Сказка для взрослых, или О роли носков в размножении человеков

Пока большие, приходящие на Гришкину работу, человеки дружно топтались во всех коридорах и комнатах, Жутенька предпочитал сидеть в сумке. Он, конечно, человеков любил, но в таких количествах немножечко побаивался. А вот когда наступал вечер, почти все приходящие уходили, а Гришка и ещё пара оставшихся человеков неспешно писали какие-то бумаги, пили чай, а порой и вовсе ложились подремать, и становилось тихо, Жутенька выбирался наружу и… шёл гулять по подведомственным Гришке территориям.

Ему нравилось делаться натурального (с Гришку) размера и деловито шастать по широким коридорам с приглушенным ночным освещением, заглядывать в комнаты, которые звались палатами, смотреть на спящих маленьких человеков и даже иногда аккуратно складывать в тапочки их яркие цветные носки.

Именно там, на Гришкиной работе, в палатах с маленькими человеками, Жутенька вдруг впервые понял, что, наверное, действительно хотел бы, чтобы… Гришка размножился.

Увы, Гришка упрямо не размножался. Даже несмотря на то, что Жутенька как-то нашёл у него в сумке анти-носки… и после долгих терзаний решился и знатно их изгрыз. А потом долго плевался, потому что совсем эти анти-носки на нормальные носки похожи не были. Фу, гадость!

И всё равно не помогло.

Жутеньке было так стыдно перед семьёй! Причём перед всей! Ведь если раньше Гришкин папа сам подкладывал Гришке в сумку анти-носки, то теперь, когда они приезжали в отпуск к родителям, Гришкин папа и Гришкина мама, и даже Гришкин дед Митя нет-нет да и спрашивали своего отпрыска:

– Ты жениться-то собираешься? Пора бы и о детях подумать.

А Гришка вечно отшучивался:

– Так я о них постоянно думаю. И днём и ночью. У меня целое отделение думок.

Но Гришкины папа, мама и дед Митя не смеялись, и Жутенька, чувствуя свою вину перед ними, отчаянно втягивал голову в плечи.

– Может, ты что-то не так делаешь? – вопрошал на семейном совете Жутенькин папа. – Может, носки успевают перезревать? Нужно все дозревшие либо съедать сразу, либо грызть так, чтобы он обязательно новые брал!

– Да знаю я, – виновато бубнил себе под нос Жутенька. – У него всегда новые. Я даже чуть-чуть созревшие грызу сильно. Правда!

– Это всё синтетька! – выдал дед Ужасть. – Они выглядят как новые, а пахнут как перезревшие! Говорю я: заговор это! Не выгодно правительству-то, чтобы Гришки наши размножались, вот и пихають синтетьку ету везде. Тьфу!

– Да причём здесь синтетика, папа? – Жутенькина мама мягко скалила острые зубки в очень доброй улыбке. – И в наше время синтетика была, даже ещё больше! Но Гришка же как-то появился!

– А потому что не только носки для размножения человеков важны! – весомо заметил дядя Бука. – Я вам говорил, а вы не верили! У-ю-ут ещё нужон! Чтобы новый человек вывелся, в доме нужон уют.

– А ты у него анти-носков не находил? – шёпотом, чтобы не перебивать дядю Буку, спросил Жутенькин папа.

– Погрыз, – тихо шелестнул совсем раздавленный этим разговором Жутенька.

Он не знал, как сделать уют. И как справиться с синтетическим правительственным заговором. И вообще чувствовал себя совершенно бесполезным. И несчастным.

– Так я и булькну, не дожив до того радостного дня, когда Гришка твой размножится, – уныло проворчал дед Ужасть.

С тихим звуком «Бульк!» носкоеды исчезали, когда их человеки делились на две части: неподвижную и полупрозрачную. Жутенька даже помнил, как много-много лет назад булькнула бабушка Боязя. Их с Гришкой мамы тогда очень плакали, а папы и дедушки долго молчали.

– Не надо булькать, – сам уже чуть не плача, попросил Жутенька.

Дед Ужасть ехидно прищурил красные глазки.

– Испужался? То-то же! Тогда чпокайтесь уже с Гришкой! И пошустрее!

– Папа! – в один голос возмутились Жутенькины папа и мама, а дядя Бука заухмылялся в бороду, а потом сказал:

– Значица, вот, что я порешил. Племянницу мою возьмёте к себе. Бяку. Хватит вам без домовых-то жить. Бяка наведёт уют, а там… Там, глядишь, и первый «Чпок!» наконец сделается…

Так в их с Гришкой доме завелась своя собственная домовуша Бяка.

Бяка была смешливая и шустрая, а ещё очень хозяйственная и заботливая. Жутеньке она нравилась. Только он всегда смущался, когда Бяка, наведя уют в доме, начинала приставать к самому Жутеньке и наводить уют уже на нём, норовя то на ушках кисточки нахохлить, то на хвостике косичек наплести. Впрочем, она и Гришку без забот не оставляла, иногда целыми ночами напролёт расчёсывая его, срезая щетинки с подбородка и скул и начищая до блеска серёжку-гвоздик в Гришкином ухе. А Жутенька любовался. Теперь у них и дома стало совсем хорошо, и они с Гришкой сами ужасненько похорошели.

Только вот на Гришкином размножении это никак не отразилось.

Но как-то раз…

Глава 5

– Добрый день. Вы Григорий Викторович?

– Да, здравствуйте. А вы?..

– Лиза… Елизавета. Мне сказали, документы Тошкины вам занести…

Жутенька выглянул из сумки, чтобы посмотреть, кто это там так припозднился. Уже все приходящие на Гришкину работу человеки давно ушли, а сам Гришка попил чай с двумя человечками Валентиной Карповной и Светочкой, оставшимися, как и он, до утра, прошёлся по палатам (он всегда так делал, когда маленькие человеки, которые тут жили, собирались ложиться спать) и сел что-то писать. Жутенька вообще-то ждал, когда Гришка закончит писать и, выключив свет, ляжет прикорнуть на кушетке. Очень хотелось пойти наконец погулять по коридорам и палатам, носки у маленьких человеков в тапочки разложить, может быть, одеяла поправить… А тут нате вам! Лиза-Елизавета!

Елизавета стояла в дверях и нервно сжимала в тонких пальцах толстую папку. Жутенька знал: в папке лежали «до-ку-мен-ты». Такие же, как вечерами писал Гришка. Вот же! Эдак он ещё дольше писать теперь будет!

– Тошка – это, наверное, наш новенький? Антон Смирнов?

– Да, он. Я тут все выписки привезла…

– Да вы зайдите, Елизавета. Чай будете?

– Чай? Да… если можно, не откажусь. На улице холодно, а транспорт уже ходит плохо. Я так боялась, что меня не пустят…

Она вошла, поозиралась, ища, куда положить папку и сумочку, пристроила их на стоящем у двери стуле и начала расстёгивать плащ.

– А Тошка… Он уже спит? Мне к нему нельзя?

– Спит, – улыбнулся Гришка, торопливо наливая в чайник воды и щёлкая кнопочкой включения. – Только недавно к нему заходил. А вы ему, простите за прямой вопрос, кто? Мне сказали, что малыш – детдомовский сирота…

– Я… – Елизавета расправилась наконец с пуговицами и, сняв плащ, повесила его на спинку стула, уже нагруженного сумочкой и папкой. – Я… никто. Пока. Если все пройдёт хорошо…

– Все обязательно пройдёт хорошо! – быстро встрял Гришка. – Без «если».

– Да, спасибо, – она благодарно и немного грустно улыбнулась. – После операции я собираюсь оформить документы на опеку. Сейчас не до того было…

– Понял, – Гришка подвинул к столу свободный стул. – Прошу. А я подумал, что вы ему сестра. Или тётя.

– Нет. Нет, я просто… Я, Григорий Викторович, детский психолог.

