Лети, светлячок

– Мы увозим ее в операционную, мистер Райан.

– Она выживет?

– Шансов немного, – сказал доктор Беван, – пожалуйста, отойдите в сторону.

– Спасите ее. – Джонни отступил назад, пропуская каталку.

В оцепенении он вышел из палаты и спустился на четвертый этаж, в комнату ожидания при отделении хирургии. В углу, сжимая в руках вязальные спицы, плакала какая-то женщина. Джонни подошел к дежурной за стойкой, сообщил, что он ждет, когда прооперируют Талли Харт, и сел перед выключенным телевизором. Внезапная головная боль заставила его откинуться на спинку кресла.

Джонни старался не вспоминать всех ошибок, которые он успел совершить за проведенные без Кейт четыре года, а таких ошибок накопилось страшно подумать сколько. Вместо этого Джонни молился – в Бога он перестал верить в день смерти жены и снова поверил, когда исчезла дочь.

Он просидел в комнате ожидания несколько часов, наблюдая, как приходят и уходят люди. Сам он еще никому не звонил – хотел дождаться, когда ему сообщат о состоянии Талли. Хватит с их семьи трагических звонков. Бад с Марджи теперь жили в Аризоне, и Джонни не хотел, чтобы Марджи сломя голову неслась в аэропорт без особой надобности. Лучше бы, конечно, позвонить матери Талли, но он понятия не имел, где ее искать.

И Мара. Однако Джонни сомневался, что та вообще возьмет трубку, если увидит, от кого звонок.

– Мистер Райан?

Джонни резко поднял голову, к нему направлялся нейрохирург. Джонни хотел вскочить навстречу врачу, но его сковала слабость. Хирург дотронулся до его плеча и повторил:

– Мистер Райан?

Джонни с трудом поднялся:

– Как она, доктор Беван?

– Операцию перенесла нормально. Пойдемте со мной.

Джонни прошел следом за врачом в маленькую комнату без окон. Посреди пустого стола лишь коробка с салфетками.

Он сел.

Доктор Беван расположился напротив.

– В настоящий момент нас сильнее всего тревожит отек головного мозга. У нее обширная травма головы. Чтобы устранить отек, мы провели шунтирование, но результат не гарантирован. Мы понизили пациентке температуру тела и ввели в медикаментозную кому – так мы сбили внутричерепное давление. Но состояние все равно критическое. Сейчас она подключена к аппарату искусственного жизнеобеспечения.

– Можно мне к ней? – спросил Джонни.

Врач кивнул:

– Разумеется. Пойдемте.

Они прошли по коридору, вошли в лифт и поднялись наверх, в реанимацию. В У-образном коридоре вокруг пункта дежурной располагались двенадцать палат со стеклянными дверями. Доктор Беван провел Джонни в одну из них.

Волосы Талли сбрили, в голове просверлили отверстие. Чтобы ослабить давление на мозг, поставили катетер и дренаж. Из ее тела вообще торчало множество трубок – для дыхания, для приема пищи, да еще и в голове трубка. На экране над кроватью светились показатели внутричерепного давления и пульса. На левую руку Талли наложили гипс. Иссиня-бледные пальцы словно излучали холод.

– Чем обернется травма мозга, предсказать невозможно, – сказал доктор Беван, – масштаб травмы нам на этот момент неизвестен. Надеемся, что в течение суток ситуация прояснится. Мне бы хотелось обнадежить вас, но мы пока бродим в потемках.

Джонни знал о травмах мозга не понаслышке. Работая военным репортером в Ираке, он и сам заработал себе такую же. Чтобы прийти в себя, ему понадобилось несколько месяцев, но взрыва он до сих пор так и не вспомнил.

– А когда она придет в себя, то полностью восстановится?

– Придет ли она в себя, сказать тяжело. Мозг у нее действует, но как, непонятно, потому что сейчас мы поддерживаем ее медикаментозно. Зрачки реагируют на раздражитель, и это хороший признак. Кома даст ее организму время. Однако если кровотечение продолжится или отек увеличится… – Он умолк.

Что тогда будет, Джонни и так знал. Шипенье аппарата напоминало ему, что дышит Талли не сама. Какофония писков, жужжания и шипенья словно взяла на себя функцию Бога.

– Что с ней случилось? – спросил наконец Джонни.

– Насколько мне известно, автомобильная авария, но подробностей у меня нет. – Доктор Беван повернулся к Джонни: – Она верующая?

– Не сказал бы.

