скачать книгу бесплатно
А воображение врача уже рисовало страшную картину: обугленное детское тельце, потеки расплавленой кожи на искаженном страданием лице и леденящий душу детский хрип, вырывающийся из безгубого рта…
Дрожащими руками он развернул брезентовый кулек и… не поверил своим глазам. На откидной автомобильной кушетке сладко дремал совершенно невредимый четырехлетний малыш. Почувствовав прикосновение прохладных пальцев, он открыл глаза и испуганно посмотрел на доктора…
В течение следующих тридцати минут остальные семьдесят четыре обитателя приюта были эвакуированы из здания. Ни на одном из них врачи не обнаружили ожогов.
Последним под руки выволокли в стельку пьяного сторожа. Он страшно матерился и требовал денег, обещая сбегать в магазин и выпить со всеми за спасение…
Еще полтора часа пожарные заливали водой и пеной бесформенные головешки. До самого утра заведующая приютом бродила по пепелищу, стаскивая на лужайку, превратившуюся за ночь в топкое болотце, уцелевший казенный инвентарь. Самым неприятным для нее стало то, что полностью сгорел архив детского дома. В нем хранились документы на детей, поступавших сюда на протяжении всех пятидесяти лет его существования.
***
Мужчина наклонился над раковиной и, зачерпнув пригоршню теплой воды, плеснул себе в лицо, смывая мыльную пену. Фыркнув и тряхнув головой, он промокнул мягким пушистым полотенцем посвежевшую после бриться кожу и с удовольствием посмотрел на себя в зеркало. В запотевшем стекле отражался обнаженный по пояс розовощекий пятидесятилетний крепыш, улыбавшийся двумя рядами безупречных зубов. Мужчина провел ладонью по шее, подбородку. Его пальцы ощутили у мочки уха легкое покалывание крошечных, но жестких волосков.
«Непорядок», – пробормотал он и взял в руку лезвие опасной бритвы. Он всегда пользовался именно опасной бритвой. «Это инструмент для настоящих мужчин», – таково было его твердое убеждение, которому он никогда не изменял.
Любимая бритва стала его первым трофеем, конфискованным у матерого рецидивиста. Тридцать лет назад, тогда еще совсем зеленому младшему оперуполномоченному уголовного розыска Сашке Красникову довелось принимать участие в задержании преступника, хладнокровно вырезавшего всю семью известного ювелира и похитившего из его квартиры ценностей на несколько десятков тысяч «советских» рублей. В ту холодную ноябрьскую ночь Сашка едва не получил этим самым лезвием по горлу. Его спас меховой воротник куртки…
Быстро пролетели годы, подполковник Красников вышел в отставку, однако бритва, едва не лишившая Сашку жизни, всегда оставалась с ним – в командировках, на даче, в отпуске…
Мужчина с любовью взглянул на поблескивавшее в неярком свете лампы остро отточенное лезвие, оттянул пальцами кожу у основания уха и поднес бритву. Уверенное, отработанное годами движение и… В первые секунды Красников ничего не почувствовал. И лишь когда он увидел в зеркале сочно-красную полосу, прочертившую наискосок его скулу, дала знать о себе тупая пульсирующая боль. Теплая торопливая струйка ринулась вниз по шее, груди, застревая в рыжеватых колечках волос и оставляя на них гранатовые росинки.
В соседней комнате зазвонил телефон. Красников сдернул с крючка мокрое полотенце, бросил окровавленное лезвие в фаянсовую чашу умывальника и, чертыхаясь, поспешил к аппарату.
–Александр Павлович! Как жизнь? Как внучка? Что на личном фронте? – загромыхали в трубке раскаты бодрого уверенного голоса.
В звонившем Красников сразу узнал майора Лепова – своего ученика, в неполные тридцать пять лет уже руководившего одним из отделов областного УВД.
–Привет, Витек! – с плохо скрываемым раздражением ответил Красников, прижимая к щеке напитавшееся кровью полотенце.
В трубке повисло недоуменное молчание, а затем голос, теперь уже серьезно спросил:
–Что-то случилось, Палыч?
