Жизнь на износ

– Так понимаю, дело передаете мне?

– Верно. В общих чертах ты осведомлен о «Заре», я открою тебе доступ к засекреченным архивам, чтобы ознакомился со всеми деталями. Твоя задача – попасть на территорию базы и узнать все о том, что там происходит. Если мы обновим данные, то сможем понять, как уничтожить захватчиков с минимальными потерями.

О «Заре» Богдан действительно знал только в общих чертах. Проект стабилизации магии на генном уровне. Базу построили двадцать три года назад. Выбор места был не случайным. Достаточно удаленное, но стабильное. По крайней мере, было когда-то. Пока Корпус контролировал базу, были получены данные об увеличении неконтролируемой магии на территории. Магический климат изменялся в течении хода исследований. Поначалу в допустимых пределах, а когда стало понятно, что местность становится опасной, было решено перенести базу. Не успели.

– Сколько человек у меня будет?

– Нисколько. Только ты.

– Комиссар, прошу прощения – ровно, напряженными до предела голосовыми связками, – как вы себе это представляете? Один комиссар оперативного исполнения должен сделать то, чего не смог элитный отряд?

– Решено сменить тактику. Ты отправишься туда не как особоуполномоченный комиссар оперативного исполнения Корпуса Национальной Безопасности, а просто как Богдан Волошин. Человек, который ищет свою без вести пропавшую сестру. Если ублюдки научились взаимодействовать с магией, то, без сомнения, знают методику маг-детектора, в твоем случае это почти правда. К тому же, есть у тебя одна особенность, – по плотно сжатой челюсти, по неровному такту, отбивающемуся мужскими пальцами по краю стола, по взгляду Богдан догадывается, на что командор намекает, – возвращаться оттуда, откуда обычно не возвращаются.

«…можем во всем на тебя положиться, а после мало ли, у тебя еще служба такая, можешь и завтра сдохнуть», – голос сестры проходится по мыслям заточенным клинком. Задевает за немногое оставшееся живое. Как-то стыдливо и тяжелее дышать. Потому что у него приказ, а за спиной маячат образы матери и сестер. Может, и рад бы обернуться, но со своей службой повязан так, что если и выйдет из Корпуса, то только ногами вперед.

– Сроки?

– Сколько потребуется. Но я жду от тебя максимум усилий, не слишком затягивай. Секретариат давит на нас, пресса уже пытается разнюхать, что происходит. На базе и территории в полтора километра около нее стоят глушилки, чтобы передать сведения, тебе нужно будет выходить из радиуса их действия. Скорее всего, «Зеркало» даже с твоим ТММ не пробьется. Связь будешь поддерживать с базой Корпуса «Вулкан», которая находится в ста двадцати километрах оттуда. Возможную поддержку и координацию обеспечим. Напрямую с центром связываться рискованно.

– Какими методами могу пользоваться? Ограничения?

– Никаких. Поступай, как посчитаешь необходимым. Говори им что хочешь: представляйся бывшим сотрудником Корпуса, который ненавидит всю систему, дезертиром, наемником, бедолагой, надеющимся найти сестру. Если поймут, что ты комиссар на задании, убьют сразу. Главное попади на базу и не раскрой себя. Тебе нужно узнать их численность, сколько у них оружия, как они снабжают базу всем необходимым, как защищаются от неконтролируемой магии. И сколько они узнали о «Заре».

– Время на сборы, подготовку?

– Неделя. Изучи пока все архивные данные о «Заре». О твоем задании будут знать только я, Секретариат и старшие сотрудники «Вулкана». Доберешься до Сектора-15-76 Якутской Сахи на поезде как гражданское лицо. Пропуск на въезд в сам Сектор у тебя будет оформлен через Отдел в частном порядке. В базе Корпуса операция документироваться не будет. На время ты будешь числиться как комиссар в отставке. Все дальнейшие распоряжение получишь уже на месте.

– Разрешите вопрос?

– Разрешаю.

– Такая секретность связана с недавним взломом серверов Корпуса?

– Да. Не верю я в то, что кто-то способен взломать наши сервера без участия изнутри. Лучшие техники разрабатывали протоколы защиты, ни одного взлома за более чем сорок лет. В Корпусе завелась крыса. Этим уже занимаются. А пока не найдем предателя, целесоцелесообразно сохранять повышенную бдительность.