– Очень жаль. В такие моменты вера приносит немалое утешение.

– Ну да… – пробормотал Джонни.

– Мы считаем, что пациентам в коме идет на пользу, когда с ними разговаривают, – добавил врач, похлопал Джонни по плечу и вышел из палаты.

Джонни сел у изголовья кровати. Сколько же он просидел так, глядя на Талли и уговаривая: «Держись, Талли», шепча слова, которые не мог заставить себя произнести вслух? Достаточно долго, чтобы чувство вины и раскаяния сдавило горло, мешая дышать.

Почему, чтобы разглядеть истину жизни, непременно нужно пережить удар?

Что ей сказать, кроме этих двух слов, он не знал. Еще не пришло время после всего, что он уже сказал – и чего не говорил. Одно он знал точно: будь Кейт рядом, она бы наверняка устроила ему хорошую взбучку за то, как он повел себя после ее смерти и как обошелся с ее лучшей подругой. И Джонни сделал единственное, в чем, по его мнению, нуждалась Талли: тихо, чувствуя себя придурком, он запел песню, которую связывал с Талли: «Девушка из деревеньки, в этом мире совсем одна…»

– Где я? Умерла? Или жива? Или где-то посередине? Кейт, ты где была?

Уходила, а теперь вернулась.

Меня теплом накрыла волна облегчения:

– Кейти…

Открой глаза.

У меня что, глаза закрыты? И поэтому вокруг так темно? Я медленно открыла глаза – это все равно что проснуться на раскаленной солнечной поверхности. Блеск и жар такие сильные, что я ахнула. Глаза у меня не сразу приспособились к этому сиянию, а привыкнув, я поняла, что нахожусь в больничной палате, в своем теле.

Там, внизу, полным ходом идет операция. Вокруг операционного стола столпилось несколько человек в халатах. На серебристых подносах поблескивают скальпели и другие инструменты. И повсюду медицинская техника – пищит, гудит, жужжит.

Смотри, Талли.

– Не хочу.

Смотри.

Превозмогая себя, я двигаюсь. Меня сковывает ледяной ужас. Он хуже, чем боль. Я знаю, что ждет меня на этом аккуратном столе внизу.

Я сама. И в то же время не я.

На столе – мое тело, накрытое голубой простыней, окровавленное. Медсестры и врач переговариваются, кто-то бреет мне голову.

Без волос я выгляжу маленькой и беззащитной, как ребенок. Человек в халате мажет мою лысую голову зеленкой.

Я слышу жужжание, и желудок у меня сжимается.

– Мне тут не нравится, – говорю я Кейт, – уведи меня отсюда.

Мы тут всегда будем, но ты пока закрой глаза.

– С удовольствием.

На этот раз внезапная темнота напугала меня. Не знаю почему. Вообще-то это странно, потому что хоть моя душа – пристанище самых разных темных чувств, страха среди них нет. Я ничего не боюсь.

Ха! Ты любви боишься! В мире не сыскать того, кто боится ее сильнее, чем ты. Поэтому ты и отталкиваешь людей. Открой глаза.

Я послушалась. Мрак рассеялся не сразу, но немного погодя из непроницаемой темноты посыпались оттенки. Похожие на компьютерные коды из «Матрицы», они объединялись в цепочки бус. Сперва обозначилось небо, безоблачное и безупречно синее, затем цветущие вишневые деревья – пучки розовых цветов лепились к веткам и трепетали на ветру. На этом фоне появляются здания – розовые готические силуэты с крыльями и башенками, а под конец зеленые газоны с заасфальтированными дорожками. Мы в Вашингтонском университете. Настоящее буйство красок. Повсюду парни и девушки – деловито направляются куда-то с рюкзаками за спиной, пинают мячик и, валяясь на траве, читают. Где-то надрывается магнитофон, хрипящий «Я никогда не была собой». Господи, терпеть не могу эту песню.

– Все это не по-настоящему, – догадалась я, – верно?

Настоящее относительно.

Неподалеку от нас на траве устроились две девушки, брюнетка и блондинка. На блондинке парашютные штаны и футболка, перед ней лежит открытая записная книжка. Вторая девушка… ладно, это я. Я помню, когда зачесывала волосы назад и носила массивный металлический ободок, и помню коротенький белый свитерок, оголявший одно плечо. Мой любимый свитер. Девушки – то есть мы – такие юные, что я невольно улыбнулась.