–Да, понимаешь, какая незадача! Четвертый десяток бреюсь одной и той же бритвой, а сегодня вдруг порезался! – прорвало Красникова. – В первый раз, да еще в такой день, черт побери! Внучке Лизочке сегодня два годика. На день рождения идти с таким лицом!..
В трубке с облегчением вздохнули:
–Александр Павлович, шрамы украшают мужчину! Да и женщины сильнее любить будут…
–Как вшивый про баню, так ты все о женщинах!
–Куда же от них деться, Палыч!
–Действительно, тебе от них никуда не деться. Я забыл, ты женат во второй или в третий раз?
–Обижаете, Александр Павлович! – самодовольно запел Лепов. – Маринка у меня четвертая!
Красников удивленно крякнул:
–Это сколько же у тебя на алименты уходит?
–Ровно половину от своих кровных отстегиваю.
–Да, не густо остается.
–Нам хватает. Жена то у меня в банке работает… Палыч, я вот по какому вопросу тебя беспокою, – соскочил со щекотливой темы Лепов. – Сегодня же у твоей внучки день варенья? Я хотел для нее подарок сделать.
–Спасибо, Витек, что не забыл!
–Не стоит благодарностей. Могу я к тебе заехать через часок?
Красников взглянул на часы, задумался, потрогал все еще кровоточащую рану, с досады причмокнув губами.
–Давай сделаем так, – наконец ответил он. – Сейчас я себя приведу в порядок и сделаю вылазку в город за покупками. В двенадцать ноль-ноль я у тебя в кабинете. Идет?
–Идет! – охотно согласился Лепов. – Буду ждать…
Красников смыл со щеки запекшуюся кровь, залепил рану пластырем, надел костюм-тройку и, вынув из кармана портмоне, пересчитал купюры. На подарок Лизе должно было хватить. Девчушка давно бредила огромной механической игрушкой – плюшевым медведем-пандой, как-то случайно увиденным ею в одном из магазинов. Сегодня Александр Павлович собирался осуществить мечту своей любимой и единственной внучки.
Впрочем, двухлетняя Лиза не являлась Красникову внучкой в точном значении этого слова. Мама девочки – красавица Анжела – приходилась Александру Павловичу племянницей. Когда Анжеле исполнилось семнадцать, в авиакатастрофе погибли ее родители. Девушка в одночасье осталась круглой сиротой, без средств к существованию, без образования и работы. Бездетные Красников со своей, теперь уже покойной, супругой Екатериной Ивановной взяли на себя все заботы об устройстве дальнейшей судьбы Анжелы. Александр Павлович помог ей поступить в университет на юридический факультет, по окончании которого нашел племяннице работу в престижной адвокатской конторе.
Месяцами Анжела жила у Красниковых и те, всегда принимавшие ее как собственного ребенка, ласково называли девушку «доченька». Красников был весьма строг с Анжелой и одновременно безумно любил это скрашивавшее их одинокую жизнь хрупкое и веселое создание, год от года превращавшееся в прекрасного лебедя.
Настало время и у Анжелы появились поклонники. Александр Павлович злился, требовал от нее полного отчета о проведенном времени: где, когда, с кем – одним словом вел себя, как ревнивый и взбалмошный отец. Хотя в глубине души он оставался спокоен, так как не видел ни в одном из часто менявшихся ухажеров племянницы серьезного претендента на руку и сердце девушки.
И вот в один прекрасный для Анжелы и ужасный для Александра Павловича день все изменилось. Изменилась и сама Анжела. Ее девичья беззаботность куда-то исчезла. Анжела вдруг стала серьезной, в ее глазах появилась радостная грусть, от которой Красникову становилось не по себе. Он понимал, что является свидетелем рождения женщины…
Ни Красников, ни Екатерина Ивановна долгое время не могли увидеть виновника своих волнений. При появлении Александра Павловича что-то лепетавшая возлюбленному в телефонную трубку Анжела быстро умолкала и переходила в соседнюю комнату. Единственное, что сумели разузнать Красниковы за полгода тайных свиданий племянницы, так это имя ее друга – Максим.
–Какое неблагозвучное имя! – восклицал Александр Павлович, сидя в кресле со свежей газетой и озабоченно поглядывая на будильник, показывавший четверть второго ночи.
–Ты прав. Отталкивающее имя! – поддерживала его из кухни Екатерина Ивановна. – Я слышала, что плохие имена портят человеку его судьбу.
–И нервы окружающим, – недовольно бурчал Красников и, отложив газету, озабоченно спрашивал жену: – Ну и где же она в такой час может быть?..
Они ложились спать с тупой головной болью, ноющим сердцем и беспокойной душой, обставленные со всех сторон каплями, таблетками и порошками.
А Анжела приходила под утро. Тихо, как монастырская мышка, проскальзывала она в отведенную ей комнату и отсыпалась до полудня. К обеду она появлялась за столом похорошевшая, отдохнувшая, с неизменной светлой грустью в карих, чуть раскосых глазах. Красниковы наседали на нее с кучей бессмысленных для двадцатичетырехлетней девушки вопросов, на которые та лишь добродушно улыбалась.
Как-то летним воскресным вечером Красниковы, утомленные долгой дорогой и упорным трудом на кровных шести сотках, вернулись домой. Из комнаты Анжелы доносились тихие голоса. В одном из них Александр Павлович без труда узнал голос любимой племянницы. Другой же принадлежал мужчине. Сердце Красникова неприятно екнуло. Они с женой переглянулись, осторожно поставили на пол ведра с первым дачным урожаем и подкрались к неплотно прикрытой двери. Александр Павлович понимал, что подслушивать нехорошо, но в ту минуту он, не задумываясь, перешагнул через все правила хорошего тона и приличий.
Голоса за дверью умолкли. Было слышно, как Анжела хихикнула и громко сказала:
–Дядя, вы уже приехали? Заходите к нам!
Лицо Екатерины Ивановны покрылось пунцовыми пятнами, а Красников, виновато вздохнув, толкнул дверь.
–Познакомьтесь, это Максим – мой друг, – представила гостя Анжела, кивнув на статного широкоплечего парня, скромно сидевшего за письменным столом перед раскрытыми альбомами с семейными фотографиями.
Максим встал и протянул руку. Александр Павлович сдержанно кашлянул, окинул подозрительным взглядом племянницу и, не ответив на приветствие парня, скупо предложил:
–Идемте пить чай…
Их первое совместное чаепитие оказалось на редкость мрачным. Тягостная тишина распирала просторную светлую кухню, словно они сидели за поминальным столом. Анжела делала слабеющие раз от раза попытки разжечь беседу, щебеча о работе, предстоящем судебном процессе, в котором она участвовала в качестве адвоката и надеялась его выиграть, и о новом вечернем платье, присмотренном ею в прошлые выходные.
Красниковы, словно набрав в рты воды, молча кивали и усердно выдували из чашек пар. Максим, потупив грустные глаза, ковырял пальцем пластик стола. Он понял, что столь важное для него знакомство с родственниками Анжелы не состоялось. Допив свой чай и съев из вежливости предложенное ему девушкой пирожное, он ушел.
Проводив друга, Анжела вернулась на кухню и, сев напротив Красниковых, вопросительно уставилась на Александра Павловича. Дядя метнул на племянницу гневный взгляд и, не сказав ни слова, удалился к себе в комнату.
А Екатерина Ивановна принялась шепотом успокаивать и подбадривать расстроенную Анжелу…
Неугомонный же Александр Павлович в тайне от жены и от племянницы развил бурную деятельность. Подключив своих бывших коллег по службе «в органах», Красников принялся настойчиво наводить справки о Максиме, в надежде найти какой-нибудь компромат на друга Анжелы. Вскоре он выяснил, что Максим Николаев, начинающий бизнесмен с высшим экономическим образованием, владеет собственной, хотя и небольшой, строительной фирмой. Ему двадцать семь лет. Ни разу не был женат. К спиртному равнодушен, не курит. Проживает в отдельной двухкомнатной квартире в центре города. Увлекается теннисом и горными лыжами. Как говорится: не был, не состоял, не привлекался и далее в том же духе. Чем глубже Красников копался в биографии Максима, тем ниже падал его энтузиазм «вывести нахала на чистую воду и показать Анжелочке его истинное лицо».
Лишь одна страница прошлой биографии ни как не открывалась Александру Павловичу. Для него оставалось совершенно неясным, где он родился и кто были его родители. Наконец, тогда еще капитан Лепов нашел в областном архиве маленькую пожелтевшую бумажку, проливавшую слабый свет на самое начало недолгого жизненного пути Николаева. Александр Павлович не поленился лично проверить полученную информацию, однако и после этого вопросов меньше не стало.
Вскоре события окончательно вышли из-под контроля Красниковых. Анжела с Максимом объявили им, что женятся и торжественно вручили родственникам пригласительные билеты на собственную свадьбу.
Отгремели торжественные звуки марша Мендельсона. Свадебное платье невесты было упрятано в шкаф. Анжела переехала к Максиму. Через полтора года родилась Лиза. Дела Николаева быстро пошли в гору. Анжела оставила карьеру адвоката и всецело посвятила себя семье. Александр Павлович, к тому времени похоронивший жену, забыл о своей прежней неприязни к зятю, и лишь иногда с чувством неприятного щемящего стыда выплывала в его памяти история с поиском «компромата» на Максима…
В отделе игрушек перед Красниковым стояла небольшая очередь – молодой парень с красочной коробкой «Lego» под мышкой и две женщины с большими авоськами в загорелых жилистых руках. Женщины о чем-то оживленно судачили, повернувшись лицом друг к другу. «Сгорело… Детишки… Ночью… Все дотла…», – долетали до слуха Красникова обрывки фраз. Александр Павлович приблизился к женщинам – его заинтересовал их разговор. Вскоре он понял, что речь шла о каком-то пожаре, случившемся прошедшей ночью.
–Простите, – вклинился в негромкую беседу Красников. – Вы случайно не знаете, что сгорело?
–Детский дом, – не оборачиваясь, ответила женщина, стоявшая к нему спиной.
–Это который? – уточнил Красников.
–Что у Центрального парка.
–Тот самый!..
Женщина недоуменно посмотрела на показавшегося ей странным мужчину с пластырем на щеке и вновь обратилась к своей собеседнице…
Расплатившись за покупку, Красников вышел на улицу. Яркое солнце слепило глаза. Дул теплый легкий ветерок. День обещал выдаться на редкость погожим. Красников подумал, что не мешало бы всей семьей вечером отправиться на пляж. Да и Лепова стоило прихватить. Если только тот не занят с очередной подружкой.
Красников открыл дверцу своей старенькой, но надежной «копейки», бережно положил на заднее сиденье забавного медвежонка, устроившись за рулем, пристегнулся и повернул ключ зажигания. К его изумлению машина ни как не отреагировала. Александр Павлович попытался еще раз оживить старушку, однако автомобиль безмолвствовал. Красников чертыхнулся, озабоченно глянул на часы и уже собирался было выйти, чтобы разобраться в причине поломки, как вдруг «Жигули» вздрогнули и мотор, вначале неровно, но затем все более уверенно заработал.
–Кляча старая! – в сердцах стукнул Красников ладонью по рулю, осторожно выжал сцепление, включил «первую» скорость и плавно надавил на педаль «газа»…
Тихонько похрипывала магнитола. Одна из местных радиостанций передавала сообщение о случившемся ночью пожаре в приюте для детей-сирот. Красников прибавил скорость. Впереди у перекрестка на светофоре загорелся красный сигнал. Александр Павлович, не останавливаясь, а лишь немного сбавив скорость, огляделся. Дорога была совершенно свободна.
«Проскочу!» – решил Красников.
Не дожидаясь разрешающего сигнала, «копейка» Красникова рванула вперед…
Александр Павлович почувствовал что-то неладное, когда его «ласточка-кляча» оказалась в самом центре перекрестка. Чья-то тень набежала на его лицо. Красников ощутил непривычную прохладу, от которой помимо воли затряслись его руки. Он посмотрел влево и словно окаменел. Все последующее происходило с ним точно в замедленной киносъемке.
