скачать книгу бесплатно
– Ой, ну как здорово! Бывают же чудеса! – повторила она и, не отпуская, потянула Серёжу в коридор.
Он совсем не считал, что его приезд такое уж чудо. Пожал плечами, втащил в коридор очень оробевшего Нока и взглянул на свою дверь. Обычно по вечерам в ней светилась тонкая щель. Сейчас ее не было.
– Где наши?
Глядя счастливыми глазами, Наташка сказала:
– Да! Ты ведь ничего не знаешь!
– Ничего не знаю. Скажешь ты наконец?
– Вы квартиру получили. Три комнаты. Уже неделю назад переехали.
Это была новость. Уж чего-чего, а такого дела он никак не ждал.
– Вот так финт… – медленно сказал Серёжа. – Это значит, я здесь уже не живу?
Она вздохнула:
– Значит… Ну и что? У тебя теперь будет своя комната. Ой, Серёжка, такая хорошая, просто прелесть! Окно на юг, реку видно. Обои на стенах такие веселые, голубенькие… Ты что, не рад?
– Да я не знаю даже…
Он и правда не знал. Он, видимо, просто устал сегодня от разных неожиданностей.
– А почему не написали, что новая квартира?
– Хотели тебе сюрприз сделать.
– Сюрприз… – усмехнулся Серёжа. Поглядел на притихшего Нока, потрепал ему загривок. – Я вот тоже сюрприз привез.
– Я уж смотрю… Это ты из лагеря такое страшилище везешь? Да нет, он хороший, только… больно какой-то уж непричесанный.
Нок вопросительно посмотрел на незнакомую девочку, потом на хозяина и вдруг зевнул во весь размах розовой пасти.
– Ой, – сказала Наташка.
– Она пошутила, Нок, – сказал Серёжа. – Она больше не будет, не глотай ее.
Наташка засмеялась и вдруг сразу встревожилась:
– Серёжка… А почему ты… Ведь смена только через десять дней кончится. Ой, выгнали, да?
– Сам ушел, – хмуро сказал Серёжа. – С начальником лагеря поругался.
Наташка охнула:
– Мамочка моя… А тебя отпустили?
– А я спрашивал?
– Серёжка, сумасшедший! Тебя же искать будут.
Серёжа поморщился:
– Да не будут, там знают… Я все расскажу, только потом, ладно?
Наташка тряхнула своими светлыми, коротко подрезанными волосами.
– Ну ладно. Идите в комнату, я вас кормить буду… Слушай, а у него блох нет?
– Нет… Не знаю… Не надо нас кормить, мы на катере ели. Ты адрес скажи. Мне ведь надо… домой.
– Ой, ты не уходи! – испугалась она.
– Как это «не уходи»?
– Подожди. Переночуй здесь.
– Зачем?
– Ну, зачем… Скучно же. Думаешь, приятно полночи одной дома сидеть?
– А где тетя Маша и дядя Игорь?
– В театр пошли. Опера из Свердловска приехала. А потом еще в гости к папиному знакомому.
– А тебя не взяли?
– А я не пошла.
– Почему?
– Из вредности.
– А-а…
– Конечно… Отца всю неделю просила: «Почини, почини велосипед». Он все: «Починю, починю». А сам дотянул… Все ребята на озеро сегодня уехали, а я дома осталась… Ну вот и пусть сами ходят в свой театр.
– Ну, ты тоже хороша. Дядя Игорь с утра до вечера на работе, а ты с велосипедом…
Наташка виновато шмыгнула носом.
– Он говорил: «Подожди до субботы». А в субботу его вызвали в порт. Что-то там срочное случилось. А он сейчас диспетчера порта замещает.
– Сейчас навигация в разгаре. Мы пока плыли, знаешь сколько всяких теплоходов навстречу попалось… Ну, ты все-таки давай адрес, я пойду.
– Останься, Серенький… – жалобно сказала Наташка.
Вот она всегда так, если хочет подмазаться: «Не уходи, Серенький. Сделай, Серенький». Только она Сереньким его и называет.
Раньше еще мама так называла, но это было давным-давно…
– Не уйдешь, да? Я пельменей сварю, у нас две пачки в холодильнике.
Пельмени – это, конечно, вещь, но…
– Куда ты пойдешь ночью… – уговаривала Наташка. – Это далеко, за семь кварталов, на углу Октябрьской и Челюскинцев. Уже полдвенадцатого. И холодно сейчас, вон у тебя руки в пупырышках.
Вечер и в самом деле был свежий. Серёжа, пока шел от пристани, слегка озяб. Но он сурово глянул на хитрую Наташку.
– Это от твоих рук. – Он потер ладонями голые локти. – Почему у тебя пальцы мокрые и холодные? Стирала на ночь глядя?
– Это я ревела, – сердито призналась она.
– Тоже из вредности? – понимающе спросил Серёжа.
– Нет… Я боюсь одна.
Серёжа внимательно посмотрел ей в лицо. Только сейчас при свете слабой коридорной лампочки он разглядел, что глаза у Наташки красные и припухшие. Он не стал, конечно, смеяться. Никогда они не смеялись друг над другом, если одному из них было по-настоящему, до слез плохо. Если человеку одиноко и страшно, кто-то должен оказаться рядом (как сегодня на станции). Хотя, по правде говоря, Серёжа не понимал: как может быть страшно в своем доме, знакомом до последнего гвоздика?