– Можно просто Григорий? Неловко себя чувствую.

– Хорошо…

– Вы детский психолог. И?..

– Я собирала материал для кандидатской на базе Тошкиного детского дома. Так и познакомилась с ним, – у неё вдруг дрогнули губы. – Малышу всего четыре, он мечтает играть в футбол и научиться кататься на двухколёсном велосипеде. Но уже знает, что ему нельзя. Потому что сердечко с пороком… На такое просто невозможно смотреть равнодушно.

– Невозможно, – согласился Гришка и отвернулся, чтобы налить Елизавете чай. – Только всё это уже практически позади. Сейчас мы проведём окончательное обследование и через три недели сделаем операцию. У нас очень опытные хирурги. Всё будет хорошо. И на велосипеде научится, и в футбол поиграет. Вы не волнуйтесь так.

– Спасибо, – вновь поблагодарила Елизавета, вытерла непослушные слёзы и опять улыбнулась… на сей раз почему-то виновато. – Простите меня, Григорий. Совсем расклеилась. Пока выбивала квоту, готова была горы свернуть, а сейчас, когда от меня уже ничего не зависит… Мне так страшно!

– Ну вот ещё! Нечего тут бояться! Возьмите печенье. Оно специальное, противоплаксивое. У нас здесь только такое можно. Я им обязательно делюсь с пациентами, когда тем хочется поплакать. Помогает!.. Верите?

– Конечно, – она покорно взяла печенье. – А… у вас здесь хорошо. Уютно.

– Всем коллективом стараемся, – кивнул Гришка. – Здесь иначе нельзя…

Они ещё о чём-то разговаривали, но Жутенька уже не слушал, его внимание привлекла сумочка Елизаветы. Потому что зашевелилась.

Он несколько секунд удивлённо наблюдал, как наружу выбралась когтистая лапка, потом вторая. И ушки (сразу оба). И два красных глазика… Жутенька даже забыл, что в комнате Гришка и Елизавета! Прямо у него на глазах из небольшой сумочки появлялась ужасно хорошенькая… носкоедочка!

На миг оторвавшись от наблюдений за ней, он быстренько глянул на Елизаветины ступни в одноразовых тапочках. Беленькие, чистенькие, с нежно-розовым горошком носочки заставили его восторженно пискнуть… И носкоедочка тут же замерла, уставившись на него.

Он робко помахал ей лапкой. Она отмерла, огляделась, нашла дверь и, вновь обернувшись к Жутеньке, решительно ткнула в найденное длинным, суставчатым пальчиком с острым коготком. А потом беззвучно спрыгнула со стула и быстро прошмыгнула к двери.

Делать было нечего, пришлось тоже выбираться из Гришкиной сумки и мелкими перебежками догонять новую пока-ещё-незнакомую.

– Ты кто? – коготок упёрся ему в грудь, едва он выскользнул в коридор.

– Я… Я? – он так растерялся и занервничал, что, кажется, забыл все слова.

– Да, ты. Ты кто? Я Страшуля. А ты?

– Жутенька, – пискнул Жутенька. – Я здесь с Гришкой.

– С Григорием? – понимающе переспросила Страшуля и, когда Жутенька сглотнул и кивнул, уцепила его за лапку. – Значит, местный. Значит, всё здесь знаешь. Показывай, где наш Тошка!

Жутенька опять сглотнул. И опять кивнул. А потом развернулся и уверенно зашагал в самый дальний конец коридора, к пятой палате. Туда, как он слышал, нынче заселили новенького человека Антона Смирнова. Жутеньке самому было интересно на него взглянуть, потому что все «приходящие» сегодня так или иначе вспоминали о новеньком. И теперь вон Елизавета появилась тоже из-за него. И… Страшу-у-уля. Да. Жутеньке очень хотелось на него посмотреть!

Тошка был маленьким. Совсем маленьким. И худеньким. И очень бледным. Он спал, свернувшись калачиком, и, казалось, светился изнутри. Страшуля, сделавшись вслед за Жутенькой настоящего размера, подошла к кровати и осторожно поправила одеяло, укрыв хрупкие острые плечики Тошки.