Огромная плоская и ребристая морда неизвестно откуда взявшегося тягача, доверху набитого лесом, надвигалась на «Жигули» Красникова. Александр Павлович изо всех сил надавил на педаль «газа». Его нога свободно ушла вниз и уперлась в пол, однако машина от этого не прибавила скорости. Рев тягача оглушил Красникова. На какое-то мгновение он потерял ощущение реальности. Александр Павлович успел разглядеть лицо водителя, сидевшего высоко в кабине тягача – искаженное звериным оскалом и нечеловеческой яростью. Нет, такое лицо не могло принадлежать человеку. Эти глаза, нос, уши…
«Боже!» – взмолился от бессилия Красников.
Но вот уже по боковому стеклу побежали змейки трещин. Дверца со стороны водителя стала медленно входить в салон, сдвигая упиравшегося Красникова вправо. Александр Павлович услышал, как трещит обшивка салона. Он поднял глаза – под напором чудовищной силы, корежась и скрежеща, крыша автомобиля опускалась на него. Прошло еще мгновение, и Александр Павлович понял, что переворачивается вместе с тем, что осталось от его «копейки». Он ударился виском о боковую стойку и потерял сознание.
***
Кряхтя, старуха спустила с кровати отекшие в фиолетовых пятнах ноги и, сделав еще одно усилие, встала. Привычно скрипнули половицы. Она подняла тяжелую непослушную ногу и с грохотом уронила ее на пол…
Старухой в интернате для престарелых и инвалидов ее звали все – от молоденькой медсестры до девяностолетнего деда, обитавшего в дальней комнате третьего этажа и уже второй десяток лет беззаботно мочившегося себе в штаны. Редкие седые волосы, собранные на затылке в пучок, одутловатое землистое лицо, расплывшееся бесформенное тело, вечно затянутое в дырявый грязно-зеленый халат и черепашья медлительность в движениях всех, кто ее видел, вводили в заблуждение относительно возраста этой женщины. Нелюдимая, живущая в своем странном мире, она не имела в этом богоугодном заведении знакомых, чем за восемь лет пребывания в интернате породила о себе множество самых невероятных слухов. Лишь директриса – предпенсионного возраста яркая крашеная блондинка – знала, что старухе всего-навсего шестьдесят три года. Она не любила старуху, как, впрочем, и остальных обитателей вверенного ей интерната. Проработав почти тридцать лет в окружении ночных горшков, катетеров, испачканных простыней и дряблых беспомощных тел, эта эффектная незамужняя дама, только что испытавшая все страдания неизбежного климакса, выработала в себе стойкое отвращение к своим подопечным. Она никогда не обращалась к ним по имени, старалась как можно реже бывать в их затхлых каморках и лишь в периоды регулярных проверок вышестоящих инстанций напускала на себя сладчайшее благодушие и вселенское милосердие.
Больше всего в этой старухе ее раздражали странности, не поддававшиеся объяснению и которые можно было списать лишь на старческое слабоумие.
Старуха, не имевшая часов, каждое утро вставала в шесть тридцать и принималась топать своими слоноподобными ногами по скрипучим доскам пола, доставляя тем самым невероятные страдания соседям снизу. Проделав таким образом получасовую зарядку, она отправлялась в столовую на завтрак, вернувшись после которого до самого обеда рисовала. Рисовала она на всем, что попадалось под руку: на клочке газеты, рулоне туалетной бумаги, упаковке из-под кефира и даже на обоях. Изображала старуха всегда одно и то же: неуклюже страшную (и от этого смешную) рожицу с непропорционально большим ртом, узкими заштрихованными глазами и маленькими ослиными ушками.
