Читать книгу Драконово семя (Саша Кругосветов) онлайн бесплатно на Bookz (3-ая страница книги)
bannerbanner
Драконово семя
Драконово семя
Оценить:
Драконово семя

5

Полная версия:

Драконово семя

– Все, этого достаточно, – резко сказал доктор и вытер платком вспотевший лоб, ассистентка буквально вырвала авторучку и договор из пальцев Меклина.

Владимир Иванович внимательно осматривал свою руку. Он помнил: только что в его руке была авторучка, а теперь она неожиданно исчезла. Надо уходить отсюда. Меклин стал подниматься, чтобы покинуть кресло. На лице его застыло выражение одеревеневшего удивления.

– Он что, очнется через три часа? – спросила помощница, обращаясь к доктору.

– Не говори глупостей. Разве стали бы мы возиться с ним из-за трех часов? Я ввел нормативно рекомендованную порцию, которая исключает индивида из общества, но без зверств, без фанатизма и без кровопролития!

– Жаль его, такой симпатичный человек, – пролепетала женщина.

– Мне кажется, мы поступаем с ним и ему подобными более чем гуманно. Его внутренние часы будут идти все медленнее и медленнее – в отличие от нас с тобой, он сумеет увидеть будущее. Кстати, пока часы этого человека еще хоть как-то тикают, давай-ка проведем его в сквер и усадим на скамейку Возможно, со временем он сам уйдет, но на это потребуются месяцы, а возможно, и годы.

Колобки покатились по кабинету, Владимир Иванович улыбался, как в детстве, вспоминая коржики с орехами и папу…


Врач шагнул в полумрак кабинета. Лица сидящего за столом не разглядеть, но хирург-стоматолог хорошо знал этого человека.

– Давно не виделись, док, – услышал он мягкий задушевный голос. – Ты неплохо выглядишь, посвежел, помолодел. Что за книжка с тобой?

– «Молчание ягнят», взял у знакомого.

– «Молчание ягнят» – ну-ну, правильное название! Впрочем, не хочу тебя надолго задерживать – давай-ка сразу к делам. В начале следующего года будут выборы, к этому времени следует вывести из обращения пятьдесят процентов населения республики. Надо поднажать, мой друг.

– Не ко мне вопрос: задержка за вашими «Стоцкими».

– А инициатива, где она? Дай объявление в сети, размести отзывы благодарных пациентов…

– Сами говорили: работать скрытно, клиентуру принимать только по рекомендации.

– Много рассуждать стал. Не забывай: несешь личную ответственность. Дело прежде всего, уж ты постарайся! После выборов все пойдет веселее: ненужные биологические единицы будем выводить из обращения простым решением трех правоохранителей – без согласия пациента и без канители с подписанием договоров. Так что давай! А станешь плохо работать, сам знаешь, что будет – придется и тебя зашивать.

В этом кабинете шутить не любили.

Мальбрук в поход собрался

Апории Буццати

Знойным летом 7128 года от сотворения мира…

В доме отца я прилежно занимался числами Фибоначчи, эвклидовой геометрией и ньютоновой физикой. Потом в сферу моих интересов попала гамильтонова механика, которая сформулировала классическую механику как коротковолновый предел некой волновой теории, что неопровержимо доказывает связь ньютоновой физики с квантовой механикой. Пришлось мне взяться и за уравнение Дирака, из которого следовало, что «электрон обладает собственным механическим моментом количества движения – спином, а также собственным магнитным моментом».

«Момент» – понятно, «количество» – понятно, «движение» – тоже, а «момент количества движения»? Почему «спином», а не «спиной»? Нет, это уже слишком! Но самое главное: я никак не мог разобраться, что за зверь такой – «электрон», как его разглядеть, если он такой маленький, и можно ли его использовать в обычной жизни? Кирасу – можно, кольчугу – тоже, а меч булатный – так без него вообще не обойтись!

Хвала Всевышнему, я хорошо усвоил уроки францисканца Оккама о том, что следует без сожаления отсекать новые сущности, если нет достаточных оснований для их практического применения.

Все! К черту «электрон», к черту «моменты» и «спины»! Пора уже прекращать эту бессмысленную игру в символы. Мы, к счастью, живем пока в семнадцатом веке: Гамильтон и Дирак еще не родились, а Вселенной Маклюэна не существует. А раз ее нет сейчас, то и вообще она вряд ли когда-нибудь появится!

