скачать книгу бесплатно
Гамлет взял сумку, и мы пошли к подъезду, а по дороге Сережка вертел у Гамлета под носом шахматами и вспрыгивал, и хвастался, что у него сегодня день рождения.
– Да… И сколько же тебе лет?…
Я удивлялась способности Гамлета вести беседы с детьми. Он так спросил, сколько ему лет, как будто и не знал, как будто я не прожужжала им все уши по поводу грозящей моему сыну школы. Сергей рад был сообщить, что ему уже семь, и они, поднимаясь в лифте, успели обсудить вопрос, что это уже не так и мало.
Потом Сережка попросил раскрыть ему шахматы, которые склеились и не открывались, потом они расставили фигуры и сели играть, причем Сережка нагло взял фору ферзя, а я пошла на кухню варить курицу.
Я сварила суп, и стала думать, как отвлечь мужчин от игры и покормить. На мое предложение Гамлет сказал, что он не в состоянии глотать суп после Людиного обеда, а Сережка вообще не услышал ничего про суп, он обдумывал ход. Я вздохнула, съела одна суп, потом глянула на часы. Время шло к четырем и мне казалось, что Сагияну, пожалуй, пора появиться на стройке, а младшему Криминскому пообедать.
– Понимаешь, – сказал мне Гамлет нисколько не беспокоившийся по поводу стройки, – трудно играть против ферзя. Я построю комбинацию, Сережка даже и не заметит ее, но пойдет ферзем и всё разрушит.
Тут я подсела и стала играть с Сергеем против Гамлета, и, имея преимущество в виде ферзя, мы довольно быстро загнали его короля в угол, и Гамлет сдался. Встал, глянул на часы, – Ой, давно пора уйти, – и ушел.
Между тем, как позднее было рассказано мне Людмилой в мельчайших подробностях, на стройку пришла комиссия из института проверить посещаемость сотрудников. Приятель Гамлета, обеспокоенный, что тому поставят прогул, помчался в общагу его выручать.
Люда вымыла посуду и что-то делала спокойно по хозяйству, когда к ней прибежал взъерошенный взбудораженный человек:
– Где Гамлет? У нас проверка. Пусть идет скорей на стройку.
– Но Гамлета нет дома, – Люда удивленно подняла черные брови. – Он давно ушел на стройку.
– Как это нет? – и приятель стал протискиваться мимо Люды и заглядывать в комнату, чтобы увидеть там Гамлета, который в это время сидел у меня.
Люда выше подняла брови, но посторонилась, давая возможность окинуть взглядом комнату:
– Вы думаете, я прячу собственного мужа?
– Да как же нет. Все видели, что его забрала какая-то темненькая женщина, он с ней и ушел.
– Может быть, его и забрала какая-нибудь темненькая женщина, но это была не я, не я это была.
Люда переставила слова, надеясь, что так будет доходчивей.
Окинув еще раз взглядом комнату и решив, что под кровать заглядывать, наверное, не стоит, приятель удалился.
«Надо же», думала Люда, устраиваясь в задумчивости на диван. «Отпустила мужа на работу всего лишь через дорогу, и то его кто-то утащил».
В общем, вспоминая эту историю, веселились мы во всю, тем более что Гамлет успел в последний момент показаться и сойти за работающего. А работал он для того, чтобы ему дали квартиру в следующем доме. Всех, кто стоял на очереди на получение жилья, посылали в рабочее время помогать строителям. И они, как могли, помогали. Впрочем, Сагиян не очень старался. Как ни посмотрю в окошко, Гамлет стоит, задумчиво опершись на лопату, и наблюдает, как его товарищи не очень, правда, рьяно, машут лопатами.
– И что ты всё стоишь? – я спросила его, не в этот раз, а в другой, когда он не помогал мне тащить груз, а просто встретился. – Как ни посмотрю в окошко, так ты стоишь.
– Понимаешь, мне так не везет. Или везет, – обстоятельно объяснил мне Сагиян. – Когда нужно копать, то у меня оказывается кидальная лопата, а когда кидать, то наоборот.
Я представила себе, как медленно, с чувством достоинства, свойственного кавказскому человеку, подходит Гамлет к месту, где лежат лопаты и ему всегда достается последняя и, к счастью, не та, какая нужно.
Да-а, хорошо, что Гамлет в молодости на физфаке учился, а не в армии служил.