Как ни старались медсестры и сиделки отучить ее от привычки пачкать своими шедеврами все вокруг, старуха упорно занималась настенной живописью. Однажды, спустя месяц после очередного ремонта (в аккурат перед очередной комиссией), в комнату к старухе заглянула директриса и обомлела. Лицо ее вытянулось переспелым огурцом. Взору хозяйке интерната предстала стена и прилегающая к ней часть пола, испещренные рисунками на знакомый сюжет. Директриса в бешенстве накинулась на свою подопечную и от души поколотила ее. После этого она обыскала немногочисленные пожитки старухи, конфисковав все, что могло каким либо образом оставлять следы: поломанный карандаш, гнутый стержень, огрызок помады и даже бутылек с засохшим лаком для ногтей.
От такого самоуправства старуха пришла в тихую ярость и впервые за долгие годы что-то пробормотала сквозь стиснутые зубы.
Директриса была настолько этим удивлена, что, растерявшись, спросила:
–Что? Вы что-то сказали?
Старуха демонстративно отвернулась к запыленному окну. Мясистые плечи ее вздрогнули – она беззвучно рыдала.
С тех пор в интернате не только не слышали ее голоса, но и ни разу ее не видели. Старуха безвылазно сидела в комнате за узеньким колченогим столом, бессмысленно копаясь в своих вещах. Она отказалась ходить в общую столовую и директриса, напуганная ее возможной голодной смертью, распорядилась, чтобы пищу носили старухе прямо в комнату. Кроме того хозяйка интерната, сжалившись, вернула подопечной стержень.
В интернате одни судачили, что, мол, старуха в своей прежней жизни была чуть ли не профессором какого-то института, светилом отечественной науки. На этой почве и от неизлеченного женского одиночества она тронулась умом и, в конце концов, попала сюда. Нашлось даже объяснение ее непреодолимому влечению к рисованию. Утверждали, будто старуха на своих гротескных рисунках изображала своего первого и единственного мужчину, подло бросившего ее беременную.
Другие говорили о том, что в далекой молодости она состояла в браке с подпольным миллионером-валютчиком. Миллионера за крупные махинации арестовали и приговорили к расстрелу. Оставшееся от него огромное состояние так и не нашли. Старуха же, знавшая, где хранятся деньги и драгоценности и боявшаяся мести бывших партнеров мужа, спряталась в интернате.
Так ли это было на самом деле или нет, но в интернате ни кто не знал подлинную биографию странной старухи. Даже всезнающая директриса. За то время, что она руководила интернатом, посетители не жаловали одинокую женщину своими визитами, а анкета старухи оказалась странным образом утеряна…
Обойдя несколько раз вокруг комнаты, старуха уселась перед маленьким надтреснутым зеркальцем и принялась тщательно расчесывать тонкие прутья волос гребнем. Хлопья перхоти спались с ее давно не мытой головы на стол. Она аккуратно стряхивала их в ладонь, из которой пересыпала в целлофановый мешочек, уже на две трети заполненный отмершими и потемневшими чешуйками кожи.
Приведя голову в порядок, старуха достала из-под подушки тряпичный сверток. За ее спиной послышался скрип распахиваемой двери. Старуха суетливо засунула сверток под халат.
–Старуха, – раздался писклявый голос дежурной нянечки, – тебя заведующая вызывает. Там к тебе пришли.
Старуха вздрогнула. В ее глазах появился испуг. Она мелко-мелко затрясла головой.
–Ну, как хочешь, – с некоторым облегчением в голосе пропищала нянечка, удаляясь с надменной улыбочкой.
Нянечка спустилась по скрипучей лестнице на первый этаж и робко постучала в дверь кабинета директора интерната.
–Кто там еще? – раздраженно прозвучал голос хозяйки.
–Это я, Анна Васильевна! – елейно пропела нянечка, заглядывая внутрь.
–Что, не пожелала спуститься? – спросила Анна Васильевна женщину, прибывшую в одиночестве. – Я так и знала! Вы сами видите, – обратилась она к двум мужчинам, расположившимся на черном кожаном диване у окна под зелено-коричневой пальмой, – женщина еще не старая, а ума, извините, уже совсем нет. К тому же очень капризная. Ну, что с ней поделаешь! Первые посетители за столько лет и вдруг так…
