Стихотворения 1977-2007
Стихотворения 1977-2007
Полная версия:
Стихотворения 1977-2007
Ирина Ковалева
Стихотворения 1977–2007
Мне показалось важным включить несколько ранних стихотворений 1977–1979 гг., потому что, при всей незрелости голоса, этот голос был вполне свободен от определяющий влияний Мандельштама и Ольги Седаковой, с поэзией которых я познакомилась в 1980 г., и Бродского, которого я прочитала в конце 1980-х. Может быть, потом я всю жизнь «пробивалась» обратно к тому голосу сквозь мощные чужие – хотя и родные – голоса; не знаю, насколько мне это удалось. Судить об этом – читателю.
Стихотворения расположены не по тематическому, а по хронологическому принципу, но там, где более поздние стихи включены в более ранние разделы, это не случайность
Ранние стихи
(1977–1979)
«я шла с охапкой роз по плоскостям…»
«Октябрем испытают: сойду ли с ума…»
Октябрем испытают: сойду ли с ума,Если непоправимо и щедроДогорает торжественная хохлома —Желтым лесом по черному ветру.В тишине умирания, в октябре,Горек воздух, дожди непролазны…Счастье жить на Земле ощущаю острей —Так, как смертник в часы перед казнью.А когда слишком стянет мне душу тоскаПо невысказанным, уходящим, —Ляжет снег милосердным ударом клинка —Отпускающим, благоволящим…1977«В Москве выбрасывают ёлки…»
В Москве выбрасывают ёлкиВ десятых числах января…Печальные, как недомолвки,Когда о боли говорят.О старые актрисы чуда!Им плоть разъел блестящий грим.Их нынче выгнали оттуда,Где прежде поклонялись им.И хорошо, коли сожгут:Вообразишь, по крайней мере,Что это Жанны роль даютВ давно задуманной премьере!11978«Что ж, сердце! Хлеб твой сжат. Как полю, отдых нужен…»
Что ж, сердце! Хлеб твой сжат. Как полю, отдых нуженТебе. На год забудь страдания страду.Стерня последних слов, не отвративших стужу,Щетинится сквозь снег, которым я бреду.И все завьюжит снег, чтоб грозно лемехамиНе рассекла любовь беспамятства покой.Весной ты зарастешь ромашкой и стихами.Их друг сорвет, еще не обретенный мной.1978Из цикла «Сквозь дождь»
«Легко и страшно ощутить…»
Легко и страшно ощутитьНепоправимую свободу,Дождю неделю посвятить,Благословляя непогоду.Пусть будет дождь проводникомВ смятеньи мыслей, слов и улиц…Мой город лег черновиком,И рифмы площадей коснулись.«“Дворники” расплющивают капли…»
«Дворники» расплющивают капли.Правый скребет по стеклу, левый – по сердцу.Безумие затопило город.Воздуха больше нет, и исчезло эхо.И пониклибледные рифмыс горьковатым и терпкимзапахом мокрой травы.И на липком и серомрасплылись красные огни – их все больше.Безнадежна тревога.Безнадежна любовь.Безнадежен разум.Только безумие несется по городу, широко раскрывзеленые глаза.Предадимся же пессимизму!Его ироничный вкус весьма приятени подходит голым ветвям – поставим их водну вазу.Будем смотреть, как все теряет форму,и в нахлынувшем мракетебя достигнет мое слово: «Ободрись,правда, ничто не блестит, когда нет солнца,но радугаможет быть только в дождь».1978Я заказываю картину
Нарисуйте стройкув той части города, где живу я.Это не центр и не окраина,самый забытый район;однако здесь строят.На первом планенарисуйте кустик травы, которую все знают,но никто не знает ее по имени.Она похожа на розу ветрови на седую старую деву. Когда-томне называли ее странное, грубое имя,но я не слишком этому верю.Нарисуйтеее отражение в кускеразбитого стекла, прислоненного к вагончику.Пусть это будет гравюра, но передайте,что низ вагончика – темно-красный, а верх —грязно-желтый.Нарисуйте все это так,чтобы я поняла, почему от строектак веетзапустением.1979«Я – за́мок каменный. Как патина, закат…»
Я – за́мок каменный. Как патина, закатЛежит на мраморных потрескавшихся стенахИ оплетает дикий красный виноградРешетки древних букв из чугунов отменных.Я – город каменный, где горожане спят,А чужаки шумят, и пьют в пустых тавернах,И топчут улицы… Не кровь, но листопадТечет, шурша, в моих отяжелевших венах.Я – остров каменный. Густ воздух надо мной,Мой берег выщерблен трудами океана,И дышит горный кряж отравами тумана.Я – каменный овал планеты неживой,И мой кровавый блеск для суеверных мненийПророчит голод, мор и время потрясений.1979«Пьяна и сухим и крепленым…»
Пьяна и сухим и крепленым,Я буду всю ночь танцевать,Шутить над мальчишкой влюбленнымИ шпилькою письма вскрывать,Я буду являться незваной,По мелочи всем ворожа,Лить воду, соль сыпать на раныИ есть – по привычке – с ножа.С волос поседевших на плечиЦветастый платок уронив,Пасьянс разложу я под вечер,И будет мой вечер ленив…Соседка, мой хлам разбирая,Находку согреет рукой:На яблоке – надпись витая:«kaὶ ἔσεσθε ὥσπερ Θεoί»2.1980«На траве зеленой, влажной, длинной…»
На траве зеленой, влажной, длиннойВоду льют в долбленый малахит.Перейти осталось круг старинный,Но озноб колени леденит.Под улыбкой губы задрожалиЛепестками розы на ветру:«Что стоишь? Не мы тебя позвалиИ с тебя сорвали кожуру.Опусти же взгляд неослепленный,Тяжкой чашей по земле ударь».Скачет вдаль на жеребце зеленомС шумной свитой юный государь.1980«Вдруг замерли дожди, как вздыбленные кони…»
Вдруг замерли дожди, как вздыбленные кони,И ветер вдаль прошел – дорожный плащ в пыли…Деревья, изумясь, из трепетных ладонейРоняют хрупкий груз листвы на грудь земли.И лист разбившийся исходит ароматомТревожным и сухим, как плотный темный шелк.От вопрошающих укрыт поступка толк,И роскошь нищеты неведома богатым.1980«Эти старые зимние дачи…»
Эти старые зимние дачи.С черных бревен стекает вода,Доски накрест на окнах незрячихИ комком на земле – провода;В доме – погреба запах зеленый,Стулья, мыши, от пыли темно…Этот мир из складного картона,Эту ширму я спрятала, – но, —Там, смирив распадения силу,Бродят (как их сюда занесло?)Громче – скрипка: светло и уныло.Тише – флейта. Та – только светло.1980Сердцевина жизни
(1980–1983)
«Кого ты будишь, воздух влажный…»
Кого ты будишь, воздух влажный?Я сплю, и цепи не звенят.Мне снится город двухэтажный,Цветущий персиковый сад…И круглый пруд, и шум пирушки,Вина не хватит – есть вода…Как любопытство равнодушноНа час заехавшей сюда!Здесь речи пенятся, как реки,А стороны обратной нет…Мне сквозь неподнятые векиГлаза тревожит жаркий свет.1980«Что холодно, что дождь на желтом камне…»
Что холодно, что дождь на желтом камнеОзнобом округлился и застыл,Что звонкий камень мастера рукамиВ тысячелетний сложен монастырь;Что белый сыр едят, нарезав крупно,Горячие лепешки не соля,Что даже осязанию доступно,Как круто здесь замешена земля,Что все-таки на дне – осадком – больно, —Не тяжело; страшней, что нет тепла.Как голуби, на старой колокольнеНочуют и молчат колокола.1980«Во мне уютно голосам чужим…»
Во мне уютно голосам чужимАукаться, затеивая жмурки,И прятаться по комнатам пустым,Да ноготком писать по штукатурке:«Я здесь была…» Ни подписей, ни дат…Лишь иногда портрет карикатурный.Огрызок яблока, египетский смарагдИ – все на ногу левую – котурны.До срока пряжа у сестер прочна.Скрипит станок, переплетая нити.Как терпеливо ткет плащи жена!Муж далеко, и некому носить их,Вот мне и дали; с радостью взяла:Теперь зима длиннее с каждым годом.Давно покрыты пылью зеркала,И пестрый кот скучает перед входом.1980«До пятого акта закончилась пьеса…»
До пятого акта закончилась пьеса,И веет недобрым от ближнего леса,И рыжая кошка свернулась клубком,На листьях лежит и не просится в дом. Так я, наконец, получила свободу; А в праздники пью не цикуту, не воду — На случай такой разверну полотно, Приправы в горячее брошу вино. И тмином – на горечь, и тленом – на горе; Пути твои в узел завяжутся вскоре; Душистой корой да перстью земной, Сушеной, толченой гадючьей спиной.И ты не узнаешь, что будет со мной.1980«Довольно надежды, довольно и нежности лживой…»
Довольно надежды, довольно и нежности лживой,Глаза отводить и небьющимся сердцем лукавить.Довольно ли силы не знать, что умершие живы,На черном пороге горшочек с похлебкой не ставить?Довольно ли зримо: чертеж мирозданья печален?Довольно ли горько? Устройство его справедливо.Довольно ли влажной соломы? С рогами заваленБессолнечный день в ноябре затяжном и дождливом.Довольно ли вам? Музыкальную властную фразу,Как светлую лестницу, тьме посвятив без опоры,Оставил открытой немецкий расчетливый разум,Но руки пусты, и чужие доспехи не впору.1980«Не поздно ли призрачный город покинуть…»
Не поздно ли призрачный город покинуть,Поклясться, что праздничный падает снег,Порыв полонеза, плеснувшего в спину,Принять за намек и устроить побег.На призрачный праздник не пустят без зова,Такая метель, что не сыщешь пути…Ремнем позади экипажа чужогоНе выйдет ли санки тайком прикрутить?О разуме нищем, о крови незвонкойЗабыть незаметно за быстрой ездой,В строфе предпоследней объехать сторонкойТот город, что к вечеру пахнет едой.И весело ехать, и думать не надоО том, как входить, говорить и глядеть…«На коже не тают следы снегопада,» —Понять и, помедлив, лицом побелеть.1980«Ну что ж, я не спорю, все будет, как хочешь…»
И дивный слушатель стоит в дверях.О. СедаковаНу что ж, я не спорю, все будет, как хочешь.Оставим беседы, ведущие к ночи,Раздвинем золу и камин разожжемИ сядем за низким шершавым столом.И кофе горячий и горький, как стыд,Из чашечек разных не будет отпит.Но шторы опустим: не надо смотреть,Как синие стекла начнут розоветьИ, нашим молчаньем довольный вполне,Неназванный гость усмехнется в окне.1980«Я даже представить себе не могу…»
Я даже представить себе не могу: Вот праздник изнанки, подкладки, манишки, Горшков, черепков и кастрюльки без крышки,И в белом фарфоровом тонком кругуТур вальса с фигурами. Город – в снегу.Надменны поклоны, свободен полет.В цвет жемчуга платье, но фрак не в порядке,А руки в перчатках, но жжет сквозь перчатки. А город в снегу, и по крышам метет, И каждая дверь в подземелье ведет.Поклон, реверанс, приглашенье к столу… А город в снегу и во мраке бесшумен, Как вспышка манжет на испанском костюме. За каждой стеной, уходящей во мглу, — Задушенный вскрик и пятно на полу,Звук шага кошачьего, корни камней…Но праздник положено кончить в короне,Чтоб царская кровь обагрила ладониИ жертвенник. Город – в снегу и во сне.И это не может представиться мне.1980Галантные празднества
– Люблю бриллианты и бархат двора,Зов рога протяжный и звонкий,Но кружится чернь веселей у костраИ тянет винцо из бочонка.– Услышу не мессы напев роковой,Не звяканье шпаг о ступени,А ругань и дудки придушенный вой,Да хриплое пьяное пенье.– Кто с песьим хвостом, кто с паучьим крестом,Кто вовсе на шее гусиной;В три пальца свистит и идет колесомОрава дружков Либитины!– Но что это? Иль не хватило вина?Меня опоили туманом?Да будь я хоть чистой водою пьяна,Не спутаю князя с мужланом!– Да, в этакий праздник все Замки пусты,Какие тут маски толпятся?О радость – напрыгаться до дурнотыИ рожей прикрыться дурацкой!1980«Так-то полынью и воском пролитым пропахли страницы…»
Так-то полынью и воском пролитым пропахли страницы.Так-то молитвенник весь переложен целебной травою.Светом ли, словом ли светлым поранишься – да не родитсяНи дочерей мужебежных, ни милого сына-героя.Так-то и ливень, шумящий сквозь яблоки красные, виден.Так-то и спелое сердце сорвется на землю со стуком.Да не вонзится в затылок стрела, да из горла не выйдет,Да не оплачем пустых веретен с переломленным луком.Так-то не тесно в пробитой груди лебединой упряжке,Так-то под самой душой шевелится стрекало и жжется.Да не учуют собаки рога, и колени, и ляжки, —Хвоей, цветком, виноградом упавшая кровь да очнется.1981«А солнце садится за крыши, – и тело…»
А солнце садится за крыши, – и телоПока еще легкое, словно во сне;Отмыла усталость его и отпела,Из кожи пустой истекая вовне.Но про́клятый труд нелюбим и бесплоден,Так что же тогда, в торжество облачась,Так празднует дух во внезапной свободе,И тело летит, и не может упасть?..1981При свече
И сердце утихло, и яду не просит.И что же, что света мой взгляд не выносит —Кому ж, как не мне, и глядеть на свечу!И жребий не брошен, а я промолчу.За доски, за раму, за пыль золотую,За скрипку, за крепкую кость черепнуюОтступите вы, не коснувшись друг друга.И я ускользну из заклятого круга.Как сладко мне воздух глотать в феврале.И вечер на небе, и день на земле.1981«Ни плоти мраморной, прекрасной и безликой…»
Ни плоти мраморной, прекрасной и безликой,Ни мысли, опытной в премудрости великой,Ни ветхой совести, ни славы первородной,Ни кровной гордости, ни кротости природной,Ни даже имени. Пусть будет разом счищенГруз мертвых раковин, отяготивших днище,И сферу вызвездит, и картой путеводнойДвойные отблески качнутся в глуби водной,И гимн на языке, перетерпевшем тьму,Прорежет плеск волны о низкую корму.1981«… А иногда случается, что я…»
… А иногда случается, что яО комнате грущу четырехгранной:Как – воздухом в утробе труб органных —В ней свет гудит, а за стеной стекляннойНебыстрый мелкий падает снежок.Лежит в корзинке разноцветный шелк,И в полотне оставлена иголка:Что́ ей к стежку прилаживать стежок,Зеленый шелк не спутав с алым шелком?*Что видно сквозь отверстие в иголке,Не мне судить; зато к чугунной полкеПрикован том, и надпись есть на нем:«Упорствуя в алхимии бесовской,Сей автор был сожжен святым огнем».В пробирке с пробкой камень философский,Но сквозь стекло к бумаге рвется пламя,И хочет слово лечь между губами.*А на востоке поднятая медьУже звучит и рассыпает блики,И можно молча слушать и смотреть,И любит день сопутствовать музы́ке.Что́ за судьба припала к фонарю —Теперь она внутри, а я снаружиИ, погадав себе по словарю,Учу наречья: «внове», «въяве», «вчуже».1981«Знаю: ни края одежды, ни рук, ни ко лбу, ни губами…»
Знаю: ни края одежды, ни рук, ни ко лбу, ни губами, —Слишком мне страшно опущенных глаз узнаванье и сходство.Не отрываясь – не вскрикнуть! – глядит изумленная память.Ногти в ладонь – не вздохнуть! – и с дыханием стон не прорвется.К выходу дальше, к стене, пусть меня заслоняют другие;То наплывает, то взносится пенье, то светлые клики…Тьма застилает лицо, а руки творят литургиюИ возложеньем врачуют слепых, бессловесных, безликих…И от порога взгляну в закопченный осколок сонета:Все же последний из прежних даров – уходить улыбаясь.Сердце свечой двуязыкой дрожит от приятого света,Но приближается мощная поступь: цветов не касаясь.1981«И пепел сыплется с горячих крыльев птиц…»
И пепел сыплется с горячих крыльев птиц,И падает закат длинноволосой фугой —Бегущий мертв уже: блажен простертый ниц,Закрыв глаза в младенческом испуге.Ладони вытянув и на лицо упав,Засохшим ртом смолоть молитвенные зерна:«О, научи меня долготерпенью трав,Молчанью стебля и упорству корня».И жало легкое, раздумав уколоть,Припомнит: сушь стоит и мед еще не собран…Слабее колокол колотится о плоть,И медленней колеблемые ребра,И ты, о светлый мой, – запретнейшая частьЛукавословию и несмиренью взгляда, —Не прикасаясь, встал у правого плечаПривлечь к труду балованное чадо.1981«А если в ближней тьме нет никого за нами…»
А если в ближней тьме нет никого за нами,А если нам стоять вторыми по Адаме —Цепи вернувшихся начало и конец,И ветошь легкая – все одеянье плоти,Как будто в зеркалах, поставленных напротив,Ряд блудных сыновей прижал к себе отец.И на подсвечнике густеет воск пролитый,На два ключа закрыт перебелённый свиток,И маски по местам развешивает чтец.1981«Возлюбленный, прости, но есть и мне свобода…»
Возлюбленный, прости, но есть и мне свобода —Ведь есть клочок земли, где воля мне данаИ времени глоток – кратчайший выдох года,Один виток веретена.Но кто же звал меня, кто говорил негромко:«О девочка моя, не плачь и все пройдет»?Ничто не убыло, и для того ребенка —Смотри – шиповник мой цветет.Звезд молоко течет в небесную корзинку —На Полифемов сыр, и лестница скрипит…И осень серп несет, как нимба половинку,И вяжет тонкие снопы.1981«Мне кажется, что я их поняла…»
Мне кажется, что я их поняла —Тех женщин в белом кружеве и в белыхЛетящих шалях из тяжелой шерсти,В старинных украшеньях, с волосами,Уложенными гладко, с именамиПевучими – Наташа, Анна, Марта,С полузакрытой тайною ресниц… Их тайна – дом, расстеленная скатерть,Глаза детей – живых и нерожденных,Внимательная роза очага,И круг висячей лампы, точно нимб,Над ними светит… Теперь, душа, благодари, пойдем,Бездомная, пойдем, еще бездомнейТы сделаешься… Будет, наконец,Ютиться нам за строчкой стихотворной —Ведь не укрыться за одной стенойОт непогоды… Видишь – вечереетИ ветер выдувает из угла.И так уже ты близко подошла,Остановись, прильни лицом к ограде,Проси себе теперь смиренной клади —Глоток воды и воздуха глоток:Так согревает каждый лепестокОгонь произрастанья и дыханья.И легкое вино воспоминанья.1981«Вот и август понятен по крупным последним цветам…»
О. Л.
Вот и август понятен по крупным последним цветам;Я уже не сумею его называть каждый раз по-другому.Снова птицам тянуться по темному небу, а нам —Месяц благодарения и возвращения к дому.Это длится, голубка, сужденное нам торжество —Провожаний, и сборов, и встреч, неурядиц дорожных обряды —И на птичьи стежки, ощутив за плечами родство,Все смотреть и смотреть с ненасытной, невнятной досадой.Ну, а там поплывет горько пахнущий лиственный дым —Умащается город желаннейшим мне из его благовоний…И, себе удивляясь безмерно, не мы ли летим —Замирая, смеясь, неумело расставив ладони…1981«Пусть все это так. Но прозрачную руку…»
Пусть все это так. Но прозрачную рукуКладут на лицо, обращенное к звуку,На лоб, на глаза – опустевшее зренье,И внешнее сходство теряет значенье,И связная речь различима с трудом.А то, что свечой отдаленной казалось,А то, что во мраке слоистом качалось,Что смутным пятном на ветру расплывалось,Вдруг стало огромным и темным, как дом.И там, в темноте, суета затевалась,По времени там беготня поднималась,И хлопало что-то, звенело, смеялось,И столько мгновений до света осталось —Войти и на каменной лестнице гладкойЗастывшей рукой в безупречной перчаткеРасправить последние бальные складки…Теперь тебя примут, все будет в порядке.И все же помедли, молчи и припомни,И, может быть, встреча в какой-то из комнатУже суждена, и тебя уже ждутИ лестницей длинной навстречу идут.1981Монолог Федры
Как-то, возлюбленный, слово-то скажется:Ссыплется – слепится – снижется – свяжется —Сляжется – сладится – слюбится – сженится —Снежится – стешится – слово-то женское —Так-то, возлюбленный, что-то мне бредится:Будто – в лесу я, и будто – медведица,Спуски – крутые, подъемы – высокие,Будто за мною – БестрепетноокаяМчит – не впервой ей в медведицу метиться:Знает Каллиста-медведица месть ее.Федра ль избегнет Охотницы промысла?Гонит – без устали, метит – без промаха,Стройный мой, строгий мой, скрой меня, скрой меня!Если б – на грудь – укрываясь от ястреба —С неба – голубкой – упала бы я к тебе!Но не голубка – сказала ж, – медведица!Грудь – не укроет, надобно – сердце,Чтоб, настигая, настигла – и тем же копьем —Вдвоем.1981«…Времена…»
…ВременаМеняются, и мне теперь гнилаяНужна, неземледельческая осень, —Хочу дождя и музыки хочу!Так пусть гремят серебряные трубы —Пускай хоть дождь струится по лицу…Пусть тянет ливень свой прозрачный неводПо городу…Я знаю, для чегоЯ прихожу, и слушаю, и слышу,И вижу – в темных, влажных одеяньях —Как я хотела – из дождя и мрака,И на висках, ресницах, на устахЛежит усталость, как дорожный прах, —Ты здесь – я вижу – и стихает страх,Который гнал меня сквозь дождь ночной,Как зверя гонит голод, как больнойВ смертельном беге члены напрягает,Как ястреб бьет, как свора настигает,Прижав к следам горячую ноздрю…Ты здесь, – и я всем зрением смотрю,И кто-то говорит: «БлагодарюЗа каждый миг, за к а ж д ы й, – и за тот,Когда проклятья переполнят рот,Когда швырнут к казённым сапогам,Когда растопчут – и когда предам,Когда последний брат меня осудитИ отвернется…» Но довольно, будет,Мертвеют руки от таких посулов!Я это все изнанкой повернулаИ прочитаю способом иным,Связав слова, как просит их родство:«Не плачь, дитя, не бойся: ничегоС тобою не случится, как с любым,Кто между «нет» и «нет» находит дверьИ ускользает в вечное т е п е р ь,И видит незатменный свет во мраке».А здесь – дождя серебряные знакиРаздвинуты, и, не подняв лица,Я знаю: мальчик флейту вынимает,К губам подносит, песенку играетИ, улыбаясь, смотрит на отца.Храни его и не оставь меня.1981Souvenir
О чашке разбитой, о горле больном,О шарфе кусачем и, может, о том,Как пахнет подтаявшим черным снежком, —Налгали тебе. Но теперь не солжем,Что не было нас, как не будет потом.Мы все тебе снились во сне ледяном —Как здесь, на Покровке, Волхонке, СолянкеСкребут по асфальту полозьями санки —Лопатки и варежки держат в рукахСерьезные дети в пуховых платках,И солнце играет в пустых куполах,И галочий крик отдается в ушах.Но если и ты на краю обернешься —Мы все тебе снились. Теперь ты проснешься,И штору отдернешь, и дню улыбнешься —Вчерашние сны поминать ни к чему.Так пусть, угасая, уходят во тьмуИ купол лоскутный, и лес над рекой,И дым, и граната зерно за щекой,И та, что стояла у самой чертыПод мартовским ветром своей правоты.1981«Я знаю, что я не спрошу ни о чем…»
Я знаю, что я не спрошу ни о чем.И все же моих молчаливых присутствийХотелось бы меньше. За нежным ледкомОбломков, обмолвок, уловок, предчувствий, —Теперь я уже узна́ю, как болятВсе ребра, и недра, и жабры творенья.Я – только внимательный, пристальный взгляд,Я – только одно бесконечное зренье,Что входит, как жало кривого ножа,Как режущий скальпель, как перст дерзновенныйВ отверстую рану, – покровы разжав, —И суть откликается болью мгновенной,Но дождь стекленеет, и ночь холодна,И свет как сквозь ветви ночные пробрызнут,И воздух надорван, и пропасть черна,И что-то больней отторгаемой жизни, —Так больно, – обугленный взгляд, задымясь,Метнулся назад, как смотревший сквозь щёлку, —Стыдясь, извиняясь, прикрыть торопясьУлыбкой, уловкой, ледком и обмолвкой.1981«И вот раздвигают картонные створки…»
И вот раздвигают картонные створки,И слышен шумок предстоящей настройки,И скоро закружит смычков кутерьма,И залом зеркальным,Лепным и овальным,И шорохом бальным приходит зима.Пластроны и фраки,Галантные вракиИ гости-гуляки в каминной трубе…Дня на три теперь, повинуясь уставу,Отпустят и нас по сатурнову праву,Взяв слово чужой не мешать ворожбе.И шумно, темно, тесновато и дымно,И кто-то забытый глядит неотрывно,Но нас настигает сквозь воздух бедыСей взгляд – как сквозняк, задувающий свечи, —Из тех, что ведут Иоаннов в ПредтечиИ к старым халдеям летят со звезды.1981«Прости меня, мне трудно говорить…»
Прости меня, мне трудно говорить.И голос стынет в воздухе, и губыНе разлепить, не вымолвить: «Зима…»«Беда, беда!» – прокаркали над намиС железных крыш, из слуховых окошек:Не город здесь – обледенелый лес,И длинные сосновые стволыПромерзли и мертвы до сердцевины.И черная поблескивает хвоя,И скудный снег у комля отвердел.Беда, беда – рукой не заслониться,К ногам не пасть… Вот – царский поезд едет,И темный взгляд из первого возкаНа всех, не любопытствуя, опущен…Туда, туда – за красным сапожком,За снегом нескрипучим, за ступенькой,За нищими, за ближними, за клиром, —Скорей, скорей, – венчанье проглядишь!И жаром обдает нетерпеливым,А в грудь толкнут – и голосить не смей…Вот, вот – выходят! – Память, оглянись! —Там, наверху, уже бледнеет небоИ молоко – парное, как зима —Течет в подойник… Ты туда вернешьсяИ в глубине рассказа моегоМеня оставишь. Я же предпочтуТеперь не прерывать повествованья;Но ты сквозь шелуху претерпеваньяОтсюда мне яснее, чем была.И день родится, и земля светла.1981Мистерия
IИ вот ты лежишь на холодном песке,И тина и соль на твоем языке,И в теле гудящем, стихая, живетБиенье и гул громоздящихся вод.Внимая немолчношумящий напев,Нагнись над собою, в лицо поглядев,И самую нежную, лживую связьВлюбленной рукой отвести торопясь,Над влажным от пены свинцовым пескомВстаешь ты и пробуешь воздух крылом.1981IIКогда плачевный плеск вдали затихИ я коснулся берега иного,Тогда увидел…Но в словах земныхТак мало света! Не вмещает слово,Что взор вместил на берегах иных.1981IIIБлаженно зрение, вместившее Тебя:Чистейшим зеркалом, влюбленным повтореньемПреображенное, узнавшее себя,Глядит с неопытным, счастливым удивленьем:«Да, это я!» Лицо еще в слезах,Но самый плач забыт, дитя уже смеется,И видит свет, сияющий в глазах,И бросит зеркало – но зеркало не бьется,И в нем дитя ушедшее смеется.Да, это я! Я знаю и люблю,И мне теперь не страшно возвращенье,И в темный круг без трепета вступлю:Меня ведет сияющее зренье,И меркнет свет меж призрачных теней,Но в слабом зеркале влюбленности моейТвоей любви смеется отраженье.1981