Мама уезжала в Батуми. Укладывала вещи, наняла контейнер, чтобы перевезти мебель, увязывала белье, в общем, делала то привычное, что делала всю жизнь, перебираясь с места на место. Шел 81-ый год, а последний их переезд с Москворецкой на Белоозерскую был в феврале 73-го года. Прошло восемь лет жизни на одном месте, и окружающие воспринимали мамину жизнь как нечто постоянное, окружающие, но не сама мама, которая всё вспоминала, что вот соседка южанка уехала в свой Баку, не смогла здесь жить, получила квартиру и уехала, и она тоже только об этом и мечтает, уехать. У мамы все воспоминания, лирические, радостные воспоминания были из детства, прошедшего среди солнечных субтропиков.
– Сейчас им до меня добираться на электричке три часа, и лету на самолете тоже 3 часа, ничуть не дольше, – объясняла мама свое решение уехать так далеко от дочери.
Я её не отговаривала. Я понимала желание мамы вновь оказаться в сказке юга, куда она стремилась всю жизнь, ехала из Владивостока с двумя остановками: на три года в Колпашево и позднее на пять лет в Карталах. Попытка устроить личную жизнь в Караганде, не удалась, а теперь её всё неудержимее тянуло на родину, в светлый край детства.
– Как представлю, что мне на этот виадук зимой в гололед подниматься, так дурно делается, и вообще жить здесь не хочется, среди вечного холода, пьянства и матерщины. Да и кладбища здесь убогие, хочу лежать на Батумском.
Мама все эти восемь лет ждала, чтобы мы получили квартиру и выписались, и вот дождалась.
К тому времени маме было шестьдесят, но она хорошо выглядела, и была полна энергии. Климакс прошел, давление меньше её мучило, но помню, я приехала на Белоозерскую, она лежит, кругом раскардаш, и мама просит проверить, хорошо ли она уложила вещи.
Я плохо понимаю, как это можно поверить, но всё же смотрю.
– Зачем ты берешь с собой хлорку? – спрашиваю я, – что, в Батуми хлорки нет?
– А если нет? Тогда как? Я не хочу сидеть на чужом говне, хочу продезинфицировать унитаз.
Я вздыхаю и вытаскиваю пакет с хлоркой.
– Ну, хорошо, но зачем же заворачивать пакет, из которого сыпется хлорка в новое пальто. Надо отдельно, в каком-нибудь тряпье.
– Ну вот, не зря я прошу тебе проверить, когда давление, я плохо сосредотачиваюсь, – вздыхает мама, лежа на диване.
– И куда тебя с давлением несет? – Вопрос риторический, я прекрасно сознаю, что отступать поздно, хозяева квартиры, с которыми она менялась, уже приехали и пока жили в Загорске у сына, ближе к которому они и решили перебираться на старости лет в то время, как мою маму несло куда-то вдаль от меня.
И мама уехала в Батуми, уехала одна, а бабушка осталась пока у нас. Мы поместили её в комнате с балконом. Было, это, видимо, в сентябре месяце, в тот год рано похолодало, еще не топили, и бывало зябко по ночам. В пятницу мы укладывались спать пораньше, чтобы с утра убежать за опятами в лес. Ходили мы чаще всего одни, без детей, оба ребенка не испытывали энтузиазма и не любили шлепать в лес с нами, что позволяло нам уходить далеко, за воинскую часть, а то и шляться по лесу полдня.
В этот день наверху соседи Солдатенковы провожали своего младшего сыночка Сережку в армию. Шум и гвалт стоял подобающий такому событию.
Мама, уезжая, оставила мне электрическую грелку, и сейчас, трясясь от холода, я укладывалась спать с грелкой в ногах, хотя муж намекал на существование других способов разогреться, которые я отвергла.
– Нам завтра рано вставать, а дети еще не спят, не ждать же, пока они уснут.
Последней моей мыслью перед тем как я провалилась в небытие сна было, что под такой грохот не уснуть.
Неожиданно возникло ощущение жжения в ногах и першения в горле. Я села в постели как Ванька-встанька и пошевелила пальцами ног, откуда шло на меня тепло. Стало просто горячо.
Грелка! Вспомнила я, вытащила шнур из розетки, но продолжала беспомощно сидеть, стараясь вникнуть, что же меня беспокоит. Рядом молча поднялся и сел Алешка, сонно мигая глазами.
– Грелка перегрелась, и я её выключила, – ответила я на незаданный вопрос.
Алексей поднял край своего одеяла, и из-под него повалили дым. Теперь и я подняла свое одеяло, увидела грелку с дырой и дым. Перехватив грелку за шнур, я пробежала в ванную мимо спящих детей, бросила грелку под струю, схватила чайник из кухни. В коридоре столкнулась с Алешкой с диванной подушкой в руке, из большой дыры посредине валил дым.
– Одеяло тоже тлеет, – сказала я и помчалась в комнатку тушить одеяло и заодно простыню.
