЛО (сделав строгое лицо). Карина Викторовна, ситуация накалилась до предела, так сказать…

КАРИНА (перебивая). В чём это выражается?

ПОДГУЗЛО. Это выражается в очень серьёзных вещах! Вы должны попросить у директора прощения.

КАРИНА. Здрасьте! За что интересно? Они мне выпивоху в бригаду подсунули, денег недоплачивают, даже на бензин не дают – а я им, значит, простите меня, пожалуйста! Николай Василич, вы с ума сошли?

ПОДГУЗЛО. В таком случае… будет катастрофа!

КАРИНА. Мне Семён уже намекнул про вашу катастрофу – из одной бригады две хотите сделать? А вот это видели? (Показывает фигу.) Давайте я буду водителем, контролёром на своём концерте, могу микрофоном поработать…

ПОДГУЗЛО. Это ещё не самое плохое, Карина Викторовна. Вы не понимаете всю глубину последствий…

КАРИНА. Вы мне угрожаете, что ли? Может, уволить хотите?

ПОДГУЗЛО. Я пытаюсь…

КАРИНА. Ещё неизвестно у кого будут последствия. (Заканчивает репетицию, собирает тетрадки и собирается уходить.)

ПОДГУЗЛО (тревожно). Вы куда в рабочее время?

КАРИНА. К Евстахию Палычу. Я буду делать последствия для директора.

ПОДГУЗЛО. Карина Викторовна, не делайте глупостей. Я чисто из уважения к вашему таланту… Пытаюсь помочь, понимаете ли… Вы только усугубите своё положение – вам туда нельзя!

КАРИНА. Это почему же?

ПОДГУЗЛО. Потому что ваше письмо там… Из Москвы письмо вернули Евстахию Палычу. Вот.

КАРИНА. Ну, хорошо, что вернули. Значит, он в курсе.

ПОДГУЗЛО. Карина Викторовна, не бегите впереди паровоза. Всё не так просто…

КАРИНА. Зачем усложнять там, где всё просто и понятно. А если будете усложнять, я доберусь до самого президента! Николай Василич, не путайтесь под ногами!..

Карина уходит, а Подгузло остаётся в растерянности.

ПОДГУЗЛО. Опять что-то не так сказал… что-то не то…

Появляется Семён Божко, за плечами у него висит баян.

СЕМЁН. Куда это Дугова полетела?

ПОДГУЗЛО. Семён Аркадич, вы бы остановили её.

СЕМЁН. Зачем вставать на пути у товарного поезда? Бессмысленно.

ПОДГУЗЛО. Ну что ж, если Карина Викторовна дров наломает… я сделал всё, что мог. Как говорится, силы оказались неравными…

СЕМЁН. Да вы не переживайте, Николай Василич, сейчас все, кто без правды живут, вымирают потихонечку.

ПОДГУЗЛО. В смысле?

СЕМЁН. Ну, говорят, пришествие скоро, сейчас божий промысел идёт. Все, кто врут, воруют, матом ругаются – они все умирают от онкологии или от непонятного вируса…

Худрук смотрит на Семёна, как на инопланетянина, не зная что сказать. Да и стоит ли?..

ПОДГУЗЛО. Ах, вон что!.. Вы серьёзно?

СЕМЁН. Серьёзно. В Интернете пишут – капец стране! Второе пришествие! Я так смотрю вокруг: думаю, может и правы они… Все как-то себя ненормально ведут, будто у многих сдвиг по фазе пошёл.

Семён видит бегущую в их сторону Любовь Васильевну.

Ладно, пойду закуток какой-нибудь поищу, порепетирую. (Уходит.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Николай Василич, что такое с Кариной Викторовной?

ПОДГУЗЛО. А что с ней?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Я вот у вас и хотела узнать, что с ней.

ПОДГУЗЛО. Я выполнял поручение дирекции. Передал слова, так сказать. Всё в сдержанных тонах, культурно…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Ворвалась в бухгалтерию, стала требовать финансовый отчёт за весь год! Я говорю, вы кто такая? Вы кто такая, чтобы требовать финансовые документы? Она понесла – всех музыкантов обманывают, недоплачивают, про какие-то фальшивые концерта кричала… Ужас какой-то!.. Как будто её науськали. Я уж грешным делом на вас подумала…

ПОДГУЗЛО. Ну уж вы из меня революционера не делайте. Я человек порядочный, культурный. К руководству лояльный.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Да нет, я подумала, может, сболтнули чего по неосторожности, мало ли.

ПОДГУЗЛО. А что я мог сболтнуть?..

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Про письмо не надо бы… что Евстахий Палыч нам его передал.

ПОДГУЗЛО (качая головой). Ай, как нехорошо!.. Надо бы Азап Калиныча предупредить. Вы бы, Любовь Васильна, побеспокоились о своём… (Осёкся.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА (вскинув брови). Вы о чём?

ПОДГУЗЛО. О начальнике о своём побеспокоились бы.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Я уже не понимаю, как он все эти гадости выслушивает!.. И вот опять ему в уши всякие подлости вдувать… Сумасшедший дом какой-то!.. (Уходит.)

У Подгузло в брюках звенит телефон, Он торопливо достаёт его, чуть не роняет.

ПОДГУЗЛО. Алло?.. Мусечка, я тебя прошу, не звони мне на работу в середине дня, у меня репетиции, совещания – ты меня ставишь в неловкое положение… Нет, у меня голос не дребезжит!.. Что говоришь?.. Евстахия Палыча увольняют?.. Но это не может быть!.. Кого-то из Москвы пришлют?.. Мусечка, я не могу вот так вот взять и уволиться отсюда! Без меня филармония просто рухнет!.. Я здесь единственный вменяемый руководитель… Всё-всё, родная, дома поговорим. (Кладёт трубку.) Слава богу, Дуговой про увольнение ничего не сказал.

Откуда-то из темноты появляется Семён с тем же баяном на плече. Он трёт ушибленную голову.

СЕМЁН. Всё, Николай Василич, домой пойду.

ПОДГУЗЛО. Что опять такое?

СЕМЁН. Что-что – в библиотеке репетировать негде. Хотел в котельной поиграть, как саданулся об трубу, аж искры из глаз!.. Не видно ни черта…

ПОДГУЗЛО. Хорошо, хорошо. Вы только в журнале распишитесь, что были на рабочем месте.

СЕМЁН (криво усмехаясь). Это какое же у меня рабочее место? Даже интересно. На книжной полке, что ли? Или возле туалета?

ПОДГУЗЛО (морщась как от кислого). Семён, прекратите! Что вы как ребёнок, ей-богу. Все находятся в такой нестандартной ситуации… Надо как-то с пониманием, что ли…

СЕМЁН. Надоело – когда ко мне с пониманием будут относиться? Зря я тогда бумагу эту вашу подписал.

ПОДГУЗЛО. Ну уж!.. (Разводит руками в стороны, словно говоря, теперь уже поздно что-либо отменять.)

Семён, повыше и поудобней закинув на плечо ремень от баяна, пошёл в сторону служебного входа.

(Мыслит вслух.) Не знаю, может, и правда уволиться. Невелика потеря… да и здоровье как-то… (Уходит.)

Тот же самый кабинет директора филармонии. Шумякин, развалившись в кресле и вытянув ноги, насколько это возможно при его росте, разговаривает по телефону. На самом деле, сбоку кресла торчит только пузо и рука с телефоном.

ШУМЯКИН. Ты мне этого Тырамырова на кой чёрт прислал? Да мне попсовый эстрадник нужен, зачем твой поющий экстрасенс… Сейчас по телевизору каких только уродов не показывают – всех их на сцену, что ли, тащить?.. Народ уже плюётся от этих рептилоидов… Филармонию обещали после Нового года сдать. Сейчас только в Доме культуры площадку дам… С драмтеатром можно поговорить… Евстахия Палыча обижать нельзя, а то в следующий раз ты хрен куда сунешься у нас в городе.

Входит взбудораженная Любовь Васильевна.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч!

ШУМЯКИН. Люба, я работаю, ты не видишь?.. (В телефон.) Ну, это дураки только деньгами не делятся. Мы же не дураки.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, тут безобразие полнейшее!..