Мир велик и огромен, а я пока ничего не знаю даже о собственном королевстве. Большая Война давно закончилась, враги разгромлены и отброшены на Запад, далеко за пределы Синих Карпильских гор. Везде тишь да благодать: реки текут, цветы благоухают, девушки песни поют, венки плетут и бросают их в воду, гадая на Русальной неделе и на Ивана Купалу, суждено ли им замуж выйти в этом году. С ними, девушками, все ясно: они замуж хотят. А я еще нигде не был, ничего не видел и даже не могу разобраться, что мне самому-то надо. Но труба зовет, собирайся в путь, рыцарь, тебя ждут дороги и новая жизнь!

Мне было пятнадцать, когда я почувствовал себя взрослым, самостоятельно мыслящим и неплохо образованным, к тому же изрядно владеющим мечом и шпагой и готовым принять свое первое самостоятельное решение – оставить отцовский очаг и начать собственную жизнь. «Неплохо бы податься к иноземцам: к Туманному Альбиону или даже в Новый Свет, но уж, конечно, не к дикарям Папуасии и не в голодную Японокан-трию, – подумал я тогда, – а до этого следовало бы ознакомиться со своей собственной страной и попытаться достигнуть границ отчих владений – все говорят, что королевство отца моего поистине огромно!»

В какую же сторону направить стопы свои? Путь воина, как известно, на кончике копья его. На запад – непроходимые Карпильские горы, протыкающие острыми вершинами небо; на север – холодные льды, на юг – бескрайняя раскаленная пустыня. На восток – следует, конечно, идти на восток, в сторону восходящего солнечного диска, какие, собственно, здесь могут быть сомнения?

Покидая уютный дом, в котором ко мне пришло понимание красоты и гармонии, и нежную семью, пятнадцать счастливых лет окружавшую меня заботой и теплом, я наивно полагал, что мне теперь предстоит совсем небольшое путешествие: через несколько недель доберусь до пределов отчизны и вернусь домой, полный новых впечатлений и интересных воспоминаний, соскучившийся по матери с отцом, по сестрам и братьям, по милым домочадцам.

Отец на ястребиной охоте, узнав о моих намерениях, сказал:

– Пусть идет, коль решил. Заодно проверим, стал ли он мужчиной, способным принимать собственные решения и доводить до конца начатое дело.

Мне показалось: он одобрил мое предприятие, но друзья и родные смеялись над бог знает что возомнившим о себе юнцом и, чтобы лишний раз подразнить младшего товарища и брата, пели веселую песенку:

– Мальбрук в поход собрался, миронтон, миронтон, миронтене, Мальбрук в поход уехал, бог весть когда придет!

Я рассердился, сказал, что не люблю фарисейства – тем более фиглярства, – и потребовал немедленно прекратить недостойное нашей семьи ерничанье, после чего они перестали наконец шутить и спросили:

– Объясни нам, непонятливым, зачем тратить лучшие годы жизни на пыль дорог, дорожные харчевни и ночевки в поле, отказавшись от культурной жизни, гигиены и даже от обычных ватерклозетов?

– А еще и на утехи с непотребными девками из кабаков, – пролепетала служанка Долорес и заплакала.

Их сомнения и насмешки произвели большое впечатление, и в результате лишь несколько наиболее преданных людей согласились отправиться со мной.

Как я был тогда беспечен! Почему я не подумал о том, чем заканчивается песня: появляется паж, который приносит весть о смерти Мальбрука и сообщает, что на погребении рыцаря четыре офицера несли его кольчугу, кирасу и меч?

Утром, во вторую декаду сентября, с наступлением бабьего лета…

Я отправился в путь, а в голове еще звучали слова песни «Мальбрук в поход собрался». Мальбрук – язвительно исковерканное имя герцога Мальборо. Но я-то, слава Создателю, не герцог никчемной островной Англии, а самый настоящий принц, сын короля, наследник огромного государства. Пусть сигареты называют столь неблагозвучным именем! Но особенно обидно было вспоминать замечание моей крошки Долли. Я к ней всей душой, а она заподозрила, будто я специально уезжаю, чтобы променять ее объятия на общество трактирных девок-замарашек, – как только она могла подумать такое?

До этого путешествия мне редко доводилось отлучаться из родного дома, и потому, как только пределы города остались позади, неприятные мысли тут же покинули меня, и весь первый день был наполнен новыми впечатлениями и небольшими радостными открытиями.

На второй день дорожные наблюдения уже меньше увлекали меня, и, когда к вечеру мы разбивали лагерь для ночлега в безлюдной долине, покрытой длинными полосами теней пирамидальных тополей в лучах заходящего солнца, мне вспомнился родной очаг и я почувствовал неожиданную тоску по прежним радостям и утехам. Тогда я написал письмо родным и отдельную записку малышке Долли и хотел было отправить домой гонца, чтобы передать послания, но, вспомнив, как два дня назад все дружно высмеивали меня, решил не посылать письма и положил их в отдельную шкатулку. «Ничего страшного, – успокаивал я сам себя. – Через несколько недель я вернусь, и все станет на свои места».

После некоторых размышлений я пришел к выводу, что надо бы выяснить, насколько далека граница, выбрал лучшего всадника, верного мне человека, дал ему арабского скакуна и поручил отправиться наутро впереди нашего отряда на поиски края отцовских владений.

«Доберешься до пограничной заставы, скажи офицеру, чтобы он организовал нам встречу, и не мешкая возвращайся назад, – сказал я ему. – Если в течение пяти дней не достигнешь границы, тоже поворачивай назад».

Запыленный гонец на коне с провалившимися боками появился лишь вечером шестого дня и сообщил, что до заставы он не добрался. Я рассчитывал, что он один, налегке, да еще на резвом скакуне, сможет преодолеть расстояние вдвое большее, чем прошла за то же время наша группа. В этом случае он встретился бы с нами пополудни седьмого дня. Но оказалось, что он двигался несколько медленнее и преодолел за это время путь всего в полтора раза больше нашего: если мы за шесть дней прошли четыреста восемьдесят верст, то он покрыл семьсот двадцать.

Я разрешил всаднику отдохнуть и продолжить путь в общей группе, написал еще два письма (родным и малышке Долли) и тоже не стал посылать их, а положил в шкатулку. Выбрал другого гонца, бородатого юношу с черными как смоль волосами, и поручил ему отправиться поутру на поиски границы и вернуться назад, если в течение десяти дней не найдет ее. Утром опытный всадник пришпорил лошадь, другого моего «араба», и, опережая наш отряд, умчался в пыльную даль. Через двенадцать дней он вернулся, но, как и первый гонец, ни с чем.

Мы проходили мимо новых сел и деревень, городов и городков, встречали множество разных людей. Все они были похожи на жителей моего города, говорили на том же языке, оказывали мне положенные знаки внимания и утверждали, что они мои подданные.

У этих людей были те же жалобы, что и у горожан в столице: споры из-за земли, денег, из-за детей и женщин. Все просили меня помочь им, рассудить их по совести и по закону. «Но я не король, – объяснял я, – просто принц». «Король далеко, как до него добраться?» – вздыхали они, и мне приходилось заниматься разрешением их спорных дел.

Прошло три луны, мы двигались вперед, границы не было видно.

Может, это козни моего географа, он не хочет далеко уходить от столицы и специально подмагничивает компас, чтобы нам двигаться по кругу? Да нет, мы все время движемся на восток: утром солнце встает как раз перед нами, а заходит – за нашими спинами. А может, наше королевство не имеет пределов? Если оно беспредельно, мне никогда не добраться до его конца.

Зачем я решил искать границы нашего государства, если оно безгранично? Надо было ловить удачу в заморских краях, отправиться в путь не на коне, а на корабле: по Альдоге, она же Нёво, потом выйти в Литориновое море, а там уже рукой подать до Ингерманландии, до Шведчины с Неметчиной и даже до Туманного Альбиона. Сразиться с саксами.

Я не нуждаюсь в советах, лишь слабак ищет ответы на свои вопросы у чужого разума. Написал письма домой, но тем не менее почел за благо тоже не отправлять их, а положил в шкатулку. Нужно ли родным знать о моих слабостях, колебаниях и сомнениях? Я уже выбрал свой путь и теперь обязан пройти его до конца и вернуться домой с победой! От этих мыслей мне почему-то стало легче, и я почувствовал силы для самого сложного в моей жизни решения. Выбрал всадника, моего одногодка на лучшем моем скакуне, поручил ему хорошо подготовиться, взять достаточно еды и денег, наутро выехать на восток и, что бы ни случилось, не поворачивать назад, пока он не достигнет пограничной заставы. Гонец унесся на восход солнца и не вернулся.

Прошло несколько лет, за это время наш отряд перевалил кряжи Гиперборейских гор, переправился на паромах через огромные реки Ап, Ионесси и Елюенэ. Мы продолжали двигаться вперед. Я убеждал себя в том, что вокруг нас раскинулась та же самая моя страна: над нами тот же купол небес, и пролетающие над нами облака видим не только мы, но и жители столицы. Люди говорят на том же языке, отдают нам обычные почести, просят разрешить такие же проблемы, что и в других краях, а птицы поют те же самые песни.

Но, как я ни уговаривал себя, мне казалось, что мы уже все-таки не в своей стране и я ей – и людям, и ветру, и птицам – совсем чужой.

Ветер заносит следы нашего пути, новые лица и страны – не познанная школярами наука.

Мы интересовались у купцов и паломников, расспрашивали бродяг и нищих на рынках – все как один говорили, что граница недалеко. И когда мнимые свидетели начинали сомневаться и по их словам можно было понять, что они говорили о близости границы, только чтобы нас как-то утешить, я призывал своих людей не сдаваться и продолжать движение на восток – вперед, только вперед! Это же наша страна, и мы должны узнать ее пределы – если не мы, то кто же?

Беспредельно только время, материя имеет начало и конец.

Прошло уже десять лет после того, как я отправил последнего гонца. Интересно, почему он не вернулся? Может, заболел или попал в лапы к разбойникам, а может, просто загнал свою лошадь? Что, если он все еще скачет вперед и не может достичь предела моей страны? Что, если он никогда не вернется? В это трудно поверить… О Господи, этот гонец служит мне так стойко и преданно, удастся ли мне когда-нибудь вознаградить его по заслугам?

Больше десяти лет в дороге! Мой дом, тепло домашнего очага, мать и отец, братья, сестры и даже малышка Долли, которую я до сих пор любил, – все удалялось, расплывалось, теряло свои очертания в мареве раскаленного воздуха. А было ли это на самом деле? Мне уже почти не верилось в их существование. Но я еще мог верить в себя, в своих спутников – их суровые лица я видел каждый день, и каждый день они делили со мной тяготы походной жизни, – в людей моей страны, которым в меру своих сил помогал разрешать их тяжбы, и в дорогу, которую однажды сам себе выбрал и которой буду следовать, пока есть силы или пока не достигну предела моей фантастически огромной страны.

Отец, ты учил меня быть верным своему призванию, идти до конца и не сворачивать с выбранного пути. О моя маленькая Долли, как ты могла ревновать меня к придорожным шлюхам – разве я покинул бы тебя, если бы не сыновний долг перед моим отечеством?

Я написал письма, в которые вложил всю боль тоски от разлуки, и положил их в шкатулку. Можно было бы отправить их домой, но я оказался так далеко от столицы, что никакому гонцу уже не по силам доставить пакет с письмами моим близким.

Как всегда, завершив написание посланий, я почувствовал новый прилив сил, будто только что поговорил с родными и получил их одобрение и поддержку. Выбрал еще одного всадника, сына моей кормилицы, поручил ему хорошо подготовиться, взять с собой достаточно еды и денег, наутро выехать на восток, быть осторожным в пути, не заболеть, не попасть в руки разбойников и, что бы ни случилось, не поворачивать назад, пока он не достигнет пограничной заставы.

Минуло еще десять лет – больше двадцати лет с тех пор, как я покинул отчий дом.

Однажды на закате мы вошли в довольно большой город, и в мэрии меня, как всегда, встречали с подобающими почестями; там же я узнал и о новостях, пришедших из столицы. Мне дали прочесть депешу – странное, пожелтевшее от времени письмо, в котором я встретил давно забытые имена, непривычные и непонятные обороты речи, изъявления чувств (неизвестно чьих и неизвестно кому направленных), которые были мне тоже совершенно непонятны.