Пока мы бегали, дым заполнил комнатку. Я открыла окно, закрыв дверь в проходную комнату, в которой спали дети.
Алешка вернулся с подушкой. Дым уже из нее не валил, темнели почерневшие края дыры. Раздался звонок в дверь и крик:
– Вы горите, горите!
Кричал Сергей Солдатенков.
– Да, мы знаем, всё уже потушили, – прокричала я ему через дверь.
Оставив окно открытым и заткнув покрывалом щель под дверью, чтобы спящие дети не наглотались дыму, мы с Алешкой сидели на кухне со слезящимися глазами, приходили в себя после пережитого.
– Вот что бывает, когда женщина отказывается от проверенных традиционных способов согрева, – сказал муж, вытирая с глаз слезы. Я молчала, кругом виноватая.
Мы взяли диванные подушки, сложили их посредине большой комнаты и улеглись спать, а утром убежали раньше, чем проснулись все остальные. Обед я приготовила заранее, а кашу сварила утром.
Часам к двум явились с корзиной опят. Тогда и рассказали бабушке и детям о ночном прошествии.
Катя, которая всё же проснулась ночью, сказала, что ей запомнилось, что у нас дым, а сосед Сережка свесил свою голову в окно сверху и кричит.
– Да, нет, Катя, это невозможно, расстояние между этажами большое. Он в дверь стучал.
– Да я понимаю, что невозможно, но во сне было так, – объясняет Катя
Когда дети ушли, бабушка сказала гранд зятю:
– Тебе не стыдно, ну что ты за мужик такой, баба с тобой ложится в постель с грелкой.
Алешка промолчал, но мне-то выговорил:
– Я ещё и виноват оказался!
Диванная подушка прогорела не насквозь, а только с одной стороны, и мы еще до конца 20-го века пользовались этой софой, купленной в 73-ем году в Подлипках.
Я сижу, подперев ладонью подбородок, и грустно смотрю на своего младшего сыночка, на эти подвижные, как ртуть, вечно куда-то бегущие, вечно что-то канючащие 17 кг живого веса, утопающие в данный момент в синей школьной форме самого маленького размера, который удалось найти.
– Не понимаю, – вздыхаю я печально, – как этот дурачок учиться-то будет?
И я поворачиваюсь за поддержкой и сочувствием к старшей дочери.
– Мне кажется, – продолжаю я, – что ты умнее была.
– Мне тоже кажется, что я умнее была, – не возражает дочь, и мы обе в две пары глаз продолжаем созерцать нисколько не озабоченного нашими сомнениями сына и брата.
В пушистой шапочке
Первый поход Сережки в школу был для нас первый раз в первый класс, так как с Катей мы все торжества пропустили, а тут пришли в школу вчетвером, и Сережка был украшен большим букетом розовых гладиолусов. С того места, где мы с Алешкой стояли, зажатые толпой взволнованных родителей, видны были только кончики цветов, и, где был розовый гладиолус, туда я и смотрела, подбадривая мысленно своего сыночка, находящегося далеко от нас в толпе чужих людей. Речей я не слушала, но вот они под музыку тронулись с места, и кончик гладиолуса поплыл в сторону коридора, и выпускники-десятиклассники подхватили малышей на руки, и я увидела над толпой важную и довольную, ничуть не смущенную мордашку сына.
В коридоре мы протиснулись к Сереже и задержали его разговорами, а когда подошли к его классной комнате, оказалось, что бросающие последний взгляд на своих дитятей родители прочно забаррикадировали вход.
– Граждане, расступитесь, пропустите первоклассника, – продекламировала я в выставленные зады, но пока я говорила, а люди шевелились, расступаясь, пропускать было некого, Сережка наклонился и в считанные секунды пронырнул между ног взрослых в класс.
В этот раз, возлагая бо?льшие надежды на 11-летнюю дочь, я не взяла полставки на работе. Сережке нужно было вернуться домой и открыть дверь, а через два часа приходила из школы пятиклассница Катя и кормила его и себя обедом.
Утром я его одевала в спешке, завязывала тесемки на шапке, зашнуровывала ботинки, а он сидел сонный-пресонный и милостиво позволял мне всё этот делать, только моргал своими длиннючими ресницами и ритмично сопел в ухо.
– Какой противный, развалился, как барон, – дочь комментирует нашу копошащуюся в коридоре группу, ждет, когда самой можно будет выйти в узкий проход и одеться. – И вот сейчас ты его одеваешь, чтобы он не опоздал, а в школе я его снова одеваю, а он так и сидит, ручки опустит, как будто ничего и не умеет.