– Разрешите еще один вопрос, – после утвердительного кивка Глеба Андреевича, спрашивает: – Что планируете сделать после получения информации о захватчиках?

– Ликвидировать всех.

Вторая

– Отправил ключ-метку тебе и маме. Порцию на человека регистрируют раз в неделю. Старайтесь забирать по четвергам, очередь меньше.

– Окей. Не зайдешь? Мама с Плюшкой через полчаса где-то вернутся.

– Не могу.

Вторая кивает головой. Разглядывает коробку с порциями магии на троих. Запакованные, с несодранной пломбой, даже регистрационный номер сбоку. Не то что та херня, которую она доставала в обход Отдела.

– Когда вернешься?

– Не знаю. Мне пора.

Богдан пропорционален в резких углах плеч, рук, спины и глаз. Бдит свои границы и говорит мало, только по делу. Всегда был таким. Когда-то подводила дикция, стеснялся, сейчас, видимо, привык. Второй хочется о многом спросить, хочется сказать «спасибо» (знает же, кто ее отмазал от уголовки), хочется рассказать, как скучала, как рада, что он вернулся, хоть и по-детски обижается до сих пор за годы упрямого молчания. Сказать бы как боится, что он опять пропадет на несколько лет. Но выходит что-то едкое, почти злое:

– Надеюсь, не сдохнешь. Плюшке кто этот ольгинский шоколад покупать еще будет?

Мама права. Если твой родственник сотрудник Корпуса Национальной Безопасности, можно забыть, что он вообще существует, что Богдан с ними надолго. На Вторую накатывает беспокойство, что-то не так. Сдержаннее обычного, отсраненнее, мрачнее, что ли? Наученная жизнью/обстоятельствами/людьми улавливать малейшие вибрации эмоций, пытается понять. Но не спрашивает. Он бы и не ответил.

– Богдан.

Он останавливается около открытых дверей лифта, в коридоре сегодня особенно людно, въезжают новые соседи. Cуетливо, шумно в топоте ног, в основном, видно носы из-за полиуретановых коробок, слышно только переругивания из-за этих же полиуретановых коробок. Вторая складывает руки хиремами.

«Ты – неприятности – нет – лезть»

«Помню»

Язык жестов уже не кажется необходимостью (Богдан уже давно слышит, Вторая уже давно разговаривает). Кажется чем-то личным, родным, отбрасывающим лет на пятнадцать назад. Второй тогда дома не сиделось, а общение со сверстниками заканчивалось сбитыми коленками или разбитыми носами (ее собственным тоже). Богдан часто ловил у дверей, диалог почти всегда был одинаковым. Таким, как сейчас. Он не улыбается, но взгляд светлеет, от насыщенного аспидного до мягкого грифельного. Его заглатывает раскрывшаяся пасть лифта. Вторая провожает брата взглядом, прикидывая, за сколько сможет загнать свою часть магии. Запросить можно прилично.

Не продавала магию давно, хотя книжка контактов все еще полнится нужными номерами. Куда регулярно сбывать маг-порции знает, нынешние расценки уточнить только надо. На первое время пойдет, но если попадется, подставит и Богдана тоже. Не хочется. Он уже раз за нее подставился. Зарабатывать чем-то более-менее легальным и вернуться в дом родной? Не уживаются они с мамой. И черт бы с ним, но куда пойти работать? В круглосуточный за кассу, за стойку какого-нибудь бара или, если поднатаскаться, в реальную автомастерскую? У нее, мягко говоря, узкопрофильные навыки, с такими мало куда сунешься. Да и с ее «послужным списком» мало куда возьмут. А корячиться за копейки перспектива не из лучших.

Вторая устало таращится в окно, чувствует себя потеряно, потрепано. Перед глазами снова маячат уведомления о пропущенных вызовах, непрочитанных сообщениях. Нельзя было так пропадать, надо бы объясниться или окончательно послать их всех на хер и уйти куда-нибудь подальше. Например, в Ямунотри Дхам. Совершит паломничество по гималайским горам и там же останется жить. Задолбало.

***

Перед матерью ей потом приходится отдуваться за двоих: нет, он не предупреждал, не знаю почему, не знаю куда собрался, ни о чем не говорили толком. Ни то злится, ни то расстраивается. Может, и то, и другое. Мама собой заполняет все пространство, от ее эмоций деться некуда. Вторая думает, что пора уже сваливать, нагостилась. Дело не только в Богдане. Накопилось, понять можно.

У Плюшки юбка лицеистской формы внизу ободранная, восстанавливающая маг-сетка на руке и взгляд затравленного лисеныша. Скалится им с мамой и ничего не хочет говорить, кроме повтореного с десяток раз «упала с лестницы». А это значит, что драка все-таки была и Плюшка проиграла.

– Пойди ты с ней поговори.

– О чем, ма?

– В смысле – о чем? Ты не видишь?

– Я тебе сразу говорила, когда ты еще пристроила Плюшку в этот долбаный лицей, что эти золотые детки ее не примут. Че ты теперь хочешь-то?

– Хочу, чтобы хоть у кого-то в этой семье было нормальное будущее.

– Ты бы спросила лучше, чего она сама хочет. Не? Не думала?

– На тебя похожей быть она хочет. Когда до тебя дойдет, что она во всем равняется на тебя? А какой пример ты ей подаешь? Как воровать, бить морды и показывать всем средний палец?

Вторая не понимает, что это за чувство. По вкусу как лимонная цедра, вяжет язык и щиплет горло. Горько, кисло, неприятно. Мама просто устала, мама делает, что может, мама пытается, как лучше. Повторяет про себя мантрой по-утрам, а по-вечерам всегда срывается. Не работают эти гребаные мантры.

– Я не виновата в том, что ты не способна стать для нее ни примером, ни авторитетом, – мог бы выйти скандал, эмоции на лице мамы прочесть гораздо легче, чем хотелось бы. Но Вторая ходить по кругу не собирается, за годы жизни под одной крышей уже сказали друг другу все, что могли. Добавляет спокойнее: – Пойду поговорю с ней.

У Второй щемит внутри, когда видит сестру, лежащую на кровати. Похожа на ежа, нелепо скрутилась в комок, подтянув к себе коленки, и отгородившись подрагивающей синим маг-сеткой, как иголками. Плюшка получает важный урок, который Вторая когда-то получила тоже.

Ты можешь быть самой рослой девочкой во дворе, можешь сильным ударом кулака попасть точно в солнечное сплетение, можешь ничего и никого не бояться. Но всегда найдется кто-то выше, сильнее, смелее. Всегда найдется кто-то, кто захочет навредить без причины, от кого ты не сможешь защититься. Она хорошо помнит это чувство тупой беспомощности и желание сжаться в крохотную точку, чтобы никто не видел и не пытался пожалеть. А Второй охренеть как жаль, что младшей сестре приходится через это пройти.

Садится рядом с кроватью так, чтобы Плюшка ее видела. Складывает пальцы в очередность нескольких пазов, после указывая на маг-сетку. Когда-то Богдан и Май придумали собственные обозначения слов на основе жестового языка. Май научила Вторую. Вторая научила Плюшку.

«Кто – Сделать?»

«Мальчик – Два»

«Почему?»

Плюшка касается пальцем десны с вмятинами вместо двух передних зубов; на пальцах – буквально – поясняет, что ее обозвали, как обзывают всех, кто меняет части себя не магию – кусочницей. Одного из них ударила книжкой по носу, началась возня с дерганием за волосы, размахиванием кулаков, а после Плюшке пытались заломить руку, переборщили. По итогу – один сломанный нос, одна сломанная рука и с десяток ссадин-синяков.

«Драться – Учить – Ты»

«Нет»

– Ну и ладно, я сама научусь.

Плюшка отворачивается к стене, шмыгает сопливым носом. Вторая выхватила эстафету старшинства давно, но внезапно. Так же внезапно, как умер отец, как пропала Май, как ушел Богдан. И до сих пор не то чтобы научилась подбирать слова для этих гребаных сестринских наставлений. Сказать бы что-то правильное, но не звучать как мать.

– Ты совсем мелкая была, когда меня поперли из Академии КНБ и не помнишь всей этой хрени, которая потом творилась. Ма думает, ты еще маленькая, чтобы понять, но ты с мозгами, до тебя дойдет. Пока я там училась, тройка придурков все время меня задирала, оскорбляла, цеплялась ко мне без повода, ну я и не подралась с ними. В итоге, двое из них оказались в больнице. Мне тоже досталось, но им сильнее. Я собой гордилась, вмазала им как следует и все такое. А знаешь че было дальше? Меня выперли, а их – нет. Драку-то начала я. После родители этих пацанов написали заявление, а нашей маме пришлось возместить расходы за их лечение. Ну и кому я что доказала? Я это все к тому, что дракой ты ничего не решишь и не добьешься.

