скачать книгу бесплатно
– Твои дети произвели на меня неизгладимое впечатление с самой первой встречи.
Они подрались, Сережка укусил Катю за ногу до крови, а Катерина шибанула его и разбила нос. До сих пор эта кровавая разборка у меня перед глазами. А сколько времени прошло? Считать не хочется, но сейчас мои внуки старше, чем дети были тогда.
В декабре Алешка отвез бабушку в Батуми на новую квартиру и помог там маме с ремонтом, оклеил обоями комнату. Я купила по случаю розовые обои, которые мне не очень-то нравились, и сменила их на бежевые (которые Гамлет донес), а розовые отдала и имела возможность любоваться на них все годы, пока ездила в Батуми. В 98-ом году я продавала эту квартиру с этими самыми розовыми обоями, заметно выгоревшими.
Дорогие мама и бабушка!
Поздравляю вас с Новым годом! (не с 81, как ты нас, мама, поздравляешь, а с 82).
Желаю счастья и благополучия на новом месте.
Мы на Новый год собираемся быть дома.
Сегодня Катя и Алексей едут на ёлку, а Сережка с соплями сидит дома. Он потерял ключ от квартиры и до 7 часов вечера был на улице, Катя тоже, но она была на кружках.
У Кати болит нога – неизвестно что. Воюет в школе с учителями и в результате имеет по труду двойку в четверти. Нас вызывали в школу, но сейчас конец года, никак мы не можем прийти.
Как ваши дела, как складывается жизнь на новом месте. Где ты работаешь? Кто ходит к вам в гости? Не представляю себе ваш быт, хотя ты пишешь подробные письма. Свекровь приезжать не собирается. Так что бабушки натянули нам нос.
Сережа учится неважно, плохо пишет. Не знаю, как кончит четверть.
Вот и все наши скудные новости. Я работаю много и устаю.
Пишите, ваша дочь и внучка Зоя.
Катя обиделась на учительницу труда, та была груба с ней, и Катерина ей в ответ нахамила и извиняться отказывалась. Учительница вызвала в школу родителей. Надо было бы послать Алешку, он бы послушал, покивал головой, но пошла я и сказала приблизительно следующее:
– Девочка наша очень упрямая, и требовать, чтобы она при таком нажиме, двойки в четверти, извинилась, если она считает, что вы её обидели, я не могу. Бесполезно. Разбирайтесь сами.
То ли Катя извинилась, то ли учительница смягчилась, но вместо двойки появилась тройка в четверти. А Таисия Петровна, которая, видимо, надеялась, что мой визит в школу удовлетворит учительницу, когда это не произошло, страшно разозлилась.
– Вот еще, – сказала она. – Она мне из отличницы троечницу делает.
И сама исправила тройку на четверку.
– А то потом вылезет эта тройка где-нибудь и помешает Кате, – беспокоилась классная, которая заметно выделяла Катю среди своих учеников.
А новый год встречали дома, и ёлку, наверное, наряжали, но возможно, искусственную. Мама, уезжая к магнолиям, оставила её нам.
1982 год. Продолжение учебы в аспирантуре, поездка на юг, история с собакой
Самое тяжелым препятствием на моем продвижении к степени кандидата наук оказалось, неумение заправлять фотопленку в бачок.
Я не могла ничего делать без контроля глазами, координации вслепую у меня не было никакой. Молодой дипломник Пикаева Саша Козлов быстро и ловко заправил пленку в бачок, я успешно повторила, а потом закрыла глаза и попыталась сделать то же самое. Проклятая пленка стала жесткой, коварно скрутилась, и не желала укладываться в направляющие бороздки бачка.
– Пальчиками щупайте, пальчиками, – говорил мне Саша, где-то в темноте под ухо. – И не цапайте пленку, где попало, потом пятна от пальцев будут, держите за ребро.
– И что же вы, Зоя Карловна, деток своих бросили, а сами такими глупостями занимаетесь, – выговаривал мне серьезный Сашка, наблюдая за движением моих неумелых рук.
Наверное, я была надоедлива, стараясь обучиться незнакомому делу, но в лаборатории ко мне относились терпеливо, никто не обижал, во всяком случае, склок я не помню. Может быть, за глаза что-то и говорили, не без этого, ну да как не обсудить нового человека, не поискать в нем недостатков, но мне, казалось, что нашли не только недостатки, но и достоинства.
