скачать книгу бесплатно
Тишина
Настолько полная, ватная, всепоглощающая, что нет даже привычного легкого звона в ушах. Абсолютное безмолвие.
Вокруг: сверху, снизу, со всех сторон, насколько хватает глаз – темная глубокая насыщенная лазурь.
Плотная, густая зыбь обволакивает тело.Что это?
Нечто изнутри подсказывает, дает ответ: это Исток Всего, начало времен. Тот бесконечный миг, когда еще не существовало ничего: ни неба, ни Земли, ни Солнца и светил, ни единого живого существа.
Ее окружает та самая первичная всерождающая влага, что была изначально, та святая стихия, квинтэссенция Абзу и Тиамат[24 - Абзу и Тиамат – обожествленные первичные всерождающие стихийные элементы пресных и соленых вод (соответственно) в шумерской мифологии, двуединый изначальный источник рождения Мира (прим. автора).], из недр которой родились великие боги, создавшие затем все сущее.
Она протягивает руку и видит, как пальцы тонкой кисти начинают слабо светиться. На смуглой коже пляшут легкие игривые серебристые искорки. Они мерцают, множатся, струятся по телу, щекоча, растворяя его, расчленяя на мельчайшие частицы, смешивая их с фундаментальной водной средой, соединяя воедино суть хрупкого человека и безграничную живую пучину.
Чистота. Святость. Восторг единения с божественным.
Еще миг, и в ее рассеянном по первичному океану сознании возникают внешние образы, мысли, слова. Она силится понять, вникнуть, и смысл послания частично открывается. Теперь она знает, что великое провидение ждет от нее чего-то. Впереди долгий, тяжелый путь, который обязательно надо преодолеть. Сейчас она лишь завязь, которая может и не стать чем-то большим. Надо бороться, искать, постичь суть себя, принять лучшее, отвергнуть худшее. Ей предстоит мучительная стезя поиска своей цели и – созревания, изменения, метаморфозы.
Все вдруг смешивается, теряется.
Уже выныривая из забытья, она слышит голос первородной стихии:
– СПРАВИШЬСЯ ЛИ ТЫ?
Богоподобный был не в настроении. Сегодня, из-за этой безумной девчонки священный сон был нарушен, ему пришлось встать раньше.
Ладья лучезарного Шамаша[25 - Шамаш – шумерский бог солнца, передвигавшийся, согласно преданиям, по небосводу на ладье (прим. автора).] только взяла свой курс на зенит, а несравненный уже в белом храме, на самой вершине великого строения, готовится к судебному таинству.
Кругом суетятся десятки рабов, девиц и евнухов, умело руководимых опытным Зуммурой, подготавливающим своего хозяина к очередной встрече с народом.
Властитель усмехнулся, вспоминая, что Зуммура сам – раб (правда, вряд ли кто осмелится напомнить об этом ближайшему приближенному светоносного), плененный аккадец, которого он, в благости своей приблизил к себе, обласкал, поселил семью невольника в собственном доме, за что тот платит своему господину абсолютной преданностью.
– Жарко на улице?
В ответ на вопрос монарха услужливый Зуммура так скривился, словно летний зной – его личная вина.
– О, богоподобный, здесь, на вершине строения дует ветер, поэтому летнее пекло не будет беспокоить тебя, но внизу, на площади – настоящая духота, правда, – прислужник приободрился, словно вспомнив что-то, – зато там равного небу будут ждать два раба-опахальщика, которые, я уверен, сделают все, чтобы дневной зной не сильно беспокоил царственное тело.
– О, Ану, – возгласил правитель, – ну почему сегодня?
– Кто же знал, – вставил собеседник, – что та сумасшедшая девка выберет именно эту ночь для своих нечеловеческих злодеяний.
Владыка так зыркнул на слугу, что не к месту распустивший язык аккадец смертельно побледнел и упал к августейшим ногам не в силах произнести хоть звук.
«Вот так всегда», – размышлял царь Урука, – «стоит прижать – трепещут от страха, а позволишь толику вольности – мнят себя хозяевами жизни. Нет, нельзя давать и намека на независимость».
Он вспомнил, скольких сил ему стоило покорить города Ки-ен-ги, один за другим. Тогда его ненавидели, не понимая, что действует во благо. А ведь как изменилась жизнь после? Если прежде отдельные города-государства истощали себя в непрестанных войнах, друг с другом, то сейчас… Когда была последняя война? Он улыбнулся, представляя, как потомки будут именовать его царствование «золотым веком», или «эпохой мира».
Из мечтательной дремы любимца Неба бессовестно вывела вдруг одна из молодых рабынь, уронившая со звоном какую-то утварь.
Все оцепенели, ожидая монаршего гнева. Рассеянная девчонка, ставшая невольной причиной шума впопыхах ринулась исправлять оплошность – испуганно нагнулась, чтобы поднять упавшую вещицу.
Величайший бросает гневный взгляд на виновницу и видит, как льняная юбка туго обтягивает ее привлекательный зад, зарождая вялое желание в чреслах помазанника.
«Хм, надо с ней… пообщаться… потом». Он делает знак Зуммуре, тот схватывает на лету, мгновенно запоминая молодку, заинтересовавшую его господина и услужливо кивает повелителю.
Настроение порфироносца стремительно взмывало вверх. Он приосанился:
– Поторопитесь! Мне пора.
Ее будит скрип отодвигаемого засова.
Девушка приходит в себя, быстро осматривается. Крепко связана, локти прикручены друг к другу сзади, ноги спеленаты в щиколотках. Не дернешься.
Полумрак. Маленькая комнатка без окон, без мебели. Узилище. Она лежит на полу, выстланном сухой душистой соломой.
Со скрипом распахивается дверь, поток яркого света слепит глаза. На фоне прямоугольного проема различаются три человеческих силуэта.
Элао щурится, адаптируя зрение к освещению, и различает невысокого, полноватого, ярко разодетого жреца и двух плечистых полуголых рабов у него за спиной.
– Очнулась? – служитель храма брезгливо смотрел по сторонам, стараясь не встречаться глазами с преступницей (высокий женоподобный голос, на скошенном подбородке – ни волосинки; очевидно – евнух). – Готова ли ты принять свою судьбу?
Пленница кивнула.
– Бесовка! Натворила такое, что тебя будет судить сам повелитель Урука и земель Ки-ен-ги. Идем сейчас же. Да… подумай, нет ли у тебя низких потребностей, которые стоит отправить сейчас, загодя?
Она попыталась ответить, но сухая гортань выдала лишь нечленораздельное сипение. Только теперь узница поняла, как сильно хочет пить. Во рту не было ни капли со вчерашнего вечера. Прокашлявшись, она все же исторгла хриплые звуки:
– Воды. Пить.
Жрец скривился:
– Я совсем не то имел в виду, женщина. А жажду утолить тебе не суждено, несчастная. Вода – первичная и высшая из мировых стихий, воплощение сути богов. Не тебе, душегубка, осквернять эту субстанцию своей грязной глоткой.
Элао молча обожгла его взглядом:
«Думает, умолять буду. Не дождешься, скопец».
Выдержав паузу, евнух повернулся к выходу и бросил рабам:
– Взять ее. Идем.
Центральная площадь города.
Обвиняемая, связанная, стоит, пошатываясь, на возвышении в центре небольшой площадки, придерживаемая рослыми рабами. Солнце палит нещадно, усиливая жажду.
Впереди, в десяти шагах от нее, напротив храма Энлилю – небольшой ритуальный бассейн, наполненный прозрачнейшей водой. Играющая солнечными бликами влага так и манит…
И без того невыносимая жажда стократно возрастает.
«Да они что, издеваются что ли?», – несчастная с усилием отворачивает голову, уставившись на людское сборище.
Перед ней толпа народа. Здесь все население полиса. Даже больные и увечные пришли поглазеть на редкое зрелище. Пленница смотрит на лица. Большинство из присутствующих знакомы ей с детских лет. Жили вместе, дружили, общались. Но сейчас другая ситуация. Та, прежняя девочка Элао умерла. Здесь, перед ними, другая – преступница, страшная убийца, осквернительница неприкосновенного тела храмового служителя. Назад пути нет, она уже на другой стороне этой жизни и никто ей сейчас не посочувствует, даже лучший бывший друг. В многочисленных глазах окружающих лишь ненависть, торжество, любопытство и жажда кровавого зрелища.
Звук медного гонга заглушает гомон, и людское сборище мгновенно стихает.
Обращаясь к небольшой кучке старейшин, стоящих неподалеку на огороженной площадке, долговязый тощий глашатай громко зачитывает протокольную часть обвинения, перечисляя все противоправные деяния подсудимой.
Невольница впервые поднимает глаза, охватывая взглядом все пространство центра города.
Окруженная неказистыми кирпичными домишками площадь, мощенная речным валуном, упирается в два каменных храма, посвященных богу воздуха Энлилю и богине войн и секса Инанне-Иштар.
Но все пышное величие этих храмов меркнет, затмевается непревзойденным колоссом, возвышавшимся меж ними – зиккуратом[26 - Зиккура?т (от вавилонского слова sigguratu – «вершина») – многоступенчатое культовое сооружение в Древней Месопотамии и Эламе, типичное для шумерской, ассирийской, вавилонской и эламской архитектуры (прим. автора).] бога неба Ану.
Выстроенная из миллионов тонн кирпича-сырца и облицованная слоем обожженного кирпича монументальная башня представляла собой трехъярусную пирамиду, прямоугольную в основании. Нижняя, самая широкая терраса окрашена в угольно-черный цвет, средняя – в кирпичный. Белоснежный верхний ярус, расположенный под самыми облаками, был увенчан храмом самого Ану – верховного бога Урука. От самой вершины вниз, к площади, вели три пологих каменных ступенчатых пандуса, имевших по 100 ступеней каждый. Подниматься по ним не было позволено никому, кроме высших жрецов.
Хоть каждому горожанину это строение, видимое ежедневно, было знакомо с детства, к нему невозможно было привыкнуть. Потрясающее сооружение нависало, довлело над зрителем, возвышаясь, казалось, до самого неба. Осознание того, что величайшее божество обитает совсем рядом, в святилище зиккурата, наполняло сердца жителей страны не только трепетом и благоговением, но и спокойной уверенностью в будущем, ведь город находится под защитой сверхсущества.
Покончив с вступлением, глашатай сделал долгую театральную паузу (сопровождаемую полнейшей тишиной) и, искусно сменив визгливый тенорок на сочный баритон, выкрикнул:
– Преступления возмутительны, дело исключительное и поэтому, судить это воплощение тьмы, – юноша бросил пламенный взгляд на обвиняемую, – будет величайший из благословенных, царь Урука и всего Ки-ен-ги, земное воплощение высших сил, солнцеликий и богоподобный Думузи[27 - Думузи – реально существовавший лугаль I династии Урука и всего Южного Двуречья, правил во времена, описываемые в книге (прим. автора).]!
Восторженный гвалт разнесся по площади.
С самой вершины зиккурата раздался вдруг громкий металлический звон. Услышав сигнал, народ вновь затих. Чтобы увидеть, что происходит, городскому люду пришлось задрать головы и прищурить глаза от слепящего солнца, всматриваясь в вершину башни.
На фоне ослепительно белого храма показался человечек. Зрителям, взиравшим на такую высоту, он виделся не больше муравья. Неторопливо, останавливаясь на каждой ступени, высокочтимый Думузи, верховный жрец бога Ану, лугаль[28 - Лугаль (иначе – царь) – верховный правитель шумерского города-государства (прим. автора).] Урука спускался по центральному пандусу. Неспешное снисхождение жреца-правителя буквально завораживало народную массу, жаждущую приближения владыки. В их коллективном сознании он, визуально увеличивавшийся с каждым шагом вниз, наливался неким сакральным сиянием, благостью, снисходил к подданным, как божество к простым смертным. К тому моменту, когда пурпурные одеяния лугаля коснулись нижней ступени лестницы, подавляющее большинство присутствующих уже находились в состоянии крайней религиозной экзальтации. Какая-то впечатлительная женщина из первых рядов, истерично вскрикнув, вдруг упала в обморок.
Тем временем Думузи, сын Небес и пастырь праведных, величественно подошел к заранее подготовленной золоченой трибуне, снабженной легким шелковым навесом. У ее основания была скрыта приличной толщины ступенька, так что вставший на нее повелитель казался на голову выше любого из его подданных. Росту правителю придавал также кидарис – высокая коническая тиара из белого тонкого войлока с околышем из каракуля.
Белоснежный головной убор выгодно оттеняла окладистая черная (выкрашенная басмой) борода, сплошь завитая мелкими буклями.
Пара высоченных чернокожих рабов ретиво метнулась к государю, начав энергично работать опахалами, снабженными огромными страусиными перьями.
Царственно осмотрев людское море, лугаль обратил свой взор на совет старейшин и произнес:
– Дети мои, сегодня я был огорчен вестями о черных деяниях, творящихся в благословенном Уруке. Некая дева, простолюдинка, свободная, восемнадцати лет от роду, в течение одного дня умудрилась оборвать жизни пяти взрослых здоровых мужчин: трех ратников городской охраны, собственного отца и (о Небо!) сановного служителя храма чистейшего Ану, осквернив тело убиенного, совершив тем самым, тяжкое святотатство в отношении светлейшего бога неба. Душа моя темна от горечи, а разум смущен непониманием: как это хилое, юное дитя смогло сотворить подобное?
Думузи взглянул на подсудимую.
Тишина.
Конечно, Элао могла бы признать свою вину, обратить внимание судьи, что кара должна быть смягчена, так как все началось с преступления, совершенного самим сановитым Ка-Ахором, жестоко изнасиловавшим ее (при прямом содействии еще одного пострадавшего – ее покойного отчима). Могла. Но не такова была эта девочка. Тем более, что судьи и слушать не станут речи о вине писца. Храмовый служитель не может быть виновен, по определению. Ей не поверят. И что, склониться перед этими ханжами? Никогда! Она не выронила ни слова.