– Это несправедливо.

Вторая ложится рядом, прижимает к себе плачущую сестру. Хочется накрыть ее руками так, чтобы от всех, от всего; хочется стать самой мягкой комфорелью, чтобы ей было удобно и тепло; хочется оставить в своих объятьях навсегда, чтобы не узнала, что жизнь нихера не справедлива.

– Я знаю, мелкая, знаю.

– Что мне делать?

– Ничего. Если побьешь их, они так и останутся придурками. Ничего не изменится. Они цепляются к тебе, чтобы ты разозлилась или испугалась. Просто сделай вид, что тебе все равно, скажи им, типа, ну да, я отдала свои молочные зубы и получила порцию магии, и? Скажут, что твоя семья бедная или еще че, скажи, да, я знаю, а дальше? Обзовут? Посмейся и скажи, что они могут называть тебя как угодно, твоя жизнь не колыхнется из-за этого. Как только они поймут, что от тебя нет ответной реакции, им станет скучно и они отстанут. А такие идиоты не заслуживают твоей злости, даже твоего внимания.

– Думаешь?

– Ага. Давай поспорим.

– На что?

– На твой зуб или на мой палец.

Смешок Плюшки тихий и короткий, не то чтобы ей сразу полегчало, но больше не плачет. Вторая улыбается, обнимает покрепче и целует сестру в макушку. Еще сколько-то болтают о простом, повседневном. После перед уходом говорит, мол, пусть не переживает, две порции магии и рука в норме будет, по себе знает.

С мамой прощание выходит скомканное. Сколько ругани было, а каждый раз мерзко как в первый.

Вторая

Уведомление о просроченной лицензии программного обеспечения сегодня особенно раздражает. Кажется, что даже восклицательный знак с дисплея на приборной панели таращится на нее с осуждением. Вторая роняет голову на руль, желание об этот руль расшибить себе лоб. Злиться на маму так же бессмысленно, как на жизнь. Но внутри все еще возня сожалений и обид. Просто проглотить в очередной раз не получается. Завалиться вечером в «Подвал», что ли. Запить. Гвоздь писал, там обновился ассортимент настоек. Да, писал. Они всей ей писали, звонили. А она до сих пор не знает, как поступить.

Решит по дороге.

«Уберите руки с руля или отключите автопилот», – в салоне неприятно пищит голосовой помощник. Вторая откидывается на сиденье, выругивается под нос то ли на себя, то ли на долбанутую ИМ-ку третьего поколения. Стоило давно заменить на что-то поновее, посовременнее, отживают свое индукторные машины. Но не станет. Местами потертая обивка, криво перепрошитая система, каждая царапина ощущаются привычно и по-родному. Первая стоящая вещь, которую смогла себе позволить; единственная вещь, чувсвующуяся не бессмысленной и приобретенной только для себя, ради себя.

– Соберись, твою мать, – шипит отражению в зеркале заднего вида. В голове будто насорено.

Плотнее, чем в ЦТР-А-311, застройка только в Улье. Тут тоже здания разных форм и высоты почти налезают друг на друга; улицы сужаются, закручиваются тесными переулками. А переулки забиты не разгруженными ящиками, импровизированными прилавками на этих ящиках. Люди не вмещаются в границы тротуаров, толкаются, препираются, торгуются, вылезают на проезжую часть. Приходится сбросить скорость до несчастных 5 км/ч. Соревнующиеся в креативности и узнаваемости движущиеся рекламы выползают за пределы экранов. Вывески, голограммы, натыканные на каждом шагу баннеры размером с рослого мужчину. Чем темнее, тем насыщеннее дикая пляска цветов, от которой рябит в глазах. Торговля круглосуточная, оптом и розницей, на любой кошелек (солидный и не очень). Покупаешь все, что можно. Что нельзя тоже, если знать, на каком углу искать.

На самом краю района, где уже не так людно и шумно, справа маячат открытые ворота «Гаража». Паркуется сразу за ними. По меркам Торгашки автосервис отхватил приличную площадь.

Не успевает сделать и двух шагов, как замирает на месте. На асфальте валяются четыре листовки, из которых как по команде встает голограмма человека в маске, полностью скрывающей лицо, и начинает трещать:

– Магия – бесконечный ресурс. Правительство не должно единолично ею распоряжаться. Магии хватит на всех! Магию – народу!