ШУМЯКИН (строго). Любовь Васильна! (В трубку.) Не могут без меня, хоть тресни! За каждым надо ходить и показывать, что ему делать, как ему делать… Ой, что ты, шагу без директора ступить не могут… Ладно давай. А насчёт фокусников подумай, народ на фокусы падкий, ему хоть дурацкий фокус давай – всё проглотят. (Кладёт трубку.) Слушаю, Любовь Васильна.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, Дугова с ума сошла.

ШУМЯКИН. Что ж здесь удивительного? Она хоть и певица, но климакс у неё никто не отменял. Пора бы уж привыкнуть к её выпадам.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Вы не понимаете, она собралась к Евстахию Палычу идти, в управление культуры.

ШУМЯКИН. Замечательно. Евстахий Палыч умеет беседы проводить – долго, строго, обтекаемо.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Да что ж такое-то, Господи! (В отчаянии всплёскивает руками.) Ей Подгузло всё рассказал.

ШУМЯКИН. Что всё?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Про письмо рассказал, которое в Москву. Что оно теперь у Евстахия Палыча.

ШУМЯКИН (пытаясь собраться с мыслями). Так, хорошо… И чем это мне грозит?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Конкретно вам, конкретно сейчас, может быть, и не грозит.

ШУМЯКИН. Уже лучше.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Но если она поймёт, что вы с Евстахий Палычем в сговоре, она может на вас обоих телегу накатать – туда! Самому! (Поднимает указательный палец вверх.)

ШУМЯКИН. Ну так она не поймёт.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Здрасьте, вы ж её увольнять собрались.

ШУМЯКИН. Люба, ты не тяни кота за уши! Что ты мне конкретно сделать предлагаешь? Наградить её? Денежную премию выписать? Или на своё место посадить?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, вам надо её своим замом сделать.

ШУМЯКИН. Люба, ты с ума сошла? У меня же Коробов всю жизнь в замах, ещё с горсада… Да ещё в клубе газовиков когда начинали вместе. Это ж моя правая рука и левая нога.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Азап Калиныч, я вам плохого никогда не желала. Интуиция у меня, сами знаете, бешеная.

ШУМЯКИН. Ну да, в тот раз от ревизии меня здорово спасла…

Дверь открывается и наполовину из двери появляется Коробов.

КОРОБОВ. Азап Калиныч, ты свободен?

ШУМЯКИН. Заходи, Виталик.

Коробов входит, по его настороженному лицу уже видно, что он в курсе чего-то нехорошего, но не в курсе, что именно произошло.

КОРОБОВ. Что за кипиш такой в бухгалтерии?

ШУМЯКИН. Да вон Дугова про письмо узнала. Худрук проболтался.

КОРОБОВ. Так ты её увольнять собрался.

ШУМЯКИН. Это надо всё стратегически, Виталик, надо момент подловить, потом – чик – и подсекай. Как на рыбалке.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Карина Викторовна обещала до президента добраться. Кому эта головная боль?..

КОРОБОВ. Ну, в таких случаях человека подкупить надо. Как это – деморализовать.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Предлагаю выписать ей премию. В тройном размере.

КОРОБОВ. Фигня. Премию она проест, а потом всё по-новой.

ШУМЯКИН. Что, каждый месяц ей отстёгивать?

Телефонный звонок – звучит знакомое уже Trololo. Шумякин поднимает трубку и сразу же его голос и выражение лица становятся подобострастными.

Да-да, Евстахий Палыч, слушаю!.. С Дуговой что делать собрался? Да ничего особенного. То есть – буду увольнять. Конечно… Как не надо?.. Худруком?.. Да, идея перспективная. Многообещающая… Нет, я в Иркутск не хочу… Сегодня же.

Шумякин кладёт трубку и опускается в кресло.

КОРОБОВ. Азап, внеси ясность.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Не тяните душу!

ШУМЯКИН. Евстахий Палыча переводят в Иркутск…

КОРОБОВ. Это же каторга!

ШУМЯКИН. Успокойтесь! Может, ложная тревога, он ещё сам толком не знает.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Из-за письма?

ШУМЯКИН. Не знает он. Может, и из-за письма. Поэтому разговоры об увольнении Дуговой прекратить. Вообще предлагает назначить её худруком, а Подгузло с почестями на пенсию.

КОРОБОВ. Дурдом на гастролях.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. А с вами что? С нами со всеми что будет?

ШУМЯКИН. Уравнение с тремя неизвестными…

КОРОБОВ. Не паникуй… Пусть мне Любовь Васильна бумажку принесёт, которую Семён подписал.

ШУМЯКИН. Мы же там хотели эту… в поддержку дирекции.

КОРОБОВ. Детский сад всё это. Неси бумагу, Любовь Васильна!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Нести?

ШУМЯКИН. Ну, неси, неси.

Любовь Васильевна выходит, и действие опять переносится в фойе, по которому идёт Божко, на плече у него уже нет баяна, зато в руках он держит две маракасы.

СЕМЁН. Был баянист – стал маракасист. Блин! (Трясёт маракасами.)

Навстречу Божко выходит Карина Дугова и решительным шагом идёт ему наперерез.

КАРИНА. Запомни, Семён, если вы со своим братцем придумали развалить мою бригаду, я этого так не оставлю!

СЕМЁН. Карина, я вообще не в курсе, чего там у них в кабинетах творится!.. Думаешь, Коробов со мной советуется? Вон, маракасы всучили. Из-за тебя, между прочим.

КАРИНА. Со мной ты ездить не будешь – сколько можно твои пьянки терпеть! Гитаристу будешь маракасами над головой трясти.

СЕМЁН. Успокойся. Я завтра кодироваться иду.

КАРИНА. Делай что хочешь, хоть в монастырь иди. Я предупреждаю. Я пойду в управление культуры. Если здесь все повязаны, значит, пойду выше.

СЕМЁН. А если и там повязаны?

КАРИНА. Ничего, божьего суда все боятся, даже цари.

СЕМЁН. Ты что, анафеме их предашь?

КАРИНА. У меня есть средства. Тебе не расскажу.

СЕМЁН. Ой, как страшно.

Мимо проходит Любовь Васильевна.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Карина Викторовна, зайдите в бухгалтерию. Я вам за прошлый месяц премию забыла выдать. С этими отчётами голова кругом…

СЕМЁН. И у меня за прошлый месяц ничего не было.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Попозже чуть, Семён Аркадич, не всё сразу. Пойдёмте, Карина Викторовна.

КАРИНА (Семёну). Понял? В трудный момент мне даже судьба помогает.

Любовь Васильевна уходит первой, а следом за ней спешит Карина Дугова. Семён озадаченно смотрит на маракасы в руках.

СЕМЁН. Ничё не понимаю – с кем репетировать? То ли я с гитаристом буду, то ли сам по себе… Бардак!..

Снова кабинет директора. Коробов сидит за компьютером и набирает текст. Директор стоит поодаль и что-то обдумывает.

ШУМЯКИН. Думаешь, Павлюк заявление примет задним числом?

КОРОБОВ. Задобрим. Значит так: письмо это Семён написал ещё до письма Карины в Москву. Мол, худрук развалил работу в филармонии, директор с замом ничего сделать не могут…

ШУМЯКИН. Идиоты, раз не могут.

КОРОБОВ. Ну-ну… Худрука кто у нас назначал? Евстахий Палыч. Как же мы повлиять можем? Никак.

ШУМЯКИН. Евстахий Палыч, значит, виноват?

КОРОБОВ. Ты за повара не переживай. Он без хлеба с маслом не останется.

ШУМЯКИН. Тогда вот чё напиши: «Также у меня имеется афиша концерта “Лучшие саксофонисты России”, которого на самом деле не было». Напечатал?

КОРОБОВ. С ума сошёл! Думаешь, Подгузло на себя всё возьмёт? Он нас с потрохами сдаст.

ШУМЯКИН. Не сможет. Мы его в кругосветный круиз отправим, на два месяца. К тому времени весь шум уляжется. Напечатал?

КОРОБОВ. Я тебе чё секретутка, что ли? У меня, блин, палец сразу две клавиши закрывает.

ШУМЯКИН. Сладкого надо меньше жрать, Виталик. Распустился!

Пристально смотрит на Коробова, отчего тот отворачивает лицо в сторону и морщится.

