скачать книгу бесплатно
ЖЕНЩИНА. Я ведь вам уже говорила: я не привыкла снимать одежду перед посторонним мужчиной. Только перед врачом.
РОМАН. Так. Возвращаемся к тому, с чего начали. (Тяжело вздыхает, но после короткого перерыва снова с прежним темпераментом пускает в ход свое красноречие.) А вы представьте, что я не посторонний. Что мы давно знакомы. Что мы вместе росли. Что я ваш старый друг. Муж. Более того – возлюбленный! Тогда ваши руки сами потянутся к пуговицам. Ну!
ЖЕНЩИНА. Да, лучше возлюбленный. (Решительно начинает расстегивать платье.)
РОМАН. Только учтите, что и перед любовником можно раздеваться тысячью способов: нетерпеливо, неохотно, деловито, жеманно, стеснительно, безысходно, вызывающе, застенчиво… Можно так, чтобы пуговицы и крючки разлетались во все стороны, лифчик трещал, а платье рвалось не только по швам. Можно сбросить одежду так, что ее придется потом искать на полу во всех углах комнаты, а можно аккуратно сложить ее в стопочку на стульчике, чтобы ничего не помялось. Вы поняли меня? Все зависит от обстановки, от того, сколько у вас есть времени, от того, где это происходит – в гостинице, на скамейке в парке или на квартире у вашей подруги, от его настроения, от вашего настроения, от степени вашего желания и нетерпения, – короче говоря, от тысячи причин. Представьте все это и действуйте.
Женщина, вместо того чтобы раздеваться, достает платочек и вытирает слезы.
Что с вами?
ЖЕНЩИНА. Вы меня очень расстроили.
РОМАН. Чем?
ЖЕНЩИНА. (Сквозь слезы.) У меня нет и никогда не было любовника. А, оказывается, сколько могло быть возможностей!
РОМАН. Успокойтесь… Выпейте воды… Ну хорошо, бог с вами, раздевайтесь перед врачом, если вам это более привычно. Как вы раздеваетесь перед врачом?
ЖЕНЩИНА. Ну, обыкновенно… Захожу за ширму и раздеваюсь.
РОМАН. Очень хорошо. Начинайте.
ЖЕНЩИНА. (Растерянно.) Но здесь нет ширмы.
РОМАН. А вы ее представьте. Напрягите немножко воображение. Представьте, что между нами ширма. Великолепная ширма китайского шелка, вышитая ирисами и цаплями. Я не вижу вас, вы не видите меня. Представили? Чувствуете, как вам все стало легче и проще? Раздевайтесь!
ЖЕНЩИНА. Но… Ширмы же на самом деле нет, и вы меня видите.
РОМАН. Черт возьми, что значит «на самом деле»? Разве воображение не столь же реально, как презренная действительность? Ведь в театре сцена тоже отделена от зала невидимой ширмой, пресловутой четвертой стеной, и артисты играют так, как будто персонажи не знают, что их видят зрители. Они объясняются в любви, ссорятся, выворачивают свою душу и обнажают тело, как будто они одни, как будто нет любопытной и требовательной публики, которая следит за каждым их жестом и словом. А вы не можете загородиться своим воображением от одного меня. Идите домой и репетируйте. Репетируйте и репетируйте, пока не научитесь раздеваться всеми способами. А сейчас я вас более не задерживаю.
ЖЕНЩИНА. Как – это всё?
РОМАН. Да, всё. Я восхищаюсь вашей стыдливостью и целомудрием. До свидания.
ЖЕНЩИНА. Но я хочу показаться!
РОМАН. Я не заметил у вас этого желания.
ЖЕНЩИНА. Так что – мне идти?
РОМАН. Да.
ЖЕНЩИНА. Нет. Я готова сделать то, что вы просите.
РОМАН. Правда, готовы?
ЖЕНЩИНА. Даю слово.
РОМАН. (Подумав.) Хорошо. Делаем последнюю попытку. Войдем в образ. Мы снова в кабинете врача. Вы – больная. Я – знаменитый доктор. Консультант. Профессор. Престарелый, но очень знаменитый. Дряхлый академик. Очень дряхлый, понимаете? (Изображает дряхлость.) Меня незачем бояться и незачем стесняться. (Указывая на Виктора.) А это мой ассистент, тоже престарелый, но не знаменитый. Моя секретарша уже предупредила вас, что на визит вам отводится не более десяти минут. Вы очень торопитесь, за три минуты успели изложить свои жалобы, и вот, врач говорит вам: «Раздевайтесь!»
ЖЕНЩИНА. А какой вы врач? Я хочу сказать, по какой специальности?
РОМАН. Ну не глазник же! И не ухо, горло, нос.
ЖЕНЩИНА. Кто же тогда?
РОМАН. Не догадались?.. Ну, хорошо. Я – кожник. А у вас все тело с ног до головы покрыто сыпью. И вас это очень беспокоит. Вы торопитесь скинуть одежду, чтобы показать сыпь врачу.
Женщина быстро расстегивает одну или две пуговицы, но останавливается.
Ну?
ЖЕНЩИНА. Нет, мне стыдно.
РОМАН. Опять?
ЖЕНЩИНА. Ведь у меня все тело покрыто язвами. Как я могу показать такое мужчине, даже очень престарелому?
РОМАН. Браво! Наконец-то! Вы поверили в фантазию! (Виктору.) Она поверила! (Женщине.) Спасибо. Не исключено, что я вас возьму.
ЖЕНЩИНА. На какую роль?
РОМАН. Пока не знаю. До свидания. Я вами доволен.
ЖЕНЩИНА. Довольны? Но я же так и не разделась!
РОМАН. Это неважно. Всего доброго.
ЖЕНЩИНА выходит, совершенно сбитая с толку. РОМАН обращается к Виктору.
Ну, как, вы не уснули?
ВИКТОР. Напротив, было очень интересно.
РОМАН. Что тут интересного? Адская работа. Беда в том, что у женщин нет воображения. У них есть живость восприятия, наблюдательность, чувственность, сексуальность, даже ум – одним словом, все, кроме воображения. Ты ей говоришь: я встречаю вас в бархатном пиджаке с розой в петлице и в галстуке бабочкой, а она отвечает – нет, вы в старом свитере. Ну, что с ними делать?
ВИКТОР. Значит, вы любите больше работать с мужчинами?
РОМАН. Нет, все-таки с женщинами. У них обычно роли интереснее. Они не инженеры, не полководцы, и так далее, они просто жены или возлюбленные, они любят, ревнуют, раскаиваются и ненавидят, тоскуют и страдают, но это в сто раз интереснее и разнообразнее, чем все эти занятые важным делом мужчины.
ВИКТОР. Скажите, а зачем все-таки вы заставляете ваших кандидаток раздеться?
РОМАН. Что же – просить их прочитать басню? Чтобы они встали в позу бронзового памятника с простертой дланью и начали деревянным голосом читать с завыванием стихи? Или просить их показать этюд? Но ведь на самом деле они и разыгрывают этюд, не подозревая, что экзамен уже начался. Так и рождается живой театр. А это мне и требуется. Вы видели, как мгновенно проявляется их характер, как они своим поведением выражают все, что у них внутри: удивление, волнение, возмущение, стыд и бесстыдство, неловкость и расторопность, чистоту души и безнравственность, опытность и наивность, стеснение и кокетство… Впрочем, иногда появляется возможность увидеть заодно и красивое женское тело. Хоть какая-то компенсация за эту чертову работу.
(Устало садится на свое место.) Но если бы вы знали, как трудно найти что-то настоящее. Приходится перекапывать сотни тонн человеческой руды, огромную кучу навоза, чтобы найти такой алмаз, как Анна… Вот видите, мы опять возвращаемся к ней. Ей, видишь ли, не нравится пьеса, которую мне навязывают. Пьеска – барахло, кто спорит, но где взять хорошую?.. Послушайте, Виктор, раз вы такой умный, как она говорит, напишите мне пьесу, а? Вы напишете, я поставлю, а она будет играть. Вас не вдохновляет такой союз трех граций?
ВИКТОР. Я же не драматург.
РОМАН. Ах, да, вы математик. Должно быть, это невероятно скучно.
ВИКТОР. Напротив, это невероятно интересно.
РОМАН. Что в этом может быть интересного? Расчеты, формулы… Спокойствие, тоска. У нас, людей творческих, жизнь труднее, но куда увлекательнее.
ВИКТОР. Вы представляете себе математику как школьный учебник алгебры. А в математике главное – не расчеты, а воображение.
РОМАН. Воображение? Зачем математику воображение?
ВИКТОР. Мы, как и вы, стремимся выразить нечто, не выразимое словами. Вот почему на помощь нам приходят символы. Что есть цифра или буква? Символы. Из их сочетания рождаются формулы. Точка, линия – это тоже символы. Пифагор называл треугольник божественной фигурой, а во славу квадрата написаны философские труды, созданы картины и сложены поэмы.
РОМАН. И все-таки символы – это не живые люди. Это скучно.
ВИКТОР. Да, я работаю не с людьми, а с буквами и цифрами, но они лучше людей. Они не ссорятся, не капризничают, не завидуют друг другу, не стремятся к славе и не требуют денег. Но как трудно подчинить их своей воле! И приходится искать, пробовать и бродить по лабиринту, пока не упрешься в тупик и не увидишь, что ты не в силах найти решение.
РОМАН. То же случается и со мной. Ну, и над чем вы сейчас работаете? Над какой-нибудь теорией относительности?
ВИКТОР. Нет. Над теорией муравейника.