Вторая даже не заметила бы их на асфальте, но, видимо, среагировали на движение. Дешевый пластик трескается быстро, механический голос затихает под подошвой ботинка. Каждые пару лет появляются особо недовольные, призывающие к мятежу. Каждые пару лет очередного харизматичного, но не особо удачливого лидера местечковых восстаний отправляют под суд (если находят до того, как успеет сбежать). Не за сам протест, конечно, за что-нибудь сопутствующее ему типа поджогов, вандализма, порчи государственного имущества или причинение тяжких телесных. Потом правительство пойдет на встречу, добавит количество магии в санминимум или, как года четыре назад, введет Единый День Магического Резерва, когда за бесплатной месячной порцией очередь в ЖОПС и все его отделения тянется на километры. Пройдет время и опять по-новой.

Не то чтобы Вторую не интересовала судьба человечества, глобальное маг-изменение климата и что-то вроде будущего следующих поколений. Просто не сейчас и не здесь. Выбрасывает испорченные листовки в урну.

В автомастерской лампы выкручены на максимальную яркость. С порога по ушам долбят басы, Гвоздь возится под колесами «Кемерово-705». Узнает его по поношенным бордовым ботинкам, которым лет, наверное, больше, чем Второй. Исхан скрючился над открытым капотом какого-то китайца, «Хэ-Пин» вроде. Неотрегулированное музло привычно проезжается по мозгам и суставам. Непривычна возня с инструментами, работающее оборудование. Периодически шаманят над машинами кого-нибудь из бандоса или кого-то из знакомых Кости. Но сегодня слишком оживленно в автосервисе, который, в общем-то, и не автосервис толком, а так, подобие легального бизнеса.

– Привет, работнички.

– Охереть, объявилась – резкая интонация почти теряется, обоим приходится перекрикивать музыку, сразу и не разобрать эмоций. Мысленно взводит оборону, знала же, что перед друзьями тоже придется объясняться, просто не придумала пока как. Но сосредоточенное лицо Исхана за секунду становится улыбчивым. Вторая расслабляется. – Я б тебя обнял, но замараешься. Мы уже думали ты все, с концами съебалась. Ксюха, стоп!

Голосовой помощник, которому они дружным коллективом присвоили тупейшее, по мнению Второй, имя Ксюха обрывает трек. Тишину почти сразу разбивает раздраженный голос:

– Э, а че такое?

– Вторая пришла.

Гвоздь выползает из-под подъемника. По виду этим подъемником и придавленный. Росчерк чего-то острого от виска выбритой под тройку головы и до брови, залегшее фиолетовое пятно прямо в скос челюсти красноречивее любых вопросов-ответов. Догадывается, что в списке мест, куда его (и Исхана за внешнее семейное сходство) больше не пустят, пополнение.

– Нихрена производственная травма, – усмехается, прицениваясь в каком он настроении, может ли пошутить еще раз. С ним что со злой собакой, близко лучше не подходить.

– Херли на звонки отвечаешь?

– Занята была. Семейные разборки, как обычно.

– Ясно.

– Чьи тачки?

– Не знаю. Залетные какие-то, – Исхан убирает тыльной стороной ладони выбившуюся из густой косы прядь. – Костян сказал взяться.

– А мы с каких пор тачки чиним, а не угоняем?

– У него и спроси. Зря пришла, тебя сейчас тоже припахает.

– Сколько пальцев видишь? – Поднимает правую руку с единственным оставшемся пальцем, издевательски улыбается. Какой из нее автомеханик?

– Тебе надоест когда-нибудь? – Исхан закатывает глаза, Вторая хохочет.

– Ха-ха. Заплатку почаще носи, денег за нее столько отдала, а пылится в багажнике.

– Да-да, хорошо, мам. Костя у себя?

– Ага. Ксюха, музыку включи.

На этом заканчивают, расходятся кто куда: Гвоздь заползает обратно под подъемник, Исхан опять горбит спину над капотом, Вторая гремит ботинками по металлической лестнице, взбираясь на второй этаж.