– Он твой человек? – шёпотом спросил Жутенька.

– И он тоже! – с вызовом обернулась Страшуля. – А что? У него пока нет своего собственного носкоеда.

Жутенька затряс головой.

– Н-нет, ничего. П-просто… Лучше же, когда есть свой собственный.

Страшуля отмахнулась:

– Успеется. У нас сейчас другие дела. Нам надо о-пе-ра-ци-ю сделать.

– Ясно, – Жутеньке ничего не было ясно, но он стеснялся расспрашивать Страшулю. Вдруг ещё покажется ей глупым. Или чересчур приставучим… А хотелось показаться умным и…

Шёпот Гришки и Елизаветы в коридоре заставил Жутеньку испуганно схлопнуться и шмыгнуть за ножку кровати. Страшуля, слегка растерявшаяся сперва, быстро сообразила и последовала за ним.

– …У нас, в принципе, всё есть, нас неплохо обеспечивают, – тихо рассказывал Гришка, приоткрывая дверь палаты. – Одежду, в которой его привезли, мы выдали обратно, в нашу пижамку переодели. А вот бельё и носочки, если привезёте ему, будет здорово. Носки лучше потеплее. У малышей вроде Тошки ножки часто мёрзнут.

– Хорошо, поняла. Я утром всё привезу, – Елизавета подошла к кровати и совсем как Страшуля пару минут назад поправила на Тошке одеяло. – А вы… Григорий, вы завтра во сколько сменитесь?

– Я вас дождусь, Лиза. Проведу к Тошке, а потом… Если у вас будет время и желание, может быть, выпьем кофе? Тут недалеко есть очень уютная кофейня…

Цепкие пальчики Страшули опять сцапали Жутеньку за лапку и потащили прочь из Тошкиной палаты. И уже у самого выхода они услышали Елизаветино:

– У меня будут и время, и желание.

Глава 6

Так в жизни Гришки и Жутеньки появились Елизавета и Страшуля. И ещё Тошка.

Со Страшулей и Лизой они встречались через день, а порой и ежедневно. Жутенька теперь старался сопровождать Гришку везде, куда бы тот ни шёл, тем более что ходил он только на работу… и на встречи с Лизой. У Страшули со встречами проблем не возникало, она отлично приспособилась кататься в сумке, которая – Жутенька был уверен! – внутри являлась гораздо объёмнее, чем снаружи. А вот ему… ему приходилось привлекать на помощь всю свою фантазию и Бякину домовушечью изобретательность. То они в Гришкиной куртке карманы продырявят, чтобы тому пришлось брать на свидание хотя бы небольшой рюкзак (надо же куда-то сложить ключи и телефон); то, наоборот, ушьют настолько, что в них – в карманах – ничего не помещается… Так или иначе, но на свидания с Лизой и Страшулей Жутеньке чаще всего попадать удавалось. И однажды Жутенька внезапно понял: никогда ещё в их с Гришкой жизни они не были так счастливы!

– Ты растолстеешь, – хихикала Бяка, когда Гришка, собираясь на очередное свидание, вновь распечатывал новую пару носков.

Жутенька довольно скалил зубки и показывал Бяке язык.

Их с Гришкой счастье омрачала лишь приближающаяся Тошкина операция. Жутенька не особо разбирался в починке человеков, но, кажется, с операцией этой не всё было так просто. Кажется… Тошка мог во время неё раздвоиться на неподвижного и полупрозрачного Тошек. И Лиза с Гришкой хоть и старались не говорить о такой возможности (во всяком случае друг с другом), но всё равно очень переживали. И Страшуля переживала. И вскоре Жутенька понял, что он тоже.

В ночь перед Тошкиной операцией Гришка взял суточное дежурство. Лиза со Страшулей вечером к ним не пришли. Жутенька слышал: Гришка говорил с Лизой по телефону и попросил не приезжать, потому что она плакала даже в трубку, а здесь, в больнице, плакать вообще нельзя. Примета плохая.

Поэтому Гришка сам очень долго сидел в Тошкиной палате. Наверное, рассказывал маленькому человечку добрые сказки на ночь. Жутенька им не мешал. Он отправился по другим палатам и привычно уже поскладывал разбросанные на полу носочки в тапочки, позаглядывал с любопытством в детские лица, попытался угадать парочку снов, как это умела делать Бяка, но, конечно, не преуспел… А едва он вернулся в дальний конец коридора и только-только спрятался за стойку с цветами, Гришка потихоньку выскользнул из Тошкиной палаты и зашагал в комнатку, где проводил ночи во время дежурств.

Жутенька дождался, когда он скроется из виду, и когда станут неслышны его шаги, и когда вдалеке тихонечко скрипнет дверь… А потом сделался большим, с Гришку, и заглянул в Тошкину палату.

Тошку он видел лишь ночами, поэтому, конечно, всегда спящим. Как, впрочем, и остальных маленьких поломанных человеков. Вот и сейчас Тошка спал. И казался совсем крохотным. Неужели они с Гришкой тоже когда-то были такими маленькими?

Жутенька осторожно подобрался к кровати. Долго смотрел на тихо посапывающего Тошку, потом проверил его носочки. Здесь они не валялись скомканными по всему полу, подобно носкам в других палатах, а аккуратно лежали на стуле рядом с кроватью и были почти совсем новенькими и чистенькими. Жутенька грустно вздохнул, но сам себе напомнил: Гришка обещал, что после операции Тошка и на велосипеде научится ездить, и в футбол играть. У него ещё будут очень быстро, как у Гришки в детстве, дозревать носочки… и, возможно, даже гетры!

Он оставил всё на том же месте, не удержался и осторожно поворошил коготками мягкие и светлые Тошкины вихры (Бяка говорила, что расчёсывать и заплетать человекины волосы очень приятно. Не наврала!), а потом развернулся и пошёл к двери…

– Пливет, – тихий, но совсем не испуганный детский голосок за спиной раздался так неожиданно, что Жутенька чуть не схлопнулся. – Ты дядин Глисин носкоедик?

Жутенька обернулся и удивлённо заморгал красными глазками.

– А… откуда ты знаешь? – наконец спросил он.

– Мне дядя Глися сказку лассказывал, – Тошка смотрел на него с любопытством и неуверенно улыбался. – Пло тебя. И пло домового. Он сказял: носкоеды холосые. Они кусяют только носки. И если носкоед твой носок скусял, знасит, он тебя от бед засисяет. Вместе с носками их съедает. И тогда надо плосто взять новые носки… и всё. Всё будет холосо.

Жутенька сглотнул. Он не знал, что Гришка так в него… верил! Даже в глазах вдруг защипало.

– Ты плисол мои носки скусять? – чуть шире улыбнулся Тошка. – Сьтобы мне завтла не было больно и стласно, да?

– Я… – Жутенька потоптался на месте, посмотрел на сложенные на стуле носочки и… кивнул: – Я их завтра утром съем.

– Холосо, – Тошка радостно шмыгнул курносым носиком. – Спасибо! Ты плавда доблый! Я узе не боюсь опелацию! – Он зевнул и сложил ладошки под щёку (так Гришку в детстве учили делать в садике, а Тошку, наверное, в детском доме). – А есё дядя Глися сказял, сьто после опелации у меня будет свой носкоедик. Будет?

У Жутеньки непроизвольно заюлил хвост. Ему не хотелось врать Тошке. А откуда же тому взять собственного носкоедика? Но расстраивать маленького человечка и говорить, что ему наврал «дядя Глися», тоже не хотелось. Поэтому он судорожно соображал, как ответить… А Тошка в это время закрыл глазки и уснул.

Глава 7

Утром приехали Лиза со Страшулей. И через полчаса Тошку забрали на операцию. Лиза переоделась в какую-то специальную одежду, которую ей дал Гришка, и тот увёл её в Тошкину палату ждать окончания операции. Жутенька со Страшулей перебрались туда же по вентиляции, скользнули по батарейной трубе вниз и быстро шмыгнули под кровать.

В палате кое-что изменилось. Рядом с кроватью поставили какие-то новые штуковины, которые негромко шумели. Жутенька уже видел подобное в других палатах у других маленьких человечков после операций.

– Это поможет Тошке не раздвоиться, – шёпотом объяснил он немного напуганной всем происходящим Страшуле. – Он полежит с этими штуками и проснётся.

Страшуля кивнула, делая вид, будто всё понимает. И схватила его за лапку.

– А долго ждать?

– Не знаю, – признался Жутенька, немножечко пьянея от её прикосновений. – Но мы здесь вместе с Лизой ждём. Как закончится, Гришка сразу сообщит.

Кто бы мог подумать, что ожидание способно быть таким чудовищно тяжёлым!

Лиза, вся с ног до головы облачённая во что-то бело-голубое, мерила шагами палату и нервно заламывала пальцы. Страшуля безотчётно грызла коготки. Жутенька… Жутенька вдруг вспомнил данное Тошке ночью обещание и под самым носом у Лизы стащил со стула так и лежавшие там до сих пор носочки.

– Ты что делаешь?! – в ужасе пискнула Страшуля.

– Фъедаю Тофкины беды, – ответил Жутенька, тщательно вгрызаясь в один носочек и протягивая Страшуле второй.

Она посомневалась пару секунд, но потом забрала предлагаемую «беду» и надкусила.

Когда дверь в палату наконец распахнулась и внутрь ввезли что-то навроде кровати на колёсиках, и с неё очень осторожно переложили на обычную кровать маленького и совсем неподвижного Тошку, у Жутеньки в горле застряли последние ниточки доеденного носка. Не может быть!

Страшуля в ужасе пискнула. Лиза отступила к стене, пропуская к кровати таких же закутанных в бело-голубое человеков, и, закусив губу, судорожно стиснула кулаки.

Человеки быстро и слаженно что-то там делали, а Жутенька со Страшулей боялись пошевелиться.

А потом штуки вокруг кровати зашумели иначе, где-то негромко запикало и слегка загудело, все, кроме Лизы и одного человека, ушли… И тут Жутенька вдруг понял: этот человек – Гришка.

– Все получилось, – мягко сказал Гришка, стоя у кровати. – Иди сюда.

Лиза неуверенно шагнула к нему, а потом остановилась и принялась оглядываться по сторонам.

– Что ты ищешь? – спросил Гришка.

– Ты говорил: у них мёрзнут ножки. Надо надеть на него носочки. Не знаешь, где?..

Страшуля протянула к Жутеньке лапку и их длинные суставчатые пальчики переплелись.

– Думаю, знаю, – негромко усмехнулся Гришка, тоже взял Лизу за руку и заставил подойти к кровати. – Я потом достану новые. А пока… Ты греешь правую ножку, а я грею левую. Мы с тобой сейчас для него самые лучшие носки, как считаешь?

Лиза тихонько всхлипнула.

В палате стало очень тихо. Только что-то негромко и равномерно гудело и размеренно пикало.

«Пик. Пик. Пик. Пик.»

– Лиза, выходи за меня.

«Пик. Пик. Пик. Пик.»

– Гришка… Ты…

«Пик. Пик. Пик. Пик.»

– Я научу Тошку на велосипеде кататься.

«Пик. Пик. Пик. Пик.»

– Да.

«Пик. Пик. Чпок! Пик. Пик.»

Жутенька и Страшуля поражённо уставились на махонького носкоедика, появившегося прямо в их сцепленных лапках.

– Кошмарик! – прошептала Страшуля.

Жутенька моргнул, перевёл взгляд на неё… и улыбнулся:

– Мне нравится. Пусть будет Кошмарик.