Растянувшись на спине, я чувствую, как травинки щекочут голые руки, вдыхаю сладкий, знакомый травянистый аромат. Кейт вытягивается рядом. Мы снова вместе, смотрим в бездонное голубое небо. Сколько раз за четыре года в университете мы вот так лежали? Вокруг все залито волшебным светом, прозрачным и искристым, точно бокал шампанского на солнце. Этот свет наполняет меня умиротворением. Здесь, особенно когда рядом Кейт, моя боль превращается в далекое воспоминание.

Что случилось сегодня ночью?

Вопрос застал меня врасплох, и умиротворение чуть пошатнулось.

– Не помню.

Удивительно, но это правда. Я не помню.

Помнишь. Просто не хочешь вспоминать.

– Может, у меня на то причина есть.

Может, и так.

– Кейт, зачем ты здесь?

Ты же меня сама позвала, забыла, что ли? Я пришла, потому что нужна тебе. И чтобы тебе напомнить.

– О чем?

Мы – это наши воспоминания, Тал. Это ноша, которая всегда с нами. Любовь и воспоминания надолго, поэтому перед смертью перед глазами у тебя проносится твоя жизнь, это воспоминания, которые ты взяла с собой. Как вещи, собранные в дорогу.

– Любовь и воспоминания? Ну тогда я дважды в пролете. Я ничего не запоминаю, а любовь…

Слушай!

До меня донесся чей-то голос: «А когда она придет в себя, то полностью восстановится?»

– Ой, – удивилась я, – это же…

Джонни.

С какой любовью и какой болью произнесла она имя мужа…

– Придет ли она в себя, сказать тяжело. – Мужской голос, незнакомый.

Стоп. Это же они мою смерть обсуждают. И еще чего похуже – жизнь, если мой мозг не оправится от травмы.

В голове нарисовалась картинка: я прикована к постели, из тела торчит целый лес трубок, ни говорить, ни двигаться я не могу.

Я сосредоточилась и снова перенеслась в палату.

Возле койки, глядя на меня, стоял Джонни, а рядом с ним – незнакомец в голубом халате.

– Она верующая? – спросил этот человек.

– Не сказал бы. – Джонни произнес это с такой грустью, что мне – несмотря на все, что между нами произошло, а может, именно поэтому – захотелось взять его за руку.

Он сел у изголовья моей койки.

– Прости, – сказал он мне, хоть тело мое его и не слышало. Как же долго я ждала от него этих слов. Но почему же так получилось? Теперь я видела: он меня любит. Я видела это в его влажных глазах, понимала по тому, как дрожат его руки и как он склоняет для молитвы голову. Нет, он не молится, это я точно знала, – он наклонил голову, признавая свое поражение.

Несмотря ни на что, он будет по мне скучать.

А я по нему.

– Борись, Талли.

Мне хотелось ответить ему, подать знак, что я его слышу, что я рядом, но ничего не получалось.

«Открой глаза, – приказала я телу, – открой глаза и тоже извинись».

А потом он запел – хрипло, сдавленно:

– Девушка из деревеньки, в этом мире совсем одна…

Господи, обожаю его!

Сколько любви в этих словах Кейт.

Джонни добрался до середины песни, когда в палату вошел крепкий мужчина в дешевом коричневом пиджаке и синих брюках.

– Детектив Гейтс, – представился он.

«Автомобильная авария». Когда я услышала эти слова, перед глазами тут же замелькали картинки: дождливая ночь, бетонная опора, мои руки на руле. Почти воспоминания. Я чувствовала, что картинки связаны, они что-то означают, но не успела выстроить цепочку, как меня ударило в грудь, да так сильно, что тело отбросило к стене. Меня пронзила дикая, мучительная боль.

СРОЧНОДОКТОРАБЕВАНА

– Кейт! – выкрикнула я, но она исчезла.

Палату заполнил чудовищный шум – грохот, эхо и писк. Дыхание перехватило. Боль в груди убивала меня.

РАЗРЯД

Словно тряпичную куклу, меня подбросило на кровати, и я запылала огнем. Когда все закончилось, я снова поплыла к звездам.

Кейт взяла меня за руку, и мы не упали, а полетели вниз. На землю мы опустились мягко, точно бабочки, прямо на старые деревянные кресла на берегу моря. Вокруг темнота, но электрически яркая: белая-белая луна, бесконечные звезды, свечи в светильниках на ветвях старого клена.

Веранда в ее доме. В доме Кейт.

Здесь удары боли отдаются лишь далеким эхом. Слава богу.

Рядом я слышу дыхание Кейт. В нем запах лаванды и еще чего-то – возможно, снега.

Джонни тебя бросил.

И я вспомнила, на чем мы остановились, – мы говорили о моей жизни.

Этого я от него не ожидала.

– Мы все разбрелись в разные стороны (вот она, печальная правда), ты, как клей, удерживала нас вместе. Без тебя… – Повисло долгое молчание. Может, Кейт вспоминает свою жизнь и тех, кого любила? Каково это – знать, что кому-то само существование без тебя невыносимо?

Что с тобой происходило после того, как он переехал в Лос-Анджелес?

Я вздохнула.

– Можно я просто уйду в этот гребаный лучший мир и забудем про все?

Ты меня позвала. Забыла? Ты сказала, что я тебе нужна. Я здесь. И вот почему: ты должна вспомнить. Вот так-то. Поэтому выкладывай.

Я откинулась на спинку кресла и посмотрела на пламя свечи в пузатом светильнике. Светильник, привязанный грубой бечевкой, болтался на дереве, время от времени ветер подталкивал его, и тогда свет выхватывал из темноты нижние ветви клена.

– После твоей смерти Джонни с детьми переехал в Лос-Анджелес. Это случилось очень быстро. Твой муж просто решил переехать – а в следующую секунду их с детьми тут уже не было. Помню, в ноябре 2006-го мы с твоими мамой и папой стояли тут, возле дома, и махали им вслед. После я отправилась домой и забралась…

…в кровать. Я знала, что надо возвращаться на работу, но сил не хватало. Честно говоря, на меня при одной мысли об этом накатывала усталость. Собраться с духом и начать жизнь заново, без лучшей подруги, не получалось. От тяжести утраты я закрыла глаза. Тут ведь кому хочешь взгрустнется, разве нет?

Куда-то подевались целые две недели. Впрочем, никуда они не девались, мне известно, где они и где я. Я – точно раненое животное в темном логове, выгрызала застрявшую в лапе колючку, потому что помощи ждать было неоткуда.

Каждый вечер в одиннадцать я звонила Маре – знала, что ей тоже не спится. Лежа в кровати, я выслушивала ее жалобы на отца, которому взбрело в голову переехать, и повторяла, что все будет хорошо, вот только ни одна из нас в это не верила. И еще я обещала поскорее приехать к ней в гости.

В конце концов я не выдержала. Я вылезла из постели и принялась ходить по квартире, зажигая повсюду свет. Я впервые за долгое время увидела себя: волосы грязные и спутанные, взгляд остекленевший, а одежда мятая и бесформенная.

Вылитая мать. До чего я докатилась – и как быстро! Вот стыдобища-то.

Пора выбираться отсюда.

Вот именно. Теперь это моя цель. Нельзя круглые сутки валяться в постели, тосковать по лучшей подруге и горевать по тому, чего больше нет. Нужно оставить это позади и жить дальше. А выгребать я умею – всю жизнь только этим и занимаюсь.

Я позвонила своему агенту и договорилась о встрече. Он сейчас в Лос-Анджелесе, значит, встречусь с ним там, приступлю к работе, а затем нагряну в гости к Джонни и детям.

Да. Чудеснее и не придумаешь. Настоящий план.

Назначив встречу, я почувствовала себя существенно лучше. Потом приняла душ и привела в порядок волосы, заметив, что у корней проступила седина.

Когда же это произошло?

Нахмурившись, я стянула волосы в хвост – может, так седину со стороны не видно? После чего с трудом накрасилась. В конце концов, я иду в мир, а сейчас повсюду камеры. Я надела единственное, что еще налезало на мои раздавшиеся бедра, – черную вязаную юбку. Наряд я дополнила высокими, до колена, сапогами и черной шелковой блузкой с асимметричным воротничком.

Я молодец: позвонила в агентство путешествий, забронировала билеты и отель, оделась и все это время улыбалась и думала, что я справлюсь, ну разумеется, справлюсь. А потом я открыла дверь квартиры – и меня охватила паника. Во рту пересохло, на лбу выступила испарина, сердце заколотилось.

Мне страшно выходить из дома.

Не знаю, что за хрень со мной творится, но я не поддамся. Глубоко вдохнув, я шагнула за порог, спустилась на лифте вниз, открыла машину и уселась за руль. В груди громко стучало сердце.

Я завела двигатель и выехала на загруженную, оживленную улицу Сиэтла. Сильный дождь заливал лобовое стекло и мешал видимости. Меня непрерывно тянуло повернуть назад, и все же я себя переборола – заставляла двигаться вперед и так и делала, пока не заняла место в самолете, в салоне первого класса.

– Мартини, – попросила я стюардессу.

Во взгляде ее читалось, что еще даже двенадцати нет. Ну и пусть. Выпивка наверняка поможет мне прийти в себя.

После двух мартини я расслабилась и, откинувшись на спинку кресла, прикрыла глаза. Вернусь на работу – и все наладится. Я всегда находила утешение в работе.

В Лос-Анджелесе я высмотрела в толпе водителя в черном костюме и с табличкой в руке. «Харт», – прочитала я свою фамилию. Водитель забрал у меня маленький саквояж из телячьей кожи и провел к машине. Движение из аэропорта до центра было плотным, автомобили двигались впритирку и постоянно сигналили, словно это что-то изменит, а мотоциклисты, рискуя, старались проскользнуть между машинами.

Сидя на мягком пассажирском сиденье, я закрыла глаза и постаралась привести в порядок мысли. Сейчас, двигаясь вперед и придумывая, как мне вернуть собственную жизнь, я слегка успокоилась. А может, этим спокойствием я обязана мартини. Как бы там ни было, я готова вернуться.

Машина подъехала к внушительному белому зданию со скромной вывеской «Агентство креативного творчества».

Внутри здание представляло собой бесконечные коридоры из белого мрамора и стекла, точь-в-точь ледяной дом, и холод там стоял такой же. Обитатели – дорого одетые, ухоженные мужчины и женщины, словно явившиеся на фотосъемку для модного журнала. Девушка за стойкой меня не узнала, даже когда я представилась.

– А-а, – ее взгляд равнодушно скользнул по мне, – мистер Дейвисон вас ждет?

– Да. – Я натянуто улыбнулась.

– Присядьте, пожалуйста.

Я с трудом удержалась, чтобы не поставить на место эту девчонку, но в «Агентстве креативного творчества» лучше лишний раз не выделываться, поэтому я прикусила язык и устроилась в современном лобби и стала ждать.

Я ждала.

И ждала.

Опоздав минут на двадцать, ко мне все же явился какой-то юнец в итальянском костюме. Молча, словно беспилотник, он провел меня на третий этаж и проводил до углового кабинета, где за огромным столом сидел мой агент Джордж Дейвисон. При моем появлении он встал. Мы неловко обнялись, и я отступила назад.

– Ну что ж, добро пожаловать. – Он указал на кресло.

Я села.

– Хорошо выглядишь, – сказала я.

Он окинул меня взглядом. Я знала – он заметил и мой лишний вес, и стянутые в хвост волосы. И седину тоже. Я заерзала.

– От тебя я звонка не ждал, – сказал он.

– Я же совсем ненадолго пропала.

– На шесть месяцев. Я тебе сообщений десять оставил, не меньше. И ты ни на одно не ответила.

– Джордж, ты же знаешь, что случилось. Моя лучшая подруга болела раком. И я была рядом с ней.

– А сейчас как?

– Она умерла. – Я впервые произнесла это вслух.

– Соболезную.

Я вытерла слезы.

– Спасибо. Ладно, я готова снова влиться в струю. Могу с понедельника приступить к съемкам.

– Скажи, что пошутила.

– По-твоему, понедельник – это слишком рано?

Взгляд Джорджа мне не понравился.

– Талли, брось, ты же умная.

– Джордж, я тебя не очень понимаю.

Он придвинул кресло к столу, и дорогая кожаная обивка издала жалобный вздох.

– В прошлом году твое шоу «Разговоры о своем» было самым первым в своем эфирном времени. Рекламщики дрались за рекламное время. Производители жаждали осыпать твою публику своими товарами, и многие из них приезжали издалека и часами ждали своей очереди, чтобы увидеться с тобой.

– Я в курсе, Джордж. Как раз поэтому я и приехала.

– Ты перегнула палку, Талли. Помнишь – ты сняла с себя микрофон, попрощалась со зрителями и ушла?

Я наклонилась вперед:

– Но, дружочек…

– Да на тебя уже всем насрать.

От неожиданности я окаменела.

– Как, по-твоему, к твоим выкрутасам отнеслись коллеги? А сотрудники, которые вдруг потеряли работу?

– Я… Я…

– Вот именно. О них ты не подумала, верно? Коллеги на тебя чуть в суд не подали.

– Я и понятия не име…

– Ты же не брала трубку, – перебил он меня, – а я как тигр тебя защищал. В конце концов они решили не подавать на тебя в суд – когда речь идет о раке, общественный резонанс бывает ужасным. Но шоу они закрыли, а эфирное время отдали.

Как же я умудрилась все это пропустить?

– Отдали? Кому?

– Шоу Рейчел Рей. Рейтинги у него просто сумасшедшие. И шоу набирает обороты. Эллен и «Судья Джуди» тоже хорошие показатели выдают. И разумеется, Опра.

– Погоди, что-то я не пойму. Джордж, у меня собственное шоу. И компания звукозаписи.

– Плохо только, что сотрудников у тебя нет, а права на шоу теперь принадлежат твоим бывшим коллегам. Правда, они так обижены на тебя, что и шоу прикрыли.

Это у меня в голове не укладывалось. Всю жизнь, за что бы я ни бралась, меня везде ждал успех.

– То есть с «Разговорами о своем» покончено?

– Нет, Талли. Это с тобой покончено. Кому нужна ведущая, которая на пустом месте просто берет и уходит?

Значит, все и впрямь настолько плохо.

– Придумаю новое шоу. И сама его профинансирую. Я готова рискнуть.

– Ты с управляющим давно говорила?

– Давно. А что?

– Помнишь, четыре месяца назад ты подарила внушительную сумму фонду, который поддерживает больных раком?

– Это ради Кейт. И дело получило широкую огласку, об этом даже в вечерних новостях сообщили.

– Поступок великодушный, кто бы спорил. Вот только дохода у тебя нет, Талли. С тех пор как ты ушла, ты ничего не зарабатываешь. И когда шоу закрылось, пришлось выплачивать неустойку по трудовым договорам. На это целое небольшое состояние ушло. И давай начистоту – в денежных вопросах ты профан.

– Так я что, на мели?

– На мели? Нет. Денег у тебя более чем достаточно. Но я разговаривал с Фрэнком, так вот, чтобы спродюсировать шоу, средств у тебя не хватит. А инвесторы прямо сейчас вряд ли в очередь выстроятся.

Меня охватила паника. Я вцепилась в подлокотники кресла, нога нервно постукивала по полу.

– Значит, мне нужна работа.

Джордж грустно посмотрел на меня. В его глазах я прочла всю историю нашего с ним знакомства. Он стал моим агентом почти два десятилетия назад, когда я, совсем мелкая сошка без имени, работала в утренней новостной передаче. Нас свело тщеславие. Регулируя все крупные контракты моей карьеры, Джордж помог мне заработать миллионы, которые я сумасбродно спускала на экстравагантные подарки и путешествия.

– Это непросто. Ты, Тал, оступилась.

– По-твоему, мне теперь прямая дорога на какой-нибудь региональный канал?

– Это еще если повезет.

– Значит, десятка лучших мне не светит?

– Да, вряд ли.

Жалость и сочувствие в его взгляде были невыносимы.

– Джордж, я начала работать в четырнадцать. В университете я уже подрабатывала в газете, а в эфир впервые вышла, когда мне еще и двадцати двух не исполнилось. Я построила карьеру с нуля. Никто мне на блюдечке ничего не приносил. – Голос у меня дрогнул: – Ради работы я пожертвовала всем. Всем. У меня нет ни мужа, ни семьи. А есть… только работа.

– Об этом тебе следовало раньше подумать. – Мягкость, с которой он произнес эти слова, ни на каплю не смягчила их сути.

Джордж прав. Я прекрасно изучила мир журналистики и, что еще хуже, телевидения. С глаз долой – из сердца вон, и после того, что я сделала, пути обратно для меня нет.

Так почему же в июне я этого не поняла?

Я поняла.

Наверняка поняла. И все равно выбрала Кейт.

– Джордж, найди мне работу. Умоляю. – Я отвернулась, чтобы он не заметил, чего мне стоят эти слова. Я никогда никого не умоляю, такого ни разу не случалось. Разве что молила мать о любви.

Быстро, не глядя ни на кого, выбивая каблуками дробь по мраморному полу, я прошагала по белым коридорам к выходу. На улице светило солнце – ярко, даже глаза заболели. На лбу выступил едкий пот.

Ничего, справлюсь.

Справлюсь.

Да, я потерпела поражение, но я боец – это у меня в крови.

Я махнула водителю и села в машину, благодарная тому, кто придумал оформить салон в темных, приглушенных тонах.