Просидев два дня за этим скучным занятием запихивания пленки в бачок, я решилась и стала заправлять настоящую пленку в темной комнате, где совершенно ни зги не видно, так и хочется открыть дверь и посмотреть, что же у тебя получается. Первое время я работала на трех чужих кюветах, но потом заказала себе десяток кювет. Дифференциальные уравнения и кинетику я знала достаточно хорошо, чтобы не испытывать никаких затруднений с обработкой экспериментальных данных, а вот получать эти данные первое время было затруднительно.
Наука припаивания молибденовых стеклянных трубочек к кюветам была второй трудностью. Запаивать и вскрывать их я умела, а вот удлинять после обрезки – нет, и Валера Чудаков, который был туда же откомандирован задолго до меня, учил меня припаивать трубочки к переходам кварц-молибден. Так я с миру по нитке осваивала кропотливый физико-химический эксперимент.
После подготовки образцов работа на ускорителе была достаточно простой, – жми себе кнопки, фотографируй экран после импульса. Потом проявление и обработка данных.
С проявлением вышел конфуз.
В лаборатории стояла банка с проявителем, которую готовил кто-нибудь из сотрудников, а потом пользовались все работающие в этой комнате. Долгое время я пользовалась чужим трудом, но в один прекрасный день у меня получилась мутная пленка, и Галка Семенова, молодая сотрудница Пикаева, объяснила мне, что качество упало из-за старого проявителя. Рецепт проявителя лежал под стеклом на столе, реактивы хранились под тягой, оставалось только взвесить и смешать. Правда, на банках с веществами были написаны химические формулы и их химические названия, а в рецепте технические названия веществ (например, карбонат натрия вместо кальцинированной соды), что создавало трудности для человека без химического образования, выполняющего такую работу в первый раз. Я дотошно расспрашивала окружающих, что есть что, сопоставляла названия, мне кивали головой, а зря.
Создав замечательный светленький раствор, я вылила испорченный старый, влила новый в банку и гордая тем, что я не только приношу неприятности и неудобства своим присутствием, но и вношу свою лепту в общее дело, с чистой душой и совестью укатила в НИОПиК. А когда вернулась на следующей неделе, мне рассказали, что Саша Понамарев, еще один аспирант Пикаева, доверчиво воспользовался моим проявителем, залил его в бачок и вынул из него совершенно прозрачную пленку, вся фотоэмульсия сползла с нее.
Такая неудача означает неделю работы псу под хвост. Совершенно обескураженная достигнутым эффектом, я готова была со стыда провалиться сквозь землю. Вопрос приготовления проявителя стал вопросом чести.
Я вновь достала все вещества из шкафов, надписала на банках, какие названия чему соответствуют, попросила Семенову проверить это и сделала проявитель, и сама им тут же воспользовалась. И хотя в этот раз всё сошло удачно, Галя не решалась использовать приготовленные мною растворы, я вышла из доверия, можно сказать, навсегда, что не помешало нам с Галей в конце концов подружиться и вспоминать эту историю со смехом. Пикаев об этом никогда ничего не узнал, доносительства не было.
Я заказала у нас в стеклодувной необходимое оборудование, смонтировала установку, и теперь могла готовить образцы в Долгопрудном и ездить на Калужскую только для работы на электронном ускорителе два раза в неделю. Это экономило мои силы, час сорок на дорогу в один конец – это тяжко.
В рабочее время я делаю работу, нетяжелую, но кропотливую, набираю данные для будущей диссертации, а вечера и выходные уходят на семью.
Иногда первое время вечерами я сидела, обрабатывала данные на логарифмической линейке и даже как-то не приготовила ужин, всё досчитывала свои константы.
Мой работающий на ЭВМ муж просто разъярился, увидев, как я в компьютерный век двигаю взад-вперед бегунок, вместо того, чтобы стоять у плиты. Он схватил телефон и позвонил своему приятелю и однокурснику, Юре Иванову, который заведовал лабораторией автоматизации обработки научных данных в НИОПиКе.
– Чем вы там занимаетесь, – вопил он в трубку. – Ты хвастался, у меня то, у меня сё, а Зойка сидит и на логарифмической линейке считает.
– Пусть приходит, что, она дороги не знает?
Дорогу я знала, я уже работала с девочками из Юриной лаборатории и дружила с ними, тогда их комнаты были расположены на том же этаже, что и мои.
Юра выделил мне сотрудницу, Люсю Вищипанову, я объяснила, что мне нужно, и она быстренько состряпала мне программки, с помощью которых мы без хлопот не только данные обрабатывали, но и проводили статистические сравнения полученных мною экспериментальных величин.
Я вожусь на работе со своими солями тетразолия, а дети тем временем растут как сорная трава без должного присмотра. Правда, незаметно, что они этим огорчены.
Весна, видимо, апрель. Вспоминается, что снег сошел, а может быть, это осень, и он еще не выпал, в общем, подсохшая грязь, превратившаяся в пыль, желтая трава, кое-где, посаженные после стройки деревья размером с кусты.
Я жарю оладьи и наблюдаю скудный пейзаж двора из окна.
Меня отвлекает шевеление на земле. Присмотревшись, я узнаю своего сына. Сережка лежит на спине, раскинув руки, потом начинает катиться как бревно, отталкивается ногами и катится, со спины на живот, с живота на спину. Прямо по пыли и жухлой траве.
Я пододвигаю табуретку, открываю фрамугу. Высоко вверху у нас дырка в третьем стекле, так Алешка сделал форточки.
Пока я залезаю, я вижу, что следом за Сергеем по земле катится Акингинов, а за Акингиновым Шувалов. Три бревна передвигаются вдоль дома.
Я слезаю с табуретки, кричат тем мальчишкам их мамаши истошными голосами, чтобы они прекратили валяться по земле? Не кричат. Вот и я не буду.
Кажется, где-то в то время я купила себе новое демисезонное пальто, немецкое, теплое, длинное и бледно-голубое. Последнее было очень неудобно при нашей пыльной и грязной жизни, нежно голубой цвет быстро превращался в серовато-бурый. И вот я помню, еду с любимым сыном в одном лифте, поднимаемся домой. Сережка, как всегда, что-то увлеченно мне рассказывает, а я не столько его слушаю, сколько внимательно за ним наблюдаю, и только он в тесноте лифта приближается ко мне, я начинаю кричать:
– Не подходи ко мне близко, не соприкасайся с моим пальто! Я потом не отчищу его!
Катя продолжала дружить с Наташкой Самыгиной. Темноволосая, темноглазая, глаза не карие, а с прозеленью, Наташка рано оформилась и выглядела в 12 лет вполне взрослой девушкой. При виде любого существа мужского пола, даже совершенно ей не нужного, она начинала кокетничать. Это было не наигранное, расчетливое кокетство обольщения, нет, это было совершенно неконтролируемое, естественное для нее кокетство, это существо женского рода строило глазки представителям рода мужского, всем подряд. Наталья росла без отца, с мамой и бабушкой, единственной дочкой в семье, и в нашей семье два совершенно неподходящих для нее мужичка, Алешка и Сережка не были обойдены её вниманием. С Сережкой она постоянно дралась, постоянная свалка между сестрой и братом в её присутствии усиливалась, а с Алешкой любила побеседовать, поигрывая глазами. Последнее возымело неожиданный эффект.
Много лет Алешка вставал утром в шесть часов и уходил на работу. Жили мы в однокомнатной квартире, и, чтобы не будить детей и меня, Алешка переодевался в прихожей, где на вешалке у него висели брюки и пиджак.
Теперь у нас была своя спальня, а в ней гардероб, и я безрезультатно старалась убедить мужа переодеваться в спальне и вешать одежду в шкаф, чтобы она не замусоривала прихожую. Но всё было, что об стенку горох. Алешка не желал помещать грязные брюки в шкаф, а вешал их сверху пальто в прихожей и каждый, пытающийся преодолеть тесноту нашего коридора и попасть на просторы комнаты, должен был сначала носом ткнуться в Алешкины штаны, так как большой ком навешенной на один крючок одежды загораживал коридор до половины.
А тут вдруг вхожу и вижу: муж прыгает в одних трусах не в коридоре, а в спальне, он всегда как-то хитро припрыгивал на одной ноге, вытаскивая другую из брючины.
– Что это с тобой? – удивляюсь я, нисколько не сомневаясь, что не мои многочисленные просьбы возымели действия, ну нет, сейчас, после стольких лет совместной жизни я на это не рассчитываю.
Доносится громкий смех Наташки Самыгиной из Катиной комнаты.
– А.., – понятно, – говорю я.
– Да такие кобылки ходят, взрослые совсем, – недовольно говорит муж.
– Да на самом деле они еще маленькие, не понимают.
– Они может, и не понимают, а я-то понимаю, – бурчит Алешка.
Мне, как заочной аспирантке, был положен двухмесячный отпуск.
– Для работы с литературой, – бурчал Пикаев, подписывая мне бумагу для НИОПиКа с просьбой предоставить мне дополнительный отпуск в размере тридцати календарных дней.
– Да.
– Что да? Вы будете работать с литературой?
– Конечно.
Пикаев взглянул на меня. Я смотрела честным открытым взглядом, Пикаев вздохнул. «Да, вот сейчас, поеду на юг и буду там под пальмами читать радиационную химию», такая мысль пряталась у меня за завесой глаз. На самом деле ни море, ни пальмы не могли помешать мне заниматься, если очень нужно, но во-первых, я не чувствовала, что очень нужно, работа продвигалась, а во-вторых, двое моих драгоценных деток целый божий день со мной, – я не питала иллюзий, – мне будет не до науки.
И Алешка проводил нас на юг.
Я потом много раз приезжала к маме с детьми и без, и сейчас уже трудно мне отличить одну поездку от других, но тогда я в первый раз приехала к маме на её новую квартиру и чувствовала себя прекрасно, несмотря на все неудобства быта, главным из которых было то, что напор воды был слабый, и на второй этаж она не шла, приходилось набирать ночью большой бак, подвешенный над ванной. Ночью вода с шумом затекала в бак, а днем мы использовали эту воду, она текла из бака самотеком. Воду по ночам набирала бабушка.
Квартира мамина находилась и близко к рынку, и близко к морю, на одной из центральных улиц города, напротив спортшколы. Погода была солнечная, и мы целые дни проводили на море, до половины двенадцатого на пляже, а потом еще и на бульваре.
На рынок за продуктами ходили после обеда, покупали фрукты, овощи и иногда мясо. Мясо стоило дорого, пять рублей за кг, дорого стоил и грузинский сыр, но сыр мы брали регулярно, а мясо нет.
Мама работала до двух часов. После работы иногда ходила на рынок прикупить что-нибудь. Помимо заработка была еще мамина пенсия, денег хватало. Больные без конца приносили маме шоколадки, которые после овощного обеда были очень кстати, съешь большую шоколадку на троих, и сыт.
Правда, я как-то после овощного супа и жареной молодой картошки спросила сына:
– Ты наелся?
– Да.
– А мяса хочешь?
Наступила пауза. Сын задумался, хочет ли он мяса, потом подошел к сковородке, закрытой крышкой, поднял её. Там лежали остатки картошки.
– Ну и где твое мясо? – с обидой спросил сын.
Пришлось на другой день делать мясной обед.
Иногда в магазине по дороге на рынок давали кур. Сразу набегала очередь, приходилось стоять, пары кур нам хватало дня на три, и было сытно, только куры были жирные, я любила более постные.
Дети буквально разоряли меня на мороженом и пепси-коле, хотя, возможно, пепси-кола появилась несколько позже, а тогда лимонад.
Еще была напасть, авторалли.
Цена на них была просто сумасшедшая, 50 копеек за пять минут, если два раза в день, то выходило рубль, умножим на 60 дней, получим шестьдесят рублей, больше стоимости взрослого билета в Батуми и обратно в купе. А Сережка так упоенно катался на этих авторалли.
И в этом году он потихоньку поплыл. Моря он уже не боялся, целыми днями они с Катей ныряли, но если Катя знала меру, то Сергей не знал совершенно и всё время, пока мы были на пляже, он пребывал в воде, делал стойки, и я постоянно контролировала, тут ли его торчащие над водой ноги.