Лугаль продолжил:
– Любой невинный способен оправдаться речами и свидетельствами, а этой несчастной нечего сказать. Что ж, примем к сведению. Кто хочет высказаться по этому делу?
Из группы старейшин выступил Ма-Ктум – верховный жрец храма Инанну, по сути – второе лицо в городе, после царя. Невысокий, упитанный, совершенно лысый, со скудной бороденкой. Крякнув, он робко начал:
– Мой высокочтимый повелитель, осененный Небесами, верно заметил – хрупкая девочка просто не способна совершить подобное. Слышал, что десяток гвардейцев не могли одолеть это создание. Я много думал об этом и пришел к заключению, что есть только одно объяснение случившемуся.
– Я слушаю, – в желто-зеленых очах Думузи читался неприкрытый интерес.
– Все очевидно, о солнцеликий, девчонка одержима демоном (уж каким из них, мне пока неведомо). Только так можно объяснить ее необыкновенные боевые способности и неуязвимость.
– Хм. Если ей правит могучая сила, то каким же образом нам удалось-таки ее схватить.
– Замечу, господин двух рек и всего, что меж ними, при бегстве преступницу оглушил младший жрец нашего храма Инанну, – Ма-Ктум гордо выпятил широкую грудь, плешь жреца покрылась крупными каплями пота, – его руку направляла великая богиня, мощь которой неизмеримо выше силы любого демона. Только так мы победили ее.
– Твои речи резонны и убедительны, мой младший брат, – от невыносимой жары чело правителя тоже покрылось испариной. Я принимаю твои слова. Кто еще хочет выступить?
Тишина.
– Хорошо. Тогда я вновь обращаюсь к обвиняемой, – человек за трибуной обратил лицо к узнице. – Есть ли тебе что сказать в свое оправдание?
На этот раз девушка ответила:
– Не мне судить о своих грехах. На это имеют право только боги и ты, царь царей. Скажу лишь одно: все что содеяно – дело только моих рук, никакие высшие силы не имеют отношения к этому.
– Ты все сказала?
– Да.
– Да будет так, – первое лицо Урука возвысило голос. – Сим приговариваю тебя, несчастное чадо, к смерти путем побития камнями здесь, на главной площади государства. Казнь будет совершена немедленно.
– Господин, – согнувшись почти пополам, Ма-Ктум шустро юркнул к лугалю и что-то прошептал тому на ухо.
– Ах, да, – Думузи рассеянно хмыкнул, – мы должны соблюсти еще одну формальность. Есть ли здесь человек, готовый оспорить приговор, или сказать что-то по данному делу?
– Есть! – громкий возглас из первых рядов.
Ошарашенная толпа ахнула и зароптала.
Вперед выступил невысокий, очень смуглый мужчина лет пятидесяти, облаченный в странную, неместную одежду.
– Вот как? – уже заскучавший было сын Неба, с интересом взирал на смельчака. – По всему видно – ты иностранец. Кто ты? Откуда?
– Мое имя – Хема, национальность – дравид, моя родина – страна Харапп[29 - Харапп – древнейшее дравидийское государство, существовавшее в III – II веках до н. э. на территории современной Индии (прим. автора).], что в устье реки Инд. Это очень далеко отсюда, так что не удивлюсь, если богоподобный не слышал об этих местах.
– Ты недооцениваешь нашу осведомленность, гость. Если ты говоришь об обширной Индской державе, то нам, безусловно, известно о ней.
– О великий лугаль, объем твоих знаний, поистине, не имеет границ. Конечно, и ты и я говорим об одной стране.
– Я рад, что наши земли посещают паломники из таких далеких мест. Но вернемся к делу. Что ты хотел сказать, гость Урука?
– Я купец, много путешествую, торгую весьма успешно и, слава Шиве[30 - Шива – единственный из крупных богов индуизма, культ которого был растпространен в Индии еще до прихода ариев (прим. автора).], нажил скромное состояние, – мягкий, тянущийся, как мед голос иностранца успокаивал, расслаблял, отбивал охоту возражать. – Благо, я живу здесь уже почти год и мне известны законы вашей великой страны. Один из них гласит, что жизнь приговоренного преступника, каким бы тяжким не было совершенное им злодеяние, можно спасти богатым выкупом, соответствующим по ценности тяжести преступления. Если светлейший царь соблаговолит поступить согласно закону и назовет сумму, я готов заплатить.
Пока опешивший владыка переваривал услышанное, хитрый гость, дабы подтолкнуть судью к нужному решению, сделал знак и четыре чернокожих раба с трудом выволокли на мостовую перед трибуной увесистый сундук и откинули его тяжелую крышку.