***

В кабинете значительно тише. За плотно прикрытой дверью музыка уже не ощущается так мозгодробительно. Костя то ли ее не сразу замечает, то ли делает вид. Только спустя минуту кивает на портсигар, предлагая подождать, предпочтительно молча, это выучила давно. От зажатой во рту сигареты остается абрикосовый привкус. Щелкает пальцами левой руки, на самых кончиках пляшет огонек (– выпендриваешься? – само собой). Подкуривает, стряхивая с руки пламя. Костя усмехается, коротко, всего на секунду перед тем, как лицо снова становится непроницаемым. Но Вторая успевает заметить. Он тоже умеет такой фокус проделывать, но, в отличие от нее, предпочитает зажигалку – бензиновую, из мельхиора. Явно дорогая и коллекционная. И кто из них двоих еще выпендривается?

Вторая растягивается на диване, «Золотое руно» курится приятно.

Он мог бы предъявить ей за тотальный игнор, формально все еще работает на него. Мог бы выгнать сразу, с порога. Она бы из гордости ушла, окончательно. Было бы проще, быстрее. Но Костя спокоен. Будто это ничем не отличается от вечера любой другой среды.

Не зная чем еще заняться, разглядывает его. Сосредоточенные глаза цвета перезревшего финика, мелкие веснушчатые точки, прямой тонкий нос, ровные как под линейку скулы, тонкие пальцы, порхающие над экраном планшета. Ей всегда было интересно, был ли он в прошлом пианистом/виолончелистом/скрипачом? Костя о прошлом пробрасывается редкими фразами, что-то о семье из общества уровня премиум; об оконченном высшем в одном из тех пантовых университетов, о которых Вторая никогда и не мечтала; оставшихся бесполезных навыках, как сам выражается, от комплексного развития.

Но по нему и так видно, воспитание не такое, как у Второй или близнецов, без дворовых замашек. В насколько ярко красный не покрасил бы волосы, как бы броско и вызывающе не одевался, по нему видно – его место не здесь. Осанка слишком прямая, манеры, четко поставленная речь, как бы не пытался отрихтовать матерной грубостью. Даже эта заплатка вместо нижней челюсти не делает его похожим на тех упырей, с которыми иногда ведет дела.

Молчание тянется до самого фильтра. А после сталкиваются взглядами над столом.

– Сказать что-то хочешь?

– Да не, любуюсь, – почти искренне, почти непринужденно. Начинает понимать, что он специально, что действительно ждал, пока начнет говорить (читать – оправдываться). Знала, что разговор не из простых намечается, была готова. Но слова слепливаются в горле. Должна оправдываться, извиняться или обвинительно кричать? И должна ли?

– Льстишь. Это хорошо, – Костя поднимается со своего места, подходит ближе, – Может быть, я буду злиться меньше. Расскажешь, почему пропала на две недели?

Издевательский тон прошибает сильнее мощного удара в челюсть. Вторая скалится, под языком скатывается желчь. За озлобленным смешком прячет желание плюнуть в его высокомерное лицо.

– Искренне прошу прощения, что после того, как почалила на нарах сначала месяц в Керале, а после еще полтора хрен знает где в Китае, мне нужен был небольшой отдых. Надо было переварить, что ты меня тупо кинул.

– Ты проебалась. В следующий раз будешь осторожнее.

Вторая захлебывается злостью. У Второй внутренности стягивается в тугой узел. Ей крыть нечем, он прав. Попалась на мелочи, отсутствии въездных документов. Ничего серьезнее депортации ей не грозило, просто депортировали ее не сразу в Союз, а туда, откуда въехала по открытой границе. А процесс выяснения миграционной службой ее гражданства затянулся. Костя мог бы ускорить процесс, мог бы вытащить ее сразу из Кералы. Но не стал. Его «я не буду подставляться ради тебя» залезло иглой под ноготь. До сих пор болезненно ноет.

– Я такого отношения к себе не заслужила. Твоя тупая идея угнать ту тачку и ты же сам не нашел покупателя ближе, чем, мать твою, в Индии! А че сразу не в Диких Землях? В любом случае, сделка состоялась, деньги мы получили. Я со своей задачей справилась. В чем вообще твоя проблема? С хрена ведешь себя как мудачье? С хрена я тебе должна что-то еще объяснять? Ты сбросил звонок почти сразу, а у меня не много возможностей с кем-то еще связаться было, знаешь ли. Я тебе на игнор ответила тем же.

– Отнесись к сложившейся ситуации, как к уроку. Может показаться, что это жестоко, зато запомнишь на всю жизнь. К тому же, твоя доля в этот раз была значительно больше. В счет моральной компенсации.

– Иди нахуй, – на большее не хватает, чувствует себя выдохшейся и раздраженной.