Сережа первоклассник
Катя сердится
Каждый день после четвертого урока Катя спускалась вниз, где учились первоклашки, забирала брата, вела его в раздевалку и там, быстренько нанизав на него одежки одну за одной, выпроваживала из школы, проверив, есть ли у него ключ от дома.
– Я думала, ты только помогаешь ему, пуговки застегиваешь, – смущенно замечаю я.
– Да… как же. Если ему дать самому одеваться, так я на урок опоздаю, пока он один ботинок зашнурует.
– Ну ладно, не расстраивайся, – успокаиваю я разбушевавшуюся дочь, – не вечно ты будешь его одевать, вырастет он.
– Когда я пошла в первый класс, – сердито тянет дочь, – так я сама собиралась, никто мне не помогал.
– Ну и дождаться тебя из школы было совершенно невозможно, – охлаждаю я воспитательский пыл Кати.
Брат с сестрой снежной лавиной скатываются по лестнице. У подъезда дома напротив Сережку перехватывают его приятели, и они отстают от быстро идущей Кати.
– Разденешься, сам, Сережечкин, – кричит Катя брату, и я, бегущая на электричку в другую сторону, слышу этот крик.
Сережка стал ходить в свой «Д» класс и сразу окунулся в мальчишечий разбойный коллектив. Позднее я узнаю, что все дети из НИОПиКа учились в «А» или «Б» классах, родители ходили, просили записать детей в класс с такой литерой, туда обычно ставили более сильных учителей и подбирали детей. Я ничего этого не знала, просто отнесла заявление, и всё, и мальчишка мой начинал в обыкновенном сборном классе. Детей там было даже меньше, чем в «А», зато мальчишек больше, чем девочек.
Осень, не холодно, но уже и не жарко, середина сентября. Я возвращаюсь с работы и вижу своего сына в канаве, вырытой для коммуникаций, с палкой в руке. Рядом двое таких же грязных мальчишек строчат из автоматов по прохожим:
– Д Д Д Д Т Т Т Т.
Я не вытаскиваю ребенка из канавы, не поднимаю его с земли, я прохожу счастливая. Дождалась, мой сын, как положено нормальному мальчишке, валяется в грязи с себе подобными, двумя Сережками из первого «Д», Акингиновым и Кирюхиным, и Юркой Шуваловым.
Мой сынок теперь не говорит: – Мама, я не понимаю, почему дети меня должны обязательно бить, – не пугает мать такой обобщенностью (его стукнул не Слава, Дима или еще кто-то, нет, его обидели дети, это противопоставление всего мира и его собственного индивидуального я меня пугает) или: – Мама, посмотри, я совсем чистый, не запачкал комбинезон, – и отряхивает коленки.
Ой, зря я радуюсь, лиха беда начало, теперь он вылезет из этой канавы к восьмому классу, не раньше.
Три его товарища часто пасутся у нас, Катя с ними не справляется, они творят, что хотят, и прыгают со шкафа вниз. Вначале я не возражаю, поскольку Таня, соседка снизу, не ходит, не жалуется, то и ладно, но потом я нахожу ошметки грязи прямо на чистом белье в шкафу.
– Откуда это?
– А это Сережка Акингинов лазил, наверное, с его носков.
Тут только я задумалась о том, каким образом мальчишки залезали на шкаф. Ясное дело, они использовали полки в шкафу как ступеньки. Уходя на работу, я стала запирать дверцу на ключик, а ключик класть наверх шкафа. Но это не помогло, в один прекрасный день полка в шкафу оказалась сломанной. Нужно ли объяснять, что это была работа Сережки Акингинова.
Акингинов был светлый татарский мальчишка, на голову выше всех, не визглявый, уравновешенный. Уже с первых классов он избегал разговаривать со мной, и мне казалось, что он молчит по причине невозможности изъясняться со мной на привычном ему кратком русском языке, чтобы что-нибудь непотребное не сорвалось с языка, Сергей на всякий случай молчал.
У Акингинова была сестра-близнец Лена.
Прихожу домой, полон дом мальчишек, визжат, ползают по полу и не замечают моего прихода. В кресле с куколкой на руках, поджав ноги подальше от мальчишек, тихо сидит Ленка, поднимает на меня глаза, выдает тихое здравствуйте. В этой паре разнополых близнецов главным был брат, и Ленка всё раннее детство провела с мальчишками, причем она не играла в их игры, только присутствовала со своими куколками при этой возне.
А в другой паре, Аня и Юра Гудзенко, с которыми Сережка был в детском саду, ведущей была девочка, и я не раз видела, как ватага девчонок прыгает в классики и с ними тихий Юра, единственный из мальчишек двора, играет в эту игру.