РОМАН. Вы серьезно?
ВИКТОР. Вполне. Муравейник – это вечный для нас укор и загадка. Если у муравья нет разума и понятия об общей пользе, то почему муравейник живет и растет? А если деятельность муравьев подчиняется каким-то законам, то как их найти?
РОМАН. А зачем их искать?
ВИКТОР. Хотя бы затем, что тогда их можно будет применить и к человеческому роду. Разве какое-нибудь учреждение, или город, или все человечество не есть муравейник?
РОМАН. Что это загадка, я, пожалуй, согласен. Но почему укор?
ВИКТОР. А помните, что сказал еще царь Соломон? «У муравья нет ни начальника, ни надсмотрщика, но он без устали трудится на общую пользу».
РОМАН. Люди тоже трудятся.
ВИКТОР. Только если их заставляют. Человеческий муравейник держится на принуждении. Научатся ли люди когда-нибудь обходиться без насилия? Или оно заложено в их природе, как трудолюбие в инстинкте муравья?
РОМАН. Знаете, что я вам скажу? Театр тоже муравейник.
ВИКТОР. Я, пожалуй, пойду. Хочу посмотреть на игру Анны.
РОМАН. Выпьем сначала.
ВИКТОР. Спасибо. Мне нельзя.
РОМАН. Ну, а я выпью. (Наливает и пьет.) Все думаю – почему вы ее у меня отняли?
ВИКТОР. А она была вашей?
РОМАН. Я добивался ее всю жизнь, бросал к ее ногам цветы, писал ей стихи, проклинал, женился на других, бросал своих жен, давал ей лучшие роли, отнимал их – и все бесполезно. А вы пришли и взяли ее в один миг, без всяких усилий. В чем секрет? Ведь вы не молоды, не красивы, не фат, не сердцеед, не знаменитость, одеваетесь не ахти как. Что она в вас нашла?
ВИКТОР. Честно говоря, и я не знаю. Спросите лучше ее.
РОМАН. Я спрашивал. Она уверяет, что вы необыкновенный, но на самом деле вы разве ей пара? То есть, я не сомневаюсь в ваших достоинствах, однако… Извините, что я столь бесцеремонно вас допрашиваю, но ведь мы с вами не мальчики, к чему нам говорить обиняками? Что в вас есть такого, чего нет у меня?
ВИКТОР. Пожалуй, на это есть лишь один ответ…
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
РОМАН. Вообще-то, с моей профессией глупо влюбляться. Если я и должен кого-то любить, то только одну женщину – а именно ту, с которой я в данный момент репетирую или кого снимаю. Так все и делают. A я зациклился на женщине, которой до меня нет дела.
ВИКТОР. Анна прекрасно к вам относится…
РОМАН. (Прерывая.) Оставьте. Я знаю. Она только что призналась мне в любви. К вам. (Наливает коньяк.) В погоне за ролями на меня вешались десятки актрис, не говоря уж о сотнях других женщин. Многие из них были красивее и уж, во всяком случае, моложе Анны. Почему мне все-таки нужна именно она – необъяснимо. Почему ей нужны именно вы – еще более необъяснимо. И вообще, вся наша жизнь, наши поступки, мысли и желания необъяснимы. Давайте этой банальной мыслью и завершим наш затянувшийся разговор. Мне надо работать. (Зовет.) Ирина!
Никто не отвечает.
Ирина!!
ВИКТОР. Я пойду ее позову.
ВИКТОР выходит. Роман выпивает очередную порцию. Входит ИРИНА.
ИРИНА. Вы звали, Роман Анатольевич?
РОМАН. Ирина, какого черта на меня навалилась толпа этих баб? Что они тут делают? Кто их привел?
ИРИНА. Привела я, но по вашему распоряжению.
РОМАН. По моему? Вы что-то напутали. Зачем они мне?
ИРИНА. Для публичного дома.
РОМАН. Вы имеете в виду наш театр? Так у нас и без них достаточно шлюх, и все они болтаются без дела и клянчат у меня роли. Вы издеваетесь надо мной?
ИРИНА. (Терпеливо.) Роман Анатольевич, вы задумали спектакль про публичный дом и попросили меня подобрать вам не профессиональных артисток, а женщин по объявлению, то, что называется «с улицы».
РОМАН. Да, верно. Так какого черта вы посылаете мне милых, доверчивых, стеснительных женщин? Я же просил – девушек с улицы. С улицы, вы понимаете? И вообще, чего вдруг вы втемяшили себе в голову, что я собираюсь ставить пьесу про публичный дом? Кто вам это сказал?
ИРИНА. Вы.
РОМАН. Я? Мало ли что я говорил? Минутная фантазия, мимолетное допущение, один из сотен возможных вариантов. Я занят, я перегружен. Немедленно отошлите всех домой. (Увидев вошедшую Женщину.) А это еще кто?