Смысл части депеши так и не дошел до меня, но все-таки я многое узнал из нее: о том, что отец ушел в мир иной, а потому власть и корона теперь перешли моему старшему брату, что мать еще жива и приблизила к себе Долли, у той растет сын, которого, как и меня когда-то, пичкают числами Фибоначчи, эвклидовой геометрией, ньютоновой физикой и даже гамильтоновой механикой – пропади они все пропадом! Судя по описаниям ребенка и дате отправления депеши, можно было определить, что сыну Долли сейчас должно исполниться двадцать лет.

Из той же депеши я узнал, что перед смертью отец наказал мальчику, как только тому исполнится пятнадцать, отправиться в поисках границы королевства. «Если он не ослушался отца моего, то уже почти пять лет идет по нашим следам», – подумал я. Еще я узнал, что в столице многое изменилось: достроена крепостная стена; на месте дубовой рощи, где в детстве я любил стрелять из рогатки по воронам, где занимался фехтованием и верховой ездой, теперь построены пороховые погреба, казармы и плац для маршировки. И все-таки это был мой город, моя малая, немного постаревшая родина!

Несколько дней я разбирал тяжбы горожан, а как освободился, написал письма домой, на это раз их было три: матери, Долли и ее сыну, и тоже не стал их отправлять – пусть хранятся в шкатулке. Наверное, никто и никогда не увидит этих писем, а жаль: мне бы так хотелось, чтобы смелый мальчик, покинувший уютный очаг в столице, прочел послание от рано поседевшего странника.

Я подготовил и отправил еще одного всадника, чтобы тот во что бы то ни стало достиг пограничной заставы и привез мне благую весть об этом. Это был уже третий гонец в никуда, в черную, глухую, беззвучную бесконечность. Почему отец разрешил мне уехать, почему не предупредил, что путешествие будет в один конец? Теперь уже поздно думать о прошлом, обратной дороги нет.

Через десять лет я вынужден был констатировать, что и третий посланник не вернулся. Более тридцати лет в пути! Я старался не думать, что случилось с третьим гонцом, хотя мне, конечно, было жаль этого замечательного всадника и преданного воина, жаль было и лучшего моего скакуна. В последние годы я все чаще склонялся к мысли о том, что никакой границы не существует.

Что это такое – граница? Разделительная застава, высокая стена, уходящая за горизонт влево и вправо, непроходимые горы, глубокие расколы в земной коре, непролазные болота… Наверное, просто невидимая линия, за которой начинается другая страна. И если перейти такую разделительную линию, я даже не замечу ее и в своем слепом порыве, в параноидальном ажиотаже буду идти вперед и вперед и вести за собой поверивших мне людей – слепой поводырь слепых!

Как мне узнать о том, что мы уже в другой стране? Там будут другие люди, они будут говорить на чужом языке?

Вряд ли я сумею это заметить. Я уже и сам не похож на чистого юношу, покинувшего когда-то столицу королевства, и моя речь тоже все меньше походит на то, как говорили в отцовском доме. С каким трудом давалось мне понимание языка древней депеши, врученной десять лет назад в мэрии: большинство слов в ней было совсем незнакомо. И предложения составлялись как-то непривычно. Правда, во всех городах, что мы миновали за это время, чиновники мэрий и горожане принимали меня как своего сюзерена и ждали разрешения самых трудных проблем – значит, они считают себя подданными именно моего королевства.

Так где мы все-таки – еще в своей стране или давно уже пересекли границу королевства? А может, мы уже в стране мертвых? Однажды мне приснился сон, что я вернулся домой…

Я написал письма матери, братьям, Долли и, конечно, юноше, идущему по стопам человека, которого он не знал и никогда, видимо, не узнает. Какие советы мог дать юноше этот человек? Разве он сам чего-то достиг на выбранном пути, разве хоть для кого-то он стал уже примером и образцом? Так и не решив, о чем следует поведать молодому и дерзкому рыцарю, я просто написал, что скучаю без него и, если бы нам довелось когда-нибудь встретиться, это стало бы для меня самой большой радостью. Потом мне вспомнились слова отца, сказанные при прощании, и я решил по-своему повторить их в письме рыцарю: «Следуй, мой друг, однажды выбранному пути. У тебя будет цель. Заодно и проверишь, способен ли ты принимать трудные решения и доводить до конца начатое дело».

Новенькие, только что написанные послания тоже не были отправлены: до столицы слишком далеко, а найти отважного рыцаря в безбрежных просторах нашей страны вряд ли по силам моему посланнику Все мои самые сокровенные мысли и переживания последних тридцати лет были теперь в этих письмах, сложенных в одной шкатулке. Еще один всадник – четвертый, лучший из лучших (смогу ли я в следующий раз найти хоть одного такого?) – был отправлен на восток в надежде, что хотя бы он принесет мне когда-нибудь благую весть.

Теперь я понимаю тебя, отец. Ты дал мне жизнь и отправил в путь, чтобы я мог узнать, сколь огромно и велико королевство, врученное нам волею судеб. Не таково ли и само бытие наше, которое уподоблю я моей стране: богатой, необъятной, бесконечно разнообразной, без конца и без края? Велика и могуча жизнь, подаренная нам Господом просто так, ни за какие особые заслуги: владей ей, пользуйся, пей жадными глотками и никогда не находи утоления своей жажды. Но ведь и она имеет свои пределы. Мои силы уже не те, что прежде, стан не столь гибок, глаза потускнели, все реже улыбка белой волной прибоя освещает мое лицо. Наверное, я уже немного устал от бесконечной дороги. Когда-нибудь завершатся мои земные странствия, но где-то, наверное, положен предел и моей родине. Вопрос только в том, достигну ли я его в конце своего пути.

Прошло еще десять долгих лет. По привычке я написал письма родным. Жива ли моя матушка, а бедная Долли? Интересно, где сейчас отважный муж, еще в юности вознамерившийся повторить путь своего безрассудного и легкомысленного предшественника? Жив ли он, вынес ли тяготы долгого пути или все-таки развернул назад своего коня? А может, встретил нежную девичью душу, скинул рыцарские доспехи да и осел в конце концов в теплом уюте повседневной рутины?

Как же много мне хотелось сказать всем этим людям! Шкатулка становится тяжелее и тяжелее – не могу понять, зачем я пишу письма, зачем сохраняю? Мои переживания и любовь исчезнут вместе с бренным телом немолодого искателя несуществующих пределов, а никому не нужные письма истлеют и развеются по ветру.

«Воображение доставляет нам больше страданий, чем действительность», – сказал Сенека.

Вот ты стоишь перед нами, пятый всадник, вернейший из верных. Ты последний, кого я посылаю в поисках того, чего, возможно, и нет на белом свете, на тебя все мои упования, ты – последняя надежда уставшего от жизни странника!

Где-то все же есть конец этого пути, но мне, видимо, уже не добраться до него. Удивительно, как некоторые вещи неожиданно превращаются в собственную противоположность. Посетившая меня вечером мысль о том, что шансы одинокого искателя пределов при жизни выполнить свою миссию с каждым годом становятся все меньше, наутро обернулась новой надеждой, которая вновь зовет меня в лиловые вересковые пустоши и к синеющим неизведанным горам. Видимо, мы все-таки приближаемся к недостижимой, казалось бы, цели – вокруг разливается необыкновенный свет, который можно увидеть разве что во сне. Здесь другие деревья, другие горы и реки. С виду они такие же, но я твердо знаю: горы, реки и деревья созданы из какой-то особой волновой, постоянно струящейся и клубящейся материи. Мне кажется, что внутри нее я уже разглядел множество мельчайших электронов и фотонов, мне становится понятен смысл уравнения Дирака. Теперь не только невидимые крупицы вещества теряют локализацию и могут находиться одновременно в разных точках пространства, но и все окружающие предметы приходят в движение, я вижу их здесь и одновременно совсем в других местах. Да и сам я теперь не только здесь: могу, например, наблюдать за собой, выходящим сорок с лишним лет назад из ворот отцовского замка…

Однажды приснился сон: наконец-то я вижу себя на вожделенной и недостижимой границе моего королевства (понимаю, что мне осталось идти до нее чуть больше десяти лет), вижу своего первого гонца, да, это он – жив, слава Создателю, но, боже, как он постарел! – гонит и гонит своего коня, весь в движении, весь светится от того, что несет благую весть, но он, однако, еще так далеко!

Мне кажется, я уже видел этот сон.

Как я раньше не понимал: в мире нет ничего такого, что имело бы границы.

bannerbanner