КОРОБОВ. Азап, не надо, а.

ШУМЯКИН. Чё не надо – ты ведь как пить бросил, каждый обеденный перерыв себе торт заказываешь. В кабинете закроешься и жрёшь втихомолку. Мне, знаешь, нового зама искать не очень-то хочется.

КОРОБОВ. Почему нового?

ШУМЯКИН. Потому что от избыточного веса тебя удар хватит – и гуляй, Вася!..

КОРОБОВ. Азап, ёлки-палки, ну что ты!..

ШУМЯКИН. Ладно-ладно, я по-дружески… Ух, мальчишка!..

Шумякин по-отечески треплет Коробова по голове. Слышен стук в дверь.

Войдите.

Дверь осторожно отворяется и просовывается голова Подгузло.

ПОДГУЗЛО. Азап Калиныч, я по ситуации с Кариной Викторовной…

ШУМЯКИН. Карина Викторовна сегодня герой дня.

КОРОБОВ. Ни дня без героини.

ПОДГУЗЛО. Ситуация неприятная, как бы это сказать точнее…

ШУМЯКИН. Не без вашей помощи, кстати.

ПОДГУЗЛО. Ну да… Я как бы виноват… Вот. Поэтому прошу отпустить меня.

ШУМЯКИН. Куда отпустить?

КОРОБОВ. В отпуск без содержания.

ПОДГУЗЛО. Да нет, я совсем хочу уйти. Уволиться хочу. Вот и заявление даже написал. (Достаёт заявление из папочки и кладёт на стол.) Так что подпишите, Азап Калиныч. Буду, как говорится, обязан.

ШУМЯКИН (глядя на Коробова). Чё делать-то?

КОРОБОВ. Как чего – подписывай.

ШУМЯКИН. Бились-бились, башку ломали, а тут раз – и на тебе! Само всё разрулилось.

ПОДГУЗЛО (виновато). Вы уж простите, Азап Калиныч, что я вас в такое положение… Я могу вам порекомендовать кандидатов вместо себя.

ШУМЯКИН. Не надо. Сами уж… (Подписывает.) Забирайте своё заявление. Не хотел, конечно, вас отпускать, но насильно мил не будешь. Вот вам от меня лично!..

Шумякин достаёт с полки бронзовую фигурку Орфея с кифарой, сдувает с неё пыль и вручает уже бывшему худруку.

Это на память о нашем плодотворном сотрудничестве, так сказать. Давайте обнимемся хоть!..

Подгузло и Шумякин обнимаются. У Подгузло начинают дрожать губы от волнения.

ПОДГУЗЛО. Спасибо, Азап Калинович!.. Я искренне тронут… Глубоко, так сказать…

В это время открывается дверь и появляется Любовь Васильевна с папкой.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Вот как. И Николай Василич здесь.

КОРОБОВ. Всё, Николай Василич уже не здесь.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. То есть как?

ШУМЯКИН. Да, Люба, покидает родные пенаты наш замечательный худрук. Навсегда.

ПОДГУЗЛО. Увольняюсь, Любовь Васильна.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. А как же?.. (Показывает на папку в руках.)

КОРОБОВ. Давай сюда!

Любовь Васильевна отдаёт папку Коробову, но тут в кабинет заходит Семён с маракасами.

СЕМЁН. Ух ты, народу сколько!

ШУМЯКИН. Чего тебе, Семён Аркадич?

СЕМЁН. Да я вот по поводу бумаги своей пришёл… Ну, которую подписал тогда по пьяни.

КОРОБОВ. Семён, успокойся, никто бумагу твою не трогает. Она у меня. Вот, видишь? (Поднимает бумагу над головой.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Семён Аркадич, никто вам плохого не сделает.

ШУМЯКИН. Мы тут осиротели, понимаешь, а он со своими бумагами…

СЕМЁН. Как осиротели?

ШУМЯКИН. Наш драгоценный Николай Василич решил нас покинуть.

ПОДГУЗЛО. Так что, Семён Аркадич, простите, ежели чего не так. (Театрально кланяется ему в пояс.)

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Господи, такого человека теряем! (Вытирает слезу.)