– Ладно, вари пельмени, – сказал он.
Наташка расцвела, и они пошли в комнату.
Наташа сразу превратилась в хозяйку. Цыкнула на Нока, который хотел устроиться на пушистом половике у дивана, и показала ему место у двери. А Серёже велела умываться.
– Успеется, – лениво ответил он.
Скинул сандалии и забрался на диван. Наташа неодобрительно посмотрела на Серёжины колени, темные от земли и въевшегося травяного сока, но ничего не сказала. Диван торжественно гудел всеми пружинами. Гудеть так он научился еще в те времена, когда Серёжа и Наташа устраивали на нем цирковые представления с борьбой и конными скачками.
Наташа ушла на кухню. Нок опять осторожно перебрался на половик и вопросительно посмотрел на хозяина.
– Ладно, лежи пока, – шепотом разрешил Серёжа.
Усталость мягко растекалась по телу. Но спать Серёжа не хотел. Привалившись к вышитой подушке, он оглядывал комнату. Комната была такой же привычной, своей, как и те, в которых он жил. Все знакомое-знакомое: телевизор «Старт», накрытый вязаной салфеткой, черный книжный шкаф с завитушками и треснувшим стеклом, большая фотография в рамке: Наташа и дядя Игорь делают зарядку. Наташка маленькая, шестилетняя, в мальчишечьем тренировочном костюме и с громадным обручем. Дядя Игорь – с двумя двухпудовыми гирями, поднятыми к плечам, весь переплетенный мускулами, как гладиатор. И громадный.
Серёжа вспомнил, как дядя Игорь еще недавно сажал их с Наташкой на вытянутые руки и вертел, будто карусель. Только не в этой комнате, а у Серёжи, потому что у Каховских было попросторнее.
Серёже захотелось в свои комнаты. Он понимал, что пустая квартира – со следами унесенной мебели на полу, с темным квадратом на обоях, там, где висела мамина фотография, – невеселое зрелище. Но все-таки… Он встал и зашлепал босыми ногами в коридор, толкнул свою дверь.
Дверь была заперта.
– Нат, почему заперто? Открой.
– Это не мы, – откликнулась из кухни Наташа. – Домоуправление заперло. Скоро новые жильцы приедут. Какие-то Грачёвы.
– У-у… Я думал, что вы наши комнаты займете. Вам бы наконец свободнее стало.
– Да теперь уж все равно. Мы к весне тоже переедем… Твой людоед ест пельмени?
– Он все ест. Горячие только не давай, а то чутье пропадет.
Серёжа вернулся в Наташину комнату. Подошел к окну. Вид отсюда был такой же, как из его комнаты. Крыши, неяркие окна, силуэт водонапорной башни, похожий на старинный замок. Слева – темная груда тополей, внизу – кусты рябины. За кустами – мостовая.
Она была горбатая, эта мостовая, и зимой вдоль нее ветер наметал длинные сугробы. Такие непролазные, что отцу приходилось брать Серёжу на руки, когда шли в детский сад.
Потом они с папой оказывались на широкой, очищенной дворниками улице, но папа не опускал Серёжу. Так им удобнее было разговаривать.
– Пап, разве справедливо, когда двое на одного? – спросил один раз Серёжа.
– Конечно, нет.
– А что делать?
– Ну, что делать… Выбери время, поговори с ними по очереди, один на один.
– Правильно! – обрадованно сказал Серёжа. – Светку Лапину я подожду во дворе, а Танька сегодня дежурит в группе…
– Постой-постой! Ты что же, с девочками хочешь драться?
– Я не драться, а только раз… А чего! Они сами первые…
– Неважно, что первые, – серьезно сказал отец. – Ты будущий мужчина. Настоящий мужчина никогда не дерется с женщинами, это стыдно.
– Они же не взрослые тетеньки, а девки, – обиженно возразил Серёжа.
– Не девки, а девочки, во-первых. Ты ведь Наташу девкой не называешь. А во-вторых, девочки вырастают и становятся взрослыми женщинами. Мамами, бабушками. Твоя мама тоже была девочкой. Тебе понравилось бы, если бы какой-нибудь парнишка ее отлупил?
Мамы тогда уже не было, но они всегда говорили о ней, как о живой: «А что сказала бы мама? А маме бы понравилось?»
Мама уехала и не вернулась. Потом пришла та телеграмма от незнакомых людей… Иногда Серёжу будто с размаху ударяла мысль, что мама уже никогда, совсем никогда не вернется, и тоска скручивала его, и прорывались совершенно безудержные слезы. Но он не видел маму мертвую. А живая она улыбалась с большой фотографии и словно удивлялась: «В чем дело? Я же здесь».
Нет, Серёже ни капельки не понравилось бы, если бы какой-нибудь мальчишка задел маму хоть мизинчиком!
Но чтобы не сдаваться так легко, он проворчал:
– Мама, наверно, первая никого не стукала.
И папа согласился:
– Наверно…
Покачиваясь на папиных руках и почти касаясь губами его колючей щеки, Серёжа спросил:
– А ты маму знал, когда она была маленькая?
Папа сказал: